Текст книги "Легко ли быть духовным отцом"

– Не станете же вы топить мною печку?

– Это почему? Сегодня четверг, как раз банный день. Иди, топи печку, коли ты – лилия.

– А может, я скорее – птица небесная?

– Тогда пойдешь клювом наш огород пропалывать. Жать или сеять не заставим, а вот ужин и ночлег прополкой отработаешь.

– И какое же в этом деле Царство Небесное?

– А ты у сорняков учись, как растет грех на душе человека.

* * *

Отец Фома, имевший за плечами два курса консерватории, очень любил всякую музыку и слушал с каким-то особым вниманием пение птиц в соседней роще.

Стоит, опершись об ограду скита, улыбается, как кот на солнышке. Спрашиваю его:

– Нравится, батюшка, как птицы поют?

– А в природе тишины вообще нет. Она производит много всяких шумов, но они в гармонии. Эту-то гармонию мы и называем тишиной. А птичек я люблю за их примитивные литургии.

– Почему примитивные?

– Помнишь, в «Кольце нибелунгов» Зигфрид едет через лес, слышит пение птички и вторит ей серебряным рогом. Потом, если мне не изменяет память, он, употребив кровь убитого дракона, начинает понимать язык птиц. Всем кажется, что это очень круто. Но на самом деле – примитив. У птиц, в отличие от людей, движение и ритм никак не связаны. Да и модуляции простоватые. Вот возьмем, например, ворон, которые, как известно, «ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец наш Небесный питает их». Вот если ворона видела, как трое человек вошли в дом и лишь двое из них вышли, она знает, что еще один остался внутри. То есть она может объединить три объекта и не более, с четырьмя у нее этого уже не получится. Поэтому в пении птиц встречаются преимущественно дуоли и триоли. А это весьма примитивно. Почему Пушкин пишет в Онегине: «Однообразный и безумный, как вихорь жизни молодой, кружится вальса вихорь шумный». Вот ты мне скажи, почему вальс «однообразный и безумный»?

– Не знаю.

– Потому что он был двухтактным, как пение птиц: раз-два, раз-два. В то время вальс танцевали в два, а не в три па, как сейчас. Он состоял из двух шагов, и смысл этих движений заключался в том, чтобы ступать на правой и на левой ноге, притом как можно скорее. Самыми популярными композиторами были Ф. Лангер, И. Ласковский, Н. Норов, совершенно забытые сейчас. Русские правители Екатерина II, Павел I, Александр II, Николай I запрещали вальс. Но на частных вечеринках он пользовался популярностью. Баратынский писал:

 
При гуле струн, смычками оживленных,
Как бешеный в безумном вальсе мча
То Делию, то Дафну, то Лилету
И всем троим готовый сгоряча
Произнести по страстному обету;
Касаяся душистых их кудрей
Лицом моим, объемля жадной дланью
Их стройный стан: так, в памяти моей
Уж не было подруги прежних дней…
 

– А вы, батюшка, в юности не ходили на танцульки?

– Ходил, но только чтобы посмотреть. Все это такой примитив – «однообразие и безумие», как в мире птиц.

– Ну вот вы же слушаете птичек и наслаждаетесь.

– Это все веселее, чем завывание отца Ферапонта на клиросе.

Батюшка помолчал, потом, почему-то улыбаясь, сказал:

– Я не вполне уверен в том, что ангелы, намереваясь воздать хвалу Господу, играют именно Баха, но я вполне уверен, что друг для друга они играют Моцарта, и Господь радуется, слушая их.

* * *

Приехал к батюшке юноша высокий с бледным прыщеватым лицом.

– Невесту, – говорит, – отец Фома, вымолите мне.

– А чего ее вымаливать? Вон она, среди паломниц… Вон та, что с зелеными волосами. Да, противоположный пол имеет массу недостатков: не смотрит с придыханием в рот и слишком занят личной крутизной. Часто у любимого человека трудный характер – это особенно свойственно творческим личностям. Она, кстати сказать, архитектор. Девушки бывают строптивыми и самовольными эгоистками. Плохо управляют собой, бывают жестокими в обращении с людьми и даже могут выпивать сверх меры… И ради каких достоинств стоит терпеть это? Ради одного и самого главного – с таким человеком скучно не будет!

