Электронная библиотека » Мишель Бюсси » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Пока ты не спишь"


  • Текст добавлен: 19 октября 2016, 15:10


Автор книги: Мишель Бюсси


Жанр: Полицейские детективы, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
8

Маленькая стрелка на 12, большая – на 4

Между дверью и белым кафельным полом оставалась щель сантиметров в десять – наверное, чтобы уборщице было удобнее выметать занесенный с улицы сор. Малон смотрел на маленькую лужицу. Он легко преодолеет эту преграду, хотя прыгает хуже старших ребят, да и бегает не так быстро.

Пусть кроссовки намокнут, главное, что упавшая с неба вода умирает, разбившись о землю, и перестает быть опасной. Совсем как пчелы: они жалят – и сразу умирают, ему Мама-да говорила. Она часто рассказывает о пчелах, комарах, муравьях и других маленьких букашках.

Да, придется прыгнуть.

Когда все закончится.

Не сейчас.

Малон слышал, как дождь барабанит по крыше туалета, но не знал, мертвые это капли или живые, те, что жалят, как тысяча змей, как тысяча стрел из луков рыцарей, если вы не успели спрятаться.

Он наклонился, чтобы еще раз посмотреть через щель. На другой стороне двора, за окном его класса, угадывалось лицо Мамы-да.

* * *

– Мне здесь неудобно, мадемуазель…

Димитри Мулен ерзал на детском стульчике и разговором совершенно не интересовался. Аманда Мулен отщипнула кусочек пластилина и принялась скатывать крошечные шарики.

– Понимаете, я никогда не любила учиться. Поступила в 1987-м, почти тридцать лет назад. Это моя родная школа. Директором работала госпожа Кутюрье. Тогда во дворе не было горки, в классе – игрушек, а за партами сидело всего пятнадцать человек. Я должна была бы чувствовать себя здесь как дома, но хороших воспоминаний у меня не осталось. Я говорю вам все это, чтобы вы поняли: праздники, родительский комитет, продажа пирожных на школьной ярмарке – это не мое. Не то чтобы я не хотела участвовать… Я знаю, это важно, но…

Аманда замолчала. Соединила красный комок с белым и скатала один розовый, с алыми прожилками. Клотильда терпеливо ждала продолжения.

– В общем, я не любила учиться – с самого раннего детства, лет с трех. Наверное, я не одна такая, лентяев на свете больше, чем отличников, верно? Я шесть лет сижу за кассой в «Вивеко» и все время общаюсь с покупателями, любой вам скажет. Я не особо застенчива, но у вас смущаюсь. Вокруг полно людей поумней тебя, думаю, они все знают, у них есть собственное мнение… Я имею в виду тех, для кого школа была удовольствием.

Аманда безостановочно мяла в руках розовые шарики, перекидывая их с ладони на ладонь. «Меня предупреждали…» – подумала Клотильда. Родители часто проявляют недоверие и враждебность, даже бывают агрессивными, стоит им попасть на школьный двор, но в данном случае причина в страхе, идущем из детства.

– Расскажите мне о Малоне, госпожа Мулен.

– Конечно, сейчас. Я заговорила о себе, потому что это важно, иначе вы не поймете. Мы здесь, потому что Малон все время повторяет, что мы не его настоящие родители, и школьный психолог ему верит, так? Разве можно принимать такие слова всерьез? Малон живет с нами с самого рождения. Мы много фотографировали нашего сына, его дни рождения, праздники с соседями, прогулки по лесу, отпуск на море, игры в детском уголке торгового центра. С первой минуты жизни Малона мы расставались с ним всего на два дня – год назад, когда ездили на свадьбу к моей сестре в Ле-Ман. Если бы нам подменили ребенка, мы бы точно заметили!

Клотильда натянуто улыбнулась, а Димитри даже глаз не поднял от игрового коврика.

– Спросите кого хотите, мадемуазель, – не успокаивалась Аманда, – наших соседей, моих родственников, семью Димитри, няню Малона, мамочек, которые гуляют с детишками в парке Эланд… Это мой ребенок! Вы ведь помните, мы пришли записываться в школу в прошлом мае. И в мэрии не могли забыть, как мы регистрировали сына. У нас все бумаги в порядке.

– Конечно, госпожа Мулен, никто в этом не сомневается.

