Текст книги "Сердечная терапия"

8

Александра, как и раньше, работала в напряженном режиме – днем на рынке, вечером мыла полы в детском саду, там же и ночевала, а утром опять на рынок. Рука у Стаси уже не болела, обошлось без последствий, но Александра все вспоминала пережитый ими испуг и такую неожиданную помощь чужого человека и чувствовала себя в долгу перед ним. Нет, она не настолько разуверилась в людях, чтобы считать такой поступок подвигом – и сама бросилась бы помогать другому в беде, тем более ребенку, – но все же за несколько лет в столице осознала здешний ритм жизни, обособленность людей друг от друга даже при такой плотности населения, а может, именно из-за нее. Город ей казался гигантским муравейником, где, в отличие от муравейника настоящего, не действуют природные законы, логически приводящие к гармонии. Иногда она сравнивала столицу с большим больным организмом или наполовину больным, где здоровые органы едва обеспечивают жизнеспособность системы, тянут на себе груз нездоровых, выполняя их функции, а то и сами теряют силы и сдаются.

Не сказать чтобы она была пессимисткой, но неожиданная искренняя помощь, поддержка, которую оказал им со Стасей в тот вечер абсолютно чужой им человек – доктор Вадим, нашла отклик в ее душе не как подвиг, но как норма со знаком плюс. И хотелось, конечно, его отблагодарить. Но Александра знала, что врачи работают по странному графику, у них какие-то дежурства, да и больница та была огромной, а они тогда были только в травмпункте, где делали рентген и выясняли, целы ли Стасины косточки. Где его теперь искать? Хотя… Вадим написал на клочке бумаги номер своего мобильного, просил звонить «если что», но с рукой все было в порядке, и женщина никак не могла решиться побеспокоить «просто так», да еще и попросить о встрече, чтобы отблагодарить…

Стася однажды поинтересовалась, звонила ли мама врачу или уже потеряла его номер. Александра сказала, что номер у нее до сих пор в кармашке сумки, но как-то неудобно отвлекать занятого человека. Она решила, что поближе к Новому году отпросится с работы, поедет в больницу и просто оставит для Вадима в травмпункте «подарок от Стаси». А там уж его найдут.

Новый год приближался. Как всегда – обычная суета, подготовка к празднику, шарики-гирлянды, елочные базары, рекламный ажиотаж – «Праздник приближается! Праздник приближается!» А ко всему этому в комплекте шел мороз, который за день стояния на работе пробирал до костей продавщиц на рынке, несмотря на меховые шапки, теплые свитера, пуховики, трое штанов и валенки. Первую зиму Александра пыталась «держать фасон», несколько скептически поглядывая на соседок, одетых как капуста, без претензии на моду. Она никогда не была богатой, не имела дорогих брендовых вещей, но еще в юности научилась хорошо шить, со вкусом и чувством меры, поэтому одевалась и недорого, и красиво. В старших классах школы ее дразнили «Шурка-Шанель». А потом и на работе, в отделе кадров картонно-бумажной фабрики, была образцом стиля. Так же одевала Александра с самого детства и Стасю. Она считала, что любая женщина может хорошо выглядеть, если, конечно, захочет. Тетки, закаленные рынком, эту ее черту тоже отметили и хихикали между собой, не столько зло, сколько иронично, прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы базар обтесал эту провинциальную «модель».

