Текст книги "Ньювейв"

Еще не открылись «Времена года» по соседству, там проводились джазовые же мероприятия, а в этом небольшом кафе собиралась абсолютно разношерстная публика, а в гардеробе работал Марк Дейч. Он очень любил и понимал джаз, и мы с ним много беседовали. Когда закончилась тема с «вышкой» и наступило очередное распутье, произошла еще одна судьбоносная история. Прописки не было, жил я в коммуналке на Новокузнецкой, и тут в «Чайке» я знакомлюсь с регентом из соседней церкви Николы в Хамовниках. Регент оказался заядлым битломаном и любителем кофе, и он предложил пойти в церковь певчим. Октавные басы, самый низкий голос, в церквах были нарасхват. Эти уникальные люди ценились, часто работали одновременно в нескольких местах, и ставки у них были по пятьдесят рублей за один выход. Для сравнения официальная ставка Пугачевой как вокалистки была девятнадцать рублей. В правом хоре пели люди с консерваторским образованием, а в левом – прихожане, ну и я, получая за это семь рублей за службу.

Сначала половину слов я просто мычал, но спустя десяток служб вдруг с удивлением обнаружил, что начал разбирать старославянские тексты и стал врубаться в то, что поет. Не смотря на то, что проработал певчим в церковном хоре всего лишь несколько месяцев, церковь Николы в Хамовниках сильно повлияла на мое мировоззрение. Я встретил там много очень необычных и интересных людей. Но как-то раз случилась комиссия, на меня обратили внимание и попросили отчислить. Мол, люди комсомольского возраста, без прописки и в церкви – это не порядок.

Так я опять оказался в тупике, и тупик этот совпал с Фестивалем Молодежи и студентов 1985-го года. Первый день вся тусовка происходила на Красной площади, где я играл в «ручеек» с иностранными студентами и все пели песни «Битлз». На второй день вход на Красную площадь оказался закрыт, и все «неформальные» люди переместились в «трубу» подземного перехода. Везде стояли кучки народу, в центре каждой находился гитарист и лабал свои любимые песни. Вот там я встретил Олега Усманова, который напевал «Can't Buy Me Love» – я подхватил. Усманов начал «Heartbreak Hotel» – я поддержал. Выяснилось, что Усманов хорошо знает английский язык, и он исправил мне в блокноте, куда я записывал тексты любимых песен, некоторые искаженные фразы.

Вот так и познакомились… Олег сказал, что в декабре из армии вернется Вадим, и можно будет подумать о группе. А потом уже встретились в «Чайке» и началось. Репетиционная база находилась в помещении Института иностранных языков имени Мориса Тореза, куда вечерами Олег Усманов ходил на лекции. Днем он работал в том же институте заведующим складом. Вадим Дорохов вскоре демобилизовался – и так сложилась наша группа, которую мы назвали «Мистер Твистер». Мы успели еще в 85-м году отыграть несколько концертов, наряжаясь в старые костюмы, которые я нашел в одной из комнат своей коммуналки. Длинные пиджаки, ушитые брюки, и это был уже рокабилли и началась Перестройка.

Нам надо тогда было выглядеть, отличаясь от того же «Браво» или «Секрета» – и вроде это удалось. Были пошиты брюки-дудочки, галстуки и рубашки добирались на Тишинском рынке. Галстуки «пожар в Джунглях» у бабушек стоили просто по пятьдесят копеек. Уже тогда мы познакомились с ребятами-стилягами со Щелчка и они в этом деле знали толк.

М. Б. А на Арбате в «день дурака», где играла куча групп, включая дебютировавшего Кинчева, и брейковали, где и Боря Юхананов выступал – как вы оказались?

В. Л. Я не помню, как появился Борис Юхананов и ребята из театра Васильева; вполне возможно, что через Усманова, и так мы оказались на Арбате 1 апреля 1986-го года, когда состоялось как бы официальное его открытие. Помойка, куча битых досок и гроздья хиппи, висящих на пожарных лестницах – и вот среди этого мы рвали глотки. А потом рядом врубился и заиграл Антонов на специально оборудованной сцене, и вообще не стало ничего слышно. Но это было все весело, по-настоящему весело. Улица была пешеходной, народу много, балаган.