* * *

Отец Фома имел сказать:

– Лебеди мои, поберегите ваших деток от вашей агрессии. Сколько слов о хвастовстве, о неумении утешать, о плаче с плачущими и о других видах самоутверждения. Но пользы нет, если вы сами не сияете. А когда вы засияете? Ну, может быть, на пороге могилы. Сейчас сложно сказать, что у кого-то много себялюбия, а у кого-то мало. Его много у всех. Мы вот ездили как-то менять шины на скитском автомобиле, и я сказал сельскому слесарю, что, мол, много денег запросил, поменял в другом месте. Так он, как теперь оказалось, три года на меня обижался, говорил всем, что отец Фома – редкая сволочь, но очень умный.

Себялюбие без борьбы не сдается, а чтобы эту борьбу вести, надо его хотя бы заметить. Ма ло того, надо его еще и осудить. И то и другое – необыкновенно трудно. Первому мешаем мы сами, второму – общее мнение.

Отовсюду деточек наших убеждают «оставаться самими собой» и «быть лидерами», доказывая, что евангельское безумие – безумно. Так было почти всегда, не стройте иллюзий по поводу прошлого. Современные родители почти поголовно ведут себя так, как отец святой Варвары, хотя называют себя христианами. Культура самоутверждения задурила родителям голову, они умиляются, что дети растут «без комплексов». Научите детей порядку и благодарности, причем без криков и ругани. Глядишь, они и не обозлятся. Как говорил Пифагор: «Родители, берегите слезы ваших детей, чтобы они могли проливать их на ваших могилах». Раннее себялюбие сказывается в хвастовстве, как взрослая гордыня – в обидчивости, которую теперь за грех не считают. Если дети станут хвастать, что кто-то их похвалил, остудите спокойным: «Об этом не говорят в приличном обществе».

* * *

Приехал в скит какой-то господин, прямой, как линейка: и очки у него как линейка, и галстук у него как линейка, и прическа, и туфли… Подходит этот человек-линейка к отцу Фоме и говорит:

– Позвольте представиться, я – атеист. Я желал бы дискуссии.

Отец Фома стал звать монахов:

– Братия, идите, посмотрите на живого атеиста, отродясь не видел.

Все стали стекаться. Линейка продолжал:

– Но я бы желал дискуссии…

– А какая может быть дискуссия? – удивился отец Фома. – Как известно, атеисты – это древняя христианская секта. Да это и понятно, они ведь отрицают бытие Того, Кого они прекрасно знают. Если я отрицаю здесь присутствие клоуна, то я, по крайней мере, должен знать, кто такой клоун. А если я говорю: «Здесь нет престидижитатора», но при этом я не знаю, кто это такой, тогда я не уверен, есть он здесь или нет. Поэтому если нам говорят: «Я точно знаю, что Бога нет», то это говорят те, кто очень хорошо знает, Кого именно для них сейчас нет. Бог так любит атеистов, что Его для них и вправду нет.

– Чего? – переспросил Линейка.

– Я говорю, – как для глухого прокричал ему в ухо отец Фома, – что Бог вас так любит, что Его для вас действительно не существует.

Лицо Линейки передернулось.

– А я знал… Я так и знал.

И он засеменил к скитским воротам.

* * *

На лето в село приехал мальчик Андрейка. Очень ему понравился старый скитский храм, лампадки у икон, тихое монашеское пение, службы. Бабушка просила отца Фому крестить городского. Отец Фома строго спросил:

– Сам-то креститься хочешь?

– Хочу.

– А в Кого?

– В Иисуса Христа. Там еще на крестике написано: «Спаси и сохрани».

Крестили Андрейку.

Стоит раз у любимой калитки отец Фома, глядит, а Андрейка к храму какими-то окружными тропами пробирается, совсем не оттуда, где живет.

– Боишься, что ли, кого? Чего кружишь-то дворами?

– Собака там страшная: ругается, рычит, если близко подойти, наверняка укусит.