В классе наступила тишина – полная, какой Клотильде никогда не удавалось добиться от учеников. Первой не выдержала Аманда. Она уронила розовый колобок на вельветовую юбку и спросила дрожащим голосом:

– У нас ведь его не заберут, правда?

Димитри вздрогнул, поддал носком ботинка белую машинку «скорой помощи», изумленная директриса открыла было рот, но Аманда продолжила:

– Мы заботимся о малыше как умеем, мадемуазель. Когда я забеременела, купили дом в Манеглизе. Это было чистое безумие, Димитри подтвердит. Нам никто не помогал, мы закабалили себя на тридцать лет, хотя ссуды были беспроцентные, но не воспитывать же ребенка в муниципальном доме в Мон-Гайар! А еще тут хорошая школа. Так я, во всяком случае, думала.

Димитри Мулен бросил на жену раздраженный взгляд, но она этого не заметила.

– Мы делаем все, что можем, мадемуазель. Следуем советам. Малон играет на воздухе, ест овощи – приходится его заставлять, редко смотрит телевизор. Мы ему читаем. Стараемся дать сыну шанс, которого не было у нас. – Аманда достала носовой платок, стиснула его в кулаке. – Если бы вы только знали, что для меня значит этот мальчик! Клянусь, я все для него делаю.

– Никто в этом не сомневается, госпожа Мулен, – повторила Клотильда, подойдя так же близко к Аманде Мулен, как делала всякий раз, собираясь причесать одного из малышей или вытереть ему нос. – Вы очень стараетесь, делаете все, что нужно. Но почему же Малон рассказывает то, что рассказывает?

– Истории о ракетах, замке, пиратах и другой жизни – прежней, той, что была у него до нас?

– Да.

– Все дети фантазируют, сочиняют, разве нет?

– Верно… но почти никто не утверждает, что живет с чужими людьми, что мама и папа – не его родители.

Аманда надолго задумалась. Димитри снова вытянул ноги и демонстративно застегнул молнию на куртке – ему явно не терпелось уйти, но жена никак не отреагировала на этот жест.

– Считаете, мы плохо о нем заботимся? – спросила она.

– Вовсе нет! – чуточку слишком поспешно ответила Клотильда.

– А я иногда думаю, что мы делаем недостаточно. Малон лучше нас. Умнее. После первой встречи с нашим мальчиком психолог сказал, что он развит не по годам. Мы это понимаем, потому и согласились, чтобы Драгонман с ним пообщался. Голова Малона забита всякими историями, он живет в собственном мире, куда нам с Димитри доступа нет.

– О чем вы?

– Возможно, Малон хотел бы иметь других родителей – богаче, моложе, образованней, летать с ними в отпуск на самолете, кататься на горных лыжах, ходить по музеям. Наверное, он потому и придумывает себе маму и папу, не похожих на нас…

– Вы ошибаетесь, госпожа Мулен, у детей иная логика.

– А вот я ушла от родителей именно из-за того, что хотела жить по-другому. Забыть о деревне, работе, хозяевах. И думала, что все получилось, – пока вы меня не вызвали.

– Я вас не «вызывала», госпожа Мулен. И о другой жизни мечтают подростки, но не такие малыши.

– Но я же говорила, мадемуазель, что Малон развит не по годам!

Димитри Мулен резко вскочил, заполнив собой все пространство.

– Ну хватит! Я опаздываю на смену, а мой сын уже чертову прорву времени мается один во дворе.

У Аманды не осталось выбора – она тоже встала, а ее муж смерил взглядом Клотильду, посмотрел в окно на Малона – дождь перестал, мальчик покинул свое «укрытие» – и сказал:

– Мой мальчишка в полном порядке! Передайте вашему психологу, что если не отстанет, я поговорю с ним по-мужски. Малона не бьют, не насилуют и вообще ничего такого. С ним все хорошо, ясно? А воспитываю я сына так, как сам считаю нужным!

– Понимаю.

Учительница открыла дверь, посмотрела на стоявшего рядом с горкой Малона и произнесла:

– Я уже несколько месяцев каждый день вижу вашего ребенка в классе, поэтому все-таки позволю себе дать один совет: одевайте его потеплее.

– Разве обещали похолодание? – вскинулась Аманда.