Александра сопротивлялась «профессиональному стилю» до зимы. Держалась еще и по первому снегу. Но когда легкая простуда перешла в тяжелый бронхит (притом, что негде было и отлежаться с раздирающим грудь кашлем и температурой), тенденции итальянской зимней моды уступили проверенному стилю северных широт. Выручила ее тогда Павловна, соседка, которая неподалеку продавала с мужем колбасы и знала о печальной истории Александры и Стаси. Она забрала ее к себе, сказав, что комната их дочери свободна, пока та в командировке, а переносить бронхит на ногах – так недолго и до пневмонии, а то и до туберкулеза. Александра отказывалась, но слово «туберкулез» прозвучало фатально, и она согласилась. Пять дней лежала и кашляла она в чужой квартире, заваривала и пила травяной чай, ела таблетки и «работала над собой» – внушала, что она здоровая, сильная и выносливая и что победит все болезни. Вот после этого и стала она одеваться «как все». Но в душе ненавидела эту «капустную» неповоротливую одежду, а еще так и не приобщилась к «сугреву» алкоголем, к которому уже привыкли ее коллеги за годы стояния на базарах и таскания там ящиков. Шла вторая зима в столице. Мало что изменилось в их жизни. Но Стася училась, и это было главным. А Александра ждала весны. Ждала ее, как молодой матрос с подводной лодки ждет завершения плавания, чтобы ступить на твердую землю и вдохнуть настоящего, сочного воздуха.

Стася готовилась к школьному новогоднему концерту, а потом на каникулы они собирались в родной городок к дедушке и бабушке, мама – на три выходных дня, а Стася – на целых две недели. Александра спрятала руки в перчатках с обрезанными пальчиками в карманы своего тулупа, потопала ногами и замерла, глядя на то, как напротив в загородке люди выбирали елки. Невольно задумалась о недалеком уже празднике и радовалась возможности съездить домой, побыть вместе с родителями и дочкой. Взгрустнула, подумав, что безвозвратно ушли те времена, когда семья была семьей, Стася еще маленькой, когда собирались они все за большим овальным столом, который и в трудные времена на Новый год не пустовал, говорили простые душевные слова, смеялись, пили шампанское и обменивались подарками. Наверное, это было счастье. Такое обычное, бытовое… А теперь одному Богу известно, что у них со Стасей впереди.

Вдруг внимание женщины привлекло оживление у соседнего прилавка. Она увидела уже знакомую пару – девушку с микрофоном и парня с кинокамерой на плече, они снова опрашивали людей о счастье. На этот раз они прижали к витрине с мандаринами, хурмой, грейпфрутами и другими яркими дарами далеких стран худощавого старичка с профессорской бородкой, в очках и с портфелем в руке. Он сначала удивленно смотрел на напористую парочку, а потом сказал:

– Знаете, молодые люди, возможно, я всю жизнь ждал этого вашего вопроса, потому что имею относительно именно этого понятия собственную теорию. – Он прищурился, улыбнулся и обвел взглядом всех вокруг – и журналистов, и хозяйку палатки, зацепив краем глаза и Александру. – Как профессор филологии считаю, что слово «счастье» имеет в своем корне морфему «час», присущую также слову «часть». И, между прочим, не только в нашем языке. Вот, даже французское слово «bonheur» скрывает в себе «heur», то есть «час», а в целом означает «хороший, добрый час». Вы понимаете, к чему я веду?

Девушка с микрофоном, наклонив голову, слушала профессора. Александра и сама удивленно замерла, ведь только что, вспоминая прошлое, тоже думала о счастье. Какая-то дамочка, которая сначала нервничала, потому что профессор и съемочная группа загородили доступ к прилавку, тоже притихла и прислушивалась. Только продавщица нетерпеливо топала валенками, мол, кому-то здесь о счастье интересно, а мне нужно план делать! Но когда поняла, что тоже может попасть в кадр, декорировала лицо улыбкой.

– Вот я и говорю, – продолжал профессор, – СЧАСТЬЕ не является константой, это эфемерное, временное состояние (вспомним морфему «час»!) Это состояние дается нам извне или достигается нами только на какой-то период, на время, на определенную долю нашей жизни. И говоря, что какой-то человек счастлив, мы должны сознавать, что счастлив он в сей момент или в период, о котором идет речь! Народ мудр. И мудрость свою он зашифровал в словах, засекретив в них свои многовековые наблюдения. Против закона природы не пойдешь. Вы понимаете?

– И что – человек обречен на временное счастье? – удивленно спросила девушка с микрофоном.

