Текст книги "Симона Байлз. Смелость взлететь. Тело в движении, жизнь в равновесии"

Глава пятая
Улица Тенистая бухта

«Мы делаем друг друга сильнее. И это не изменится никогда».

Из фильма «Чита Герлз»

«Скажи вслух: Я темнокожий и этим горжусь!»

Каждое утро по пути в школу Адам ставил нам в машине эту песню Джеймса Брауна. Он выкручивал звук на полную и начинал качать головой и стучать по рулю подпевая.

– Давайте, Симона, Адрия, пойте! – говорил он, и мы вдвоем, подпрыгивая на сиденье, отбивали ритм ладонями на спинке его кресла и выкрикивали слова, а Адам подбадривал нас:

– Громче! Громче!

Наши утренние музыкальные сеансы с братом были как небольшие танцевальные вечеринки перед уроками. Когда машина въезжала на парковку, мы с сестрой сидели счастливые, а ритм все еще отдавался у нас в головах.

Тогда мы не знали, что Адам специально ставит эту песню, чтобы внушать нам гордость, поскольку большинство детей, с которыми мы ходили в школу и на гимнастику, выглядели по-другому. Адам хотел, чтобы мы ощущали уверенность в себе вне зависимости от того, где находимся. Но в свои семь и пять мы с Адрией об этом не задумывались. Нам просто нравилось, как от песни колотилось сердце, и день начинался с нужного настроя. Однако Адам, похоже, добился своей цели, потому что мы с Адрией всегда чувствовали себя вполне комфортно, пока росли в Спринге и путешествовали по нашему родному штату – Техасу.

К тому времени я занималась гимнастикой уже около года. Семья наша жила тогда на улице под названием Тенистая бухта, в доме, стоявшем в конце тупика.

– Играйте там, где я могу вас видеть! – окликала нас мама в окно.

Мы с Адрией закатывали глаза, но всегда следили за тем, чтобы не выходить за пределы асфальтированного круга. Мама с папой были довольно строги по сравнению с другими родителями. Они не разрешали нам с Адрией ходить на вечеринки с ночевками и просто в гости поиграть у кого-то, кроме наших двоюродных братьев. Походы в торговый центр с друзьями – даже когда мы стали старше – находились под абсолютным запретом. Родители считали, что дети, бесцельно слоняющиеся по торговому центру, просто напрашиваются на неприятности.

Положительной стороной этого было, что мы с Адрией стали предельно близки – как только могут быть сестры. Мы прекрасно научились развлекать друг друга. Мы прыгали со скакалкой, играли в мяч и в классики в нашем тупичке, гоняли по нему на велосипедах, издавая рычание, словно ездим на мотоциклах. У Адрии был маленький «Барби-Джип» на аккумуляторе, а у меня – «Хаммер», и мы катались на этих машинках по кольцу тупика. Мы сажали рядом своих кукол и изображали мамаш, возвращающихся домой с работы. Объезжали по очереди соседские почтовые ящики, как будто развозим почту. Иногда одна из нас изображала полицейских, которые гонятся за второй. Мы заставляли «Джип» или «Хаммер» свернуть к обочине, доставали воображаемый бланк из сумочки Hello Kitty и выписывали штраф.

В дождливые дни мы часами играли дома в настольные игры или смотрели по телевизору «Суперкрошек». Когда солнце припекало, придумывали себе развлечения вроде «попробуй не рассмеяться», сидя под крышей на просторной террасе. Одна из нас набирала полный рот воды, а вторая включала кухонный таймер и пыталась рассмешить первую за тридцать секунд. Целью игры было заставить другую рассмеяться так сильно, чтобы вода полилась изо рта, как в кино, когда кого-то застают врасплох. Это нам никогда не надоедало. Пару лет назад мы даже сняли видео для YouTube, где показывали свою игру. Как обычно, я хихикала, но держала воду во рту. Когда наступила моя очередь, я заставила Адрию рассмеяться и пролить воду за каких-то десять секунд!

Единственным исключением из «правила тупика» были походы к нашей подруге Бекке, которая жила в паре домов от нас. Бекка была ровесницей Адрии и одной из двух наших лучших подружек с той же улицы. Второй была Марисса из соседнего дома, которая родилась всего на два дня раньше меня. В выходные и каникулы мы вчетвером были неразлучны: носились по дворам друг у друга и налету придумывали себе игры.

