Текст книги "Жемчуг покойницы"

Жемчуг покойницы
Сборник рассказов
Мила Менка

Дизайнер обложки Джек Данилов

Корректор Марина Тюлькина

© Мила Менка, 2017

© Джек Данилов, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4474-1846-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жемчуг покойницы

…Проводить старуху в последний путь никто не пришёл. Отец Игнат зачитал полагающуюся при погребении молитву. Могильщики опустили убогий гроб в наспех вырытую могилу и дружно замахали лопатами, засыпая её. Священник не стал дожидаться, когда они закончат, оставил им бутылку мадеры за работу (старуха была очень бедна) и степенно удалился, осеняя себя крестным знамением и шевеля полными губами. День выдался жаркий. Холщовые рубашки на спинах мужиков намокли от пота. Сформировав холмик и воткнув в него простой безымянный крест, они сели неподалеку отдохнуть от трудов, а заодно распить вино, что дал им за работу отец Игнат.

Выпили по глотку – помянули новопреставленную. Мадера была тяжёлой и тёплой, поэтому, когда бутылка почти опустела, могильщики были изрядно пьяны.

– А что, Сашко, не рассказывал ты мне давно про свою Юльку? Или передумал жениться на ней? – заглядывая в бутылку, точно в подзорную трубу, спросил Михей.

Сашко глубоко вздохнул и не без горечи в голосе произнес:

– Я-то нет, да кабы она не передумала… Пока коплю на свадьбу – того и гляди – уведут мою Юльку…

– И много удалось тебе скопить?

– Да с этими разве скопишь?! – Сашко кивнул головой в сторону свежей могилы. – Ведь одни нищие мрут. Тут и на бусы Юльке не накопишь, а хочется, чтобы и еды на свадьбе было вдоволь, и музыкантов позвать, и…

– Погоди-ка! – подняв палец вверх, внезапно прервал его Михей. – На бусы Юльке, говоришь, не накопишь? Дык, они – и бусы, и золото, и камни-самоцветы – вона, тут, в пятидесяти шагах от нас с тобой!

Сашко тряхнул головой, и тут до него дошло, что Михей имеет в виду.

– Что ты! Что ты! – словно отбиваясь от черта, замахал руками младший могильщик. – Разве ж такое можно?! Грабить мёртвых – большой грех!

– Это как посмотреть… – философски заметил Михей. – Вот смотри: год назад схоронили мы Сычиху, дык всё ей и при жизни досталось – и богатство, и почёт! Не то что нонешней покойнице! А зачем, спрашиваю тебя, Сычихе шитый жемчугом сарафан? А богатая кичка? А сколько нитей жемчуга было на ней, спаси господи ее душу? – и Михей опрокинул в себя остатки мадеры.

Сашко посмотрел на выпирающий под коричневой кожей кадык Михея, вспомнил в деталях Сычиху и брезгливо поморщился:

– После жёлтой морщинистой шеи Сычихи… на длинную, нежную шею моей Юльки?! Да гори он, этот жемчуг… Не хочу я, отстань, дядя Михей! – и Сашко икнул.

Но Михей не унимался:

– Зачем же Юльке? Жемчуг мы сможем продать на ярмарке в Павице, а на вырученные деньги и свадьбу справишь, и купишь Юльке свадебный подарок. И нам хорошо, и Сычиха тебе вроде как поможет. Может, часть грехов с нее спишут! – он поднял глаза к небу.

Солнце пошло на убыль, кладбищенский сад шелестел зарослями сирени и дички. Акация, отцветая, роняла белые слёзы. Малиновка, сидевшая на памятном шесте, что был врыт у могилы Сычихи, наблюдала за работой гробокопателей. На кладбище в эту пору не было ни души. Вдалеке послышался колокольный звон, собирающий прихожан на вечернюю службу.

Тех, кто был беден, как сегодняшняя старуха, хоронили в низине, где почва была глинистой и вода близко.

А Сычиха ещё при жизни выбрала себе для могилки сухое местечко. Копали долго – могила была вырыта основательно, да и земля успела спрессоваться. Вот уже в небе появилась огромная, полная луна. Сашко уже протрезвел. И хотя ночь была тёплая, его внезапно стал колотить озноб. Он уже хотел отказаться от затеи, но было поздно: лопата скользнула по крышке гроба.

