Текст книги "Инквизитор"

Глава 7

Фонарь погас.

Глаза от напряженного всматривания в непроглядную темноту (он занавесил шторы?) заломило, и Доменик устало опустилась на подушку, до звона в ушах вслушиваясь в то, что делается впереди.

Но уже не впереди. Она уловила движение слева, и ее догадка тут же подтвердилась – он бродил где-то в метре от нее, наткнувшись на тапочки. Шаги глушил ковер, подогнанный под размеры спальни и не оставляющий шансов зафиксировать перемещения социопата, живущего в своем, им же самим выдуманном мире, где и ей почему-то нашлось место. И страдающего в добавок маниакальной шизофренией.

В том, что он как раз из этой серии "комиксов", Доменик уже не сомневалась – холодный расчет, не разбавленный эмоциями теплых тонов, бесстрастное равнодушие к боли и страданиям (включая душевные) ближнего, педантичное исполнение затеянного без учета последствий.

Добравшись до столь печальных выводов, она зафиксировала и полученный в результате обдумывания имеющейся картины букет сопутствующих обстоятельствам синдромов – тело сотрясала противная дрожь, сопроводившаяся липким холодным потом.

От безысходности никак не выходило мобилизоваться и прислушаться к голосу разума – этот негодяй не посмеет что-либо сотворить с ней без того, чтобы не поглумиться напоследок. Так уж у них, у социопатов, заведено.

Он сделает это хотя бы потому, чтобы поразвлечься, наблюдая за ее реакцией. Мучить, так уж по полной программе. И вот тогда Доменик обязана будет вставить ее последнее красноречивое слово для, хотя бы, оттягивания неминуемого приговора.

Но пока…

– Я изучал вас эти два дня. Вчера и сегодня. Не мог поверить, что вы на самом деле есть.

Он шуршал чем-то почти рядом.

Воображение Доменик, подогретое беспросветной чернотой, предавшим ее телом и уже предсказуемым поведением злоумышленника, вмиг услужливо нарисовало возможные варианты развития их взаимоотношений, где именно ей, независимо от вариантов, отводилась "почетная" миссия завершить их милое общение.

"Моя маленькая Лудовика, как же ты перенесешь это?", – мысль о дочери вновь влила силы, и она, напрягшись… застонала от боли. Веревки раскаленными проволочками врезались в тело.

– Тихо, тихо. Не спешите. Еще не время.

Он, наконец, нашел то, что искал – свет ночной лампы уютно позолотил спальню.

Присев на корточки и попав таким образом в поле ее измученного зрения, насмешливо подмигнул ей.

Если бы перед ней ожила мумия фараона Тутмоса Второго (о Первом у нее было мало сведений), Доменик, без сомнения, испытала бы непередаваемые ощущения, как любой нормальный человек, но в гораздо меньшей степени, опознав на расстоянии вытянутой руки от себя… все те же дымчато-голубые глаза, безразличные к ее перепуганному дыханию.

Так вот оно что!

Он следил за ней все это время. Все это время. С когда? Ах, да, сегодня и вчера. Так все началось в Риме. Где в Риме? Где он мог увязаться за ней? Если с утра и до четырех часов она не покидала отель, скучая на внеплановой конференции, обещавшей много, но не давшей, по сути, ничего.

А, потом…, она вышла, наконец, но только для того, чтобы заскочить в присланное за ней такси, примчавшее ее в телецентр для участия в уже плановой, но не менее скучной телепередаче.

Так, где?

– Не тужьтесь, – "вечный студент" усмехнулся, будто догадался, чем занята ее голова, – для меня вы такая же неожиданность, как и я для вас. Ну, что? Поговорим? Моргните мне, если согласны. Если нет, то…

Доменик поспешно зажмурилась, тут же открыв глаза и вновь встретив его издевательский взгляд.

– О'кей…

Он встал и рывком стянул с себя свитер, обнажив… тощее, до отвращения обожженное, тело.

Глава 8

– Как вы думаете, что это?