Больше всего нам нравилось изображать Чита Герлз. Это героини музыкального сериала про четырех девушек, которые учатся в школе искусств в Нью-Йорке. Сериал только-только прошел по телевидению. Летом мы чуть ли не каждый день пересматривали его на DVD, и, когда начиналась песня «Чита Систерс», подскакивали с пола и пели вместе с героинями во весь голос. У каждой из нас был свой любимый персонаж.

Я была Галлерией. Неудивительно – с учетом того, что обе мы темнокожие, да еще и фамилия актрисы, игравшей Галлерию, была Рэйвен-Симоне. Марисса выбрала себе Шанель, потому что у них обеих были темные вьющиеся волосы, а Бекка стала Дориндой, пепельной блондинкой. Четвертая девушка Акванетт – или Аква – была темнокожая, как Галлерия; эту роль Адрия взяла себе. В фильме девушки наряжались в стильные костюмы с животным принтом, потому что мечтали стать суперзвездами. Думаю, моя любовь к Галлерии стала причиной, по которой мне до сих пор нравится рисунок зебры. Вчетвером мы всерьез увлекались «Чита Герлз». Каждый день в течение всего лета мы разыгрывали свои роли и продолжали, когда начался учебный год – по крайней мере, до происшествия с домиком.

* * *

Мы с Адрией бежали к дому Бекки, хлопая подошвами шлепанцев по влажной траве соседского газона. Был конец сентября, и ураган Рита совсем недавно прошелся по территории Южного Техаса. Как большинство семей, родители Бекки заколотили окна и стеклянные двери фанерой, чтобы защитить их от бури. Теперь, когда опасность миновала, отец Бекки снял листы фанеры с дома и сложил в стопку возле гаража. Мы с Адрией застали Бекку и Мариссу за работой: они отбирали самые большие листы и выкладывали их на траву.

– Мы будем строить крепость! – закричала Марисса, едва завидев нас.

– Это будет наш домик! – сказала я.

Все мы кинулись по домам за инструментами: гвоздями и молотками. В последнюю минуту я схватила еще банку зеленой краски и кисточку, решив написать над дверью «Дом Чита Герлз».

Каждый вечер в следующие три дня мы вчетвером собирались у Бекки на заднем дворе и сколачивали куски фанеры между собой. Мы принимались за работу, едва вернувшись из школы и даже не успев перекусить. Наконец у нас получился домик, в котором мы кое-как могли поместиться. Мы даже сколотили скамейку, чтобы внутри можно было сидеть, и решили нарисовать на стенах пятна, как на шкурах животных. Должна признать, домик выглядел так себе – с большими щелями в стенах и кривой на один бок, – но по крайней мере он не разваливался. Мы так впечатлились своей постройкой, что немедленно забрались внутрь и расселись там.

Вот только мы не знали, что вместе с нами в домик залез паук, удобно устроившийся на потолке. Сидя по-турецки, мы начали распевать песню «Чита Систерс», дергая плечами и хлопая по коленям. Наверное, мы потревожили паука, потому что он упал и приземлился точно Мариссе на голову.

– А-а-а-а! – завизжала она, подскочила со скамьи и начала вытряхивать паука из волос, топая по земле и размахивая руками в разные стороны. Она выбралась из домика, продолжая визжать и крутиться. Не понимая, что происходит, мы последовали за ней. Когда Марисса сказала про паука, нас охватил бешеный хохот. Ее реакция была такой несоразмерной, что мы просто не смогли удержаться. Мы катались по влажной траве, хватаясь за бока и смеясь над ее вспышкой. Думаю, из-за смеха мы не заметили, что Мариссе ситуация отнюдь не кажется забавной.

– Тупой паук, – бормотала Марисса, хмуро глядя на нас.