В этот самый момент ничего не подозревающий Михей, ходивший в сторожку за керосиновой лампой, поставил её на землю и спрыгнул вниз, проломив подгнившие доски – аккурат посередине. Послышался негромкий треск – это лопнул живот покойницы, в который Михей угодил ногой. На погребальном покрывале тотчас стало расплываться тёмное пятно.

– Фу ты, пропасть! – выругался Михей, расставил ноги по сторонам гроба, прикрыл рот ладонью, а второй рукой стал отрывать остатки крышки, чтобы поскорее добраться до вожделенных жемчужных нитей. Сашко, вжавшись спиной в стену ямы, с ужасом смотрел на него.

– Чего глазами хлопаешь, посвети мне! – зло бросил ему Михей, отрывая последний кусок крышки.

Сашко проворно выбрался из могилы и взял в руки лампу.

…Лицо Сычихи было наполовину изъедено личинками, она смотрела на возмутителей своего спокойствия пустыми глазницами и сквозь пергамент уцелевшей кое-где на губах кожи жутко улыбалась. Сашко успел отставить лампу, и его стало выворачивать мадерой на куст бузины. Пока его рвало, Михей времени даром не терял: его длинные жадные пальцы уже блуждали по шее покойницы в надежде обнаружить замок бус. Но бусы, похоже, вовсе не имели никакой застежки – они были настолько длинны, что надевались по старинке, просто. Бледный как полотно, Сашко, встав с колен, повернулся в сторону церкви.

– Прости нас, Господи! Господи, спаси и помилуй! – и принялся судорожно креститься.

Тут из могилы показалась вихрастая голова Михея:

– Достал! Держи-кось! Эх ты… Он поднял вверх руку с жемчугом и вложил в ладонь подошедшему Сашку. – Тебе девицей надобно было родиться, с такой чувствительностью, а ты ещё и жениться надумал! – махнул рукой Михей и нырнул обратно, в смрадное царство смерти, дабы обобрать Сычиху до последнего камешка… Cашко присел на корточки и стал катать в руке жемчуг, тяжёлый и влажный. Поднёс его поближе к лампе, чтобы получше рассмотреть. В ту же секунду в могиле послышалась возня, и раздался истошный вопль Михея:

– Сашко! На помощь! На по…

Крик превратился в хрип, и… все стихло. Cашко осторожно подполз и посветил на дно могилы. Там, ничком на покойнице, неподвижно лежал Михей. Сашко не сразу понял, что это за светлые, кривые палки у него на спине.

Но когда они сжали свои корявые сучья, впиваясь ногтями в спину Михея, он понял, что это руки Сычихи.

…Сашко бежал, не оглядываясь, спотыкаясь о старые памятные камни и почерневшие от времени скособоченные кресты. Ему казалось, что Сычиха, выбравшись из-под Михея, гонится за ним. Наконец он выскочил на просёлочную дорогу и, задыхаясь, побежал дальше – к церкви. Там и просидел до первых петухов. Очнувшись, он обнаружил у себя в зажатом кулаке жемчужное ожерелье.

В ужасе, словно ядовитую змею, откинул он его в заросли лопуха, что разросся у церковной ограды. Потом поплёлся к себе домой – и как был, в грязной одежде и сапожищах, рухнул на лавку и забылся. Ему снилась свадьба. Юлька, нарядная, красивая, в белом платье – улыбалась. Стол ломился от разнообразной еды: тут было мясо всех сортов, рыба, фрукты и, кроме хлеба, с десяток наименований выпечки! Вино, водка, пиво – лились рекой. Гости пели и плясали, и всё смешалось в один пёстрый, шумный хоровод. Наконец, сытые и довольные, все стали расходиться.

Юлька краснеет и стесняется, но он нежно кладёт её на приготовленную матерью перину. Он гладит ей волосы, снимает исподнее… Охватившее его желание велико, и он более не может себя сдерживать. Несмотря на протест, он действует быстро и грубо… Юлька плачет от боли и обиды, но он ничего не может поделать с собой и продолжает натиск до тех пор, пока лицо девушки не искажает гримаса. И вот уже под ним не дрожащая, как лист, невеста – а корчащаяся от смеха Сычиха в жемчужном ожерелье, которое вдруг разлетается на сотню бусин, и они стучат, рассыпавшись по дощатому полу…

Cашко закричал во сне и, проснувшись, понял, что это дождь стучит по кровле.