Если бы у Доменик и была возможность ответить, вряд ли бы она воспользовалась этой возможностью – представленная на обозрение "накожная живопись" вызывала тошноту беспощадной откровенностью.

Несомненно, это ожог. Вперемешку первой и второй степени. Местами кожа всего лишь покраснела и отекла, но кое-где пузырилась пылающе багровыми волдырями, частью уже лопнувшими и слезящимися сочащейся жидкостью.

Доменик отвернулась. Он еще и мазохист плюс ко всему. Надежда на иной разворот событий, нежели уготованный, таяла с каждой секундой. Если он так издевается над собой, что о ней говорить. Вот почему первым в его списке из упомянутых им способов ее "ликвидации" стояло сожжение. Профессионал, видимо.

– Да нет, уважаемая сеньора, глазки на меня, пожалуйста. Ну?

В его голосе впервые прозвучала живая интонация, правда, не предвещающая изменений к лучшему, а, напротив, обещающая все муки ада.

Нашедшие, наконец, выход слезы поползли по щеке: "Что за бред? Что он хочет от меня, в конце концов?”.

Она ни в коем случае не хотела разжалобить убийцу, понимая, что этот прием в данном случае не пройдет.

Скорее, еще более взбодрит его, а, может, и ускорит события.

Но слезы, не слушаясь, уже резвее съезжали на подушку, зля ее.

– Вы плачете? Что вас так огорчило?

Он, определенно, насмехался над ней.

И Доменик, вдруг, успокоилась, разозлившись уже на него: "Подонок! Я еще должна его и пожалеть. Мразь!".

– Вот это, – он ткнул в расплывшееся розоватое пятно на правой ключице, – появилось неделю назад, а это, – палец переместился к пупку, где алел, скукоженный по краям, прорвавшийся волдырь, – два дня назад. Разницу видите?

" Сходи к врачу, идиот. Я не специалист по травмам подобного рода", – Доменик с нескрываемой ненавистью перевела взгляд с изуродованного тела на глаза погорельца, ответившие ей тем же.

– И это еще не все.

Его голос обогатился еще одной интонацией, не знающей снисхождения.

Он, не отпуская ее глаза, в кучку собравшие все возможные проклятья в его адрес, не спеша расстегнул джинсы.

"Ну-ну, верхом не ограничимся. У нас есть еще нечто из нижних запасов – на закуску".

Это "нечто" во всей красе предстало перед ней ровно через секунду – те же ожоги, усыпавшие худые мускулистые ноги.

– Нравится? Здесь, – маньяк коснулся паха, – пока чисто. Иначе мы не беседовали бы сейчас с вами так мирно.

"Господи, да я-то тут при чем?", – Доменик разобрала ярость. В чем он ее обвиняет? И что там творится в его помутневшей голове?

Вот, кстати, то, над чем она должна сейчас подумать. От переживаний толку никакого. Только сбивают. Надо понять источник проблемы и рулить оттуда.

Он будто читал ее мысли:

– Вы виновница того, что со мной происходит.

Глава 9

Все ясно.

То, что она и предполагала – параноидная психопатия.

Диагноз – хуже не бывает. Маньяк не только не допустит ее вмешательства в разработанный план действий, но не позволит и себе изменить его.

Он никогда ничего не делает по прихоти, импульсивно, просто так. Все проговоренное им имеет намерение и цель. Всегда. Чего бы это не касалось.

Мотив – самоутверждение. Или защита. Но в любом случае, этот сукин сын тщательно продумывает свое поведение. До мельчайших подробностей.

Но, что самое неприятное и… опасное, это отсутствие у параноиков пассивных или мягких аффектов. Им не знакомы сентиментальные чувства. Напротив, их "конек" – высокий уровень агрессивности, взращенный склонностью к физическому садизму. И это "понятно". Он, несчастный, живет с осознанием постоянной угрозы от кого бы то ни было. А, поэтому, вынужден защищаться. Тоже от кого бы то ни было и от всех подряд. Активно защищаться.

В данном случае, от нее, Доменик, неизвестно когда и почему внесенной им в черный список "угроз" его безопасности.