– Насчет погоды я ничего не знаю, но Малон мерзнет. Часто. Почти всегда. Даже в солнечные дни.

«Шкода фабия» быстро катила по пустынным улицам Манеглиза.

Дорога на Бранмаз. Па-ди все время постукивал по рулю пальцами. Малон сидел в детском креслице, крепко сжимая в руках Гути.


Маленькая стрелка на 1, большая – на 4

Ему не терпелось вернуться в свою комнату и спрятаться под одеялом, чтобы Гути все ему рассказал…

9

– Итак, майор, вы хотите понять, как функционирует детская память?

Марианна кивнула. Василе Драгонман набрал в грудь побольше воздуха и начал излагать:

– Ладно, попробую. Заранее прошу простить, если мои объяснения покажутся вам слишком длинными. Все не так уж и сложно, главное – запомнить принцип, один-единственный и вполне элементарный. Чем старше становится ребенок, тем дольше сохраняются его воспоминания. Трехмесячный малыш помнит неделю. Игру, музыку, вкус… Шестимесячный – три недели, полуторагодовалый – три месяца, трехлетний – шесть месяцев…

Марианна нетерпеливо отмахнулась:

– Будем считать, что математическую теорию я усвоила. Но ведь детская память зависит от других критериев, я права? Полагаю, ребенок лучше помнит вещь или человека, которые видит каждый день. Как и из ряда вон выходящее событие, которое ужасно ему понравилось или до ужаса напугало. Все верно?

– Нет, – психолог покачал головой, – так это не работает. Ваши рассуждения применимы к памяти взрослого человека, способного сделать выбор между важным и второстепенным, полезным и бесполезным, истинным и ложным. Память ребенка до трех лет функционирует совершенно иначе. Все нереактивированные впоследствии воспоминания неизбежно стираются. Приведу пример. С первого дня жизни и до трех лет вы каждый день показываете ребенку один и тот же мультфильм. Он без конца его смотрит и скоро знает наизусть. Персонажи становятся лучшими друзьями малыша. Потом вы на целый год «забываете» о мультфильме, а на четвертый день рождения сажаете сына перед телевизором и… он смотрит его, как в первый раз!

– Неужели?

– Да! Точно так же память работает в отношении людей, даже близких – умершего деда или переехавшей подружки. Конечно, мы исходим из предположения, что люди крайне редко много месяцев обходят молчанием значительное воспоминание. Та к называемая короткая память маленьких детей практически безотказна. Малыш знает, где утром спрятал свою соску, он помнит, какого цвета качели в парке, куда его водят играть каждую неделю, может описать собаку, которую видит за чужим забором, когда идет с мамой в булочную, особенно если повторяющиеся действия все время упоминают в разговорах.

– Значит, память ребенка конструируют родители?

– Почти на сто процентов. Кстати, это и к нам относится. Психологи называют такую память эпизодической, или автобиографической. Наша взрослая память практически целиком состоит из непрямых воспоминаний: фотографий, рассказов, фильмов. Что-то вроде арабского телефона: воспоминания о воспоминаниях о воспоминаниях. Человек уверен, что во всех деталях помнит, как провел каникулы тридцать лет назад, помнит каждый день, каждый пейзаж, каждую эмоцию. На самом же деле это всего лишь картинки, всегда одни и те же, которые он отобрал и выстроил, отталкиваясь от сугубо личных критериев, – наподобие камеры, снимающей с одного ракурса одну часть декорации. Тот же принцип действует в отношении первого падения с велосипеда, первого поцелуя, криков радости после объявления результатов экзамена на степень бакалавра. Ваш мозг тасует воспоминания и удерживает лишь то, что важно и интересно. Если бы мы могли отмотать время назад, увидели бы, что реальные факты имеют мало общего с воспоминаниями. Какая была погода? Что вы делали до, после? Кто там был, кроме вас? Нет ответов. Остались только вспышки – озарения!

Марианна все время посматривала через плечо психолога на коллег, фланировавших по коридору с сэндвичами и стаканчиками кофе. Значит, Тимо Солер с профессором Ларошелем не связывался.

– Я далеко не все поняла, господин Драгонман, – сказала она, – но готова верить на слово. Давайте вернемся к детям. В какой момент появляются воспоминания, сохраняющиеся на всю оставшуюся жизнь?