– Нет, не укусит, ты ее господин.

– Я – господин? – вытаращил глаза Андрейка.

– А как в Писании сказано: «Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Рим. 8: 22).

– А это что значит?

– Значит, что все животные зависят от человека и его спасения. Если ты с Богом, то тебя все послушают, даже медведь и лев…

– Да ну… – не поверил Андрейка.

Отец Фома рассказал про преподобных Сергия и Герасима да добавил:

– Все животные понимают человека. Вон, смотри, бежит собака, надо бы с ней поздороваться.

Андрейка опять посмотрел недоверчиво.

Собака пробегает мимо, а отец Фома ей говорит: «Здравствуй, собака!» Она на него внимательно посмотрела, кивнула и побежала дальше (собаки, они же всегда по делам бегают).

Андрейка остановился и посмотрел на батюшку:

– Так что же, и мой кот Васька все понимает?

– Конечно, только виду не подает. А то бы ты его заставил тапочки себе носить.

– Это как?

– Ну вот мама просит тебя помыть посуду, ты что – немедленно бросаешься мыть? Нет. Ты еще долго что делаешь? Правильно, включаешь дурака. Вот так и животные изображают, что будто ничего не понимают.

* * *

Одна дама весьма требовательно обратилась к отцу Фоме за благословением на аборт. Мол, никак: пила во время первого триместра антибиотики, родится урод.

Отец Фома не стал увещевать ее и не рявкнул, как обычно, а подобно доброму дедушке, подперев кулаком щеку, опершись на любимую калитку, рассказал даме историю:

– Одна моя духовная дщерь, гинеколог по профессии, отказывалась делать аборты, потому как это убийство. Ну, конечно, кроме внематочной беременности. Скандалы в отделении стояли ужасные. Но она все терпела. А тут как-то начальство направило к ней молодую женщину со странной просьбой: «Удалить патологически развитый плод». А выяснилось вот что. Женщина эта пару лет назад вышла замуж за очень состоятельного человека, нефтяного магната, которого очень уважала и несколько побаивалась. Когда она узнала, что беременна, муж был в деловой поездке. Не зная, как он отреагирует, она не ходила в женскую консультацию, все ждала удобного случая узнать его решение. Случай все не подворачивался, потому что муж был вечно занят и мотался по дальним командировкам. И вот как-то несколько времени спустя он звонит и сообщает, что у него выдался отпуск и он купил путевки на дальние моря-океаны, мол, готовься, милая. Она решила удалить ребенка – не ехать же с животом в отпуск. Врач моя, конечно, делать операцию отказалась, но с женщиной поговорила, пытаясь убедить ее родить дитя. Та наотрез отказалась. А так как начальство больницы зависело от денег ее мужа, то они нашли-таки доктора, согласившегося сделать такую операцию. Но плод был уже крупный, решили делать кесарево сечение. И произошло чудо – вместо убийства родился живой ребенок, недоношенный, но здоровый. Пришли педиатры, осмотрели его, говорят, что выходить его несложно. Оставили младенца пока в отделении гинекологии – может быть, молодая мамочка одумается. Врач моя сидит в раздумьях о ней, как вдруг в ординаторскую заходит женщина с белокурым мальчиком:

– Доктор, вы помните меня?

– Нет.

– Много лет назад у меня муж упал с крыши на даче, стал инвалидом-колясочником, а я была беременна четвертым. Хотела делать аборт, а вы меня тогда отговорили. Посмотрите на моего Димочку, я его специально привела вам показать, поблагодарить. Он на скрипке играет, все конкурсы выигрывает, стал у нас кормильцем в семье.

Врач моя хватает эту женщину и мальчика за руки и бежит показать их той, молодой, чей ребенок лежал в отделении, с мыслью: «Вот, посмотри, чего ты лишаешься!» А там в коридоре шум, крики. Оказывается, эта молодая женщина очнулась после операции, нашла своего ребеночка, увидела ведро с грязной водой, которое оставила техничка, и утопила его там.