– Это, милочка, уже следующий вопрос. А вы меня остановили ради одного. Я вам на него ответил. Счастье – это эпизодическое ощущение невероятной радости, гармонии, удовольствия. Но – только в определенный период человеческого бытия. Будьте здоровы!

Сказав это, профессор давно забытым жестом приподнял шляпу, вежливо наклонил голову, снова установил шляпу на место и отошел от прилавка, будто его там и не было. Девушка с микрофоном пару секунд искала его глазами в человеческом вареве рынка, а затем махнула рукой оператору:

– Жека, выключай! Снято.

К лотку стали подходить новые покупатели, продавщица взялась нахваливать товар, журналисты двинулись к загородке с елками, а Александра снова задумалась. Но вскоре ее вывел из размышлений мужской голос:

– Взвесьте, пожалуйста, пару килограммов мандаринов и штуки четыре лимона.

Александра вздрогнула, подняла взгляд на покупателя и застыла. Перед ней стоял врач Вадим Игоревич. Вадим. Не дождавшись адекватной реакции на свою просьбу, покупатель оторвал взгляд от фруктов, посмотрел на женщину, к которой обращался, и тоже замер.

9

Антонина с медленной элегантностью ходила по залу, держа в руке бокал с красным вином. Иногда она останавливалась и рассматривала картины на стенах и скульптуры. Делилась впечатлениями с приятельницей Кирой, хозяйкой небольшого салона по пошиву вечерних платьев и изготовлению аксессуаров. Она и пригласила Антонину на открытие предрождественской выставки двух французских мастеров. Один из авторов представил киевской публике натюрморты, написанные масляными красками, второй – скульптуру, французский авангард. Их сочетание в общей экспозиции в стенах одной галереи казалось странным. Но организаторами была подведена идейная база: мол, все крутится вокруг потребления пищи – и натюрморты, и странные скульптуры, не менее странным образом причастные к гурманству, да и славный фуршет был устроен для гостей тут же, посему идейный круг замкнулся.

Не сказать чтобы Антонина хорошо разбиралась в искусстве, могла сравнивать и оценивать, но случайный взгляд вряд ли бы это обнаружил – смотрелась она здесь очень органично, как и другие иностранные и местные гости, приглашенные на церемонию открытия. Собственно, интересовала ее не столько выставка, сколько обещанная приятельницей «тусовка» с интересными мужчинами – и нашими, и заезжими. А еще она не могла забыть три года, проведенные во Франции, а затем еще три в Германии, где муж преподавал студентам и работал с аспирантами, а она растила Вадика и беззаботно жила в уютно и разумно устроенном кем-то мире, которого ей так не хватало после возвращения на родину.

Стресс, вызванный романом Игоря с Соней Тютюнниковой, потерял первоначальную силу, и переживания уже не так бередили душу, хотя история эта продолжалась. Однако беседа со странной Яной, психотерапевтом-любителем, а может, и случайное знакомство с Александрой, несколько понизили градус ее страданий, но появилось непреодолимое желание отомстить. Пусть даже профессор Игорь Соломатин ни о чем не узнает, но сам этот факт измены должен был сравнять счет на воображаемом поле битвы. А если бы и узнал? Лучше бы узнал, когда Антонина, например, уже нашла бы себе отличную пару и в виде сюрприза эффектно сообщила бы мужу, что он теперь свободен и может, не скрываясь, уделять максимум внимания своей любимой Соне…

Именно такие мысли с привкусом столь желанной женской душе расплаты крутились в голове Антонины, когда она переводила взгляд со словно наспех выполненных натюрмортов на мужчин, присутствовавших в зале. Большинство из них пришли в сопровождении дам, а то и нескольких сразу. Антонина не могла не отметить, что «наши» дамы намного интереснее «их», европейских, что, собственно, и так ни для кого не секрет.

Вдруг сканирование публики было прервано шепотом Киры:

– Тоня, пойдем пристроимся к какой-нибудь компании, а то так можно проходить два часа без толку. Вон там я вижу несколько знакомых, надо подойти раскланяться. Как тебя представить – супруга профессора или?..

