Текст книги "Солнечный атлас"

3. Горная звезда

Oreotrochilus (лат.) или «горная звезда» – род птиц из семейства колибри, обитает высоко в горах, в Андских Кордильерах. Горы очень высокие, самая высокая точка – почти семь тысяч метров. Горы лежат в пяти климатических поясах. Горные звезды живут на высоте более четырех тысяч метров, они являются эндемиками, то есть водятся только в этом месте.

Колибри «горная звезда» считается самой красивой колибри, если говорить о пропорциях птицы, но имеет весьма непритязательную окраску. Ночью температура на такой высоте может опускаться до минусовых значений. Поэтому «горная звезда» каждую ночь понижает температуру своего тела, можно сказать, умирает, засыпая, а утром, с первыми лучами солнца, изо дня в день совершает подвиг – заставляет свое сердечко забиться, расправляет крохотные крылышки и взлетает. Взлетает каждый день – навстречу солнцу и цветам. Есть цветы, которые созданы для определенного вида колибри. Только данный вид птиц может опылить созданный для него цветок, только эта колибри может дать новую жизнь этому цветку.

Бабушка подарила мне книгу «Диво-Дивное», написанную биологом, когда я еще не ходила в школу и читала не очень хорошо. Книжка была в мягком переплете, обложка черного цвета, а на ней – цветок, и рядом птичка с длинным клювиком. Невозможно было понять – это такой большой цветок или такая маленькая птичка. Я никак не могла поверить, что существуют такие крохотные птички. Именно из этой книги я узнала о рыбе-луне, комодском драконе-варане, о рыбах, которые умеют летать, но самое главное – о птичке-невеличке. Мне открылся целый неизведанный мир, появилось желание узнать, увидеть, почувствовать, но самое главное – я имела отношение к этому миру.

Долгое время, лет до четырех-пяти, мы жили все вместе: бабушка – это мамина мама, папа, мама и я. Был еще дядя Коля, мамин брат, он был женат и жил отдельно, со своей семьей. Потом и папа с мамой будут жить отдельно, на съемной квартире, а я останусь с моей бабулей до тех пор, пока папа не получит большую хорошую квартиру, где мы опять будем жить все вместе.

А сейчас мы жили в маленькой двухкомнатной квартире, в одном из домов, которые принадлежали машиностроительному заводу. Во дворе было два дома. В них в основном жили сотрудники завода. Бабушка получила в этом доме квартиру от города: она работала преподавателем начальных классов в военном городке, в средней школе № 4. Город Балашов не был ее родным городом.

На одном из домов была вывеска «Агитплощадка № 6 Машзавода». В летние вечера по выходным к нам приезжала машина с кинопроектором и свернутым в рулон белым экраном. Экран вешали на железную пожарную лестницу, которая вела на крышу дома. Приготовления начинались заранее, до наступления темноты: все выносили стулья или табуретки, занимали удобные места. Комары кружили роем в предвкушении легкой добычи. Спасали веточки деревьев – ими можно было отгонять назойливых козявок. В арсенале было еще одно средство: треугольный пузырек из толстого стекла, на этикетке которого был изображен лес и написано «Тайга». Жутко вонючая смесь, с весьма сомнительными возможностями хоть как-то испугать комаров.

Начинался сеанс, скрипел однообразно проектор. Если забежать за экран, фильм можно смотреть задом наперед. Удивительно. В ночном небе летучие мыши рисовали сложные рисунки, дневной зной постепенно уступал место ночной прохладе. На руках у мамы, в покрывале, хорошо, комары жужжат, но не кусают, все рядом… так заканчивался один из летних вечеров.

У бабушки был еще младший сын, Борис. Он был курсантом 4-го курса летного училища и погиб через месяц после моего рождения. Со слов родителей, он был рад моему появлению и очень гордился, что у него есть племянница. Долгие годы в шифоньере у бабушки висели его китель и фуражка. Позднее мне подарили его логарифмическую линейку и готовальню. Это была большая черная бархатная коробка с огромным количеством разных инструментов. Она очень пригодилась мне в школе. Еще был маленький приемник – ручной, красный, пластмассовый, его никогда не включали, но стоял он на видном месте. После гибели брата у мамы пропало молоко. Мне был всего месяц. Я ревела от голода, мама ревела вместе со мной, а вместе с мамой ревела баба Феня, моя нянечка. Бабушка решила взять эту проблему на себя. Она ушла на пенсию, отказалась от работы и посвятила свою жизнь мне. Надо ли объяснять, что я была ее цветком?