М. Б. А «Метелица» и Калининский в твои маршруты попадали?

В. Л. В «Метелице» мы играли тоже, но это было позднее эпизода с «Синей птицей», который как раз тогда и начался. Ее мы взяли в оборот в 85-м и выступали там постоянно до весны 87-го года, когда ушли в Росконцерт. Вася Лонг дал мне почитать «Ожог» Аксенова, разумеется, в самиздатовском варианте. Как раз в том романе Аксенов описывает «Синюю птицу» начала шестидесятых годов, как культовое джазовое место. Я подумал, что надо найти, где она находится и через знакомых хиппи его нашел! Это оказался подвал, где никакого джаза давно уже не звучало, а была там обычнейшая общепитовская точка. Зато там жил кукольный театрик, который работал под эгидой Фрунзенского райкома комсомола, и я пошел к ребятам, которые были ответственными за него, мы разговорились, и на волне перестройки райком решился начать делать там концерты. Играли там каждую неделю, выходя оттуда после концертов с черными разводами на лицах, как у шахтеров, потому что сцена в «Синей птице» была покрыта ковролином, из которого за время концерта выбивалось неимоверное количество пыли.

Там мы познакомились с Вэлом Литваком, который вскоре стал директором группы. Он пришел на концерт, прислушался к исполняемой музыке и вдруг упал на спину и стал дергать ногами от удовольствия. Там же появился Маврикий Слепнев, у которого было балетно-танцевальное прошлое, и бабушка вроде бы тоже была балерина. И стал штатным танцором группы. В его задачу входило поднять на ноги и заставить танцевать нерешительный зал. Это было очень актуально в восьмидесятые годы, потому что публика тогда была еще очень скованной. Маврикий сидел прямо в зрительном зале, будто бы он один из зрителей. Видя, что танцора никто не арестовывает, люди начинали подниматься со своих мест, чтобы присоединиться к его зажигательному танцу. В самый кульминационный момент, когда танцевала уже половина зала, Маврикий исчезал и появлялся на сцене среди музыкантов. Оттуда он продолжал дирижировать залом, показывая различные элементы танца, которые за ним потом пытались повторять и другие танцоры.

Стиляжья тусовка была значимой; она появилась в фестивальный период, и благодаря концертам «Браво» и «Бригады С», и благодаря любителям винтажа – как твои знакомые, «широкие» со Щелчка. Они стали появляться у нас на концертах: Хак, Каневский, Христинин, Африкан. Которые и тусовались с нами и даже ездили в качестве техников. Очень хорошо разбирались в винтажной одежде. Помню, Хак мне замечательные кожаные винтажные штаны летные подогнал…

Вообще, народ на концертах «Мистера Твистера» сразу начал танцевать, но это был еще не акробатический рок-н-ролл, который научиться танцевать тогда было просто негде, а уличный рок-н-ролл – то есть какие-то элементарные повороты без всяких выкрутасов. В основном твистовые коленца. Умельцы знали по нескольку сотен таких неповторяющихся коленец. А Маврикий в ритме твиста садился на шпагат или делал сальто, что вызывало обязательный взрыв восторга у окружающих.

Однажды мы обнаружили, что вместе с их юными фанами в «Синюю птицу» стали приходить какие-то пожилые, уже поседевшие люди. Оказалось, что это мамы и папы поклонников. В 50-е годы они были стилягами. Только теперь это были уже взрослые люди, которые работали в Академии наук, или в МИДе, или во Внешторге. Так «Синяя птица» вновь стала культовым местом, где шло общение, где собирались люди, близкие по духу; туда заглядывали не только рокабиллы, но и хиппи, и панки, которые очень лояльно относились друг к другу. Туда приезжали люди из самых разных городов. Туда начали приходить западные журналисты, которые стали писать о «Мистере Твистере» и вообще о советском роке. Кстати, первая публикация о «твистерах» появилась в хорватском журнале «Старт»: делала фотосессию Сильвия Пекота. Нам были посвящены четыре листа в центре журнала с фотографиями, сделанными именно в «Синей птице». И только потом стали выходить статейки в советских изданиях.