– Скажи просто: моя подруга. Там уж разберемся, – ответила Антонина, посмотрела в ту сторону, куда указала приятельница, и глотнула вина.

Женщины подошли к изысканно сервированному столу, украшенному рождественским венком, свечами и салфетками, выложенными в цвет французского флага – синие, белые, красные. Антонина взяла из стопки плоскую белую тарелку, положила на нее несколько маленьких закусок на шпажках и поменяла пустой бокал на полный. Через пару секунд Кира уже представляла ее небольшому кругу знакомых, и она женским глазом просканировала троих мужчин, двое из которых однозначно были иностранцами. Не сказать чтобы Антонина так мечтала расстаться с родиной, в ее программе-минимум этот пункт пока не значился. Но мужчина для мести должен быть не просто существом мужского пола, это несомненно. Очевидно, воспоминания о годах, проведенных с семьей за границей, где она неплохо чувствовала себя в роли жены хорошо оплачиваемого профессора, и натолкнули ее на разговор с Кирой, у которой были друзья иностранцы и которая практиковала «выходы в люди». Кира тогда двусмысленно улыбнулась, но никаких вопросов не задала. А тут как раз подоспели праздники, а с ними и различные столичные богемные мероприятия.

Антонина незаметно разглядывала двоих иностранцев, попивая вино и прислушиваясь к разговорам, но при этом уже не раз ловила на себе заинтересованный взгляд третьего мужчины, на вид «нашего». Импозантный, высокого роста, с седыми волосами и дорогими часами, которые выглядывали из-под манжеты, этот мужчина, поднося ко рту бокал, раз за разом останавливал взгляд на представленной Кирой приятельнице. Неожиданно Антонину смутило сдерживаемое лукавство, которое угадывалось в его прищуренных глазах, – оно никак не соответствовало мизансцене.

Антонину сначала удивило, а потом стало раздражать назойливое разглядывание, словно она была экспонатом этой выставки, а не гостем. Затем в ней зародилось давно забытое волнение – ведь человек этот вовсе не вызывал отвращения, скорее наоборот, хоть и был стопроцентным «Made in Ukraine», что немного не совпадало с ее планами козырной мести. Но он был единственным, кто ее здесь действительно видел. Для других она, судя по всему, была прозрачной.

Мужчина пил вино, слушал краем уха разговоры и теперь уже не украдкой, а открыто разглядывал Антонину, окидывал ее взглядом с ног до головы, не сдерживая улыбки. При этом он не проронил ни слова. Антонине это по-юношески дерзкое поведение что-то напомнило из прошлого. Ей вдруг одновременно захотелось и развернуться, уйти, и услышать его голос. Или оказаться с ним наедине и спросить, почему он так сверлит ее взглядом. В общем, как-то покультурнее спросить, например, чем она вызвала у него такой интерес… Сердце застучало чаще. Антонина глотнула вина и перевела взгляд на стол, рассматривая красиво разложенные нарезанные фрукты.

И вдруг, словно прочитав ее мысли, этот мужчина обошел круг знакомых, которые говорили об искусстве, Рождестве, каникулах, поездке в горы и о чем-то еще, приблизился с правой стороны к Антонине, взялся за ее локоть – в ее руке дрогнул бокал с вином – и низким голосом сказал ей на ухо:

– Тоня, ты слепая или выделываешься перед иностранцами? Неужели годы меня так изменили? Но я-то тебя узнал!

Антонина сначала уставилась в бокал, в котором волновалось гранатового цвета вино, затем медленно повернулась лицом к мужчине, подняла на него взгляд и увидела, как в глазах незнакомца запрыгали такие знакомые наглые бесенята.

– Тарчинский, чертяка, неужели это ты?! – вырвалось у нее громче, чем следовало бы в таком обществе, но никто, кроме удивленной Киры, этого не заметил – гости, образовав группки, разговаривали, вся эта тусовка гудела, как пчелиный улей, безразличная к каждому в отдельности.