Она выкормила меня козьим молоком, и к году я благополучно уплетала картошку-пюре с мятыми котлетами. Мы с бабулей были неразлучны. Я садилась к ней на колени, обнимала и говорила:

– Мы же с тобой друг дружкины.

Совершенно точно – я была ее цветком.

Городское кладбище находилось далеко, автобус туда ходил плохо, и обычно мы добирались пешком. Сначала меня брали с собой в коляске, потом я вышагивала своими ногами. Мы очень часто ходили на кладбище к Борису. Я хорошо помню, как менялись цветы в зависимости от времени года. Бабушка никогда не плакала. Где она взяла силы, чтобы после гибели сына сердце опять забилось и вернулось к жизни? Наверно, так могут только «горные звезды».

Бабушка родилась в городе Иркутске, на берегу Ангары, еще до Октябрьской революции, в семье главного инженера железной дороги Владимира Попова и операционной медицинской сестры Генечки. Позднее Генечка погибла от руки офицера: в операционной, он был не в себе, она пыталась его успокоить… такое могло случиться и на войне.

Владимир отказался уезжать со старшим детьми во Францию, чтобы не оставлять могилку своей так горячо любимой Генечки, ну а моя бабушка не оставила папу и осталась с ним в стране с непонятным будущим. Они остались вдвоем, словно бумажные змеи, попавшие в самый центр урагана.

Она была младшим, четвертым ребенком. Город процветал на российско-китайской торговле и на сибирской золотопромышленности. Сейчас я очень жалею, что слушала бабушкины рассказы не очень внимательно. Мне казалось, что я еще успею все услышать, все запомнить. Типичная ошибка детей и молодых людей – не верить, что взрослые или уже пожилые люди могут рассказать что-то интересное.

Бабушка училась в пансионе благородных девиц с четырех лет, носила корсет и была настоящей барышней, у которой гувернантка говорила на двух языках – немецком и французском. Мне трудно представить бабушку в роли забавной, веселой и хулиганистой девочки с туго затянутой талией. Девочек, которые провинились в течение недели, наказывали: надевали в пятницу вместо белого передника полосатый, и все смеялись и кричали:

– Пятница-полосатница.

Бабушка это слышала часто.

На каникулы девочек забирали домой. Дом был огромный. За общий стол маленьких детей не сажали, им накрывали отдельный стол, и это было хорошо, потому что бабушка не любила суп и выливала его в рядом стоящий цветок, пока тот не начал чахнуть. Хулиганка.

Их семья имела в тайге заимку, и папа очень любил охоту. Он часто брал с собой младшую дочь. Бабушка била белку в глаз, а я всегда об этом помнила и старалась на всякий случай не получать плохих оценок. Она была метким стрелком. Осенью собирали кедровые орехи, сушили, складывали в мешки и ставили в кладовку. Процедура была такой: к кедру привязывали специальную доску, оттягивали ее и отпускали, внизу расстилали брезент – и орехи падали на него. Это я очень хорошо запомнила, и даже ощущала еловый запах во время рассказа. Бабушка скучала по тайге, и мы с ней очень часто ходили в наши Балашовские леса за грибами и за ягодами.

Однажды после охоты остался маленький медвежонок, которого приручили, и он жил у них во дворе, для него построили специальный сарай. Работник запрягал его в тележку и ездил на Ангару за водой. Когда медвежонок вырос, пришлось его отдать в цирк, потому что он стал хулиганить. А все семейство еще долго скучало по косолапому.

Старший брат был женат, у него уже был сын, а старшая сестра была замужем и жила в Париже. Бабушка была у нее в гостях один раз и очень смешно рассказывала, как ей понравились вкусные местные деликатесы, а потом она узнала, что это были лягушачьи стегнышки (лапки), и долго блевала. Именно это слово она использовала, когда рассказывала эту историю, что было совсем на нее не похоже.

