Текст книги "Быть Мирандой. Как я стала собой, изменив пол"

Андрей до сих пор вызывает у меня множество вопросов. Я видела, что он не так состоятелен, как мы. Он работал охранником в ресторане, у него не было машины. Мама привыкла к другому. По рассказам я знаю, что у Андрея раньше была женщина – «чокнутая истеричка», которая набрасывалась на него и расцарапывала ногтями. Но ее двоих детей он любил как собственных, особенно девочку, которая была чуть постарше меня.

Андрей показывал мне фотографии своей дочурки, и мне запомнился портрет, выполненный по его заказу. Это была огромная картина, на которой лицо девочки было дописано к фигуре леди в шикарном зеленом бархатном платье на кринолине. Я надеялась, что он закажет и для меня такой же.

Но Андрей сделал совсем другой подарок. Ни за что не угадаете какой. Это был огромный мадагаскарский таракан! Он притащил его в стеклянной банке. И мы с мамой принесли его домой. Папа был в шоке. Он хотел выбросить это чудовище. Но надо было избавляться от другого таракана, покрупнее. Забавно, но этот рыжий уродец по имени Яша жил с нами еще долго и даже пролетел несколько тысяч километров в нашу новую жизнь.

Однажды папа, мама и я что-то смотрели дома. Вдруг у отца глаза налились кровью, и он спросил: «Сыночка, а с кем это вы ездите на машине? Кто это?» Мы с мамой поняли, что попали в капкан.

– С Олей и Ингой, папа, – ответила я.

– А дядя с вами ездит?

– Нет, папа, ты что, – еще никогда в жизни я не старалась выглядеть так убедительно.

Не очень помогло. Он, как всегда, отвел маму в спальню, закрыл за собой дверь. Классический сценарий: звуки ударов, невнятные мамины слова сквозь слезы, хлопанье дверьми, и мама плачет на коленях. На этот раз было особенно жестоко: он оттаскал ее за волосы, а в очках она потом ходила недели две, скрывая жуткие синяки под глазами. Этот урод бил ее распухшими от наркоты кулачищами.

Кто-то видел, как Андрей садился в нашу машину. Ангарск – небольшой город, а у отца было полно приятелей. Неудивительно, что поползли слухи.

На этот раз мама решилась бесповоротно. Было лето. Баба Катя лежала в больнице после серьезной операции. Папа тоже лег в очередную больницу.

К нам домой пришел Андрей и разобрал часть мебели, а ночью ее загрузили в грузовик и куда-то отвезли. Мы закрыли за собой двери. Я спустилась вниз и посмотрела на дверь нашего подъезда. Мы уже не вернемся сюда никогда. По крайней мере, вместе.

В ожидании отправления я кружилась, глядя на звездное небо. Оно казалось очень низким, и каждое созвездие было легко рассмотреть. Этот Ковш – Большая Медведица. Бабушка Галя научила меня распознавать созвездия.

К бабушке Гале мы все и поехали – мама, я и Андрей. Бабушка все спрашивала у мамы, уверена ли она в том, что делает. Баба Галя любила моего отца, и ей совсем не нравился Андрей. Мы сидели на летней веранде. Вокруг были чемоданы – и чувство разрушения. О господи! Я бы ни за что не вернулась снова в тот период своей жизни.

Да, мне жалко себя, жалко маму. Ее никто не поддержал, не подсказал пути лучше, чем сбежать в неизвестность. Ею овладел страх за свою жизнь. Отец мог бы убить ее во время очередного «прихода». А любовники были у обеих ее подруг. У Инги был совершенно дурацкий Гена, который сразу предупредил, что не готов ее принять от мужа с двумя детьми. У Оли был Руслан, который потом погиб. И что? Обе до сих пор остаются со своими мужьями. Мама, а ты? Тебя нет большую часть моей жизни. А мое сердце осталось с незаживающими ранами, и когда я начинаю вспоминать, эти раны кровоточат, как будто я сдираю с них корочки.

2

И вот мы приехали в аэропорт: мама, я, Андрей, мамин брат Слава и таракан. Всем нам предстояло начать новую жизнь, ни в чем не похожую на прежнюю.