Крепкая мужская рука тут же увлекла озадаченную Антонину в ту сторону зала, где было меньше народу и можно было присесть в кресла.

Роман Тарчинский, знакомый ей со студенческих лет, еще в юные годы обладал особым даром – с ним никогда не было скучно. Никогда и никому. Парень из обычной львовской семьи был гармоничным сочетанием несочетаемых качеств: отличник, сорвиголова, спортсмен, комсомольский активист, ловелас, гуляка и лирик одновременно, который к тому же сам сочинял песни и сам пел их под гитару. Казалось, в его теле живут как минимум три разных человека, и энергия из него перла тройная.

Они учились на разных факультетах львовского политеха, но часто пути их пересекались на спортивных площадках – на тренировках или соревнованиях. Антонина на соревнованиях бегала на разные дистанции и прыгала в высоту, выступая то за факультет, то за институт, а Тарчинский элегантно фехтовал в белом одеянии и маске, завораживая противоположный пол еще и этим, ведь фехтовальщики всегда выглядят так небуднично и романтично.

Тарчинский постоянно создавал вокруг себя мини-торнадо, возле него всегда что-то происходило – смех, музыка, песни, галдеж или «разборки». Дрался он не ради процесса, а «за правду» и «за своих». Пускал в ход кулаки, а не рапиру и не защищал при этом лицо специальной маской. Однако конфликты нередко заканчивались перемирием и общим походом в какую-нибудь забегаловку пить мировую, и противники, выяснив отношения, не обижались на полученные синяки, разбитые кулаки и губы.

Девушкам он нравился. И его сердце вмещало их немало. У него была лидерская харизма, а женщины любят героев, ярких и заметных самцов. Хотя, конечно, в те времена такими терминами никто не оперировал.

Делал он подкаты и к Антонине. Будто мимоходом, жестом, взглядом, шуткой давал понять, что отношения между ними возможны и даже желательны. Но не напирал. И сам был обычно окружен эскортом девушек и парней, и у Антонины была тогда пара, пусть и несколько странная.

Крепкий кавказец, дагестанец Мага (по паспорту Магомет-Муршид-оглы Омаров), мастер спорта по вольной борьбе, влюбился в нее на удивление и его, и ее друзьям. Носил за девушкой сумку, дарил украшения, угощал в ресторанах и кафешках, обещал золотые горы. Он оградил ее от других поклонников, предлагал жениться, но шансов завоевать ее имел немного. Антонина ценила его бойцовские качества, но ей с ним практически не о чем было говорить, а еще она быстро поняла, что менталитет жителей различных горных массивов довольно сильно отличается. Наши гуцулы были ей гораздо более понятны, чем даргинец Мага, готовый сегодня носить ее на своих крепких руках, а завтра закрыть дома, за высоким забором: «Малчи, женсчина!»

Вот в этот период и были они знакомы с Романом. Тот бросал заинтересованные взгляды на Антонину, ведь народная мудрость не врет – «Хороша девка, когда засватана». Раз Мага носится с ней, как с хрупким стеклом, значит, что-то в ней есть! На шутки Романа по поводу своего сурового бодигарда Антонина втыкала ему ответные шпильки и поглядывала свысока, хотя ростом была и ниже. Знала: только шевельни она пальцем, сделай шаг навстречу – и закрутится между ними что-то сумасшедшее. Но серьезное ли? Да и не хотелось чувствовать себя пунктом в длинном списке его побед. Удержать такого коня на поводу непросто. И нужен ли ей парень, к которому всех девушек тянет, как магнитом?