Потом, когда родные примут решение уехать из страны, они уедут именно в Париж. Бабушка останется с отцом. Они будут переписываться, присылать друг другу фотографии. На похороны отца из Парижа приехать уже никто не сможет, а фотографии сыграют роковую роль в жизни моей бабушки.

Бабушка поступила учиться в авиационный институт и училась на первом курсе, когда ей пришлось принять участие во всеобщей коллективизации. Бабушку отправили сначала учительствовать, а потом помогать налаживать новую, светлую жизнь в роли комиссара. Совсем юная девушка скакала на лошади, стреляла из маузера и была грозой местных бандитов, искренне веря в то, что скоро у всех будет прекрасная жизнь и не станет на свете обездоленных людей.

Бандиты встретили ее одну, на лесной дороге, зимой, когда она возвращалась из какого-то села с очередного собрания домой, в город. Силы были не равны. Бабушка очнулась от боли на дороге, ночью, лошади не было, начиналась пурга. Удар ножом пришелся в живот, но она осталась жива. Бабушка собрала кишки в кулак и прошла так несколько километров. Она сама дошла до города.

Рану на животе зашили, а вот ноги пострадали очень сильно – они были обморожены. Врачи лишь разводили руками. Началась гангрена. Хозяйка, у которой бабушка снимала комнату, забрала ее домой и сказала врачам, что выходит сама. Лечила какими-то травами. Не обманула. Когда мясо на ногах начало расти, нужно было обязательно ходить, чтобы кожа заживала правильно. При малейшем движении она лопалась, текла кровь, и было очень больно. Хозяйка оставляла еду далеко от кровати, и бабушка была вынуждена вставать каждый день. Каждый день она собирала волю в кулак, как тогда, на ночной дороге, кишки. Она болела очень долго и тяжело, но справилась.

С тех пор бабушка стала курить. С неизменной сигаретой в уголке рта, которая очень быстро тухла, можно было увидеть ее за любимым занятием – чтением.

Изредка она отрывала взгляд от книги, улыбалась или хмурилась – в зависимости от поворота сюжета.

Она познакомилась со своим будущим мужем, Михаилом, уже после смерти своего папы. Он стал отцом моей мамы и дяди Коли. В стране царили разруха и жуткий голод. Двое молодых людей в каком-то вшивом бараке пили чай с поцелуями. Обычная горячая вода, и после каждого глотка – поцелуй. Они обосновались в городе Черемхово, это недалеко от Иркутска. Она учительница, он – инженер на шахте. Мама и ее брат были погодки, совсем маленькие, когда их папа Михаил не вернулся с работы. Диверсия на шахте. Началась новая жизнь, без него.

За несколько лет до начала Великой Отечественной войны родственники очень настойчиво просили бабушку приехать к ним. Вот за эти письма и красивые фотографии бабушку вместе с детьми отправили на Колыму, в Бодайбо, на поселение. Это был не самый худший вариант. Моя мама рассказывала, как она ходила с большим бидоном за молоком, и в магазине ее звали «маленькой хозяйкой большого дома». Бабушку реабилитировали, но она уже успела заработать цингу.

В Бодайбо она встретила своего второго мужа. Он был военным, из Москвы, который опоздал в Кремль с фронта на свое награждение – веская причина для ссылки в Сибирь. Он потерял свою семью, но нашел новое счастье в Сибири. Родился Борис, и после реабилитации им разрешили уехать. Выехать на материк было сложно. Сначала ехали на машине, потом на корабле и на поезде. Им разрешили жить в Ростове-на-Дону. Муж доехал только до Москвы – умер от старых ран, полученных на войне. В Ростов-на-Дону они поехали уже вчетвером.

Я представляла бабушку, одну, с тремя детьми – самый младший был еще грудничком – в холодном вагоне, мчащемся в неизвестность. Я не плакала, но боль за близкого человека я научилась чувствовать именно тогда.

Попутчик был из города Балашова Саратовской области, а это далеко не Ростов-на-Дону. Он хвалил город и говорил, мол, с голода там не умрете. Так они оказались в городе моего детства. В городе Балашове.