Когда, наконец, сообразили, что она по-настоящему расстроена, мы попытались собраться, но нам это не очень удавалось. Знаете, как бывает, когда начинаешь смеяться, слезы текут у тебя из глаз, и никак не получается прекратить? Вот так было и с нами. Пытаясь не хихикать, Бекка предложила пойти поиграть у Мариссы дома, и мы с ней направились к дороге. У ворот мы обернулись, чтобы посмотреть, где Марисса и Адрия. Те все еще стояли возле гаража. И тут внезапно Марисса толкнула мою сестру! Адрия сразу заплакала. Сама не понимая, что делаю, я кинулась назад, наскочила на Мариссу и повалила ее на траву.

– Никогда не смей толкать мою сестру! – заорала я, прижимая Мариссу руками к земле и наклонившись к ней так, что наши лица отделяли каких-то пару сантиметров. Даже не знаю, что тогда на меня нашло. Единственное, что я осознавала – Адрия плачет. У меня было такое чувство, что она снова двухлетняя, а я ее защищаю, как когда-то Тевин защищал меня. Я всегда была ее защитницей и в тот день ощутила это с новой силой. Думаю, я останусь такой навсегда.

На следующий день в школе Марисса извинилась перед нами; я извинилась перед ней тоже. Мы четверо снова стали подругами, хотя мне запомнилось, что мы больше не проводили время в своем домике. Тот противный паук разрушил наши фантазии про Чита Герлз. Но не разрушил нашей дружбы. Марисса и Бекка входят в число моих лучших подруг по сей день.

* * *

Как-то после обеда мама удивила нас с Адрией, сказав, что мы можем теперь ездить на велосипедах до самого знака остановки в конце улицы. Мы были в восторге. Весь вечер мы катались по улице туда-сюда, а когда нам надоело, стали просто бегать до знака и обратно, наслаждаясь новообретенной свободой. Наконец вдоль дороги зажглись фонари. Одно из железных правил мамы Байлз гласило, что где бы мы не были и что бы не делали, как только зажигаются фонари, мы должны вернуться домой.

В нескольких домах от нашего возле двора соседских мальчишек, которых звали Трент и Грант, под фонарем промелькнуло что-то синее. Мы подошли посмотреть и обнаружили три голубых птичьих яйца – два целых и одно разбитое. Из разбитого вытекала какая-то жидкость, похожая на желток.

– О нет, – вскричала Адрия. – Бедный птенчик!

И тут мне пришла в голову мысль.

– Давай спасем их, чтобы птенцы вылупились, – сказала я, поднимая с земли одно из яиц.

– То есть заберем их домой? – растерянно посмотрела на меня сестра.

– Мы их защитим, – заявила я с уверенностью семилетки, уже придумавшей план. – Тут их просто раздавят, как первое яйцо.

Адрия все еще колебалась, но повторила за мной и подняла голубое яичко, осторожно прижав его к груди. Вернувшись домой, мы крикнули «привет» маме с папой и по ступенькам побежали к себе в спальню, пока те не спросили, что это у нас в руках. Мы нашли розовый восьмиугольный контейнер, входивший в набор с игрушками Pet shop, и положили туда два голубых яйца. Адрия налила в контейнер теплой воды и закрыла крышку. Мы поставили его под раковину в надежде, что в теплой воде птенчикам будет комфортно.

На следующее утро мы проверили, как там яйца. С виду с ними все было в порядке. Поэтому мы сменили воду и отправились в школу. После обеда мы какое-то время играли с Мариссой и Беккой. Часа в четыре мама позвала Бекку домой, а мы, оставшиеся, втроем пошли к нам, чтобы проверить яйца. Когда Адрия вытащила контейнер из-под раковины, мы заметили желтоватую дымку, которая поднималась от одного из яиц и окрашивала воду.

Мы с Адрией зажали руками рты, горестно распахнув глаза.

– Что случилось? – недоуменно спросила Марисса.

– Мы убили птенчиков, – зарыдала Адрия.

– Что? – удивилась Марисса, расталкивая нас локтями, чтобы подобраться к розовому контейнеру. – Дайте посмотреть.

И тут она обернулась к нам и расхохоталась. Она смеялась так же сильно, как мы над ней, когда на Мариссу упал паук.

– Да это не яйца! – сказала она нам, немного отдышавшись. – Это шарики для пейнтбола. Трент и Грант постоянно перестреливаются ими.

Мы с сестрой, наверное, должны были почувствовать себя немного глупо, но вместо этого испустили вздох облегчения.