– Трудно сказать. Некоторые люди свято верят, что помнят события, пережитые в два-три года, однако речь идет о воспоминаниях «с чужих слов», или реконструированных воспоминаниях. Это относится к приемным детям, особенно к усыновленным в других странах: им трудно отделить реальные воспоминания от тех, что основаны на рассказах взрослых, или тех, которые они себе нафантазировали. Канадские исследователи выяснили, что приемные дети, узнавшие об усыновлении в самом раннем возрасте, свято верят, что помнят свою «первую жизнь». У тех, для кого усыновление осталось тайной, подобных «воспоминаний» нет.

Психолог опустил глаза на рисунки Малона Мулена, помолчал и продолжил:

– Подведем итог, майор. У большинства из нас не существует практически ни одного непосредственного воспоминания о том, что было пережито в четыре-пять лет. Вы никогда не забудете того, что происходило в первые шестьдесят месяцев жизни ваших детей. Будете с умилением вспоминать, как водили их в зоопарк, возили к морю, рассказывали сказки, праздновали дни рождения и Новый год, словно это случилось вчера. Вы – но не они!

Марианна бросила на психолога изумленный взгляд, как будто он только что высказал жутко еретическую мысль.

– Но ведь педиатры утверждают, что основы личности закладываются до четырех лет…

Василе Драгонман улыбнулся: он заманил майора куда хотел.

– И они правы! Первые годы – самые важные. А если верить психогенеалогическим[7]7
  Психогенеалогия – психоаналитический метод работы с семейным наследием: исследуя историю своих предков, свои корни, мы можем получить объяснение наших нынешних проблем, заболеваний, неадекватного поведения. Создатель термина – французский психотерапевт Анн Анселин Шутценбергер.


[Закрыть]
теориям и трансгенерационным бредням[8]8
  Автор имеет в виду теорию трансгенерационной (межпоколенческой) передачи особенностей жизни, неосознанного повторения ситуаций, значимых дат, семейных тайн. По этой теории повторяться могут не только события, но и чувства, их сопровождающие, – интерпретация события с соответствующей эмоциональной реакцией. Это чувства обиды, вины, зависти, ревности.


[Закрыть]
, эти самые «основы» начинают формироваться в период внутриутробного развития. Ценности, вкусы, личность… Все творится в первые годы жизни и запечатлевается навсегда! Все – только не непосредственная память о фактах! Поразительно, парадоксально, не так ли? Наша жизнь управляется событиями, актами насилия и проявлениями любви, подтверждения которым мы не имеем. Этакий черный ящик, ключ от которого потерян навек.

– И воспоминания хранятся в этом самом ящике? – спросила Марианна, пытаясь осознать услышанное.

– Да… По сути своей это довольно простой механизм. Пока речь не освоена, мысль развивается через образы – как и память. С психоаналитической точки зрения это означает, что воспоминания могут храниться только в подсознании, а не в сознании и не в предсознании.

Майор Огресс сделала большие глаза, желая показать, что запуталась. Психолог подался вперед и принялся терпеливо объяснять:

– Иными словами, в памяти маленького ребенка, который вроде бы все забыл, обязательно остаются следы! Это так называемая сенсорная, или сенсорно-моторная память. Она выражается в смутных эмоциях, впечатлениях, ощущениях. Классический пример: мальчик, которому сделали обрезание в возрасте трех месяцев, до десяти лет ужасно боится больницы, ее запахов и звуков, не понимая природы этого страха и даже не зная, что уже бывал там. На нашем «птичьем», профессиональном языке такую подсознательную травматическую память называют фантомной.

Марианна все больше увлекалась разговором, и не только потому, что ореховые глаза психолога загорались азартом, как только он начинал излагать очередную теорию. Она упивалась ситуацией, как сверхмотивированная студентка. Ей казалось, что она плывет к незнакомому материку или девственному острову, населенному маленькими дикарями «от нуля до четырех», которых можно воспитывать и формировать по образу и подобию родителей. Мечта любой мамаши!

– Позвольте глупый вопрос, господин Драгонман. Какое решение должен принять воспитатель, имея дело с травмированным ребенком? Что будет правильно – помочь ему забыть или облечь ощущения в слова, поговорить о них, чтобы фантом не угнездился в самом дальнем уголке мозга?