Но проблема заключалась в том, что в «Синей птице» было ровно 120 посадочных мест, а на улице собиралось человек по триста. Мы, если позволяло время года, стали открывать окна, чтобы всем было слышно, что происходит внутри. Туда не попала даже съемочная группа фильма «Асса»! Они пришли послушать «Мистер Твистер», чтобы пригласить группу для съемок фильма, но не смогли даже протиснуться ко входу.

Тогда как раз пошла смена имиджа с костюмного на кожано-рокерский, под влиянием фильма «Дикарь», вместе с очередной активностью неорокабилли в мире, мы стали играть немного агрессивнее и потяжелее. И из-за ситуации, когда в Питере появилась группа «Секрет», а в Москве костюмную эстетику эксплуатировало «Браво». Фанаты этих групп отличались цветом носков, а нам было этого мало. Стилистически и по ощущениям времени все было оправдано.

К этому времени уже появилась мото тема, и на гастроли в Новгороде мне мою кожаную куртку привез Игорь Кредит. Куртка было не перфекто, швейцарская. Кредит потом проучаствовал и по теме татуировок. В Питере вообще рокабилли тема появилась раньше, была купчинская тусовка Ореха и Комара, и они были уже на кожах. Кредит сам был стилягой и перешел в другую лигу. Потом из этой тусовки выросло несколько рокабилли труп и первое советское сайко. Стас Богорад и Минтрейторс, он молодец, мы до сих пор общаемся. А Игорь был одним из четырех человек, которые делали мне татуировки. Кредит, Маврик, Бажен и Тимонин, царствие ему небесное.

В «Метле» же мы выступили осенью 86-го года и пару раз еще. Как раз в том году и появились «любера». На День Молодежи, 26 июня, в «молоке» мы присутствовали на серьезной драке между ними и будущими байкерами, которую возглавлял Саша Стоматолог, будущий Хирург. Серьезное побоище на поле рядом с кафе, потом даже райком Гагаринского района пытался нас обвинить, что из-за нашего выступления это все и произошло. Хотя туда тупо приехала компания человек под пятьдесят и устроила драку с модниками, которую возглавила группа в кожаных куртках. Кожаных курток становилось все больше, это стало синонимом неприятностей, и потом такие драки происходили постоянно.

М. Б. Хак рассказывал, что эпизод про «люберов» появился после концерта в «Метелице».

В. Л. Ну, я не могу этого утверждать точно, возможно, было связано и с этим, но это была просто зарисовка о полюбившемся мне городе и Арбате и того, что его наполняло.

К тому же с «люберами» у нас было несколько эпизодов, но они не были серьезными. Их было много в нынешнем Норд – Осте на Пролетарской, где то ли съемка, то ли концерт и называлось это ДК шарикоподшипникового завода.

Вот там их было очень много. Но мы были взрослей, вся эта шпана была достаточно мелкой и, пытаясь докопаться, оседала на уровне разговоров. К тому же я говорил, что служил с Кузнецовым, который на местности являлся авторитетным лицом среди люберов и работал вышибалой, поэтому достаточно было упоминания имен, чтоб агрессивное настроение сменялось на уважительное. Да и взрослыми мы были уже, чтоб размениваться на дифирамбы с достаточно молодой шпаной доармейского возраста. Мы же даже выступали в самих Люберцах на культур и стеком мероприятии «Люберцы-88». Это в большей степени связано с текстом «я в кожаной куртке иду по Арбату и мне «любера» кивают как брату». Потому что действительно уже узнавали. Забавней было потом, когда появилась «казань» и большой толпой пошла на МХАТ.

М. Б. Это было уже когда ты переехал жить на Патрики?

В. Л. Да, в 1987-м году я переехал на Патриаршие пруды, где в округе расцветала полная неформальщина. Но для меня Патрики больше ассоциируются с кафе «Маргарита» и культовыми распитиями до утра на лавочках возле пруда. В 89-м году в самом начале года кафе открылось, и на момент того, как я съехал оттуда, я был самым старым посетителем этого заведения. Позже рядом открылись «Московские зори» и кафе Зосимова. Кафе те были примечательны тем, что работали ночью, и между ними все знакомые и курсировали. Но оба потом прикрылись, Никита Михалков выкупил закрывшиеся «зори» для своего «Три Т».