Иногда аэропорты – это порталы в никуда. Все было как в кино. Мне нравился сериал «Другая жизнь», но он имел финал. А тут… Никто из нас тогда даже не мог себе представить, насколько все это было навсегда.

Мамин брат тоже был неуправляемым наркоманом, разве что не таким запущенным, как мой отец. Дядю Славу отправили с нами в надежде, что он бросит колоться. Ох, что он устроил… Напился перед рейсом до поросячьего визга. Славку не хотели пускать в самолет, а во время полета его непрерывно рвало.

Мы полетели через Москву в Минеральные Воды. Когда мне сказали, куда мы летим, в моем воображении возникла только стеклянная бутылка «Боржоми». Андрей рассказал мне, что мы едем к его тете, у которой свой дом с садом – прямо-таки «райский уголок».

Воображение сразу унесло меня в шикарный особняк с бассейном, античными скульптурами, в котором живет одинокая тетя-миллионерша в бриллиантовых украшениях. Я была в гостях у такой женщины. Она показывала нам шикарные сапоги и сообщила, что купила их за пятнадцать тысяч, добавив, что, когда я вырасту, тоже смогу покупать себе такую обувь. Кстати, она оказалась права: теперь у меня есть сапоги и за сто пятьдесят тысяч.

Когда мы прибыли на место, моему разочарованию не было предела: за воротами скрывался очень скромный домик, в котором последний ремонт делался лет двадцать назад, а сад был общим с соседями. Конечно, я бывала у бабушки в деревне, но там был большой дом, собственный участок, а тут… И никакого бассейна. Думаю, мама тоже не до конца понимала, куда перебирается.

Дальше – хуже. Тетей Андрея оказалась восьмидесятидвухлетняя старуха Тоня, за которой постоянно таскалась толстая коротконогая собака.

Дом состоял из ванной комнаты (спасибо, господи, что там были хоть какие-то удобства), большого коридора, маленькой кухни и трех комнат. Нам с дядей Славой досталась самая дальняя комната. Мама с Андреем заняли гостиную, а в самую маленькую комнату переехала тетя Тоня. Потом она припомнит, что отдала мне, вредине, свою спальню.

Пока наша мебель из квартиры была в пути, я спала на старой железной кровати с пружинной сеткой. На ней невозможно было пошевелиться, не издав противного скрипа. Славка спал на полу.

В моей маленькой жизни все круто поменялось. В нашей уютной квартире я спала с мамой на роскошной двуспальной кровати. Была рядом моя бабушка Катя, которая никогда не приходила с пустыми руками. Она в буквальном смысле засыпала меня подарками: куклы, игрушки, любые сладости. Мне ни в чем не отказывали, и даже просить не приходилось. Бабушка приходила, я открывала ей двери и, заложив руки за спину, смотрела, как она разувается. «Я тебе ничего не принесла сегодня», – отшучивалась она, а я отвечала: «Мне ничего и не надо, баба». И это было честно: я искренне всегда ее ждала, сидела у нее на коленях в кресле, обнимала и целовала ее… И вдруг я оказалась непонятно где, среди отсыревших стен и обшарпанных окон, в какой-то деревне с противной бабкой! Маме повезло, что я не была подростком: страшно представить, что бы я устроила. Все-таки в семь лет ведешь себя смиренно.

Утешиться мне помогла местная природа. Мы оказались в городе Георгиевске на улице Кирова 89/1. Это Ставропольский край, Кавказ. Абрикосовые деревья, бесподобно благоухающие по весне. Тутовник, растущий буквально повсюду. Кислая ранняя алыча. Вы пробовали когда-нибудь еще не созревший грецкий орех? Это невероятно вкусно. Меня научили их есть так: срываешь с дерева сочный неоново-зеленый плод, бросаешь на асфальт и давишь прямо ногой, а потом выбираешь нежную, чуть хрустящую мякоть, отделяя ее от еще не окрепшей скорлупы. Это нечто! Правда, следы от дерзкой добычи из чужого сада остаются на руках неделями: покрывающая скорлупу кожура намертво окрашивает руки в желтый цвет. По осени в местных школах учеников отчитывают за этот разбой, но лакомство того стоит!