Ответ Василе последовал незамедлительно:

– Тут все психологи единодушны, майор: отрицание травмы есть форма защиты, которая ничего не решает! Чтобы жить с травмой, нужно принять ее, противостоять ей, облечь чувства в слова. Это называется коэффициентом удельного сопротивления на удар – термин, введенный в оборот Борисом Цирюльником[9]9
  Борис Цирюльник (Boris Cyrulnik, р. 1937) – известный французский нейропсихолог, этолог и психотерапевт.


[Закрыть]
.

– Вам не кажется, что тут есть нечто идиотское? – спросила Марианна, обожавшая провоцировать собеседника.

– Почему? – встрепенулся Василе.

Она поняла, что заработала очко, и решила развить преимущество:

– Ну… я вспоминаю фильм «Вечное сияние чистого разума»… Историю об обществе, в котором болезненные воспоминания можно просто стереть. Заманчиво, вам так не кажется? Чем горевать по ушедшей любви, лучше навсегда забыть о ней!

– Это ненаучная фантастика, майор.

Ура, он попался!

– Конечно, для взрослых… Не для маленьких детей – если верить тому, что вы рассказали! Взрослый человек с постоянной памятью не может вытеснить травму. Выход один – извлечь ее, как опухоль. Но у четырехлетнего ребенка все происходит иначе, так? Все сознательные воспоминания исчезают бесследно? Лично я готова спорить, что лучше ничего не говорить, пусть воспоминания улетучатся, растворятся, начнут казаться нереальными… Даже если ребенок смутно помнит обстоятельства, при которых был травмирован, он будет отождествлять их с прочитанным в книге или увиденным на экране. Своего рода теория удержания, или заточения, если хотите. А на практике так закапывают в землю радиоактивные отходы.

– Продолжайте, майор… – Разговор явно забавлял Драгонмана.

– Вообразите мальчугана года или двух от роду, пережившего геноцид, как дети из Камбоджи или Руанды, попавшие во Францию после того, как у них на глазах убили всех родственников. Как лучше поступить? Стереть воспоминания, чтобы они забыли о пережитых ужасах и росли, как все нормальные дети, весело и беззаботно, – или ничего не делать, и пусть всю жизнь несут эту ношу?

– Скажу откровенно, майор, с точки зрения психоанализа ваша теория неприятия действительности – полный бред! Сенсорная память ребенка войдет в противоречие с тем, что попытаются вложить ему в голову взрослые. И фантомов вы не прогоните… Однако… однако вы нарисовали очень точную картину. Мне понравилось сравнение с радиоактивными отходами. Рвануть может в любой момент! А может и не рвануть… – Драгонман подмигнул Марианне. – Единого для всех правила не существует. Подавленная жестокая травма способна спровоцировать амнезию – даже у взрослых. Иногда память возвращается, и человек неожиданно вспоминает о перенесенном в раннем детстве сексуальном насилии. Как в этом случае отличить ложное воспоминание от реального? Фантомы подсознания идут с нами по жизни, как маленькие верные и невидимые ангелы. Существует единственный способ научиться жить с ними в гармонии.

– И какой же?

– Любовь, майор, любовь! Ребенок прежде всего нуждается в физической и эмоциональной безопасности. В стабильности. В доверии к взрослому, который его защищает. Вербализация травм не играет роли, если отсутствует главный ингредиент: любовь матери, отца, любого другого взрослого, которому доверяет ребенок. Ему нужна только любовь!

Марианна внимала словам Драгонмана, как песне. Этот тип со славянским акцентом и глазами цвета светлого дуба, блестящими, как школьная парта в первый день учебного года, наделен врожденным педагогическим даром. Чувством ритма, умением интонировать, нагнетать напряжение. Если все психологи такие, неудивительно, что студентки штурмуют аудитории, где читают курс этой науки.

Она перевела затуманенный взгляд на детские рисунки.

– Все ясно, господин Драгонман. Любовь матери важнее всего на свете. Но давайте вернемся к Малону Мулену. Я кое-чего не понимаю. Вы утверждаете, что история с заменой одной мамы на другую произошла в торговом центре много месяцев назад. Почти год. Как мальчик может помнить все детали, если у ребенка его возраста воспоминания так быстро улетучиваются? Я уж не говорю о его прежней жизни – пиратских кораблях, ракетах, людоедах…

– Ему много месяцев подряд – каждый день, каждый вечер, каждую неделю – напоминают об этом.