Какой напрашивается вывод?

Заняться с ним психотерапией? Выяснить, что стоит за его гневом, и поработать над его скрытыми желаниями?

Доменик покачала головой, отметая идею – какая тут психотерапия, когда у нее, может быть, остались считанные минуты жизни?

– Да-да, именно вы, – он решил, что это ее ответ на его обвинения, – я не сплю уже больше двух недель. Нет. Буду точнее. Сплю, но урывками. По двадцать минут. Чтобы не сгореть.

Самобытный подход к самосожжению – постепенно, с перерывами на обед.

Правда, в общую картину поставленного ею диагноза, подобный способ самоутверждения – причинение ущерба себе – как-то не вписывался. Наоборот, параноики очень заботятся о своей безопасности. Все усилия направлены как раз на то, чтобы не быть ни больным, ни покалеченным. А, поэтому…

Доменик взглянула на него уже с некоторым налетом заинтересованности, так сказать, с научной точки зрения – "новое слово" в сфере параноидного личностного расстройства?

Жаль, нет времени позаниматься подобным экземпляром.

– Как только я засыпаю, этот проклятый костер тут как тут. И с каждым разом он подбирается все ближе. Ближе ко мне. И уже подпаливает меня. Как видите.

Он медленно натягивал на себя одежду, морщась каждый раз, когда ткань касалась ран.

"Понятно. Психосоматический синдром, вызванный болезнью – фобия, будто его кто-то хочет сжечь", – Доменик в который раз пожалела о невозможности более подробно ознакомиться с занимательным, но не в том месте и не в тех условиях объявившимся объектом, без сомнения, увлекательного исследования.

– Я боюсь заснуть, потому что каждый следующий сон это еще один шаг костра мне навстречу… или меня к нему. В конце концов, он убьет меня. По моим подсчетам, осталось три таких сна. А это два-три дня. Больше я не выдержу.

Он вновь опустился в кресло напротив, порылся внизу в чем-то и небрежно швырнул ей что-то чуть ли не в лицо.

Она вздрогнула. По ее одеревенелому телу в неуместной, согласно ситуации, ярко-желтой с зелеными атласными бантиками, пижаме рассыпались упаковки с таблетками – психотропные стимуляторы всех видов, назначенные ему, видимо, им самим же. Включая новомодный модафинил, активирующий психическую деятельность мозга.

– Но и это уже почти не помогает. Зверски хочу спать. Так что, моя жизнь в ваших руках, – он устало усмехнулся, – как и ваша… в моих.

Глава 10

От его последнего заявления потеплело на душе – у нее есть шанс. Он уже не требует, а просит о помощи. О помощи почему-то именно у нее.

Доменик слегка расслабилась. В душе, опять же, поскольку у тела это не получилось по известной причине:

"Парадокс. Я останусь жива благодаря тому, что приговорена умереть".

Видимо, луч надежды высветился и в глазах Доменик, поскольку от "благожелателя" немедленно последовало разъяснение, притушившее зародившийся оптимизм:

– Я дарю вам эти три дня. Моей и вашей жизни. Как вы собираетесь выкручиваться из этой истории и что будете делать, мне наплевать. Важен итог. И если вы не справитесь, – он бессильно, уже не кривляясь, развел руками, – уж, не обессудьте. Вы сгорите вместе со мной. Это просто как данность. И ничто вам не поможет. Я изолировал дом. И вас вместе с ним, как вы понимаете. Запер все выходы. Отключил телефоны. Вас нет. Ни для кого. Кроме меня.

Сегодня ночь с пятницы на субботу. Доменик взглянула на часы на стене напротив кровати – три часа. В ее распоряжении суббота, воскресенье, пон…, нет, в понедельник возвращается Лудовика. Всего… два дня. Она не успеет. Да и при наличии трех дней не реально вывести его из кризиса. Не говоря уж о полноценном лечении, которое ему необходимо – это приблизительно пять-шесть месяцев. И то, без обещания положительного результата. Слишком уж запущено заболевание. А, если выяснится, что это еще и наследственный подарок, шансов помочь ему почти нет.

Доменик загнанно вздохнула: "Глупо! Как глупо! Глупее не придумать! Все летит к черту. И почему? Только потому, что этот придурок что-то там видит во сне".

– Итак? Ваше "да"? Или…

Он, подавшись вперед, ждал ответ.

"Он не понимает, что мое "да" абсолютно ничего ему

не даст. Хотя… ему не даст. Но мне… Кто знает, что может произойти за эти два дня? А вдруг случится землетрясение…, или… всемирный потоп…, или… внезапное похолодание…".

Она тщетно старалась найти еще хоть что-нибудь, более будничное, нежели вселенский катаклизм, способное посодействовать ее освобождению. Но… все было против нее. Включая выходные дни, когда о ней никто и не вспомнит – ни в одной из сфер ее деятельности.

Он напомнил о себе:

– Я жду. И готов прождать еще три дня, – он пожал плечами, вдруг горько опустив уголки губ, от чего выражение его лица неожиданно преобразилось.

Перед ней сидел, действительно, потерянный несчастный человек, бесконечно уставший и беспросветно заблудившийся в лабиринте своей болезни.

Нечто, похожее на сочувствие, колыхнулось в сердце, до сей минуты переживающее ее собственные страхи.

Ну, попробовать имеет смысл. Хотя бы для того, чтобы дать ему понять, насколько серьезно его заболевание, и тремя днями здесь не обойтись.

Версия о сожжении его неким мифическим костром сразу была отметена – обычная фобия, нашедшая самовыражение в соматическом синдроме.

Вероятно, в его далеком и глубоком детстве случился пожар, что и повлияло на отклонение от нормы, все более и активно прогрессирующее. Странно только, почему все-таки он обратился именно к ней…

И тут вдруг в памяти всплыла телеведущая с ее глупой настырностью хоть в чем-то, но подловить ускользающую от прямых ответов Доменик: "Вам не страшно?".

Он узнал о ней из этой программы. Точно. Ну, что же, один-ноль в пользу прозорливой "Мисс", добившейся, пусть несколько и иначе, все-таки своего.

Она моргнула в знак согласия.

Глава 11

– Сейчас потерпите, будет больно, – он рывком отодрал липучку ото рта.

Доменик охнула – будто приложились каленым железом.

– У меня есть одно условие.

"Всего лишь одно? А мне показалось…", – иссушенная стрессом и жаждой, она облизнула онемевшие губы с благоприобретенным привкусом прогорклой синтетики.

– Вы не выходите из этой спальни. Ни под каким предлогом. Все, что вам понадобится, я принесу. Я имею в виду еду, воду, кофе, и не знаю, что вы там еще захотите. Остальное, что нужно для жизни – туалет, душ, одежда – здесь есть.

Распутывая веревки и стараясь по возможности не касаться Доменик, он вежливо попросил ее приподняться в нужных местах: " А как же ты меня обматывал этой дрянью? Не особенно ведь нуждался в разрешении".

Она молча подчинялась, разминая отекшие пальцы рук. Тело, не веря, пока не реагировало на свободу.

Сматывая веревку во внушительный клубок, он поглядывал на нее сверху вниз и, предупреждая ее порыв пнуть ногой ему в пах и удрать, лениво проговорил:

– Маленькое уточнение. О бегстве даже и не помышляйте. Церемониться с вами не буду. Вы уже догадались, почему. Правда? Позвольте я соберу свои средства первой помощи.

Наклонившись, он горкой сгреб упаковки с лекарством и, задержавшись в положении над ней, придвинулся ближе к ее лицу. Так, что Доменик до мельчайших подробностей изучила и следы изможденной худобы теперь уже ее, навязанного случаем, клиента, и накопившейся усталости в воспаленных с лопнувшими покрасневшими сосудиками глазах, и ранние скорбные морщины у губ:

– Разрешите представиться, Валерио.

Он резко выпрямился, и, уже не глядя на нее, швырнул в сумку "боеприпасы". Не оборачиваясь, глухо произнес:

– Переодевайтесь. И… начнем.