Конечно, все это изобилие мне открылось не сразу и не само по себе. На второй день нашего пребывания тетя Тоня познакомила меня с девочкой, которая жила в том самом доме на общем с нами участке. Белокурая, натянутая как струна Полина. Ей было лет двенадцать. С первого дня знакомства мы стали постоянно гулять вместе. Она представила меня местной детворе. Я даже помню имена многих из них: Вика, Боря, Алина, Сурен, Даша и Катя.

Вика особенно мне нравилась: она была старшей, крупной и безгранично доброй девушкой. Потом я дружила с ее бабушкой – добрейшей души человеком. Алина и Сурен были родными братом и сестрой, их родители продавали сладости прямо во дворе своего дома, и они им помогали. Я любила прибегать к ним и покупать что-нибудь. Из их двора за версту доносились запахи шоколадок и кислых конфет «Шипучка». Вообще в местных семьях было принято иметь минимум двух детей, только я и Поля были одиночками. Даша и Катя тоже были сестрами. Они меня интересовали особенно потому, что у них не было мамы: она умерла от рака, и их воспитывали отец и бабушка. Я тогда и представить себе не могла, каково это – жить без мамы. Как это вообще возможно?

Боря и Сабина тоже были родными, одинаково противненькими, как и их мать. С ними у меня произошел конфликт, который оказал на меня сильное влияние. Мы все вместе во что-то играли, и я решила разграничить территорию. Начала спорить с Сабиной и объяснять, что моя территория начинается от ворот нашего дома, а ей почему-то так не казалось. И этот мелкий крысеныш побежал жаловаться маме. Пришла крайне истеричная мамаша и начала, захлебываясь, на меня орать: «Понаехали тут территорию делить!» Я тут же пошла к маме, чтобы попросить защиты. Она в это время лежала с Андрюхой на диване и ответила, что не хочет из-за меня ввязываться в конфликт.

Мне было очень обидно и страшно. Даже сейчас неприятно это вспоминать. Я ушла на кухню и начала перебирать какую-то утварь, чтобы отвлечься. Защищайте своих любимых! Кто, если не вы? Но она так поступала не в первый раз. Помните историю из детского садика со злосчастной деталью конструктора? Она ведь и тогда не купила клей. Для нее все это было неважно.

Хорошо, что у меня была Полина. У нее даже была фамилия соответствующая – Нужная. Мы были очень близки, и я часто бывала у нее в гостях. У них была большая и дружная семья с бабушками, дедушками и даже прабабушкой Полей. Мы обожали играть в лисенка Крэша на приставке Sony PlayStation 2 и записывать на магнитофон песни «ВИА Гры» в собственном исполнении.

Кстати, я тоже выпросила себе магнитофон, чтобы слушать песни «Фабрики звезд» на кассетах. Правда, у меня уже был новомодный портативный CD-плеер – его мне подарила Оля перед нашим отлетом. У нас с ней была любимая песня французской певицы In-Grid – Tu es Foutu. В прошлой жизни, когда мы с мамой на машине забирали Олю, она каждый раз включала именно этот трек.

Мы с Полиной таскались повсюду вместе. Мы были на равных, несмотря на разницу в возрасте. Но она все равно меня оберегала. Например, когда Сурен, сев на корточки напротив меня, задал очень странный вопрос: «А у тебя есть хрен?» При этом у него был устрашающий вид «старшика». У меня затряслись поджилки. Я ответила: «Да», но тут же подбежала Поля и отогнала его со словами «Отстань от бедного мальчика».

Совершенно справедливо, что от меня она требовала такой же преданности. В нескольких домах от нас жила цыганская семья. Изредка к ним приезжали родственники, и орава шумных детей носилась по улице, нарушая местный уклад и порядки. Однажды мы, как обычно, гуляли своей компанией, и тут нас окружило десять цыганят. Разбежались кто куда все, кроме Поли. Она не двинулась с места и схватила меня за руку, когда я попыталась забежать к себе во двор. «Стой, я тебе сказала», – очень строго произнесла она и сжала мою руку. Я стояла и не знала, чего ждать. Самый мелкий из цыган начал приближаться, приговаривая: «Я хочу тебя трахнуть, Полина. Я так хочу тебя трахнуть». Хотела бы я взглянуть на свое лицо в тот момент, потому что мне было одновременно страшно и смешно. Это было до чертиков нелепо!