* * *

В качестве идеального брака отец Фома любил вспоминать семью своего дяди Федора Федоровича:

– Федор Федорович любил поутру, после завтрака, постоять с женой в молчании, держа ее за руку. Когда хозяйка квартиры спрашивала об этом недоуменно, Федор Федорович отвечал: «Это мы с Аннушкой так ругаемся».

* * *

– Батюшка, обо мне никто не молится.

– Никогда не знаешь, кто о тебе молится. Моя первая учительница с именем матери Ленина аккуратно переписывала имена учеников нашего класса и относила этот список на проскомидию в храм. Это в советские-то годы! Тренер-татарин молился о нас в церкви, когда я мальчишкой занимался спортом. Мой профессор музыки носил четки не просто так. Вахтерша в академии всегда помнила меня по имени, потому что поминала… Так что никогда не знаешь, кто о тебе молится. Теперь вот и я о тебе молиться стану.

* * *

К отцу Фоме в храм пожилая женщина притащила своего сына-юношу. Женщина была в отчаянии:

– Он никого не слушает, убегает из дома, курит, пьет водку. Стал воровать.

– Это хорошо, – спокойно сказал отец Фома.

– Что ж хорошего?

– В тюрьме хорошо. Так мне сказал один пожилой человек, много отсидевший. Там порядок, там все правильно. Там учат тому, чему мама не научила в детстве. Не вымыл руки после параши, с тобой никто в лагере за руку здороваться не будет. Зашел в «хату» и не поздоровался, вообще за человека держать не будут. Ну и так далее.

Вот важное – «чему мама не научила в детстве». И заметьте, лечится это тюрьмой. Мама должна научить всегда носить чистый носовой платок, мыть руки перед едой, не чавкать, когда ешь, и не ширкать, когда пьешь, уступать место дамам и пожилым, быть аккуратным, вежливым, уважительно относиться ко всем, а это все – манеры. Не хотите получать манеры здесь, получите их в тюрьме, молодой человек. Там сидят те, кто на свободе Богу не нужен.

– А без тюрьмы никак? – робко спросил побледневший юноша.

– Выходит, никак.

(Так и случилось: юноша этот участвовал в ограблении. Уже сидя в СИЗО, он просил отца Фому крестить его, чтобы уйти в тюрьму христианином. Чудесным образом его освободили в зале суда из-под стражи, дав условный срок.)

* * *

Явился какой-то городской на исповедь к отцу Фоме. Тот его спрашивает:

– А чего вы, голуба моя, крест нательный не носите?

– Нет привычки. Пробовал. Нитка от креста все время душит.

– А вот я вам расскажу про крестоношение. Есть у меня духовный сын – Савва Петрович. Его история весьма поучительна. Савва Петрович всегда с трепетом относился к своему нательному крестику. И тому были причины. Когда бабушка Лизавета тайно отвела его с сестрой креститься, ему было всего четыре года. Но он запомнил, что крестик был не на ниточке, а на красной ленточке, словно какой-то орден. Он уже немного умел читать, и надпись «Спаси и сохрани» ему понравилась. Это его, Савку, будут спасать и сохранять. Хорошо. Но дома родители крестики отняли и положили их в шкатулку с мамиными сережками. Родители были против крещения детей, но они не хотели ссориться с бабушкой.

В девятнадцать лет Савва начал читать Евангелие, заходить в храм, чтобы прикупить книжек, и там нечаянно встретился с воскресшим Христом. После этого он пошел к маме и забрал свой крестик, который стал для него знаком личного выбора между широким путем погибели и узким путем спасения, в пользу последнего. Правда, в это самое время он пытался себя заставить курить и целенаправленно курил по вечерам, но так и не сложилось. В двадцать лет Савва женился на одногруппнице Верке, через год у них родился сын Василий, и хоть был у него врожденный порок сердца, но он был веселый мальчик. К рождению сына друг привез Савве кипарисовый крест из Израиля с надписью «Jerusalem». Для сына он был великоват, поэтому Савва сделал нитку из черного бисера и сам надел деревянный крест как святыню. По воскресеньям стал ходить в храм на литургию, читать молитвенные правила. А жена не хотела ни церкви, ни креста, ни даже разговоров об этом. Савва без ее разрешения крестил сына Васю. И когда тот немного подрос, стал брать его в храм, чтобы привыкал к красоте богослужения.