С «Маргаритой» много связано. Туда заходил Молчанов с дочкой, которую он, видимо, из школы вел. Она указала на меня: «Ой, папа, посмотри, какие у дяди мультфильмы на руках!» – и показала на мои татуировки. Потом мне знакомые телевизионщики рассказали, что Молчанов знает и любит нас, и с уважением отзывается о нашей группе. Актер Александр Филлипенко зашел – все как раз сидели большой компанией, отмечая девять дней со дня смерти Вадима Дорохова. Прямо заорал с пол рога: «Ух, чуваки! Какую ж вы классную музыку слушаете!..» Он тогда играл стилягу Бэмса, о котором писали еще в журнале «Юность», а спектакль ставился по пьесе «Взрослая дочь молодого человека». С этим настоящим Бэмсом мы познакомились уже 8 января 1994 года в «Пилоте», где отмечался день рождения Элвиса Пресли. Там была большая тусовка. Вдруг смотрю: сквозь толпу пробирается стильный мужик в белой ковбойской шляпе. Думаю: «Это ж кто-то из «старых», наверное?» А я видел фотографию Бэмса в «Юности», где он был в той же белой шляпе и в белом костюме. Я подошел к нему, удивил тем, что читал про него в журнале и знаю. И так мы познакомились в реальности. Потом мы несколько раз перезванивались, но встретиться больше не довелось: то он болел, то мы были на гастролях. Судя по номеру телефона, он жил где-то в районе Беговой или Полежаевской. А прожил он недолго и умер вскоре после нашей встречи, Бэмса зарезали люди, которых он пригласил в гости Возвращаясь к Маргарите 80-х, о ней начали писать; в газете «Moscow Times» появилось сообщение, что в «Кафе «Маргарита» можно увидеть и услышать легендарный ансамбль «Мистер Твистер». Зачастили иностранные корреспонденты, в общем, кто там только не собирался. И кинотусовка, и участники зарождающегося клуба «Ночные волки», которые взяли за моду тусоваться возле Мак Дональдса. И получилась такая история, что мотоциклистов там стало очень много.

Тогда, в 1987-м году, это все только начиналось. В Кафе «На Бронной» тусовались Алекс с Баженом, Мишей Ло и Джоном, а в мотосезон все, вместе с братьями Захаренками собирались на задворках МХАТа. Срывались от МХАТа на Лужу и обратно постоянно шумною толпой, которая была прикинута покруче, чем остальные мотоциклисты-«фуфаечники». Они же тусовкой участвовали на моей неформальной свадьбе, 6 ноября. Неформальной из-за внешнего вида в Загсе на Патриарших; там все, конечно, выпали от этого перформанса. А мы просто тогда решили – ну что мы будем выряжаться в костюмы, как дураки? И пошли, в чем есть, человек двадцать.!/ Хирурга тоже была неформальная свадьба, других таких не помню. Помню зато, как арфистка и виолончелист в ЗАГСе уже изготовились заиграть «Свадебный марш» Мендельсона, но к ним подошел Маврик и сурово спросил:

– Ребята, вы какой-нибудь рок-н-ролл знаете?

– Нет! – испуганно ответили они.

– Ну, тогда лучше вообще ничего не играйте!

Вот так и перезнакомились со всеми на волне смены стиля и мюзикла «Улицы в огне», плюс – через связи с Мавриком, который любил поноситься на мотоцикле, все это сплелось с концертами. К примеру, на Белорусской в ДК за часовым заводом в зал на втором этаже ребята затащили два «Урала» и поставили их на сцену. А на серегином «валуе» во время концерта в Химках, мы умудрились выехать на сцену практически всей группой. Мото тема была сильной и базировалась на дворике и ступеньках театра МХАТ. И вот туда-то и пришла толпа «казани» с Арбата году в 88-м, причем в видимой зоне сидело несколько человек, и потирая кулачки вся эта толпа начала перелезать ограду бульвара. А ей на встречу из темноты начала вываливать толпа не меньшая, конца и края которой в темноте было не видать. И заводились мотоциклы… «казань» тут же ретировалась, изменила вектор шествия в сторону Пушкинской, оправдываясь, что мол, первый раз приехали в Москву и вот гуляют, смотрят город. Было забавно.

М. Б. Тогда уже вовсю гремели рок-лабораторские концерты, стали появляться кооперативы, а вслед за ней и криминал. А у вас как складывалось с концертами?