* * *

Наши родители так и не узнали про те голубые яйца, как не узнали про черепашку, которую мы однажды обнаружили на дороге, где ее переехала машина. Я обожала черепах. Может, дело было в том, что мама иногда называла меня своей «маленькой черепашкой». Я даже начала собирать их фигурки и всегда выискивала новые, когда мы ездили куда-нибудь. Адрия тоже любила черепах, но я удивилась, когда она вдруг бросилась бежать по пустой улице и подобрала раздавленный трупик.

– Адрия, она мертвая! – прошептала я ей с тротуара.

– Нет, – ответила сестра, – ее можно оживить.

Даже не знаю, почему мы решили, что вода лечит любые болезни, – может, потому что в церкви, когда тебя крестят или приводят к первому причастию, тебе на голову льют святую воду и ты исцеляешься. Это единственное объяснение, которое приходит мне в голову, когда я вспоминаю, как мы с Адрией положили раздавленную черепаху в тот же самый розовый контейнер, в котором спасали «птичьи яйца», и залили ее водой. Опять мы оставили контейнер в ванной и каждый день заглядывали в него. Адрия (в защиту которой следует сказать, что ей тогда было всего пять лет) настаивала на том, что черепаха скоро оживет. Но вместо этого в нашей ванной началась страшная вонь. Запах был такой отвратительный, что, когда он стал проникать к нам в комнату, у нас с сестрой не осталось другого выбора, кроме как выкинуть бедную черепашку.

Хотя мама и папа Байлз были строгими родителями, они давали нам достаточно личного пространства – вот почему у нас и появилась вонючая раздавленная черепаха под раковиной. Большинство наших подвигов они считали просто детскими шалостями, но однажды мы все-таки попали в крупные неприятности.

Мы с Адрией играли на заднем дворе: скакали на батуте, который по-прежнему оставался моим любимым развлечением. Паря в воздухе, я заметила большой булыжник на розовой клумбе возле забора. Он был крупнее гальки, среди которой лежал, и выглядел так, будто кто-то забросил его туда случайно.

Я перестала прыгать и подошла поближе. Камень точно не отсюда, – решила я. И не задумываясь перекинула его через высокий забор из штакетника на соседский участок.

Плюх!

Я замерла на месте.

– Что это было? – спросила Адрия. – Там что, бассейн?

Прежде чем я ответила, Адрия уже спрыгнула с батута, схватила с земли камень и швырнула его за забор.

Еще один всплеск. Мы обе захихикали.

Я до сих пор не могу объяснить, почему кидание камней через ограду и ожидание всплесков казалось нам таким смешным занятием. Но так оно и было. Со временем мы начали взбираться на забор, чтобы лучше целиться и каждый раз попадать камнем в воду. На заднем дворе и возле бассейна у соседей вечно не было ни души, поэтому мы с Адрией считали свою игру безобидной.

Позднее мы узнали, что наши камни попадали в фильтр бассейна и ломали его, но поскольку никто не видел, как мы их туда швыряем, сосед решил, что камни в бассейн носит его пес. А потом в один прекрасный день он нас увидел. Мы забрались на забор и уже замахивались камнями, а он, оказалось, лежал возле бассейна на шезлонге и загорал. Видимо, он услышал, как мы карабкаемся, потому что, когда наши головы показались над забором, мужчина смотрел прямо на нас!

– Так это вы кидаете камни мне в бассейн! – весь красный закричал он.

Мы с Адрией соскочили с забора, побросали камни на клумбу с розами и кинулись в дом со всех ног. Но успели услышать, как сосед кричит нам вслед:

– Я сейчас все расскажу вашим родителям!

С колотящимся сердцем мы с сестрой вытащили из шкафа домик Барби и сделали вид, что никуда не выходили и играли у себя.

– Да нет, он не придет, – пытались мы как-то успокоить друг друга. – Не придет, не придет…

И тут раздался звонок в дверь. Мы подскочили на ноги и стали кричать через лестничное ограждение:

– Не открывайте! Просто кто-то ошибся!

Уж не знаю, почему нам казалось, что это поможет.

Мама распахнула дверь, и там, конечно, стоял сосед.