Вера продолжала презирать все церковное, но однажды, проснувшись поутру, она подумала, что вот муж ее и сын ушли в храм, и ей стало ужасно одиноко. Непонятно зачем, она попросила Савву организовать ей крещение. Но после крещения ее как подменили. Она стала устраивать скандалы и истерики. На работе у нее не клеилось, сын ее не слушался, жизнь вся занеудалась. Вера попросилась пожить у мамы в дальней деревне. Савва отпустил.

Через сколько-то времени он поехал в деревню навестить жену, тем более что у нее намечалась встреча с бывшими одноклассниками, и она хотела познакомить его с ними. Одноклассники показались ему толстыми и вульгарными. Они выбрались на пикник у озера, берег которого переходил в чудесный цветущий луг. За купанием и разговорами с подвыпившими одноклассниками жены Савва не заметил, как потерял свой нательный деревянный крест. До самых сумерек он ходил по лугу и искал свою святыньку. Он молился сначала судорожно, потом плаксиво, потом просто клянчил у Бога. И вдруг произошло чудо, как если бы он нашел иголку в стоге сена: на высоком стебле цветка висел, покачиваясь, его крестик. Слава Богу! Савва растрогался и, поблагодарив Небеса за чудесное возвращение, позволил себе идти домой. Жена вернулась в город только в конце лета. На шее ее сиял огромный засос. На вопрос Саввы она ответила, что баловалась с младшей сестрой. Но через полгода, Великим постом, открылось простое: жена изменяла ему с каким-то деревенским мужичком, постоянно отпрашиваясь «съездить к матери». Савва выслушал ее, сердце было разбито, да и священник предупредил его потом на исповеди, что надо привыкать, что это надолго. Савва простил жену, с условием, что она исповедуется в храме.

Они стали жить дальше, но трещина в их браке поскрипывала и не уменьшалась. Савва подумал было, что венчание скрепит их брак. Но и после того, как я венчал их, лучше не стало. Жену как прорвало, она бесконечно рассказывала ему о своем «приключении» со всеми подробностями, в том числе о том, что засос ей поставил любовник на том самом лугу, где Савва потерял и нашел свой крест.

Начавший прозревать что-то Савва подарил свой деревянный крест другу, но крест сломался у того через неделю напополам. Савва отыскал свой первый крестик, надел его, но и тот скоро пропал бесследно во время бури на реке, когда они по колено в грязи выталкивали застрявшие машины. Савва понял, что, кажется, перемена креста – это перемена судьбы, и купил себе в храме новый серебряный крест. Эти его прозрения подтвердил еще один случай. На день рождения Саввы собрались друзья, и одна подруга, джазовая певица, подарила ему серебряный крестик, который был куплен ее жениху, с которым они недавно расстались. Весьма устрашившись такого подарка, Савва передарил его тут же своему другу Егору, который давно крестился, да вот креста себе не завел. Через два дня Егор заявился поздно вечером к Савве пьяненький. Он о чем-то говорил, потом вдруг замолчал, поднял свои небесно-голубые глаза, в них стояли слезы: «Слушай, Савка, я что-то в религию ударился». В глазах Егора стоял какой-то дивный свет, словно отблеск Царства Небесного. Подаренный крест был будто малой крупицей, кристаллизовавшей некую давно пресыщенную солью жидкость внутри него, душа его стала чем-то плотным и пламенеющим. После того вечера он стал понемногу меняться во вполне церковного человека.

Позже Савва стал Саввой Петровичем, преподавал в вузе теорию архитектуры и Закон Божий в воскресной школе своего храма. Архиерей давно заприметил его и предложил рукополагаться в диаконы, а потом и во священники. Но как только Савва рассказал жене о своем решении стать священником, жена ушла из дома. Совсем. Это переполнило чашу ее терпения. Савва стал жить домашним монастырем: он, сын и кот. Рукоположение отлагалось навсегда. Ну ничего. Он стал отцом-одиночкой, но не чувствовал одиночества, с ним были Бог, сын и студенты.