Мы развернулись и ушли к себе во двор. Там стоял Андрюха, и мы все ему рассказали. Тот, как павлин, расправил хвост и пошел на разборки. Ему не привыкать, он работал охранником в ресторане криминального городка. Мы с Полей поплелись за ним. Андрей поговорил с каким-то мужчиной, а тот приказал этому недоноску извиниться. Мы ушли оттуда с победоносным видом, полным достоинства. Я горжусь тем, что мы тогда не убежали, как все.

Тот год тянулся, как десять лет. Уверена, что так казалось из-за контраста между размеренным и привычным укладом в Ангарске и совершенно непривычным образом жизни в Георгиевске.

Моя мама завязала дружбу с мамой Полины, Оксаной. Однажды мы отправились вместе с ними на ближайший водоем. Там были заводи с маленькими лягушатами и огромными жабами. И еще была река с бурным течением. Вся компания зашла в воду, и тут Андрею вздумалось поплескаться: мы с ним встали против Полины и Славы. Андрюха так увлекся боем, что забыл про меня. Он крепко держал мою руку, загребая потоки воды, так что я оказалась под водой и начала захлебываться. Когда он в очередной раз поднял руку вместе со мной, мне удалось громко закричать. И только тогда все заметили, что я не могу дышать. Это был единственный раз, когда мы выбрались куда-то. Мы даже не побывали на Черном море, до которого было два часа езды на машине.

По счастливой случайности, Поля, как и я, занималась бально-спортивными танцами, и меня записали в ту же школу, к лучшим преподавателям. Я оказалась в паре с рыженькой хрупкой девочкой Сашей. Мне все время хотелось быть на нее немного похожей – тоже носить пучок и золотые туфельки. Для всей группы она была эталоном в танце.

Но позднее я поняла, что сама ничуть не хуже этой девочки. Уже шла подготовка к большому выступлению для родителей с интенсивными репетициями, подборкой костюмов – и захватывающим чувством, что все мы живем только ради этого момента. Признаюсь, я и сейчас всегда ищу повод для большого и шумного выступления, когда нужно проявить себя на все сто процентов, и начинаю готовиться задолго до предстоящего события. Тогда же был танец, в конце которого каждая пара должна была показать свое фирменное движение. Преподавательница предложила нам с Сашей сделать петлю всем телом. Отчетливо помню тот момент: я предельно сконцентрировалась и сделала максимально плавную и сильную петлю. Я даже услышала, как хрустит позвоночник. Саша молча стояла и смотрела на меня. «Я не смогу так», – проронила она. И ее даже не стали мучить. Было решено поставить другое движение. Я испытала самое сильное удовлетворение в своей жизни, ведь это означало, что мое тело ничуть не хуже, а даже пластичнее, чем у девочки, которая занималась танцами дольше меня.

Не помню, как назывался наш номер, вероятно, «Кошки», потому что на лицах нам нарисовали мордашки леопардов, и все мы были в костюмах с леопардовым принтом – боди у мальчиков и платья у девочек. Мне безумно нравился принт, но боди вызвало у меня сильное переживание. Дело в том, что наряды для выступлений было принято перекупать у старших групп, и мое боди раньше принадлежало очень симпатичному мальчику, который нравился многим. Я смотрела на свою промежность в этом боди и ощущала какой-то интимный контакт с ним.

Станцевали мы круто. Поля тоже великолепно выступила. После праздника моя любимая преподавательница подошла к моей маме и сказала, что у меня большое будущее в танцах и она настроена отправить меня на турнир в Пятигорск. Я была очень горда такой оценкой. При большом желании можно было бы найти в закромах VHS-кассету с выступлением. У нас была семейная видеокамера, на которую мы часто что-то снимали: Новый год, мои дни рождения… Но я боюсь смотреть эти записи: мне будет слишком больно.

Жизнь на Кавказе оставила у меня невероятно теплые воспоминания. Мы часто ходили всей нашей странной семейкой в кафе «Мокко» с восхитительным декоративным водопадом и вкусными молочными коктейлями.