От удивления Марианна чуть со стула не свалилась.

– Черт! Кто? Кто это делает?

Ответить психологу помешал вошедший в кабинет лейтенант Пьеррик Паделу. Весело ухмыляясь, он подал Марианне серо-голубой пуленепробиваемый жилет с надписью «Полиция» на спине:

– Пора, милая! Наш бесценный лекарь только что позвонил. Тимо Солер потребовал немедленной встречи – через час, в порту, в гавани Осака. Там же Ларошель зашивал его вчера.

Майор Огресс вскочила и скомандовала:

– Десять человек, пять машин, нельзя его упустить!

Василе Драгонман с изумлением наблюдал за вставшим на дыбы комиссариатом. Марианна была уже на пороге, когда он робко поднял руку:

– Вы не хотите узнать ответ на свой вопрос, майор?

– Какой вопрос?

– Кто рассказывает Малону Мулену о его прежней жизни.

– Он с вами поделился?

– Да…

– Ну же, говорите! – нетерпеливо поторопила Марианна, на ходу надевая жилет.

– Его игрушка.

– Что-о-о?

– Плюшевая игрушка по имени Гути. Малыш утверждает, что Гути каждый вечер – в кровати, под одеялом – говорит с ним о жизни, которая была «до». И… если хотите знать мое мнение… каким бы странным это ни казалось… я думаю, что он говорит правду!

Психолог с лучистым взглядом мог кого угодно убедить в том, что Марс обитаем, и уговорить любую женщину сесть вдвоем в ракету и отправиться заселять Красную планету.

10

Лейтенант Паделу наблюдал за припаркованной на другом берегу бухты белой «тойотой», спрятавшись за стеной контейнеров, напоминающих разноцветные стальные кирпичи. Других машин на полуострове, «запертом» шлюзом Франциска I, не было.

Все пути к отступлению отрезаны.

На западе – океан.

На юге – гавань Азии, Дед и два «рено меган».

На севере – гавань Северной и Южной Америк и еще два полицейских автомобиля, которые спрятались за гигантскими кранами, склонившими головы над венесуэльским теплоходом.

На восточной оконечности полуострова, где находился Солер, в пятом по счету «рено» сидели майор Огресс и капрал Кабраль. Они нашли укрытие за искусственными дюнами из песка и гравия, выбранными из устья, чтобы бронированные монстры могли подходить к бетонным пирсам.

Сизифов труд. Выкапываешь несколько кубических метров песка, а каждый океанский прилив приносит вдвое больше.

Лейтенант Паделу давно не был в порту, особенно здесь, напротив шлюза Франциска I и разводного моста, который был самым большим в мире, пока бельгийцы, а потом голландцы и китайцы не побили рекорд.

Сорок лет назад отец возил маленького Пьеррика на багажнике своего велосипеда между ящиками, которые разгружали докеры. Четыре пятых города еще лежали в руинах после жестокой бомбардировки. Сыщик не помнил, каким был Гавр до 1945-го, город роскошных вилл, богатых арматоров, казино и морских купаний. Город, который оплакивали старики. Его отец. Его мать. Тот Гавр, где доки Кафе и Океан превратили в кинотеатры, концертные залы, «Фнак», «Пимки» или «Фланч»[10]10
  «Фнак» (Fnac) – сеть больших магазинов, торгующих электроникой, книгами, пластинками и т. д. «Пимки» (Pimkie) – модный французский бренд женской одежды, имеющий сеть своих магазинов. «Фланч» (Flunch) – сетевой ресторан быстрого питания с системой самообслуживания, название происходит от английских слов fast (быстрый) и lunch (ланч).


[Закрыть]
, куда молодняк приходит тусоваться, а не работать.

– Эй, Дед, слышишь меня?

Жан-Батист Лешевалье находился прямо напротив, в гавани Северной и Южной Америк. Их разделяли пятьсот метров океанской глади и четыре километра дамб. Лейтенант Паделу вышел из задумчивости и нажал на кнопку рации:

– Угу… Слышу. Видишь «ярис»?

– Как на ладони. И Тимо Солера внутри. Бурден уже сделал несколько отличных снимков. Выглядит наш клиент паршиво. Похоже, он молится, чтобы Ларошель его не продинамил.