– Ваши дети швырялись камнями в мой бассейн, – заявил он.

Мама поглядела на нас – мы с Адрией перевешивались через перила – и спросила:

– Это правда?

Должна сознаться, что мы солгали: замотали головами и стали все отрицать. Мужчина изумленно уставился на нас:

– Я же вас видел!

– И вы спрашивали разрешения поиграть на улице, – сказала мама, глядя на нас сурово.

После того, как сосед ушел, мы получили самую серьезную взбучку в жизни – не только за то, что бросали камни в бассейн, но и за свою ложь. Странно – мама вроде бы и не сердилась на нас, а была просто разочарована, отчего мы чувствовали себя еще хуже. В том разговоре мама дала нам два важных урока. Во-первых, нужно иметь мужество признать свою ошибку. И во-вторых, надо уважать чужую собственность. Мы с Адрией вынесли еще и третий: настоящая Чита Герл никогда не врет.

Глава шестая
Новена

«Любовь начинается с заботы о самых близких – тех, с кем живешь под одной крышей».

Мать Тереза, католический миссионер

– Ну, дети, что вы скажете, если бабушка переедет к нам?

Была Великая пятница 2004, и этим внезапным вопросом мама сообщала, что бабушка Эвериста Каэтано собирается покинуть Белиз и переехать к нам.

– А когда она приедет? – спросила я, потому что обожала бабушку. Мама пока не знала точной даты. Она объяснила, что бабушка Кей (как называли ее внуки) ухаживала за дедушкой Сайласом после инсульта, но сейчас у нее самой начались проблемы со здоровьем. Мама решила перевезти бабушку Кей в Техас, где она получит необходимую медицинскую помощь и несколько месяцев отдохнет, прежде чем вернуться домой. Но сначала маме надо было найти сиделку в Белизе, которая поживет с дедушкой Сайласом, пока бабушки не будет.

Мы сидели за кухонным столом, и мама рассказывала нам свой план. Рон с Адамом вернулись домой из колледжа, чтобы провести с семьей пасхальные каникулы. Мы только что пришли со службы из католической церкви Святого Игнатия Лойолы и собирались приступать к моему любимому семейному ритуалу – красить яйца для ежегодной пасхальной охоты. Перед нами стояла миска с двумя дюжинами сваренных вкрутую яиц, а рядом – мисочки поменьше с разноцветными пищевыми красителями. Когда яйца будут готовы, братья спрячут двенадцать штук для Адрии и двенадцать для меня, чтобы в воскресенье Пасхи мы их нашли. Мне не терпелось приступить.

Отвлекшись на яйца, я не особенно вслушивалась в то, что мама рассказывала о причинах переезда бабушки из Белиза. Мама упомянула, что у нее фиброз легких и здоровье ухудшается, но мне было семь лет, и слова фиброз легких казались мне очень взрослыми и сложными, так что я их не понимала. Вместо этого я думала о том, как здорово будет жить с бабушкой вместе. У меня остались прекрасные воспоминания о поездках к ней на каникулы в Белиз, походах на пляж с двоюродными братьями и сестрами, рыбалке с лодки, прыжках в воду с пирса и игре в Nintendo на диване у нее в гостиной. Иногда по вечерам мы с братьями и сестрой сидели у бабушки во дворе и ждали, пока приедет на велосипеде продавец мороженого. Бабушка Кей покупала нам мороженое в рожках – апельсиновое, манговое или ананасовое, самое вкусное на свете. Мама сидела на крылечке рядом с отцом и радостно улыбалась, наблюдая, как мы его едим. Мне было приятно видеть, как хорошо маме в Белизе. Казалось, ее акцент усиливался, когда она разговаривала с бабушкой Кей. Мама была ее старшим ребенком, и они всегда были очень близки.

– А сколько бабушка с нами проживет? – спросила я, погружая яйцо в краску бирюзового цвета.

– Точно не знаю, – ответила мама с отсутствующим лицом.

Я восприняла приезд бабушки как возможность побаловать ее, ведь она всегда баловала нас. Я представляла себе, как буду носить ей завтрак в кровать, прижиматься к ней на диване перед телевизором и радоваться ее присутствию на моих показательных выступлениях по гимнастике. Я мечтала продемонстрировать ей новые элементы, которые освоила, и познакомить ее с подругами по команде Jet Stars. Особенно приятно было, что каждый день бабушка будет меня встречать по возвращении из школы.