А когда я оставалась одна, я посвящала себя странному ритуалу – устраивала похороны огромным мотылькам. Я находила их возле гигантской, размером со среднюю гостиную, клумбы с ирисами, разбитой перед особняком местного богача. Кстати, именно такой дом, как у него, из красного кирпича, я и представляла себе в самолете как место нашего обитания в Минеральных Водах.

Помню, как с друзьями целыми днями носились по глубоким канавам, вечерами разжигали костер и запекали в нем картошку и сосиски, а наши родители подворовывали у нас эти деликатесы.

Жизнь в Георгиевске была полна лакомств. Дружелюбные пожилые соседи от изобилия своих садов приглашали собрать себе черешни, и мы со Славой набирали целые тазы вишни и черешни, а мама варила варенье. О, а когда мы только приехали, мама с Андреем купили сразу десять арбузов по рублю. Если фрукты и ягоды и стоили денег, то совсем смешных. А вот овощей было немного. Встретить огромное поле картошки, как в Сибири, там было невозможно.

За пару месяцев наша жизнь в Георгиевске вошла в привычное русло. Мы сделали ремонт в доме, купили большую стенку, музыкальный центр. Как раз подвезли нашу мебель из квартиры. Дом наполнился энергией жизни, и все стало неплохо – до тех пор, пока у нас оставались привезенные мамой деньги.

Но деньги закончились быстро. К тому же никто из взрослых поначалу не работал. Не знаю почему, но именно мама устроилась в конце концов на работу. Наверное, впервые в своей жизни. Она пошла продавцом в лавку канцелярских товаров. Сначала ее стол с красочными ручками, карандашами и блокнотами стоял в каком-то пустынном и темном Доме культуры. Мы однажды с Андреем навестили там маму. Она не выглядела счастливой, и мне было жалко ее. Почему та дива, которую я видела каждое утро у нас дома, в Ангарске, теперь была укутана в теплую кофту и стояла непонятно где без макияжа и зарабатывала какие-то гроши? Мам, ты ведь пожалела, что мы уехали? Ты действительно хотела это сделать?

Однажды ее скандал с Андреем был непривычно громким. Они выбежали из дома и разбежались в разные стороны, как коты после драки. Я услышала какой-то жуткий грохот в гараже. Когда я туда вошла, мама сидела на коленях с петлей на шее. «Штырь сорвался», – отчаянно процедила она сквозь слезы.

Тогда я была шокирована. Но и сейчас я испытываю недоумение. Чем она только думала?! Мать увозит своего семилетнего ребенка неизвестно куда, а потом просто решает выйти из игры, оставив его с чужим мужчиной и дядей-наркоманом? Этому событию у меня не находится оправдания. Это предательство. Предательство. Мне казалось, что это наша борьба. Моя и ее. Мы вместе терпели отца. Держали дверь в туалете, чтобы он туда не ворвался с ружьем. Наши секреты. Секреты других, которые мы хранили. Оказалось, что меня давно уже все покинули.

* * *

В сентябре 2003 года я пошла в школу. Меня отдали в Гимназию № 2, в семи минутах ходьбы от нашего дома. 1 сентября я рыдала. Меня вели как на казнь. Не знаю, отчего я так боялась школы, но, когда мы шли на линейку первоклашек, меня охватил ужас.

На мне был бежевый пиджак в мелкую клетку, брючки, белая рубашка и белые мокасины, в которые я влюбилась на рынке, где мы закупали вещи к школе. У бабушки Кати до сих пор в гостиной стоит мое фото, сделанное в тот день.

Из школы мне почти ничего не запомнилось. Был один противный одноклассник-драчун, которого я побаивалась. При этом его сестра-двойняшка относилась ко мне очень хорошо. Она сразу поняла, что у меня цыганские корни. Я удивилась и спросила, как ей удалось это понять, и она ответила: «У цыган верхняя губа темнее, чем нижняя». И правда, я раньше этого не замечала.

Ненавидела делать с мамой уроки, потому что она превращалась на это время в изверга: ругала меня, нервничала и даже давала унизительные подзатыльники за прописи. До сих пор пишу немного криво, но зато в собственном стиле.