Бабушка умела очень красиво вышивать гладью и ришелье, прекрасно вязала на спицах и крючком. Умела шить, мастерить шкатулки из открыток – одним словом, была настоящая мастерица. Очень пригодились навыки, полученные в детстве. Это помогло им выжить без работы целый год, на съемной квартире. Бабушка очень красиво вышивала постельные принадлежности, и от заказчиков не было отбоя. Затем бабушка устроилась на работу в школу, которую позднее оставила ради меня. Знаю, она любила свою работу. Я помню, как бабушку с Днем учителя каждый год поздравляли ее бывшие ученики. Приходили важные тетеньки и дяденьки, точнее, это для меня они были уже взрослые, в военной форме или просто в красивых костюмах. Огромный букет хризантем появлялся в комнате первым. Обязательно пили чай. Бабушка в этот день мне всегда казалась гордой и немного чужой, и я ее почему-то ревновала.

У нее всегда было какое-то занятие. Очень редко она сидела на лавочке во дворе, но и в эти минуты руки были непременно заняты какой-то работой – вязанием или вышивкой. Она не умела бездельничать, не умела просто болтать, сидеть и ничем не заниматься. Во дворе ее не очень любили и звали Огурчиха – фамилия второго мужа была Огурцов – но произносили это прозвище шепотом. Поговаривали, что у нее «было прошлое».

Иногда все-таки она позволяла себе отвлечься и принимала участие в игре в лото. В нашем дворе был большой стол, и вечерами в хорошую погоду взрослые любили позабавиться игрой в лото, к тому же это был еще и неплохой заработок. К нам приходили из ближайших домов – наш двор славился гостеприимством. Мы, дети, залезали под стол: нам было интересно слушать, как идет игра. Очередь кричать, вытаскивать из мешка бочонки с цифрами и называть их шла по кругу. Каждый новый ведущий кричал по-своему, у каждого были свои прибаутки, так что игра превращалась в увлекательное занятие. Так мы узнали, что цифра двадцать два – «ути-ути», а семьдесят семь – «топорики», восемьдесят – «бабка», девяносто – «дед», а одиннадцать – «барабанные палочки». Под столом можно было найти денежку – мелкую монету, потерянную и не поднятую в порыве азарта.

Уходили по домам, когда становилось совсем темно. Кто-то выигрывал, кто-то проигрывал, все реагировали по-разному: смеялись, злились, обижались или молча уходили с надутыми губами.

Бабушка же закуривала свою неизменную сигарету, убирала коробок спичек в карман, и мы шли домой. Огонек сигареты догорал, а вместе с ним догорал очередной день. Как понять, выиграла она или проиграла?

4. Дом через дорогу

– Вот я вас двуосткой!

Это означало, что мы опять нахулиганили. Баба Поля погрозила пальцем. На стене при входе на ржавом гвоздике висело что-то, похожее на ремешок. Это был наш кошмар. Ни разу нам не попадало этим предметом, но название и то, как он надежно висел на стене, могли остановить даже Зорро в тот момент, когда он совершал свои подвиги.

Баба Поля была бабушкой моей подруги Ирины. Была еще Таня, тоже ее внучка. Ирину привозили из Саратова погостить к бабушке, а Таню – из Москвы. А это, я вам скажу, уже совсем другие новости и впечатления. Мы были ровесницами. Ирина бывала у бабушки чаще, очевидно, это нас и сблизило. Ира росла без папы. Она говорила, что он работает на Северном полюсе, и поэтому у нее такая фамилия – Шубочкина: чтобы было тепло.

– Пусть мама отдохнет от Ирочки, да и жизнь надо свою устроить.

Это было ответом бабы Поли на реплики соседей:

– Что? Опять привезли эту оторву?

Однажды летним утром я посмотрела в окно. Напротив нашего дома прямо через дорогу начинался частный сектор: дома с резными ставнями, покрашенные каждый на вкус своего хозяина. Прямо напротив наших окон, на подоконниках которых красовались выращенные заботливой рукой моей бабушки разноцветные фиалки, я увидела новые качели, их раньше не было. В воздухе кружился тополиный пух. На качелях каталась белокурая девочка. Качели взлетали, так и норовя улететь в голубое небо, увлекая за собой целый рой пуха. Девочка, небо и качели.

– Мама, пойдем, я хочу познакомиться с девочкой.

Я взяла маму за руку, мы перешли через дорогу, и я познакомилась со своей первой подругой, с которой мы стали близки на долгие годы. Это была любовь с первого взгляда. Взаимная. Уйти от новой подруги долгое время, пока мы немного не повзрослели, было непростой задачей. Когда за мной приходила мама, чтобы забрать из гостей, подруга начинала плакать, держать меня силой, даже кусала. Это была любовь до крови. Нас разнимали, меня уводили домой. Но долго друг без друга мы не могли.

Девочку с голубыми глазами звали Ириной. Ее привезли на лето к бабушке и дедушке. Дедушка сделал ей качели, и это был его прощальный подарок. Он был болен и вскоре его не стало. Баба Поля осталась одна.

Одна дочь жила в Саратове – ее дочерью и была Ирина, а вторая жила в Москве, с мужем и дочерью Татьяной. Ни дети, ни внуки не забывали бабу Полю. Детей часто отправляли погостить и сами приезжали, когда представлялся случай. С началом школьной поры, конечно, мы стали видеться реже, как правило, только во время каникул.

Дом, построенный ее мужем, был большой, добротный, да и хозяйство было немаленькое. Баба Поля была родом из деревни – маленькая, с забавными веснушками и рыжими волосами.

Оставшись одна, она продолжала поддерживать дом и хозяйство в образцовом порядке. В доме было паровое отопление, по тем временам – большая редкость. Она работала и подрабатывала, где только было возможно, поэтому достаток тоже был. Баба Поля всегда знала, где можно недорого выписать дрова, где нанять мастера, чтобы починить сарай, и куда поехать, чтобы купить хороших цыплят, из которых вырастут добротные несушки. Некоторое время маленьких цыплят баба Поля держала в доме, на кухне, в большой картонной коробке, и над ними была лампа. Желтые комочки забавно пищали. Нам разрешали подержать их в ладошках и даже покормить отварной пшенной кашей.

Одним словом, баба Поля была хозяйственная. В сарае были поросята, а в курятнике пел петух, собирая своих подружек. Во дворе был небольшой садик, в котором росли несколько яблонь, слива, пара вишен, куст смородины и крыжовник. На вишнях летом появлялась смола, она была янтарного цвета, и мы с большим удовольствием ее жевали. Огород был небольшой, но все необходимое там выращивалось заботливой рукой бабы Поли.

Когда привозили из Москвы Танечку, вместе с ней привозили много вкусностей. Что-то из гостинцев баба Поля продавала. «На пенсию-то не проживешь», – говорила она, словно оправдываясь. Иногда мама покупала у нее для меня апельсины – большие, ароматные, яркие, как солнышко, по шесть рублей за килограмм. У бабы Поли я впервые увидела ананас. Это было мое знакомство с этим экзотическим фруктом. Он так вкусно пах!

Баба Поля не очень любила отпускать внучку играть в наш большой двор, поэтому большую часть времени мы проводили у них – во дворе или в доме, если была зима.

Во дворе, под большой яблоней «белый налив», была старая кровать с навесом из листов ржавого железа. В летний полдень мы валялись на кровати, спелые яблоки падали на навес, разбивались, и в воздухе еще долго витал их запах. Мы мечтали найти клад. Драгоценный клад. Раскопки решили начать прямо в огороде. Баба Поля была на дежурстве, и до обеда оставалось время, чтобы найти что-то стоящее. Рыть начали под вишней, рыли упорно, и вот уже начали находить какие-то гнилушки. Это, по нашему мнению, означало, что клад уже где-то рядом. Баба Поля пришла, как всегда, не вовремя, и запретила вести археологические раскопки. Зарыла наше начинание в прямом смысле слова в землю и позвала обедать:

– Ну, чтожкася, чтожкася, успеете еще найти свой клад.

Желание было слишком велико. Мы решили поискать в сундуке у бабы Поли. Сейчас таких сундуков уже нет. Большой сундук с коваными железными скобами. Баба Поля любила нюхать табак. Иногда, после сладкого чиханья, она забывала вытереть свой нос, он был в коричневой пыльце, и мы тихонько смеялись.

Вот в сундуке мы и нашли запасы этого табака, который спасал шали и наряды бабы Поли от моли. Самое главное – мы нашли целую коробку патронов, которые остались от дедушки, он был охотником. Ну, что можно сделать с патронами? Решили отнести их в музей и сказать, что нашли в земле, может, нас признают героями? Испачкали патроны в земле и пошли в музей. Он находился в городском парке. Нас отвели к директору. Директором была улыбчивая тетенька, мы ей рассказали, что нашли клад, и выложили грязные патроны на стол. Подозреваю, она все сразу поняла, но вида не показала. Похвалила нас, сказала, что мы можем посмотреть новую экспозицию животных, которую готовят к открытию, и попросила больше не трогать такие предметы, а сразу звать взрослых. До сих пор меня мучает совесть за ту маленькую ложь, ведь, наверное, это была память о муже бабы Поли.

А нам тогда было весело, мы были маленькие хулиганки. Мы очень любили ходить в кино – на вестерны и фильмы про индейцев. Я представляла себе, как скачу верхом на лошади по моей родной улице Горохова, а на мне – замшевая куртка с висюльками, шляпа и ковбойские сапоги. Потом, когда я посетила Нью-Йорк, в самом хорошем магазине для ковбоев я купила себе точно такую куртку, о которой мечтала, настоящую шляпу и сапоги. Осталось лишь проскакать на лошади по улице моего детства.

Кинотеатр назывался «Победа». Он находился недалеко от набережной, в городском парке. В парке росли дикие маслины – деревья с овальными маленькими плодами, которые осенью, после первого снега, становились янтарного цвета, и были очень сладкими. В центре парка был павильон «Мороженое». Он работал только летом, большие окна позволяли солнцу проникать со всех сторон, его было так много, что оно отражалось на полу, который был выложен цветным кафелем. Мороженое подавали в железных вазочках на высоких ножках, с красивыми ложками на длинных ручках. Его поливали разными сиропами, на их аромат слетались непрошеные полосатые гости-пчелы.

На улицу через окно продавали сладкую вату. Запах слегка подгоревшего сахара стоял на всю округу. Там работали муж с женой, у них был кооператив. Огромный железный круг, в котором появлялось это белоснежное чудо, гудел и издавал жуткие звуки. Сначала готовую вату резали на длинные колоски, а уже потом – на порции. Каждую порцию заворачивали в обычную серую бумагу. Сладкое облачко можно было отрывать пальцами и отправлять в рот до того, как оно начнет таять. Полакомиться этим чудом можно было перед началом сеанса в кино.

Перед сеансом обычно выстраивалась очередь за билетами, и это всегда заставляло нас поволноваться: а вдруг нам не хватит?

В фойе кинотеатра была небольшая сцена, и я застала времена, когда перед началом сеанса на ней играли приглашенные музыканты – на рояле или на аккордеоне. Нам давали пятьдесят копеек на кино, а это означало, что можно купить билет и в буфете пирожное: такое прямоугольное, бисквитное, со сливочным кремом, за двадцать две копейки, и стакан лимонада. А еще в киоске Союзпечать можно было купить открытку или календарик. И все это удовольствие – за пятьдесят копеек. А потом еще долгое время можно вспоминать увиденный фильм.

Высшим шиком было купить билет на первый ряд. Смотреть на экран надо было, задрав голову, потому что первые ряды были очень близко, но это никак не мешало получать удовольствие. Любимым фильмом был фильм про Зорро. Мы писали букву Z везде, где только было можно, и даже там, где нельзя. Ирина написала эту букву черным фломастером у себя на ноге и забыла про нее. Вечером баба Поля начала ее купать и сильно испугалась: что за знак? Нам опять здорово попало. Как эта милая бабушка терпела нас, троих хулиганок? Однажды мы действительно ее напугали до сердечного приступа.

По телевизору шел фильм «Черная Гора», индийский, про слонов. Бабы Поли не было дома. Фильм трагический, я и сейчас бы заплакала, если бы посмотрела его еще раз.

В конце фильма слон-отец убивает слона, который от жажды сошел с ума, чтобы он не разрушил деревню и не убил людей, потому что за это потом убили бы все стадо свободных слонов. Слон-отец был долгие годы в плену и работал в деревне. Последние слова диктора: «И в последнем крике отец узнал своего сына».