Но когда бабушка Кей приехала к нам тем летом, она выглядела совсем слабой и ходила с трудом. В основном она лежала в кровати, и порой у нее случались приступы удушья. Но все равно она радовалась нашим объятиям и поцелуям, смеялась вместе с нами и однажды даже посетила мои показательные выступления в Bannon.

В декабре бабушка Кей собралась полететь в Белиз, чтобы встретить Рождество с дедушкой Сайласом. Они разговаривали по телефону каждый день и очень сильно друг по другу скучали. Мама считала, что бабушка недостаточно окрепла, чтобы вернуться домой, и пыталась ее отговорить. Но если бабушка Кей что-то решала, ее было не переубедить. В этом смысле мы с ней очень похожи. Думаю, бабушка Кей чувствовала, что это будет ее последнее Рождество дома в Белизе с дедом.

Когда в январе возвратилась к нам, она была еще слабее и постоянно нуждалась в кислороде. Но только когда моя тетя Корин прилетела из Мэриленда пару месяцев спустя, я поняла, что болезнь бабушки Кей серьезнее, чем я представляла. Мама обзвонила всех – сообщить, что, если они хотят повидаться с бабушкой Кей, надо спешить, потому что конец ее близок. В первые две недели июня одни родственники сменяли других у нас дома без остановки – двоюродная сестра мамы тетя Флорита из Калифорнии; другая сестра тетя Дженнифер из Аризоны; брат дядя Сайлас из Вашингтона. Еще одна двоюродная сестра мамы тетя Анджелика приехала на машине из Хантсвилла, Техас; прилетела и бабушкина сестра тетя Анджелина. Все тетки и дядья приезжали со своими супругами и детьми, то есть дом постоянно был полон кузин и кузенов, носившихся туда-сюда. Атмосфера в нем царила такая задорная и оживленная, что мы, дети, не понимали истинной причины, по которой все собрались.

Надеясь на чудо, мама начала читать новену – цикл молитв, в котором у Бога испрашивают особой милости. Молитвы повторяются девять дней подряд, и в конце должен случиться благоприятный поворот в ситуации, за которую молятся. На восьмой день бабушка Кей неожиданно позвала маму к себе и сказала, что готова к смерти. Бабушка, теряя силы, начала говорить только на испанском, своем родном языке, и я много чего не понимала из ее слов. Позднее мама мне объяснила, что бабушка решила не принимать больше лекарства и не ложиться в больницу.

– Я хочу быть здесь с вами до моего последнего вздоха, – сказала она моей маме в тот восьмой вечер. – И хочу, чтобы вы знали, что я не боюсь. Бог во сне показал мне, куда я отправляюсь, и я готова. У меня в душе мир, Нелли, и я хочу, чтобы и у вас он был тоже.

Мама не знала, что ответить, поэтому она поцеловала бабушку Кей в лоб, ушла на кухню и расплакалась. Нет, то было не чудо, которого она просила у Бога своей новеной. Она не была готова отпустить женщину, с такой любовью вырастившую ее и сделавшую той, кем она стала. Но на следующее утро, когда мама прочитала девятую, последнюю молитву новены, на нее снизошло умиротворение, и только тут она поняла, что новена была нужна не бабушке, а ей самой. На бабушку уже легла божья благодать, и теперь мама исполнилась ее тоже.

После молитвы мама пошла к бабушке в спальню.

– Хорошо, – прошептала она, взяв ее морщинистую руку в свои. – Я сделаю, как ты просишь. Я не стану принуждать тебя принимать лекарства. И все время буду рядом с тобой.

С тех пор каждую ночь мама спала на кровати рядом с бабушкиной, зная, что каждый ее вздох может оказаться последним. Иногда бабушка просыпалась среди ночи и спрашивала маму: «Я уже умерла?», а та отвечала: «Нет, раз ты говоришь со мной». И обе они тихонько смеялись. Даже в такой тяжелый момент мои мама и бабушка не теряли чувства юмора. Наблюдая за ними, я начинала еще сильней ощущать, какое это счастье – быть частью любящей и сплоченной семьи.