С середины сентября, по примеру своего одноклассника, которого никто не водил и не забирал с уроков, я начала ходить в школу без сопровождения. В первый раз я просто неожиданно для мамы пришла домой сама. Я запомнила все дома в округе, чтобы они были моими ориентирами, и потом шла, внимательно в них всматриваясь. Меня переполняло чувство гордости за себя. Мама тоже была в восторге.

* * *

Отец с ружьем объехал всю мамину родню. Он приезжал к своей теще, и она стояла на коленях с приставленным ко лбу стволом ружья, но так и не выдала, где мы. Он был у Ольги. Никто не раскололся, хотя, я уверена, молчание стоило больших усилий. А может быть, кто-то все же сказал, и просто у него не хватило сил на что-то ответственное и мужское: покончить с наркотиками и вернуть семью?

Баба Катя рассказывает, что они с отцом были раздавлены нашим бегством. Еще бы. Мы бросили их, когда они оба были в больнице. Мама только написала бабушке записку, оставив ее в тайнике, где та хранила деньги. Не помню, чтобы какие-то письма мы оставляли папе.

Представьте картину. Ты возвращаешься из больницы к себе домой, а там пусто. Нет большей части мебели, нет даже стиральной машины. Нет твоего ребенка. Нет жены. Пустота.

Заслужил ли он это? Да, заслужил. Жаль ли мне его? Наверное, нет. Жалею только свою любимую бабушку.

Первое время папа не мог находиться один в квартире, поэтому жил с матерью. Кажется, мои родственнички успели ему подгадить, и у него начались проблемы с полицией. Я помню огромное количество печатей в доме. Думаю, они были фальшивыми, значит, были и фальшивые документы.

Он снова пытался бросить наркотики. И вроде бы даже получалось. Потом он стал жить со своей прежней любовницей. Она готовила для него и прибиралась. Мой папочка не привык жить без няньки.

Бабушка говорит, весь дом был заставлен моими фотографиями, с которыми он постоянно разговаривал. Смешно. Вместо того чтобы найти нас и хотя бы узнать, как живет его ребенок, он занимался тем, что жалел себя.

Может быть, я тогда умерла? Поэтому мои родители меня не замечали, не ощущали ответственности за мою жизнь? Я ведь существовала с ними в одном мире, но почему-то они предпочитали вести диалог с кем угодно, только не со мной.

* * *

4 октября 2003 года я пришла домой после школы и увидела с порога, как на моей кровати плачет мама. Рядом был Андрей и успокаивал ее, поглаживая по спине. Меня охватил ужас. Я спросила, что стряслось. Она ответила: «Папа умер…»

В тот день баба Катя вернулась домой со своей сестрой Таней. Было двенадцать часов дня. Она накрывала на стол, когда позвонил мой отец. Ничего особенного, обычный разговор.

Катя звала сына на обед. Таня подумала, что он снова просит наркотики, на что он очень рассердился.

– Да не нужно мне от вас ничего! Простин ман, мам[2]2
  Прости меня, мама (цыг.).


[Закрыть].

– Сыночка, ты что? За что мне тебя прощать?

Выстрел.

– Тань, кажется, ё пэс умордя[3]3
  Кажется, он себя убил (цыг.).


[Закрыть].

Они побежали в соседний дом. Наша квартира была на четвертом этаже в доме без лифта. Двадцать второй микрорайон, одиннадцатый дом, шестьдесят вторая квартира.

Дверь была предусмотрительно открыта. Катя начала бегать по комнатам, ища сына, и наконец зашла в спальню.

Окно было разбито. А отец лежал на кровати, на которой раньше спали мы с мамой. Он был чистеньким, после душа, в одних трусах. Ружье валялось на полу. На прикроватной тумбочке лежал наполненный героином шприц – ему было важно показать, что он сделал это трезвым. Руки его были раскинуты. А в груди – кровавая дыра.

Катя не сказала ни слова. Просто легла ему на грудь. Не было ни слез, ни криков.

Она лежала так до приезда «Скорой» и милиции. На улице начала собираться кучка народа. Цыган убил себя.

Она сама закрыла ему глаза.

* * *

Я не знаю, кто первый сообщил моей маме. Я подбежала к ней и начала успокаивать:

– Мамочка, да и слава богу! Он заслужил это! Не плачь!