Савва Петрович стал вести для студентов библейский кружок. Среди его учеников самым начитанным был баптист Саша. Его отец и дед сидели в советское время в тюрьме за свою веру, Саша тянулся к православию, но семейные узы удерживали. В библейском кружке много и свободно говорили про Евангелие, о трудах святых отцов. К этому времени Саша женился на Светке, которая из православия перешла к баптистам после трехлетних бесплодных походов в храм: она так и не исповедалась ни разу, никто с ней в храме так и не заговорил. А на Пасху она встретила группочку баптисток, которые стали обнимать ее и целовать: «С воскресением Христовым, сестра! Бог любит тебя. Аллилуйя!» Светлана стала баптисткой, да еще и весьма суровой. Все попытки мужа обратиться в православие она решительно пресекала. А он любил ходить к Савве Петровичу, которому, конечно, не очень нравилось, что баптисты не почитают святых и Божью Матерь, не признают икон и крестоношения…

Однажды Савва Петрович спросил Сашу:

– А ты когда-нибудь носил крест?

– Нет.

– Может, попробуешь? У тебя будет опыт крестоношения: вот ЧТО это такое? Крест – это судьба.

– Что-то не хочется.

– Знаешь, у меня был один студент. Он рассказывал мне, что в десятом классе поехал с одноклассниками в Рим. И там, в Риме, окруженный святынями, он проникся и купил себе крест и надел его на шею. Уже будучи студентом, стоя поутру перед зеркалом, он увидал свой крест, к которому уже привык. И вдруг ему показалось это весьма глупым. «Зачем я его ношу? – спросил он себя. – Глупость какая-то». Он взял ножницы, перерезал шнурок и положил крестик перед зеркалом. Но когда он вышел во двор, почувствовал неладное. Словно бы голый, он стоял среди двора в полном смущении. Чего-то не хватало. Он вернулся домой, снова надел на себя крестик, вышел во двор и удивился: все стало на свои места. Нет смущения, а только покой и мир в душе. С тех пор уже крест никогда не снимал. Это стало для него важным. Теперь он – православный священник. Может быть, и тебе просто опытно нужно понять, что значит для тебя носить крест.

– Да, вот и наш пастор говорит, что Европа знает Христа без креста и только Россия продолжает нести крест Христов. Но я этого не понимаю, поэтому крест носить пока не стану.

* * *

В скиту были проблемы с электричеством. Насилу нашли в соседнем селе механика, который еще и в электричестве разбирался. Здоровый такой, волосатый, в грязной майке и монтерских штанах. И вот заходит он в храм и начинает свою речь с начальственного слова «так», словно бы хозяин обозревает свою вотчину.

Отец Фома сидит на стуле и громко, чтобы все слышали, говорит: «Мой папа учил, что человека, начинающего речь со слова „так“, сначала нужно бить в морду, а уж потом спрашивать, что он имел в виду».

Занудный отец Савватий подошел к электрику и спросил его:

– А я вот не понимаю, что такое электричество.

– Видите ли, – снисходительно начал электрик, – электричество – это поток заряженных частиц.

– Чего? Алюминия или меди в проводе? Еще Фалес тер янтарь об шерсть в седьмом веке до Рождества Христова. Что куда течет?

– Проще это можно назвать совокупностью явлений, обусловленных движением электрических зарядов.

– А электрические заряды – это понятие материальное или идеальное?

– Вообще это физическая скалярная величина, определяющая способность тел быть источником электромагнитных полей.

– А из чего состоит электромагнитное поле?

– Это поле, взаимодействующее с электрически заряженными телами, представляющее собой совокупность электрического и магнитного полей, которые могут при определенных условиях порождать друг друга.

– Заряды определяют поле, а поле есть свойство тела, в данном случае провода. Но…

– Вы вообще понимаете разницу между квантом и атомом?

Отец Фома встал со стула, устав слушать этот спор, прошептал себе под нос: «Лучше бы в морду дали…» и ушел в келью.