Отец-слон узнал своего сына! Все, занавес. Мы сидим на полу, ноги калачиком, смотрим в телевизор, где уже закончились программы, и есть лишь рамка – таких сейчас не бывает на телевидении – и ревем. Ревем так, что слезы и сопли ручьем, ревем в голос. В это время заходит баба Поля и видит эту картину. На вопрос, что случилось (который мы не услышали), мы продолжаем реветь. Она испугалась, присела на кровать – и тут мы увидели ее. Нам так захотелось, чтобы нас пожалели и помогли пережить весь ужас увиденного, что мы начали реветь еще громче, а баба Поля даже не стала пугать нас двуосткой, а просто попросила валидол. Это нас немного успокоило, и мы перестали плакать.

Оказалось, в жизни есть не только смешные фильмы, и мы поняли, что и реальность не всегда может быть веселой. Это было нашим знакомством с возможными жизненными потерями.

Мы дорожили нашей дружбой, и никакие расстояния не могли стать ей помехой.

Как только мы научились писать, мы начали отправлять друг другу сначала открытки с короткими пожеланиями, а потом настоящие письма. Я сохранила эту переписку до сих пор. На нашей входной двери был прикреплен железный почтовый ящик. При возвращении из школы я с радостью в него заглядывала и, конечно же, больше всего ждала писем именно от Ирины. Мы писали друг другу часто. В то время я увлеклась коллекционированием марок, и Ирина почти в каждом письме присылала их мне.

Это были марки разных стран: с редкими животными, про спорт и балет, про космос, картины наших известных художников, и даже заграничные, с кораблями и дальними странами, а еще была такая треугольная марка – с маленькой птичкой колибри. Я сохранила все марки, у меня их целых два альбома – это и есть мой настоящий клад. Иногда я достаю потемневшие от времени конверты, какое-нибудь письмо с рисунком, нарисованным Ириной, и возвращаюсь опять в наше детство.

Ирина знала много интересных историй и каждый раз, когда приезжала, привозила с собой новую песенку. Слышала, что эти песни теперь называют дворовыми.

А тогда это были не просто песни, но и возможность узнать, какой разной может быть любовь. Оказывается, это не только вздохи на скамейках. Конечно, мы знали уже песню и про шута, который любил королеву, и его за это убил король, и про дикого Мэо и его мавританку, и про дельфиненка, попавшего под винт корабля, и про коричневую пуговку, которая помогла поймать шпиона – одним словом, мы кое-что уже понимали в жизни… Но одна песня запомнилась особенно. Эта песня называлась «Четырнадцать ножей». Ужас! Вот это любовь. Парень Анжак любил девушку, а ему за это достались четырнадцать ножей прямо в спину. Почему четырнадцать – непонятно, мы подозревали, что хватило бы и меньшего количества, но, очевидно, чем больше любовь, тем больнее должно быть.

В то время мы, как все девочки нашего возраста, увлеклись песенниками. У каждой уважающей себя девочки должен был быть песенник. Обычно это была толстая общая тетрадь. Туда записывали ручкой любимые и модные песни. Разрисовывали цветными фломастерами и приклеивали картинки, которые подходили к данной песне по смыслу. Хлопотное это было дело, ведь найти красивые картинки было очень сложно. Журнал «Огонек» не всегда мог удовлетворить наши представления о красоте. Ирина привозила из Саратова нужные нам картинки и охотно делилась ими. Где она их находила, не знаю. Иногда и моя мама жертвовала свои модные журналы на наше увлечение. Ирина очень хорошо умела срисовывать какие-то интересные картинки, что тоже помогало украсить наши песенники. Если бы проводился конкурс на лучший песенник, думаю, наши непременно заняли бы первое место.

Мы брали скакалки, привязывали один конец к спинке кровати, а второй конец был для нас микрофоном – и весь мир вокруг преображался: мы с настоящими микрофонами на большой сцене, зал полон наших поклонников, и все самое лучшее – впереди. Пели мы самозабвенно, в полной уверенности, что все, чего касаются лучи солнца в этом мире, принадлежит именно нам.