В. Л. В рок-лаборатории нам делать было нечего, хотя мы участвовали в «курчатниках», там тогда был активен Саша Скляр. Но это нам было не нужно, поэтому просто ушли в Росконцерт и потом началась история с Ованесом Мелик-Пашаевым. В марте нас пригласили в северо-осетинскую филармонию и мы согласились. Во время одной из съемок мы познакомились со Львом Лещенко, и тот пообещал с нами поработать. И вот тогда же в Лужниках стали делать огромные концерты, Ованес нас прямо из Осетии забрал и «Мистер Твистер» перешел на базу «Росконцерта». Ездили в рамках больших сборных программ, с той же Долиной, оркестром Анатолия Кролла. Но это были не просто сборники, вся программа была пронизана какой то идеей и драматургией, как это называлось театрализованное представление. Упор строился на сквозном каком – то действии, эстрада так уже не работает. Выстраивались маршруты, ехала программа… гостиницы, суточные – и все это начало рушится после выхода закона о кооперативах. В году 88-м, наверное. Потом открылись «досуги», это было типа музыкальных кооперативов, и все побежали туда зарабатывать деньги. И вся система филармонии и Росконцерта обрушилась.

Тогда на нас опять вышел Мелик-Пашаев, который собирал новую программу «Замыкая круг» с «Черным кофе», «Галактикой», «Красной Пантерой», еще Крис Кельми подключался – такая вот рок-программа. И она колесила со своим аппаратом: так же серьезно, на проф уровне. Деньги были приличные. Государственные структуры всегда старались контролировать эту поляну, из-за чего постоянно организовывались «левые» концерты. Причем директора сажались в тюрьму чуть ли не каждые три года.

Деньги вертелись в филармониях немалые, и все сидели на каком то пакете из артистов. И когда пошла перестройка, всем деятелям в этой области стало выгодно, чтоб государство оттуда ушло; стало можно напрямую договариваться о концертах, как ранее это делали с Высоцким. Андеграунд как таковой филармонии не интересовал. Ни группы «Николай Коперник», ни «Звуки My», в плане зарабатывания на них денег. Клубной сети еще не было, а у нас как-то более коммерческий проект вышел, и даже мы зарабатывали для государства приличные деньги. Когда все рухнуло, нам не надо было подстраиваться под конъюнктур, как это делали артисты эстрады, мы просто играли ту музыку, которую и играли. А многие группы просто распались, потому что пошел западный подход: если ты интересен публике, то с тобой будут работать. Не интересен – пожалуй в клуб или андеграунд. Многие группы распались потому, что и не могли работать на эстраде, где нужно именно работать. Центр Стаса Намина это наглядно подтвердил. Он свел ньювейверов с Питером Габриелем и лондонскими деятелями, и все, что было востребовано на момент выстрела бренда Перестройки, было востребовано, но это быстро прошло. А вот «Кино» – другое дело. Музыка абсолютно коммерческая, чувак с героическим лицом играет доходчивые ритмы и поет доходчивые песни. Ты привези куда-нибудь в Саранск на стадион Петю Мамонова, его ж там не поймут и побьют. За ужимки. Это слишком сложно, и я рад что Петр Алексеевич нашел себя в театральный среде. К тому же на рубеж девяностых стало очень много доморощенного металла, и тут все – бах! и сдулось. Перекормили – и пришел рейв, к тому же появились дискотеки нового типа, к которым больше подходил Кармен и Мираж. Или кабаки, где был нужен шансон. И если ты в определенный момент попадаешь на эстраду, то задержаться на ней не так-то уж просто. Для меня этот ощутимый перелом, когда все перестроечное пошло вниз, он больше связан с концертом в Тушино сразу после путча. Это был пик и обрыв. У нас тогда случилось несчастье, из жизни ушел Вадик Дорохов.

М. Б. Вы же, вроде, участвовали в концерте на баррикадах?