Однажды вечером бабушке Кей стало так тяжело дышать, что мы подумали, эта ночь будет для нее последней, но бабушка не умерла. На следующее утро 11 июня 2005 мама собрала всех, кто был в доме, в спальне бабушки Кей. Мы встали вокруг ее кровати и произнесли молитву. По мере того как мы молились, дышать ей становилось легче, а когда молитва закончилась, я встала на колени возле ее постели и обняла бабушку обеими руками.

– Я тебя люблю, бабушка Кей, – сказала я, прижавшись лбом к ее щеке.

Она улыбнулась и легонько похлопала меня по плечу.

Вскоре после этого она снова начала задыхаться, и тетя Анджелина отослала детей из комнаты.

– Идите, помолитесь за вашу бабушку, – сказала она нам шестерым, стоя наверху лестницы. – Пожалуйста, помолитесь.

В гостиной мы встали в кружок над кофейным столиком и взялись за руки.

– Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы с бабушкой Кей все было хорошо, – повторяли мы раз за разом.

И тут наши мамы спустились вниз. Лицо моей мамы было залито слезами; она прижала нас с Адрией к себе.

– Теперь ваша бабушка вместе с Господом, – прошептала она.

Четверо младших детей начали плакать – не только потому, что бабушка Кей умерла, но еще и из-за слез своих мам. До сих пор, стоит моей маме расстроиться, и я расстраиваюсь тоже.

На следующей неделе все мы полетели в Белиз на похороны бабушки Кей. Мы с Адрией знали, что она умерла, но не до конца понимали, что ее больше нет на свете, пока не оказались вместе с остальной родней у ее могилы и не увидели, как туда опускают гроб. Когда какие-то мужчины стали бросать на гроб землю, я посмотрела на маму. У нее по щекам текли слезы, но в целом она казалась спокойной, как будто все случилось так, как должно было. Я прижалась к ней, и священник объявил название следующего гимна. Все начали петь: «Я пред тобой, Боже».

 
Я пред тобой, Боже. Это же я, Боже?
Услышал я зов твой в ночи.
Я пойду, Боже, веди меня, Боже,
С народом твоим в моем сердце.
 

Я почувствовала, как мама обнимает меня за плечи и придвигает к себе. Глаза мои были устремлены в безоблачное голубое небо. Я представляла себе нашу бабушку Кей на небесах: как она обрела мир рядом с Богом, но еще скучает по семье. Наверняка она была рада, что настояла на своем и все-таки провела с дедом последнее Рождество.

* * *

После похорон мама договорилась, что дед Сайлас поедет с нами в Техас, потому что одного в Белизе его оставлять нельзя. Недавно она заключила деловое соглашение, став совладелицей нескольких домов престарелых, и они с партнерами уже отремонтировали шесть из них. Мама с папой поселили дедушку Сайласа в светлой просторной комнате в одном из этих домов, поскольку он нуждался в более тщательном медицинском уходе, чем мы могли организовать дома.

Мама ездила туда проведывать его каждый день, а по воскресеньям после церкви мы отправлялись к дедушке всей семьей. Мы с Адрией катались на его инвалидном кресле, что не очень ему нравилось. Поскольку заводилой всегда была я, дед пытался отвлечь меня, задавая вопросы о новых достижениях в гимнастике. Иногда я показывала переворот назад или какой-нибудь другой акробатический трюк, и он говорил: «Я в свое время тоже был акробатом. Ты унаследовала свой талант от меня, Симона». Мне нравилось, что он так думает. Между нами была особая связь.

Каждое воскресенье, проводя время с дедом, мы непременно вспоминали бабушку Кей. Мы никогда не переставали скучать по ней. Возможно, именно поэтому нам с Адрией так нравится гимн «Я пред тобой, Боже» – это наша любимая церковная песня. Иногда по вечерам перед сном мы просили маму включать его нам в телефоне, а сами забирались в ванну, клали на бортик брошюрку с церковной службы и по очереди подпевали. Хотя бабушка Кей была теперь на небесах вместе с Господом, под этот гимн мы чувствовали себя ближе к ней – словно она по-прежнему с нами, и мы все так же в ее сердце.