…Он старался успеть засветло. Две лопаты, заступ – всё должно быть на месте. Так и было. Сашко ещё раз посмотрел на спину Михея и принялся за дело. Утрамбовав могилу, он вернулся домой. …Исчезновение Михея никого не удивило – он был человек пришлый. Но перемена, произошедшая с Сашком, ещё долго была на языках у многих. Странный он стал, людей сторонится. Невесту свою, Юльку, и ту стал избегать. Новый могильщик, Сергеич, говорил, будто видел своими глазами, как Сашко в полночь зарывал в Сычихину могилу что-то завёрнутое в тряпицу, плакал и просил покойницу больше его не мучить. Потом-то некоторые пытались найти сокровище, а именно жемчужное ожерелье Сычихи. Но так ничего и не нашли. А Сергеича маленько попинали, чтоб не брехал.

Вдова Пейца

Солнечным утром, когда солнце еще не успело как следует нагреть крыши домов и осушить росу в садах и палисадниках, в город въехала повозка, запряжённая парой вороных коней. Прогромыхав по брусчатке городской площади, она свернула вниз, на улицу Ткачей и, сопровождаемая лаем бродячих собак, остановилась, наконец, у заколоченного дома Пейца, в котором вот уже года два никто не жил: хозяин в один прекрасный день исчез, и до сих пор о нём не было никаких известий.

В окошках соседних домов немедленно показались лица любопытных горожан. Возница был нездешний – это они сразу определили по крою штанов и чудным сапогам с большими отворотами и коваными мысами.

Соскочив с козел, кучер обошел повозку сзади и помог выбраться женщине, которой, судя по осанке, было лет около двадцати пяти. Несмотря на июльскую жару, с утра дававшую о себе знать, женщина была одета в чёрную юбку, заметавшую её следы, когда она шла к дому по пыльной дороге, и чёрную же блузку, с рукавами длинными настолько, что были видны лишь кончики её тонких пальцев. На голове дамы красовалась шляпка с вуалеткой, скрывавшей лицо наполовину и оставлявшей для обозрения лишь великолепно очерченный рот и подбородок с ямочкой посередине. Волосы были зачёсаны и убраны под шляпку. Величественно, словно королева, она вошла в дверь, которую распахнул перед ней, предварительно содрав доски, извозчик.

– А она хорошенькая! – закручивая ус, сказал Райда, отвернувшись от окна, но столкнувшись с сердитым взглядом жены, поспешил добавить: – Правда, худа – может, болеет?! Да и лица не видать…

Женщина презрительно фыркнула и отняла у мужа пивную кружку, которую тот любовно прижимал к животу.

– С утра залил глаза свои бесстыжие! – прошипела она и, обтерев кружку передником, поставила её на полку.

– Ну что ты, что ты, Мария, взъелась?! Ты же знаешь: из-за проклятой жары я чувствую себя совершенно ни на что не годным. И лишь глоток холодного пива…

– Хватит болтать, Райда… – перебила его жена. – Скоро обед, иди работай.

– Но жена… Всего лишь кружечку, а? Жарко…

– Ну уж ладно, – смягчилась Мария, – что с тобой сделаешь, старый ты черт!

Райда мигом добрался до кружки и спустился в подвал, где в холодке стоял вожделенный жбан превосходного пива, насыщая влажный воздух запахом солода и хмеля. Мужчина втянул носом и, зажмурив глаза, покрутил головой от удовольствия.

Между тем его жена, повязав на голову пёструю косынку и схватив корзину, вышла из дома. В это время она обычно отправлялась на базар, но сегодня повернула в противоположную сторону. Пройдя несколько шагов, она столкнулась с соседкой Петрой, к которой направлялась для того, чтобы поделиться последними новостями. И как оказалось, Петра сама спешила к ней.

– А у нас напротив, в дом Пейца, вселилась какая-то женщина вся в чёрном! – выпалила Мария.

– Да. Мой младший сынишка тоже её видел! – закудахтала Петра. – Вот, иду к тебе спросить: что за особа, откуда свалилась на нашу голову?

Мария подняла вверх брови:

– А мне почём знать? Она только приехала… И кучер у неё… такой чудной! Но он почти сразу уехал, как только содрал доски, которыми был заколочен дом.