* * *

Чтобы развлечь отца Ферапонта, потерявшего скитские деньги и сидящего за рассольником чернее тучи, отец Фома стал вспоминать байки из студенческой жизни.

– Как-то позвали нас с другом на смотрины. Позвал один знакомый показать свою невесту. Чтобы мы, соответственно, одобрили. Ну, мы и пошли. Аспирантами были молодыми. Вечеринка, у него как раз день рождения, все выпивают и закусывают. Рядом с именинником бледная девушка с клокочущими рыжими волосами. Хищно поглядывает белесыми глазками на нас, что-то затевает. А мы что, мы наливаем и закусываем, пир – это наше юношеское амплуа. Потом по радио стали передавать программу «Вечный зов», которую делали на местной радиостанции. Это был смешной выпуск про величайших людей, про то, кто, как и при каких обстоятельствах обкакался. Именинник так хотел послушать эту программу, что встал на диван и приложил голову к приемнику, потому что в комнате было шумно, люди гуляли. А невеста его подошла к нам, мы как раз налили. Взяла стул и уселась напротив.

Мы недоуменно смотрели на нее.

Она начала томно:

– Мне сказали, что вы увлекаетесь философией…

Мы с другом мысленно поставили диагноз, вздохнули, понимающе чокнулись и немедленно выпили, чтобы она поняла, кто мы. Но она не унималась:

– Скажите, а как вы относитесь к философии Хайдеггера?

Я кашлянул, мне стало понятно, что дальше произойдет, пробурчав что-то извинительное, я немедленно ретировался. Когда я вернулся, разговор уже надрывно затихал. Друг мой перегнулся через стол, глаза его были налиты кровью и алкоголем, он размахивал своими здоровенными руками перед еще более побледневшей невестой, которая вжалась в спинку стула. Со стороны казалось, что они репетируют забавную басню дедушки Крылова «Волк и ягненок». Но реплики были из другой оперы. Друг мой кричал ей в лицо:

– Дура ты, набитая дура! И не лезь ко мне со своей философией! И жених твой дурак и подругу себе нашел под стать себе! Идиоты!

Жених все слушал радио, не обращая ни на кого внимания. Невеста, опомнившись, пошла немного выпить для успокоения после интеллектуального разговора. И так в этом переусердствовала за полчаса, что, подойдя к окну, чтобы погрустить о своем, философском, запуталась там в шторах. А когда попыталась выпутаться, то закрутилась между двумя шторинами в один тугой кокон, из которого без посторонней помощи уже не могла выпутаться. Жених все слушает радио, невеста бурчит и крутится в шторах, гости танцуют. Тут пришла мама жениха с жареной курицей и заметила:

– У вас тут кто-то в шторах запутался.

На что мой саркастический друг сказал:

– Это вам подарок. У вас намечается замечательное пополнение в семействе!

Мама испуганно спросила меня:

– Вы думаете, у него это серьезно?

Слава Богу, все оказалось несерьезно.

* * *

– Батюшка, научите молиться.

– Вот вы же со мной разговариваете? Вот и с Богом разговаривайте.

– Ничего не получается. Он не слышит меня.

– Однажды пришел ко мне человек и рассказал историю. Его жена работала на авиапредприятии, он работал на таможне. Вдруг жену уволили, его уволили, они были вынуждены отправиться в Тюмень, потому что денег не стало и они не могли больше снимать квартиру. Он работает, и этого еле-еле хватает, чтобы поддерживать жизнь на самом ничтожном уровне. Дочка осталась с дедушкой и бабушкой. И он тоскует по ней и все время находится в состоянии уныния, что изменений к лучшему не происходит. Он везде искал работу. Приходит исповедоваться к батюшке, и тот ему говорит:

– Молись, Господь тебе все даст.

– Я не умею, вроде прошу у Господа, Он мне ничего не дает, потому что все мое душевное состояние зависит от того, насколько у меня в порядке финансы, что я могу содержать семью, когда привезу к себе дочку.