Мне действительно не было жаль. Я не проронила ни одной слезы. Отец внушал мне такой страх, что я была рада избавиться от кошмара. Я не скучала по нему эти несколько месяцев, проведенных без него.

Мама полетела на похороны, оставив меня с дядей и теперь уже, видимо, отчимом.

С Андреем, кстати, было вполне комфортно. Мы даже спали вместе, пока мама не вернулась. Я ненавидела спать одна, всегда было страшно, а Слава часто пропадал ночами.

* * *

По рассказам бабушки, отца держали в холодильнике морга целую неделю. Видимо, требовалась какая-то экспертиза. Когда его привезли домой, баба Катя увидела чудовищный шов до самого горла, который стянул голову в неестественном положении. Как же больно видеть того, кого любила больше жизни, в виде набитого опилками тела. Без сердца, без души.

Гроб стоял в столовой. Квартира была наполнена людьми, которые входили и выходили. Вошла и моя мама. Она молча подошла к гробу и заплакала.

Мам, что ты говорила ему тогда? Ты извинялась? Говорила, что любила? Ты винила себя?

Думаю, ей было очень тяжело там. Поначалу она ни с кем не говорила и даже не здоровалась. Только спустя какое-то время она подошла к свекрови и обняла ее.

У нас дома всегда было очень жарко. Поток горячей воды всегда обжигал, как вода из чайника, а чугунные батареи жарили, как сковородки. Поэтому тело отца начало… источать зловоние. Бабушка очень винит тех, кто был тогда в доме и не додумался отключить батареи. Гроб пришлось закрыть и больше никогда не открывать.

Я благодарна маме за то, что она не взяла меня с собой. Мне было бы еще тяжелее жить после этого. У бабушки дома есть фотографии с похорон, они замотаны в черный пакет и перевязаны скотчем. Я никогда их не смотрела. Никогда.

Когда гроб уже опускали, мама с Ольгой быстро растворились в толпе, даже не бросив горсть земли в могилу. Бабушка предполагает, что они побоялись агрессии собравшихся людей. Но никому не было дела до ее ситуации, да никто тогда и не знал о существовании Андрея. Просто считали, что она уехала с ребенком и братом, чтобы патроны отца не долетели до них.

* * *

На следующий день мама приехала к бабушке. Та даже в тяжелом горе собрала для меня подарки и сладости. Тогда она и получила мою фотографию, где я – первоклашка в белоснежных мокасинах.

Спустя неделю я снова увидела маму. Я очень скучала и была несказанно рада ее приезду, но, когда она вывалила гору конфет и шоколадок на пол в гостиной, я пришла в полное восхищение! Я хвасталась всем, какая у меня бабушка и как сильно она меня любит. Почувствовать снова безграничную любовь было великим наслаждением.

А дальше началось и вовсе чудесное: мама начала регулярно созваниваться с моей бабой Катей и позволяла мне с ней поговорить. Помню эти моменты так, как будто бы это происходило вчера. Родной и теплый голос в белой трубке телефона на проводе.

И все бы хорошо, но вы, наверное, догадываетесь, что началось дальше. Раздел имущества.

Мать с отцом не были официально расписаны, поэтому я стала разменной монетой между мамой и бабой Катей. И вскоре в трубке прозвучали слова бабушки, обращенные к маме: «Тебе лучше не появляться здесь, я твои ручки и ножки переломаю, как веточки». У меня был шок, я вмиг возненавидела бабушку из-за мамы.

* * *

Слава нашел наркотики и в Георгиевске. Из дома начали пропадать вещи. Его приходилось ловить крадущимся из дома с меховыми шапками, техникой. Наконец все решили, что нет смысла держать дальше Славу с нами и ему пора отправиться восвояси. Новый год он уже встречал в Тельме.

Слава… На самом деле его зовут Ярослав, но из-за детского прозвища Ярик он предпочитал именоваться иначе. В Минеральных Водах нам приходилось делить одну комнату на двоих, поэтому он воспринимался мной скорее как старший брат, а не как дядя. В то время ему было двадцать пять лет. На моей памяти было мало поводов назвать Славу хорошим человеком.