В. Л. Волею судеб мы оказались на баррикадах во время путча. Получилось так, что, не будучи политизированым человеком, когда по телевизору стали показывать танец маленьких лебедей, многие поняли, что советская сказка кончилась или начинается по новой. Я пошел не за Ельцина, я там оказался потому, что был против коммунистов. То, что сама идея живоглотская, было понятно изначально, и горя она в период своего становления принесла немало. И то, что коммунизм не построим, стало многим очевидно. И получилось так, что на вторую ночь там очутился Руслан Мирошник, который организовал аппарат, и так состоялся концерт. Там тусовался и Тимур Муртазаев, и Серега Лапин, басист из «Браво». Мы были в самом эпицентре событий, и многие понимали, что оттуда уже не уйти. И чтоб разрядить обстановку, в дождь сыграли три вещи. К нам побежали какие то десантники с благодарностями, сказав, что нам сообщили, что сюда идут какие-то колонны войск путчистов. Ну, выступили и выступили, не придавая особого значения. А в апреле 93-го кому-то позвонили из администрации президента, тогда подходил момент референдума, и Ельцину потребовался очередной пиар-ход. Это потом стало понятно, а так – позвонил его пресс-секретарь Филинов и сказал, что нам положены медали. Нас вызвали, вручили и поздравили. Костя Кинчев был тогда в сильном расстройстве, после девяти дней со смерти Чумичкина, заставил Ельцина делать «козу». Был с похмелья сильного, и прямо так и сказал: Борис Николаич, пока вот так не сделаете, медаль не возьму. Тот сделал, и церемония состоялась. Там был и Зосимов, и Макаревич. Но после этого я стал врубаться в эти все фишки и стал настороженно относиться к политикам. Горбачеву, в отличие от Ельцина, просто некогда было заниматься братаниями с рок-музыкантами, и мне кажется, что он с 1987 года стал понимать, что не справляется с ситуацией, и стал удерживать исключительно собственное положение. А это были уже девяностые, и территория рока уже сокращалась. Появлялись клубы, но не везде можно было играть. Пара именно рок-клубов, ну и клуб «Пилот», например. А мы попадали под разные форматы, и особых проблем не испытывали, в том числе и с гастролями. Во время которых происходило много смешного и интересного, но это очень длинная история.

М. Б. Но без криминала? Ведь вы и москвичи, и новорусская эстрада – все это притягивало всевозможный криминал.

В. Л. В целом, да – без криминала. Скорее, с веселым околокриминалом. Как в конце девяностых, когда проводился фестиваль в Казани. То ли они понтанулись, то ли еще, но приставили к заезжим звездам охрану, смешных пареньков, которые вели себя, как секьюрити из зарубежных фильмов. Секьюрити на самом деле были не нужны в конце девяностых, но раньше возможны были всякие инциденты. Например, во времена люберецко-казанского нашествия на Москву и подъема криминала. Мы ездили в Набережные Челны и встретили постановочную группу, которая приехала незадолго до нас. Они были уже с фингалами только потому, что были из Москвы. А мы работали с Ованесом, он был человеком жестким, и договоренности у него с какими то «крышами» были. И тут же все выяснили, всем все объяснили; мы оттуда поехали уже в Казань, где такая история почти повторилась, но была мгновенно подавлена «крышей». Не помню, кто из артистов был с женой, к которой какие-то отморозки пытались докопаться. Но это все гасилось быстро и жестко. Чаще все это до артистов не доходило, достаточно было сказать, кто с кем работает. Мы слышали про завязки с ворами и наезды, но в девяностых мы криминал не интересовали в плане бизнеса.

Играли и играем. Объездили от края до края всю страну. Остальным рок-группам и нью-вейв группам было тяжелее, они были узко форматными. На западе рок-музыка превратилась в индустрию, со своим мерчендайзом, фестивалями. А здесь каждая группа выстраивала какие-то свои личные схемы и индустрии таковой не возникло. Одних фестивалей с форматом «русского рока» недостаточно. Мы вот как раз туда и не попадали, зато в джазовые, со своим свингом, всегда. А к нулевым вся эта рок-движуха поугасла вовсе.

М. Б. Ну, и привозы иностранного сыграли свою роль.

В. Л. Не без этого… еще и то, что все-таки рок-музыка не так близка нашему народу, если разобраться. Не будем брать фолк-рок, типа Инны Желанной, но все же группа «Кино» с упором на сильную долю, такой простой подъездный рок, он же «русский» и группы «Чайф» и «ДТП», по большому счету, то же самое.