Ему помог один случай. Он приходит домой в состоянии уныния, что ему платят копейки, дочка два месяца без них, жена начинает злиться. И вдруг он слышит дикие ужасающие крики на нижней площадке. Бросается туда в одних шортах, спускается вниз и видит картину: дверь открыта, сидит женщина вся в слезах, на руках у нее маленькая девочка, у которой начался эпилептический припадок. У нее идет пена, а мать не понимает, что происходит. Она взяла ложку и сует девочке в глотку, чтобы та просто дышала. Пена изо рта идет уже не белая, а кровавая. У матери истерика, и ее саму нужно уже госпитализировать. А он видит такую ситуацию, что мать сейчас просто убьет свою дочку. Не потому что она ее не любит, а потому что так хочет ее спасти. Мужчина этот выхватывает девочку из рук матери, садится рядом и начинает читать Иисусову молитву «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». И девочка у него на руках – раз, и расслабилась, задышала, успокоилась. Приезжают врачи, смотрят, что припадок уже закончился. Еле-еле вырвали у него из рук эту девочку, увезли в больницу, маме дали успокоительное. А он поднялся наверх в квартиру, сел и подумал всем своим существом, что первый раз в жизни помолился. Через такой ужас Господь подвел его к той черте, когда можно Богу сказать что-то очень важное. Он понял, какой это большой труд – молиться Господу. И Он слышит эту молитву, если молиться ТАК.

То же самое испытал святой Иоанн Кронштадтский, когда первый раз священником пришел к больной женщине и начал читать какие-то молитвы и вдруг понял, что он подобен ряженому актеру. Он так и пишет, что почувствовал себя актером в рясе, с крестиком, стоит и читает, а произойдет что-то или не произойдет – что мне до того. Мне за это сейчас деньги заплатят. Уйду и все. Будет ли здорова эта женщина, меня не касается. И вдруг он с диким ревом упал на колени, схватил за руку эту больную женщину и начал орать Господу. Вся родня испугалась, что молодой батюшка с ума сошел. Он как бы услышал ответ от Господа: «Молись Мне так, чтобы Я не мог тебе отказать. Я хочу такую молитву от тебя». Он был очень энергичным, холерическим человеком и помолился от всей своей души. Ушел из этого дома уже в полном изнеможении, ему даже денег не дали, потому что подумали, что он сумасшедший, с ним и так можно обойтись. На следующий день ему звонят, что женщина полностью исцелилась. И он понял – вот какой должна быть молитва.

* * *

Мойщица полов в храме Нинка увидела отца Фому, как всегда стоящего у своей любимой калитки и внимательно всматривающегося в проходящих по улице людей, благо деревня-то и состояла из одной улицы. И стала его укорять:

– Батюшка, вот потом все и судачат, что от вас после литургии вином пахнет и что на женщин засматриваетесь.

– Нина, милая душа, а чем еще от меня после литургии пахнуть может? Я ведь на голодный желудок причащаюсь. А если отец Ферапонт отсутствует, то всю чашу потреблять приходится. Чем еще должно пахнуть, как не вином?

А про женщин я тебе вот что скажу. В патерике есть рассказ, когда выходят епископы из большого собора в Антиохии и напротив них стоит проститутка по кличке Жемчужина (звали ее потом Пелагея-блудница), видимо, в полном раскрасе. А на нее уставился Нонн, епископ Илиопольский. Как написал поэт Заболоцкий:

 
А там, где каменные стены,
И рев гудков, и шум колес,
Стоят волшебные сирены
В клубках оранжевых волос.
Иные, дуньками одеты,
Сидеть не могут взаперти.
Прищелкивая в кастаньеты,
Они идут. Куда идти,
Кому нести кровавый ротик,
У чьей постели бросить ботик
И дернуть кнопку на груди?
Неужто некуда идти?
 

Вот такая там стоит красавица. Вокруг нее крути лись ухажеры, а она громко шутила и хохотала. Смущенные епископы проходят мимо, опускают головы, чтобы на нее не смотреть, она же проститутка. Один епископ Нонн выходит и встал: «Ах!» – «Отче, отче, это же блудница. Как ты можешь смотреть на нее?» – «Посмотрите, братья, какую все-таки красоту создал Господь. Ах, если бы мы могли украсить себя так перед Богом!»