Когда я была маленькой, Слава приезжал погостить к нам. Учил есть гоголь-моголь – сырые яйца с луком и хлебом, экзотическое лакомство для ребенка, который питался исключительно шоколадом с фундуком. Еще он подворовывал героин у моего отца, а тот, когда замечал, давал ему подзатыльники. Это только звучит безобидно, но, если бы вы увидели такую сцену, вы бы точно испытали стресс.

Наркоман в семье – это настоящее горе. У них постоянно случаются потасовки, они частые гости в полиции. Мой дядя быстро нашел настоящие приключения в Георгиевске и подрался за дозу с какой-то шайкой. Один из нападающих попытался зарезать Славу ножом, но тот увернулся и схватился за лезвие рукой. В печень ему не попали, а вот сухожилия порезали. Пальцы сшивали, и они почти потеряли подвижность. Рука стала похожа на клешню. Я с интересом расспрашивала у него о произошедшем и буквально ощущала боль от рывка лезвия в ладони.

Однажды Андрей рявкнул на меня, и Славка вступился. Он был не совсем трезв, поэтому особенно активен. Андрюха вмазал ему прямо в нос. Хлестнула кровь, а Слава полетел на кровать, задев при этом меня. У меня была истерика, у матери тоже. Она кричала на меня: «Смотри, что ты наделал! Это все из-за тебя». Мерзко вспоминать. Мама побежала в сад за любимым, а я осталась со Славой. Все довольно быстро пришли в себя: Андрей раскаивался и предлагал ударить его в ответ, дядя сидел и бормотал блаженным голосом, что все хорошо. Я успокаивала плачущую маму. Меня не успокаивал никто.

* * *

Смерть отца я тоже переживала наедине с собой. Я никогда об этом не говорила с мамой. Даже вечерами, когда она читала мне Хемингуэя из нашей семейной библиотеки. Лишь однажды мама увидела, что я плачу, включив песню «Высоко» Юлии Савичевой. Она все поняла без слов, просто обняла меня, и мы вместе поплакали. Музыка для нас была способом разговаривать друг с другом. Есть песни, которые я не могу слушать по сей день, потому что это наши с ней песни, наша совместная боль и буря чувств, для которых не находилось слов.

Мне очень помогало справиться с внутренними переживаниями чтение. Мой читательский билет из школьной библиотеки был весь исписан. Я любила добрые книги про животных, особенно про собак.

Мы жили плохо, и меня спасала только улица. Зимой выпал снег, который я вообще не ждала. Мне казалось, что в тропиках зимы не бывает. Но в одно прекрасное утро мы с трудом смогли открыть входную дверь: сугробы были по пояс взрослым. Представляете, какое это развлечение для ребятни? Мы строили хижины из снега: брали пластиковые пакеты, прессовали в них снег и делали блоки, из которых возводили стены. Было тепло и снежно, буквально рай для прогулок и игр.

Мой день рождения 24 декабря. У нас совсем не было денег, поэтому мама подарила мне свой мобильный телефон Motorola с антенной, который ей покупал еще мой папа. Я была довольна, тем более что у меня первой в классе появился телефон. Было круто выкладывать его из кармана на учительский стол во время физкультуры. Правда, он мне совсем был не нужен тогда.

* * *

Весной приключилась еще одна маленькая трагедия. Мы с мамой и Андреем смотрели мультик «Принц Египта». Будучи впечатлительной и артистичной, я проникаюсь фильмом и потом долго не могу выйти из его мира в реальный. Я нашла в саду ржавый серп и пошла им размахивать, как в мультике. Пытаясь срубить тоненькую веточку перед собой, я поняла, что серп во что-то воткнулся и не вынимается. Когда я взглянула вниз, то увидела, что лезвие вонзилось в мою левую ногу. Я боялась пошевелиться, поэтому просто стояла с серпом в руке и истошно кричала. По счастливой случайности, Полина в тот момент возвращалась домой и услышала меня. Андрей подбежал ко мне и вырвал серп из ноги, взял меня на руки и понес в дом. Мне хотелось придать моменту драматичности, и, вспомнив, как это бывает в фильмах, я буквально повисла на своем герое, как умирающий лебедь.