– Мне можно зайти в душевую?

Доменик, временно отодвинув мысли о побеге, а, соответственно, и о нанесении увечий ее тюремщику, как необходимой мере на трудном пути к свободе, спустила ноги на пол.

– Можно. Но без фокусов.

Раскрыв дверцы шкафа, взглядом поискала, во что бы

такое обрядиться, чтобы не слишком раздражать цветовой гаммой и без того натянутые нервы м-м-м… Валерио, и остановилась на темных, свободного покроя, брюках и бежевой блузке.

– Дверь в душевую желательно не закрывать. Тайну исповеди гарантирую.

Доменик, едва сдерживаясь, чтобы ему, не дай Бог, не нагрубить, уперлась взглядом в его спину и преувеличенно почтительно потребовала:

– Сварите мне пока обещанный кофе. Буду очень признательна. И две ложки сахара. Спасибо.

Она удивлялась самой себе – железное самообладание, ну, разве что сравнимое со стойкостью суперагентов.

Дождавшись, пока он выйдет, Доменик, игнорируя предостережения, подбежала к окнам, но, отдернув шторы, разочарованно пискнула. Все предусмотрел, засранец – стекла надежно защищали металлические жалюзи, привинченные накрепко к деревянной раме. Когда он успел так подготовиться? И как она ничего не услышала? Ответ прозвучал за спиной:

– Ваш кофе. На этот раз без снотворного.

Ах, вот оно что! Пока она бегала по кухне, борясь со "сквозняком", он уже был здесь, поработав над ее чашкой кофе на столике. А, потом, когда заснула…

Доменик, кипя от злости, обернулась:

– Но почему я?

– А вот это вы узнаете, когда разберетесь с моим сном. Заодно станет ясно, способны ли вы вообще что-либо изменить. И, если нет, у меня останется только один выход – избавиться от вас. Возможно, не уверен, но это будет тот самый единственный для меня путь выжить.

Она уточнила:

– Выжить, убив меня?

– Вы правильно меня поняли.

– Но это же абсурд.

– Оставим разборки. Вы сами все поймете… или не поймете.

Глава 12

Доменик загнали в тупик.

Как объяснить этому… Валерио, что все не так просто. У нее нет под рукой ничего для работы – ни электроэнцефалографа для фиксирования деятельности мозга, ни аппарата для измерения давления, ни датчиков, ни осциллографа, то есть, всего того, что позволит сканировать его сновидения и проанализировать их продолжительность, информативность, доминанту, значимость, класс, наконец, и много еще что.

Для себя она уже определилась с теми процессами, которые пережил и переживает этот несчастный. Сон – это просто навязчивая идея, рожденная больным мозгом. На самом деле, все гораздо сложнее – пожар, свидетелем или жертвой которого он стал когда-то, внушил страх повтора страшного события, в свою очередь развившегося в паранойю и вызвавшего вполне реальные следы ожога. "Взлелеянный" им инстинкт самосохранения дал обратный результат. Ну, и пик болезни – он ежесекундно занят поисками того, кто посмеет посягнуть на его жизнь.

И нашел. Ее. Доменик. Вопрос на засыпку, так и не получивший пока ответ – почему именно ее?

– У меня есть к вам ряд вопросов, – Доменик, принявшая душ, переодевшаяся и несколько успокоившаяся (все-таки, и два дня это немало, чтобы что-то придумать для выхода из этой идиотской ситуации), присела в кресло у столика.

Валерио, в двух шагах от нее, опустился на ковер.

– Только без этих ваших психологических штучек. Не терплю словоблудие.

– Тем не менее.

Она помолчала, мысленно формулируя вопрос так, чтобы, Боже сохрани, не задеть его израненную подозрениями психику:

– Какие ассоциации у вас связаны с огнем? Я спрашиваю не о болевых ощущениях.

– С огнем из моего сна?

Да что ж его клинит на этом сне!

– Нет. Просто с огнем. Первое, что приходит на ум, – и, чтобы не злить его, добавила, – о сне поговорим чуть позже.