То, что делает упор на слабую долю, вообще не прокатывает, а сложные рок-эксперименты рано или поздно свой путь на эстраде заканчивает. Живее живых только шансон и все, что унца-унца – это просто заложено на этой части планеты Земля. Круг любителей джаза и рока, конечно, будет всегда, но всеобщей народной любви вряд ли стоит ожидать. Если мы берем рок, как социальное явление, то можно отметить, что пять лет оно побыло и сошло на нет. По форме «Мистер Твистер» играл и играет американскую музыку для какого-то сегмента, взлет «Браво» произошел из-за того, что Пугачева благоволила волшебной Жанне Агузаровой, но где она сейчас? На Марсе. Мне-то никогда и не надо было звездных олимпов эстрады. Поэтому и разочарований не наступило. Для меня это то, что обозначено в слогане группы: «Рокабилли – норма жизни».

В начале нулевых вернулась тема с мотоциклами, когда на «Урале» мы с новой женой доехали до Парижа, вместе с ребятами, которые организовывали в девяностые туры для иностранцев на мотоциклах «Урал», 750-кубовый от Гибралтара до Средней Азии. Меня тема эта всегда интересовала, но не настолько, чтобы я даже сдал на права. И вела все время жена, а я -1– где присяду покурить, где еще чего. Умел, но не стремился. И на обратном пути встречались с Петрой Галл, которая была причастна и к этим турам, и к самому началу этого мото движения в СССР.

М. Б. Ну, а про возможности ривайвелов в нулевые? Ведь по всему миру пошла, так называемая хипстерская волна.

В. Л. В это я не верю, и сам нынешний термин хипстер меня немного раздражает. Ведь в нем заключен совсем иной смысл: это хипстеры и хипкеты 30-50-х, настоящие знатоки свинга и джаза, в нынешнем исполнении оно мне не нравится. Ощущение такое, что возвращение тех времен не будет. Это во всем мире отходит на второй план. Но тусовки несомненно останутся – там, где сформировались культы и вокруг этого какой-то бизнес. А вот ривайвел на В. А.вполне возможен из-за того, что это ближе народным массам и уникально как советское. А такой рок-волны, как была в восьмидесятых, уже не будет. То, что я вижу, – хиленько, нет энергетики. То время дало среду и энергию, местная рок-музыка стала главным языком молодежи. Сейчас это не так, есть интернет, а музыка занимает какое-то место, но не главное. Время выдвинет что-то новое, и как обычно, в нашей стране это приобретет какие-то непредсказуемые формы. Хотя мало что меняется, я так же на сцене, хотя уже за пятьдесят и житейского опыта и знаний, конечно, больше.

М. Б. А как рокерство совмещается с твоей достаточно почвеннической позицией? Я имею в виду участие в нынешних казачьих делах, ношение формы.

В. Л. Да так же, как норму жизни. Я этнический казак, донской. Для меня эта история родная, семейная, и по материнской линии я знаю своих предков с 1619 года, по отцовской – с 1811-го. Был советский период, который очень враждебно относился к этому, как я считаю, народу. Его и в царской России пытались администрировать и превратить народ на Дону в сословие, народ-войско хуторской, а при советах – первым номером на расформирование и уничтожение были именно казаки. Из полутора миллиона осталось меньше трети. Но об этом мало говорят, хотя раньше в переписях казаки существовали как народ. У любого народа должна быть своя земля, а она и была всегда. Это самодостаточная общность, великороссом я себя не ощущаю. Поэтому и сейчас идут такие заигрывания, типа создания Центрального войска казачьего, в которое принимают всех, кто хочет туда вступить, и казаком можно быть с восемнадцати до пятидесяти лет, а не по крови. Этнического казака это не может не возмущать, как и реплики «форму одел, пошел казаком поработать». Такая вот политика, и сами казаки называют представителей этого образования «ряжеными», их часто можно видеть на каких – то общественно-политических мероприятиях, в охранных структурах восемнадцати центральных российских областей.

Настоящим не до этого совсем, и не так давно начались такие прямо проверки, чтоб дискредитацию прекратить. И дистанцироваться, ведь есть свои одиннадцать войск плюс – общественные организации и взаимопомощь. Немного похоже на взаимовыручку в субкультурах восьмидесятых. Так что Казачество, как и рокабилли, для меня – это все та же норма жизни.