– А может нам… – неуверенно начала соседка.

– …Зайти? – продолжила Мария. – Не думаю, что сейчас это удобно, дорогая… Эта дама, должно быть, устала с дороги – ей надо разложить вещи… Впрочем…

Возможность увидеть содержимое чемоданов странной незнакомки так понравилась Марии, что спустя мгновение, переглянувшись, они с Петрой направились к дому Пейца, по дороге обсуждая, кому стучать в дверь.

Однако на подходе к дому женщины замедлили шаг: у редкой ограды был привязан мерин, принадлежавший полицмейстеру Самсону Казимировичу Дыбенко, – поэтому в дом кумушки зайти не посмели. Испытав жесточайшее разочарование, они направились на рынок, где местные старухи уже вовсю промывали кости незнакомке и строили самые разные предположения относительно её появления в городе.

***

Самсон Казимирович был неприятно удивлен оказанным ему прохладным приёмом. Будучи одним из отцов города, он привык к совершенно иному обращению. Вдова же не предложила ему даже чаю! Бумаг, подтверждающих ее личность и право на дом, у неё не оказалось, но она заверила Самсона Казимировича, что к вечеру все документы доставят. К большому неудовольствию Дыбенко, никакого повода задержаться он не обнаружил, к тому же по всему было заметно, что хозяйка тяготится его присутствием: она поминутно смотрела в окно, словно ожидая кого-то, и на все вопросы отвечала только «да» или «нет».

– Так значит, Эва Пейц… Я мог где-то видеть Вас раньше? – сделав последнюю попытку завязать сколько-нибудь содержательный разговор, спросил Дыбенко.

Вдова, несмотря на жару, плотнее закуталась в шаль – и отрицательно покачала головой.

– Ну что же… – полицмейстер окинул влажным взором чёрную стройную фигуру и с сожалением поднялся, – думаю, что скоро у нас с Вами будет случай познакомиться поближе.

– Несомненно… – рассеяно пробормотала Эва, с облегчением подавая ему фуражку.

От вдовы Самсон Казимирович сразу же направился в трактир. Настроение его было препоганым – он чувствовал себя оскорблённым.

«Да кто она такая, эта Пейц? Что о себе возомнила?!» – думал он.

Вспомнив её мужа, Йозефа Пейца, которого считал полным ничтожеством, он в очередной раз удивился: что такая цаца, как Эва, могла в нём найти? Выпив подряд две кружки холодного пива, полицмейстер поспешил к губернатору, чтобы доложить о подозрительной вдове.

По дороге Дыбенко встретил Панкрата Сиза, работавшего у него писарем, и грубо отчитал его за то, что тот посмел отлучиться из участка. Выпустив пар, полицмейстер почувствовал себя значительно лучше. Проходя торговыми рядами, он выбрал букет белых роз в подарок жене губернатора и, ущипнув цветочницу, ответившую ему смущенным хихиканьем, вновь ощутил себя хозяином города.

***

– Стало быть, Пейц сам подписал эту бумагу? – недоверчиво вертя в руках дарственную на дом, спросил губернатор Брыльский.

Наслышанный от городничего Дыбенко о красоте и манерах странной вдовы, Роман Янович решил лично познакомиться с нею и вызвал её к себе под предлогом проверки бумаг, дающих ей право на наследство Пейца.

– Да, Ваше превосходительство, собственной персоной, – кивнула вдова.

– И значит, Йозеф скончался в прошлом году, а Вы его вторая жена? – маленькие умные глазки буравили изысканную овальную брошь, скреплявшую на груди вдовы тонкую кружевную шаль.

– Именно так, Ваше превосходительство… – потупилась Эва.

– Но помилуйте, сударыня… Обстоятельства, при которых Ваш муж покинул город, весьма необычны… Быть может, Вы объясните мне причину его столь… внезапного исчезновения? Почему он не взял с собой ничего из вещей?

Вместо ответа вдова, скрестив руки на груди и глядя Брыльскому в глаза, спросила:

– Вы когда-нибудь были в Павице?

– Нет. Не бывал-с. Но…

– Жаль! – перебила его Эва. – Там восхитительные места, и люди никогда не совершают необдуманных поступков. Что же касается Йозефа, то признаюсь Вам: я не сразу заметила, что он страдает редким заболеванием, когда человек ходит по ночам, совершая странные, а порой и страшные поступки, а потом вовсе ничего не помнит.

– Но позвольте, сударыня, как же Вы смогли выйти замуж за человека, который не помнит, кто он и что он? – искренне удивился Брыльский, наливая себе воды из графина, стоявшего на столе, в гранёный стакан, и залпом осушив его.

– А это уже моя тайна… – томно прошептала вдова и рывком сняла головной убор.

По плечам её рассыпались роскошные длинные волосы, отливающие медью – было совсем непонятно, каким образом ей удавалось убирать их под шляпку.

Женщина подошла к опешившему губернатору и положила ему на колено ножку в чёрной атласной туфле. Не зная, как себя вести, Брыльский покраснел как рак – тем не менее, дрожащая рука его всё же провела по голени и выше.

Внезапно он отдернул руку, будто обжёгшись, и прохрипел:

– Отставить! Что Вы себе позволяете? Я при исполнении!

Вдова усмехнулась, но ногу убрала – и поправляя подвязку, кротко сказала:

– Простите меня, Ваше превосходительство! Я… я не знаю, как это получилось!

– Ну… – смутился вконец Роман Янович, всё еще находясь под впечатлением, – полно. Я прощаю Вас, Эва. Такая молодая… хм… без мужа…

Он вздохнул, восстанавливая дыхание, и, приложившись к затянутой чёрной митенкой ручке вдовы, проводил её до дверей.

…Ночью, ворочаясь в постели, он никак не мог заснуть: перед глазами стояла бесстыжая Эва с горящими глазами и вздымающейся грудью. Руки его помнили приятный холодок её шёлкового чулка, и воображение рисовало самые пикантные картинки. Анастасия Захаровна носила чулки лишь по праздникам, и то бумажные.

Брыльского бросало то в жар, то в холод. Храп жены так раздражал его, что ему захотелось задушить её, накрыв подушкой. Желание это было настолько сильным, что он встал, натянул форменные штаны и вышел во двор, чтобы остудить разгорячённое воображение лёгким ветерком и хоть как-то привести мысли в порядок.

Не только губернатору не спалось в эту ночь: Мария Райда сидела на крыльце своего дома и неотрывно смотрела на окна, которые вдова, спасаясь от назойливых взглядов, уже успела прикрыть простенькими занавесками. Форточки также были закрыты – хотя во многих домах жители открывали окна и двери настежь, чтобы впустить ночную прохладу.

«Странная она какая-то, – думала Мария. – Имя у неё какое-то нездешнее – Эва… Да и не мог Пейц вот так вот взять и жениться, ни за что не поверю! Надо будет всё-таки зайти к этой самозванке, познакомиться поближе, а там, глядишь, вывести на чистую воду».

…Между тем по дороге двигалась какая-то фигура, и близорукая Мария не сразу, но узнала писаря Панкрата Сиза. Он шёл, медленно ступая, держа спину прямо, высоко подняв голову, отчего борода его, обычно лежавшая на груди, топорщилась вверх. Писарь остановился и, поднявшись на крыльцо Пейца, растворился внутри дома.

«Вот это новость! – сама себе сказала Мария. – Разбудить, что ли, Райду? И зачем это Панкрат пожаловал к вдове в столь поздний час? Здесь дело нечисто…»

Она сидела еще какое-то время, пока веки не стали смыкаться, но писарь так и не вышел от вдовы. Зевнув, Мария встала, потянулась и отправилась почивать с твёрдым намерением обсудить странное поведение писаря завтра на рынке.

Она откинула лёгкое покрывало и легла в постель, ощутив спиной что-то липкое и тёплое. Тонкая рубашка мгновенно намокла, и Мария, завизжав, подскочила, больно стукнувшись головой о полати.

Проснулся Райда и, ругаясь спросонок, потёр глаза. Мария зажгла лучину и поднесла её к разобранной постели. На белой простыне лежал кусок свежего мяса, при ближайшем рассмотрении оказавшийся коровьим языком, пропитавшим кровью саму простынь и перину.

– Матерь Божья! – прошептала Мария.

Райда, поражённый, вскочил и, хлопая белёсыми ресницами, бормотал себе под нос слова молитвы.

– Это всё она! – всплеснула руками Мария. – Я видела, как к ней шёл писарь Сиз. Он до сих пор там! Господи, моя перина! Вот горе-то!

Райда как-то странно посмотрел на жену, молча собрал простынь вместе с окровавленным языком, связал её и выставил получившийся куль за порог, закрыв дверь на засов.

…Утром прибыл Дыбенко, а при нём, как ни странно, живой и невредимый Сиз.

– Стало быть, у вас телка убили? – спросил Самсон Казимирович, с благодарностью принимая от Райды кружку холодного кваса.

– Нет, Ваше благородие, нам подбросили это! – и Мария выставила перед полицейским завязанную кульком простынь.

– Ррр-развяжи! – скомандовал Дыбенко, и она стала судорожно развязывать узел.

Когда узел поддался, перед полицмейстером разложили простынь, но на ней не было ни единого кровавого пятнышка, а вместо давешнего языка лежала большая брюква да несколько штук крупной моркови с ботвой.

Лицо Дыбенко стало наливаться краской, он поднял вверх брови и протянул:

– Тэ-э-экс. Вы что это, господа хорошие, издеваться изволите?! Сиз!

– Да, Вашблагородь! – вытянулся в струнку Панкрат.

– Составляй протокол! У меня полно неотложных дел, а эти мещане имеют наглость занимать моё время всякой чепухой.

Райда и его жена во все глаза смотрели на овощи, разложенные на простыне.

Первой пришла в себя Мария.

– Вот тебе крест! – она осенила себя знамением. – Я не лгу! Это проделка Эвы! Она – ведьма!

Полицмейстер крякнул и посмотрел на Марию, которая с растрёпанными волосами и горящими ненавистью глазами сама напоминала кикимору.

– А ну вас! – он махнул рукой и пошёл к двери, натягивая фуражку: – Пошли, Панкрат.

– А перина-то! – внезапно спохватилась Мария и бросилась в погоню. – Понюхайте мою перину, Ваше благородие! Понюхайте! – схватила она Дыбенко за рукав и потянула обратно в дом.

Но полицмейстер мягко высвободился и, не обращая более на нее никакого внимания, отправился по своим делам. Марии ничего не оставалось, как вернуться ни с чем. Она села на скамью, поджав ноги, и стала мерно раскачиваться, чтобы успокоиться. По впалым щекам текли слёзы обиды.

– Я этого так не оставлю! – она потрясла в воздухе кулаком, и взгляд её, полный злобы, скользнул по окнам дома Пейца, завешанным занавесками из дешёвого ситца – по пятаку за аршин.

«Но как ей удалось пробраться в дом – я же сидела у входа? Не иначе как через дымоход…» – рассуждала она чуть позже, когда слёзы высохли.

Тут дверь отворилась, и на пороге показалась румяная, возбужденная Петра.

– О Мария, сколько новостей! – с порога крикнула она и, поспешив закрыть за собой дверь, сбивчиво начала рассказывать: – У меня, кума, такое горе! Сегодня утром открываю хлев, телка покормить, а там… столько крови, ты и представить себе не можешь… Кто-то ночью зарезал моего телка, вот ведь!

– А что полицмейстер-то наш? – одними губами усмехнулась Мария.

– Самсон Казимирыч-то? Ха! Сказал, что разберётся, составил бумагу и был таков. Поспешал очень – много дел, – махнула рукой Петра.

– Всё ясно! Они заодно! – подняв вверх палец, сказала Мария и рассказала подруге про писаря и про язык, обнаруженный в кровати.

– Так это, наверное, моего телка язык! – запричитала Петра. – Ты скажи мне, ну кому могла прийти в голову подобная мерзость?

Глаза их встретились, после чего обе кумушки посмотрели на дом Пейца. Уже к вечеру все жители города знали, что вдова Йозефа никакая не вдова, а самая что ни на есть ведьма.

Когда Эва появлялась на улице, она тут же становилась предметом всеобщего внимания: женщины в спешке переходили на другую сторону дороги, плевали ей вслед, а мужчины останавливались и провожали её любопытными взглядами. Некоторые из них считали, что брешут бабьи языки – из зависти. К их числу принадлежал и полицмейстер. Его недоумение превратилось в одержимость. Этот немолодой, тучный мужчина, как только видел вдову, совершенно терял голову: в душе у него закипало что-то невыносимо обжигающее – то была смесь обиды и всепоглощающего желания обладать Эвой. Если бы строптивая вдова была обыкновенной женщиной, как первая жена Пейца, София, – несомненно, Дыбенко бы уже нашёл способ удовлетворить свою страсть. Но Эва была очень даже не проста – в её присутствии он чувствовал себя мальчишкой, и её равнодушие распаляло его всё больше.

Наблюдая, как она флиртует с кривым Лукой, подвизавшимся залатать крышу её дома, или улыбается соседу Райде, полицмейстер испытывал приступы настоящего бешенства, и ему стоило невероятных усилий не вмешиваться. Впрочем, главным его соперником был, пожалуй, сам губернатор – тот еще сластолюбец, пообещавший, как было известно Дыбенко, своё покровительство «бедной, милой Эве». Однажды ему самому довелось наблюдать, как разодетый и напомаженный Роман Янович собственной персоной наведался в дом вдовы, неся под мышкой корзину с торчавшей оттуда бутылкой сидра. Самсон Казимирович был готов убить высокопоставленного соперника, но, к его удивлению, Брыльский вышел, не пробыв в гостях и пяти минут. Это обстоятельство наполнило душу полицмейстера неслыханной радостью – весь остаток дня он оставался в прекрасном расположении, напевая себе под нос незамысловатую песенку.

Понимая, что силой ничего не добиться, Дыбенко решил сменить тактику – и придумал игру в тайного поклонника. Используя служебное положение, он заставил цветочницу носить Эве каждый день по свежему букету и делать это по возможности скрытно. Однажды вдове удалось застать девушку в тот момент, когда она оставляла на пороге её дома цветы, но как ни пыталась Эва выяснить, от кого они, цветочница молчала, точно набрав в рот воды. Возможно, вдова и догадывалась, кто её тайный воздыхатель, но вида не подавала и, встречаясь на улице с Дыбенко, здоровалась с ним обычным образом – вежливо, но холодно.

Престарелый Ромео был озадачен таким поведением и решил, что Эва сочла его немощным старцем, неспособным доставить удовольствие женщине.

«Я должен во что бы то ни стало доказать ей, что я… что у меня…» – мерил он шагами казённый кабинет.

– Что это Вы там бормочете, Самсон Казимирыч? – осведомился Панкрат Сиз.

– Цыц! Молчать! – гаркнул на него полицмейстер.

Усы его затопорщились в разные стороны, глаза метали молнии, и был он в точности похож на кота с известного народного лубка.

– Да я чего – ничего… – вжав голову в плечи, пробормотал писарь. – Думал, может, помочь чем надо…

– Слышь, Панкрат! Ты ведь у нас человек ученый! – лицо начальника просветлело. – Стихи сочинять умеешь, поди?

– Да Бог с Вами, Самсон Казимирыч… на то талант надобно иметь.

– Весьма огорчительно! – разочарованно буркнул Дыбенко.

– А Вам, извиняюсь, зачем? – вкрадчиво спросил писарь.

– Да нет, просто так спросил, – отмахнулся полицмейстер.

– Вообще-то, знаете ли, в юности я баловался малость… Барышням нравилось, – сказал писарь, которого разъедало любопытство.

– Вот как?! – оживился Самсон Казимирович. – Ну-ка, прочти-ка что-нибудь из того, что бабам нравится.

Усмешка тронула бледные губы писаря: он понял, что догадки его оказались верны и у его начальника, появилась, скорее всего, любовница.

«Хм… не Амалии же Кирилловне он собрался читать стихи, – пронеслось в голове. – Эх, надо бы прочесть что-нибудь, а там узнаем поподробнее, что за Лаура появилась у нашего Петрарки.

И он, прокашлявшись, прочёл:

– Стрелой Амура поражённый, Я не могу ни есть, ни спать… И вашим взором полонённый, Мечтаю Вашим мужем стать… Вы замужем? Какое горе… Хоть это, право, не беда…

– Забыл далее… Но, коли Вам будет угодно, уважаемый Самсон Казимирыч, могу вспомнить. Надобно только знать качества особы, коей будет предназначаться ода, и сделаем в лучшем виде.

Дыбенко нахмурился – ему совсем не хотелось раскрывать имя своей Лауры, и он ограничился словами:

– Она не замужем.

– Молода? – спросил Сиз, но вовремя осёкся, снова наткнувшись на тяжёлый взгляд своего начальника. – Будет сделано, Вашблагородь!