Роман закончил институт на год раньше, чем Антонина, по какой-то молодежной программе съездил в Германию, потом пошел вверх по комсомольской линии и, наконец, оказался в Москве. Мага же неожиданно вернулся в Дагестан – ему сообщили, что его брат погиб, выполняя «интернациональный долг» в Афганистане. И мастер спорта по-мужски решил поддержать родителей и младших сестер. Конечно, он предложил Антонине руку, сердце и билет до Махачкалы. Конечно, она отказалась, оставив себе на память немало подаренных украшений и воспоминания о бурном интиме. Близкие, телесные отношения с Магой остались тайной для ее окружения, хотя приятельницы и перешептывались, строя догадки, но в душу не лезли – не принято было обсуждать такие вещи вслух, разве что с близкими подругами. Но их у Антонины не было.

Жалела ли она о том горячем парне? Нет. Даже удивлялась, как все удачно сложилось – и выяснять отношения не пришлось. Разошлись их пути, чувство долга, ответственность за семью перевесили, и Мага даже сам извинялся, уезжая домой. Хоть и сказал: «Не любишь ты меня. Если бы любила, поехала бы со мной… Но если бы я мог остаться, никому бы не отдал!»

Антонина пожала плечами и вздохнула. Она знала наверняка, что долго бы с ним не выдержала. Тело играло и звенело, а голова и сердце словно наблюдали за этим со стороны. Да и перспектив у парня было немного. Разве что спортивная карьера. А это путь без гарантий, с расчетом на удачу, да и коротка карьера спортсмена…

Мага уехал. Роман Тарчинский растворился в Москве. У этого, безусловно, были перспективы. Но сидеть на бочке с порохом и сторожить его всю жизнь, чтобы не сошел со двора, Антонину не радовало, хоть и знала, что легко могла бы его тогда прибрать к рукам. Но надолго ли?

А на пятом курсе, уже перед самой защитой диплома, после первомайской демонстрации, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, общей энергии группы и солнечного дня, неожиданно для себя она со смехом согласилась на робкое предложение Игоря: «У тебя же нет сейчас парня? Так, может, мы могли бы…»

Они тогда были едва знакомы, не дружили, не общались, разве что виделись на общих научных мероприятиях их факультетов.

А через два месяца, летом, они поженились. Почему? Зачем? Кто знает? Через много лет не могли ответить на этот вопрос ни он, тогда опьяненный таким неожиданным счастьем, ни она, потому что из всех ее поклонников Игорь Соломатин был самым скромным, сдержанным, умным и… перспективным как ученый.

И вот спустя тридцать лет с лишним возникает из небытия Тарчинский, похожий на себя прежнего разве что ростом и чертиками в глазах, уверенно берет ее за локоть, гранатово-прозрачная жидкость дрожит в ее бокале, а через десять минут они сбегают с той выставки, усаживаются в уютном уголке небольшого ресторанчика и не могут наговориться до полуночи.

– Что ты делаешь в жизни, Тоня?

– Я? Я – профессорская жена. Живу за спиной у мужа. Ничего такого собственного не делаю. Значимого. Собираю сливки, которые взбивала много лет. Всем довольна. – Антонина улыбнулась.

– Не верю. Не верю! Чтобы такая женщина, как ты, сидела курицей при мужчине и не имела собственной жизни?!

Антонина многозначительно улыбнулась, из чего собеседник мог бы догадаться, что интерес в ее жизни есть, но это не обсуждается. В действительности же этот вопрос застал ее врасплох. «Что ты делаешь в жизни, Тоня?» А что она действительно делает в этой жизни? Ездит на иномарке. «Шоппингует» – то сама, то со знакомыми. Посещает парикмахерскую – прическа, маникюр. Иногда ходит в театр или на концерт. Бывает, сын приходит на обед или они с Игорем идут куда-нибудь поужинать, правда, редко.

«Что ты делаешь в жизни, Тоня?» Неужели нужно было встретить Романа, чтобы, наконец, задать себе этот вопрос? Ничего она не делает. Такого, о чем можно было бы рассказать или что показать. Проживает день за днем, словно отщелкивая пальцем продырявленный деревянный пряничек на проволоке старых счётов. Бессмысленная и пустая жизнь. В последнее время наполненная горькой ревностью к Соне Тютюнниковой, юной мерзавке в белом передничке…