– Вы хотите убедить меня, что я псих? – он взял быка за рога, – бесполезная трата времени. Еще вопрос?

– М-м-м…, расскажите, хотя бы вкратце, о вашей семье, о наиболее запомнившихся в детстве событи…

Он нетерпеливо прервал ее:

– Старик Фрейд нам тоже не поможет. Ну, и последний из ваших терапевтических запасов? Я вижу, вы не туда гребете. У меня нет времени на ерунду.

Доменик пригубила кофе: "Выскальзывает как уж. Правда, и не жалит. Пока".

– Вы разговаривали с кем-то о вашей проблеме?

– Нет. Повторяю, с этой, как вы говорите проблемой, можете справиться только вы. Вы ее заварили, вы ее и расхлебывайте. Все? Ну, а теперь о деле.

Валерио размешал гущу из пяти ложечек крепчайшего кофе и залпом выпил.

"Может, сердце подсадит? – с надеждой подумала Доменик, – и вопрос решится сам собой".

– Я расскажу вам, что мне снится.

Глава 13

Вокруг голоса. Их много. Десятки, сотни. Они тревожат, раздражают, беспокойным гулом рассказывая о неумолимо надвигающимся нечто.

Страшно болит голова.

Мысли, чувства забились куда-то далеко. Осталась только эта ковыряющаяся в голове боль.

Перед ним помост с педантично выверенными – что сначала, и что потом – охапками подсушенных веток, досок. Всего того, что обещает некое феерическое зрелище.

Взглядом он прирос к обессилено поникшей фигурке в центре помоста.

Она привязана к столбу. Густые пряди распущенных, давно немытых волос занавесили лицо. Плечи запятнаны ссадинами и синяками.

Он не может ее вспомнить. Гул голосов режет слух.

Помост окружают люди в черном с зажженными факелами.

Где-то сбоку медленно поднимается чья-то рука, и, словно перебитая, резко опускается вниз, служа сигналом к началу чего-то.

И тут же факелы вонзаются в хворост, мгновенно благодарно брызнувшего искрящимися огненными росинками.

Он силится вспомнить ее лицо. Но боль, вгрызаясь, тут же заявляет о своих правах.

Она жмется к столбу. А ручейки пламени, играючи, но все более разогреваясь, бегут к ее ногам.

Вскинув голову, она находит его глаза.

Дурман в голове вдруг рассеивается, и пращой выпущенная память взрывается криком:

"Корделия!!!".

Его зов слышит только он. И… она.

Пробуждение раздавило мозг:

"Нет! Господи милосердный! Нет!".

Миг, молнией соединив их, раскалывается под натиском разъяренного огня, с ненасытным урчанием пожирающего ее тело.

Боль возвращается, подкатив и к сердцу. И изорвав его…

– … и эта боль – она здесь, здесь, здесь…

Валерио остервенело бил себя по груди и, зарывшись в ладони, вдруг – Доменик даже растерялась – глухо зарыдал, хрипло всхлипывая.

Она вскочила, схватила чашку и уже бросилась было в душевую за водой, как он, поймав ее за ногу, втолкнул обратно в кресло:

– Куда? Я вас ни о чем не просил.

Доменик подчинилась: "Ну, не просил, так не просил.

Утешайся сам".

Валерио, задрав полу свитера, рывком протер лицо и, досадливо морщась, дотянулся до все той же сумки:

– Вот. Посмотрите, – он протянул ей измятые, видно, наспех исчирканные листы, – я попробовал все это нарисовать. Запечатлеть, так сказать, для потомства. Не моего, к сожалению. На свое я уже не успеваю.

Доменик перебирала неопрятные зарисовки буйствующего огня, переданного "художником" весьма умело.

За ним едва виднелась скрюченная фигурка девушки.

И лишь на последнем из набросков он изобразил, вернее, постарался изобразить ее лицо. Схематично, несколькими штрихами, отдав предпочтение глазам.

Доменик, сощурившись, пригляделась. Определенно, знакомые глаза.

Лодочкой уплывающие к вискам.