Дед посмотрел на часы. 13:12.

– Куда подевался чертов докторишка?

– Говорит, что едет. Ищет дорогу… похоже, он не знает, как забить в навигатор слова «промышленная зона».

Лейтенант отключил рацию и поднес к глазам бинокль. Тимо Солер сидел, прижавшись затылком к подголовнику и крепко ухватившись за руль. Его лицо то и дело судорожно подергивалось от боли, но он был настороже и пытался держать глаза открытыми. Оружия лейтенант Паделу разглядеть не сумел. Интересно почему?

Хочет иметь возможность мгновенно стартовать, если что не так?

Или совсем измучен болью?

Дед поднес к губам рацию:

– Какой план, Марианна? Мы не можем ждать профессора до вечера. Ж. Б. предлагает действовать…

– А ты что думаешь?

– Что красавчик Тимо вряд ли от нас ускользнет. Там, где он стоит, на юге, только одна дорога, а на севере два моста. Мы перекроем все выходы.

– Поняла. Но Солер не случайно там встал. У него круговой обзор окрестностей, он заметит нас за километр, как только покажемся, а гарантии, что наш подопечный не вооружен, нет. Дозвонился до врача?

– Ж. Б. говорит, он скоро будет…

– Тогда придерживаемся плана. Ларошель даст Тимо тиопентал, тот отключится минут через пять, и док начнет его резать. А мы подтянемся. Какая у профессора машина?

– «Сааб 9–3».

Марианна присвистнула.

– Было бы обидно начать без профессора, раз уж он готов не погнушаться нашим обществом и приехать в порт на такой роскошной тачке.

Дед оценил юмор начальницы.

– Для него это дело чести. Классовая солидарность! Не забывай, что Тимо Солер ограбил четыре самых роскошных магазина Довиля. Логика доброго доктора Ларошеля вполне понятна: во что превратится мир, если дать волю мужланам?

– Ладно, Дед, поострили, расслабились – и хватит! Ждем нашего поборника справедливости еще десять минут, потом выдвигаемся.


Порт выглядел вымершим. Казалось, что команды ушли со стоящих на приколе кораблей, техники бросили руководить разгрузкой и власть захватили машины и роботы – единственные выжившие в этом аду из стали и бетона. Опустевшие контейнеры громоздились на площадке, подчиняясь какой-то абсурдной логике, навсегда забытой с уходом последнего человеческого существа.

Дед ни на секунду не спускал глаз с белой «тойоты» и предавался философским размышлениям. Содержимое каждого контейнера наверняка стоит кучу денег, так почему эти гигантские железные коробки расставлены как попало и ни один бухгалтер из капитанства понятия не имеет, что за богатства занимают многие километры пирсов?

Отец лейтенанта Паделу часто повторял, что порт, работающий на полную мощность, это порт, где нет кораблей. Корабль, стоящий у пирса, теряет деньги. Паделу-старший был докером, его бригада много и тяжело работала, соревнуясь с другими. «Как же все изменилось… – думал Дед. – Сегодня порт, работающий на всю катушку, это порт без людей!»


– Доктор еще в Арфлёре, – проскрежетал голос Ж. Б. в рации. – Сказал, что не там свернул, но, по-моему, врет – просто задержался в больнице. Обещал быть через десять минут.

Дед снова посмотрел на часы. Ларошель опаздывал уже на семь минут.

– Что делаем, Марианна?

– Ничего. Не теряем из виду «тойоту» и ждем.


Ждем.

Серый танкер медленно входил в бухту. Российский флаг. Значит, нефть. При такой скорости он через несколько минут окажется перед гаванью Северной и Южной Америк и перекроет Ж. Б. вид на полуостров. «Ничего страшного, – сказал себе Дед, находившийся на другой оконечности бухты, – нам с Марианной все отлично видно».

Мелкий частый дождь промыл серый бетон порта, высветлил свинцовое, линялое небо.


– Солер ожил! – рявкнула в рацию Марианна.

Дед подкрутил бинокль и успел разглядеть, как Тимо разогнулся с гримасой боли на лице, переключил скорость, его машина развернулась, подняв облако пыли, и рванула на север, к красному металлическому мосту, находящемуся в нескольких сотнях метров от шлюзовых ворот.

– Он твой, Ж. Б.! – закричал Дед. – Солер сорвался и едет к тебе. Марианна его преследует.

Лейтенант Паделу занимал позицию между цистернами и дорогой к устью, чтобы перекрыть преступнику отход на юг, и теперь мог только наблюдать за коллегами. От машины Солера его отделяло расстояние в два километра.

«Рено» Марианны, завывая сиреной, вылетел из-за дюны, не оставив раненому грабителю ни единого шанса на бегство…

Дед перевел бинокль чуть выше, слегка опережая «тойоту», и…

Вот же черт!

Он прикусил губу, едва удержавшись, чтобы не выругаться прямо в рацию.

Солер все точно рассчитал.


В тот момент, когда его машина оказалась у шлюза Франциска I, нос русского танкера появился у края разводного моста. Солер прибавил скорости. Мост разошелся на несколько сантиметров, и половинки начали подниматься к небу.

Тревожный сигнал шлюза эхом откликнулся на завывания полицейской сирены. Замигали три красных огня, в свете синих фонарей на крышах полицейских машин цвет сменился на пурпурный, как будто сцена, снятая на черно-белую пленку, внезапно обрела краски.

«Тойота» влетела на мост. Машина выглядела крошечной на фоне танкера-гиганта. Как муха, приземлившаяся на рог носорога.

– Нужно прижать его, не дать проскочить! – заорал Дед. Помочь коллегам он был не в состоянии и задыхался от бессильной злобы.

– Я ничего не вижу, – откликнулся Ж. Б. – Проклятое русское корыто заслоняет мне обзор. Если Солер минует шлюз, мы с ним окажемся нос к носу.

«Если успеете…» – подумал лейтенант Паделу, не опуская бинокля.

Машину Марианны вел Кабраль, надежный и очень опытный полицейский.

– Поднажми! – скомандовала она. – Если Солер собирается проскочить, мы тоже должны успеть!

Майор Огресс расстегнула кобуру и опустила стекло: так будет удобней стрелять… если придется.

Кабраль и глазом не моргнул.


«Тойота» оттолкнулась от моста, как лыжник от трамплина, и, пролетев над водой метра полтора, приземлилась на набережной.

Лейтенант мог определить дистанцию очень приблизительно, ему показалось, что машина вот-вот перевернется, но она сделала разворот на 180 градусов и застыла.

– Могу представить, каково пришлось этому говнюку! – прошипел Дед. – Доктор Ларошель с ним не чикался, заправский мясник так бы рану не разворотил. От такого удара Тимо наверняка едва не сдох!

Вот именно – едва… В следующую секунду белая «тойота» стартовала в сторону авеню Амираль Шийу, петляя между контейнерами.

– Прямо по курсу! – выкрикнул Дед. – Не зевай, Ж. Б., он будет у тебя на мушке.


Мост поднялся уже на метр, вой сирен бил по ушам, вспышки слепили глаза.

– Не проскочим!

Кабраль резко втопил в пол педаль тормоза, «рено» замер почти у края, и майор Огресс со всей силы ткнулась лицом в ветровое стекло, засыпанное мокрым песком.


Машины Тимо Солера, Ж. Б. и капрала Ленормана исчезли из поля зрения Деда.

– Вы там в порядке?! – крикнул он в рацию и услышал ответ Кабраля:

– Обойдется… Майор пострадала, но не сильно – расквасила нос. Выговор от начальства мне обеспечен, но это все-таки лучше прыжка в воду.


Мост плавно опускался на место, порт оживал на глазах. Из-за контейнеров, как плеймобили из коробки, выбегали люди; русские моряки, собравшись у борта, с интересом наблюдали за происходящим.

– Слышишь меня, Дед? – Голос Ж. Б. из рации заставил лейтенанта вздрогнуть от неожиданности.

– Куда я денусь…

– Мы нашли «тойоту».

– И?

– Пустую, – уточнил Ж. Б. – На авеню 16-й Портовой. Ставим оцепление. Он ранен и пешком далеко не уйдет.

– Твоими бы устами… – с сомнением в голосе произнес Дед.

Он хорошо знал это место. Улица, где Солер бросил машину, огибала квартал де Неж, район на тысячу жителей, странный симбиоз промышленного предместья и неблагополучной городской зоны. Анклав среди портовых сооружений. Изолят.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 3 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации