Текст книги "Не доллар, чтобы всем нравиться"

– В переводе, конечно.

– Естественно, только в переводе.

– И в основном писателей-мужчин, как я заметила.

– Может, в следующий раз посоветуешь какую-нибудь писательницу?

– Знаешь что? Я так и сделаю.

Доктор Гуинн переводит взгляд с меня на Лена. Эта пауза кажется нескончаемой.

– Ну что ж, – говорит он наконец, как будто мы его удивили и позабавили, – кажется, из вас получится хорошая команда.

Я выдыхаю и ловлю себя на том, что с облегчением улыбаюсь Лену, а он опять проводит двумя пальцами по волосам. Это движение не кажется мне таким уж небрежным. Теперь, поразмыслив, я вижу, что для мальчишки это то же самое, что для девчонки – убрать волосы за уши. Когда Лен замечает мою задумчивость, он чуть улыбается в ответ, и на одно жаркое мгновение я почти жалею, что нам удалось провести доктора Гуинна.

И тут директор продолжает:

– А значит, вам не составит труда осуществить наш план. – Доктор Гуинн так сильно отклоняется назад, что его блестящая лысая голова почти касается стены, а кресло зловеще поскрипывает. – С нетерпением жду статьи с вашими именами в подзаголовке.

10

– Что это был за номер?!

Лен размашисто шагает через асфальтированный двор, а я семеню следом, стараясь не отставать. Мы оба спешим на пятый урок (английский) с розовыми талончиками опоздавших в руках.

– Я пытался вытащить нас из этого тандема Вудворда и Бернстина… [5]5
  Журналисты, расследовавшие громкий Уотергейтский скандал, который в итоге привел к отставке президента Никсона (прим. пер.).


[Закрыть] – отвечает он.

– Да, это я поняла, – киваю я, – но с чего тебе взбрело ляпнуть, что это я дала тебе книгу?

– Мне нужна была деталь, которая сделала бы историю правдоподобной. – Он пожимает плечами и бросает в рот вторую ириску. – Это первое, что пришло мне в голову.

– Ну, надо было лучше думать. Это, по ходу, какой-то левый французский роман. Откуда я могла о нем знать?

– Теперь я это понимаю.

В своем раздражении я даже немного спотыкаюсь.

– Так как было на самом деле?

– Хм-м-м?

– Как тебе попалась эта книга?

– А-а. Нашел на папиных книжных полках.

– И о чем она?

Лен притормаживает, чтобы я могла его догнать.

– О выдуманном многоквартирнике в Париже и всех, кто в нем живет.

Я ожидала, что он поподробнее перескажет содержание, но нет, Лен ограничивается только этим. Мы какое-то время идем молча, и я уже готова объявить время смерти этого разговора, но тут Лен все же решает продолжить:

– Один из жильцов, богач по имени Бартлбут, находится в жизненном поиске.

Теперь я немного заинтересовалась.

– В каком еще поиске?

– Очень сложном и необычном. – Лен косится на меня, словно чтобы понять, правда ли мне любопытно. – Со всякими картинами, головоломками и страданиями.

– Звучит очень… хаотично.

Лен смеется.

– Это просто хитрый способ прожить жизнь так, чтобы не оставить никакого следа. Самое грустное, даже это ему не удается. Хоть он и намеренно старался сделать свое существование бессмысленным, в итоге у него ничего не получается.

Мы поднимаемся по ступеням, ведущим в крытый проход через двор, увековеченный в нескольких фильмах Вайноны. Лен перешагивает через две ступеньки, как будто ему так проще.

Я прекращаю попытки идти с ним в ногу.

– Это что, был спойлер?

Он ждет меня на вершине лестницы, и я подбегаю к нему.

– А что, ты собиралась ее читать?

– Я ж ее тебе вроде как посоветовала, – выдыхаю я, слегка запыхавшись, – наверное, мне стоит ее прочитать?

Лицо Лена прорезает довольная ухмылка, словно он вспомнил одну из лучших своих шуток.

– Актриса из тебя паршивая, надо сказать.

– У меня не было времени на подготовку! Я не знала, что сказать.

– Согласен, попала так попала.

Мы спешим к кабинету миз Боскович в дальнем конце коридора. Лен проводит ладонью по верхнему ряду шкафчиков, походя проворачивая ручки всех кодовых замков.

– Честное слово, не понимаю, с чего ты решил соврать.

– Ради высшей истины. Видишь ли, Гуинну просто надо, чтобы мы нормально ладили. А для того чтобы научиться работать вместе, нам необязательно писать каждую статью в соавторстве. Посмотри на нас сейчас, мы уже вроде как подружились.

Это заявление в лучшем случае кажется мне сильно притянутым за уши.

– И все же не надо было меня в это впутывать.

Лен открывает передо мной дверь.

– Ты так говоришь только потому, что не прокатило.

К сожалению, наше появление не осталось незамеченным.

– Здравствуйте, мои дорогие, – говорит из-за учительского стола миз Боскович и требовательно протягивает руку.

Как обычно, у нее на пальцах поблескивает несколько толстых колец с камнями («Настоящая из них только бирюза», – призналась она как-то раз).

Весь класс смотрит, как мы пристыженно проходим вдоль ряда парт, отдаем ей талончики опоздавших и, пригнувшись, разбегаемся по своим местам в противоположных концах класса.

– Итак. – Учительница едва косится на розовые листочки и тут же бросает их в урну. – Сегодня мы начнем изучать пьесу, которая затрагивает исполинские темы. Амбиции. Нравственность. Жестокость. Одну из величайших работ Шекспира.

Она берет со своего стола книгу, ощетинившуюся ворохом наклеек-закладок кислотных цветов. Она держит ее обеими руками, точно награду, прижимая к черному кашемиру, который окутывает ее дородную фигуру.

– Этот шедевр, конечно, «Макбет».

Миз Боскович сообщает нам, что мы не просто прочитаем эту пьесу, но еще и сыграем ее.

– Никогда не забывайте, что Шекспир писал для театра, – восхищенно продолжает она. – Он хотел, чтобы его слова произносили – и проживали.

Большая часть класса остается неподвижной, но Серена Хванбо, которую от меня отделяет несколько сдвинутых вместе парт, кивает.

– Идеально было бы, конечно, поставить пьесу целиком, во всем ее великолепии, – говорит миз Боскович, – но, к сожалению, у нас нет времени на такую роскошь. Придется обойтись только ключевыми отрывками. – Теперь она откладывает книгу и берет в руки жестянку с широкими палочками от эскимо, на каждой из которых написано имя ученика. – Я разделю вас на группы и каждой дам одну или две сцены, и в следующие несколько недель вы их сыграете.

Вайнона тянет руку.

– Нет, Вайнона, хотя я высоко ценю твой авторский стиль, для этого проекта ты не будешь снимать фильм.

Подруга плюхается обратно на стул, как будто не понимает, чем этот проект так отличается от остальных и почему вдруг нельзя.

– Я хочу, чтобы вы почувствовали восторг живого театра! – Миз Боскович потрясает жестянкой, словно это маракас. – Это ваш шанс по-настоящему ощутить весь диапазон эмоций шекспировской драмы. – Когда никто не проявляет такого же энтузиазма, учительница вздыхает. – Если оденетесь в костюмы, оценка будет выше.

При этих ее словах у значительной части аудитории заметно прибавляется интереса.

Учительница распределяет нас по группам, наугад вытаскивая из банки палочки. Я оказываюсь в поистине неудачной компании: Райан Ким, этакий корейский братан и со всех сторон тупица, Серена и (видимо, доктор Гуинн дал взятку богам удачи) Лен.

– Так, быстренько посовещайтесь внутри групп, – командует миз Боскович. – Постарайтесь почувствовать, кому какую роль лучше дать. У вас пятнадцать минут.

– Блин. – Райан неторопливо подходит. В его руке «Макбет», изданный в серии «Не бойся Шекспира» с предельно понятными объяснениями, и эту книжонку он уже скрутил в букву «U». Он смотрит на меня и Лена. – Стремно, да?

– Почему? – спрашивает Серена, подсаживаясь к нам.

Спина у нее прямая, затянутые в хвост длинные волосы так и свистят в воздухе. Не могу понять, специально она изображает тупость или нет.

– Элайза ведь ненавидит Лена. – Райан указывает на нас большим пальцем. – Это все знают.

– Я его не ненавижу, – возражаю я.

– Да, я не думаю, что она меня ненавидит, – поддакивает Лен, и я тут же решаю, что вообще-то все же немного ненавижу.

– Ага, но если я скажу, что Лен должен играть Макбета, – парирует Райан, – то Элайза начнет кричать, что я сексист, так ведь?

Не пойму, то ли эта реплика меня сердит, то ли ставит в тупик.

– А в чем тут сексизм? – Я морщу лоб.

– Ну, это же главная роль.

– И?

– Ну, ты ведь феминистка. – Он указывает на бейджик, который до сих пор висит у меня на груди.

– И?..

– А вдруг ты считаешь, что эта роль должна достаться тебе.

Я так сильно закатываю глаза, что мне почти больно.

– Райан, феминизм не то же самое, что нарциссизм.

– Я, наверное, буду Флиенсом, – решает Лен, заслонившись своим экземпляром «Макбета».

– Хватит тебе, Райан, – к нашему общему удивлению, произносит Серена. – Отстань от нее.

Райан сдает назад, и в наступившей тишине у меня в мозгу что-то щелкает.

– Слушайте, – говорю я, – а что, если Макбета сыграет Серена?

– О-о-о-о! – врывается в обсуждение проходившая мимо миз Боскович. – Подбор актеров противоположного пола! Какой оригинальный ход! – Она закручивает петлю ожерелья вокруг пальца. – Знаете, в шекспировском театре это целая традиция. Женщинам не позволялось выступать на сцене, так что все женские роли играли мужчины. Как здорово, что вы решили сделать наоборот. Очень в тренде.

Она уходит, и я говорю:

– Вот видите? Миз Боскович нравится.

Серена пролистывает свой томик в мягкой обложке с хрустящими страницами, одно из новомодных изданий Шекспира с минималистичной иллюстрацией на обложке.

– Наверное, я смогу?

– Ну, конечно, сможешь, – заверяю я ее. – Я думаю, у тебя все классно получится. К тому же Райан прав.

Теперь в тупике оказывается уже Райан.

– Правда?

– Да, почему бы нам не сделать феминистское прочтение? Почему бы не выбрать девушку на главную роль?

Мне уже и самой начинает нравиться эта перспектива.

– Точно, – соглашается Серена, и по ней видно, что эта идея ей тоже по душе.

Лен поднимает руку:

– А кто будет играть Леди Макбет?

– Я, – решаю я. – Конечно, если Райан не хочет эту роль…

– Ой, нет, – отвечает тот. – Нет, все норм. Я буду… э-э… – он переворачивает страницу, – Банко. Это же мужик, да?

– Да, чувак, ты будешь моим отцом, – поясняет Лен.

– Что, реально? – Райана, похоже, такой поворот забавляет. Он произносит низким голосом: – Лен, я твой отец.

Лен начинает хохотать, и я делаю вывод, что у него плохое чувство юмора.

– Ну ладно. – Я закрываю свой экземпляр «Макбета», доставшийся по наследству от Ким. Он в приличном состоянии, потому что моя сестра очень педантична в плане книг (не знаю почему, учитывая, как мало она читает). – Есть возражения по поводу подбора актеров?

Серена качает головой, Райан пожимает плечами. Лен откидывается назад и сцепляет пальцы на затылке:

– Трудно спорить с Леди Макбет.

11

– А, Элайза, – говорит мама, не поднимая головы. – мне сегодня пришло голосовое сообщение, но я ничего не разобрала. Поможешь?

Они с Ким сидят за обеденным столом, на котором стоит ноутбук сестры в окружении россыпи документов. Холодный свет лампы на потолке и их серьезная напряженная сосредоточенность создают ощущение, будто мы в операционной. Уже почти десять часов вечера, но они до сих пор глубоко погружены в ежегодный ритуал под названием «Заполни налоговую декларацию в программе TurboTax».

– Федеральный идентификационный номер работодателя, – читает Ким с экрана, а мама, вооруженная своей формой W‐2, диктует ей цифры.

Кухня, находящаяся в дальней части квартиры, отделена от гостиной только барной стойкой, которая играет роль перегородки. По одну сторону стойки находится плита, над ней нависают шкафчики и встроенная вытяжка, а по другую – ряд пластиковых барных стульев. И хотя я растянулась на диване и пытаюсь читать «Макбета», все равно вижу маму и Ким, склонившихся над компьютером.

– Это срочно? – спрашиваю я, загибая уголок страницы.

– В переднем кармане. – Мама указывает на свою сумку для обеда, которая лежит на стойке.

Я вздыхаю и плетусь искать ее телефон. Я предполагаю, что, скорее всего, голосовое сообщение оставил какой-нибудь особенно настырный маркетолог. Мама вечно накручивает себя, когда ей приходят завлекательные голосовые сообщения, официального вида письма и первоклассные открытки с уведомлениями о судах по коллективным искам.

Но потом я вижу транскрипцию аудио:

«Здравствуйте, это сообщение для родителей Элайзы Вань. Говорит доктор Куин…»

Доктор Гуинн! Просто дьявол, а не директор! Он что, не понимает, как сильно может влететь подростку-азиату за такой звонок?

Я неохотно подношу телефон к уху. Искаженный голос доктора Гуинна орет так, словно я включила громкую связь:

«Здравствуйте, это сообщение для родителей Элайзы Цюань. Говорит доктор Гуинн, директор школы Уиллоуби. Сейчас среда, примерно пол-одиннадцатого утра, и я хотел бы немного поговорить с вами о том, как обстоят дела у Элайзы, и выразить некоторое беспокойство насчет ее поведения в последнее время. Пожалуйста, перезвоните мне в…»

Может, стереть это сообщение и сказать, что в нем не было ничего важного? Какое-нибудь напоминание о близящемся сборе средств, например. Или опрос для родителей. Мама терпеть не может ни то, ни другое.

– Э-э, это так, из школы звонили.

Я укладываю телефон обратно в уютное отделение сумки и застегиваю молнию.

Мама наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня поверх очков для чтения:

– Из школы?

– Ну да… мой haauh jéung хочет, чтобы ты ему перезвонила, – подтверждаю я, надеясь, что если я буду говорить на кантонском, то все это объяснение пройдет проще.

– Há? – Мама бросает взгляд на Ким, а та пожимает плечами. – Почему?

За входной дверью я слышу звяканье ключей, а это значит, что пришел папа. Я подбегаю, чтобы ему открыть, но он уже распахивает дверь и появляется на пороге с большой картонной коробкой в руках.

– Смотрите, что я нашел, – объявляет он, снимая рабочие ботинки у двери.

Папа – повар в китайской закусочной под названием «Рыбный остров», и большую часть рабочего времени он проводит у брызжущей маслом и пышущей жаром плиты. У такой работы есть один побочный эффект: его одежда постоянно покрывается стойким слоем жира, который отчищается, только когда мама стирает ее со средством для мытья посуды. Но вот его обувь всего за полгода так засаливается, что ее уже невозможно спасти, поэтому папа покупает только дешевое в «Уолмарте». Ему ужасно не нравится выбрасывать такую крепкую вещь, как годная пара обуви, но что с ней еще делать, когда она становится безобразной из-за жира?

– Aiyah, зачем ты вечно тащишь в дом мусор? – возмущается мама, наблюдая, как папа триумфально вносит в гостиную свою коробку. Учитывая, что почти наверняка он подобрал эту коробку у дороги, мама, по сути, права.

– Какой еще мусор? – Папа ставит коробку на журнальный столик. – Это ценная вещь.

– А что там? – Я подкрадываюсь, чтобы получше рассмотреть находку.

– Погоди-ка, – говорит мне мама. – Разговор еще не окончен. – А папе она сообщает: – Мне звонил Элайзин haauh jéung. Не знаю, что она натворила.

– Это правда? – спрашивает папа, но при этом открывает клапаны коробки, так что я могу заглянуть внутрь. Я удивлена тому, что внутри нечто вроде электрического патефона со встроенным кассетником и радио AM/FM.

– Круто! – восклицаю я. – Как ты думаешь, откуда он?

Папа рассматривает ручки регулировки.

– Из восьмидесятых.

– Он работает?

– Нет, но я могу его починить. – Он возится с поворотным рычагом. – Очень просто.

– Элайза, вернись сюда сейчас же, – командует мама.

Я иду за папой на кухню, но мама останавливает нас обоих.

– Обувь, – напоминает она, указывая на домашние тапки, которые мы носим исключительно на кухне.

Папа обувает тапки и идет разогревать себе рис, который принес из закусочной. Больше тапок не осталось, так что я торчу возле стойки, ковыряя пальцем ноги границу, где встречаются ковер с низким ворсом и ламинат с цветочным узором.

– Графа первая, – говорит Ким, как будто она на кухне одна. Она тянется за формой W‐2.

– Ну? – требовательно спрашивает мама.

Я испускаю долгий вздох, а потом рассказываю, что произошло. О случайно опубликованной гневной речи. О реакции учащихся. Об утреннем объявлении. О разговоре с доктором Гуинном.

Папа сидит за столом над своей миской риса и никак на это не отвечает, а Ким, кажется, почти готова меня пожалеть. Мама крайне возмущена. У нее ко мне куча вопросов. И первый таков:

– А почему ты не принесла waih sāng gān домой? Если они были в упаковке, мы бы их использовали.

Я не знаю, как будет «тампон» по-кантонски, так что я перевела как waih sāng gān, что значит «прокладки».

– Нет, это не такие. Те, которые тонкие. Которые…

– А, эти никуда не годятся. Не пользуйся ими, а то умрешь. – Выдав мне немного пропаганды азиатской мамаши, она переходит к сути дела. – Это повлияет на твою успеваемость?

– Что? Нет, это никак не связано с оценками.

– Он напишет плохую рекомендацию, когда ты будешь поступать в вуз?

– Нет, все нормально, я просто попрошу кого-то другого ее написать.

Мама качает головой:

– Ох, Элайза. Такое пятно на репутации. Мне теперь придется звонить в твою школу? Если бы такое случилось со мной в твоем возрасте…

– A Pòh тебе всыпала бы, – перебиваю я.

– Вот именно, – говорит мама.

– Но доктор Гуинн не китаец, так что, возможно, нет никакого пятна на репутации. И бить никого не надо.

– Néih góng māt gwái ā? – отмахивается мама от той глупости, которую я только что сморозила. Затем поворачивается к папе и говорит: – Твою младшую дочь вечно ругают учителя.

– Что? Когда такое было?

Меня ни разу не оставляли после уроков. Даже в этот раз не оставили!

– А в начальных классах ты не получила награду за гражданскую позицию, как все остальные. Ты получила только «за успехи в правописании».

Я смотрю на Ким. Та кашляет в форму W‐2.

– Я что, виновата, что я единственная получила награду, которую дают за реальные умения?

Мама игнорирует мою реплику.

– Вся эта история с выборами в «Горн»… Мы ведь, по-моему, уже говорили об этом. – Вдруг ее осеняет. – Знаешь, в чем настоящая проблема? Néih dōu meih yihng cho. Ты все еще считаешь, что ты права. Если ты проиграла, надо это принять и вынести урок, чтобы в следующий раз получить лучший результат. Это должны делать и мальчики, и девочки. Не обвиняй других в своих ошибках.

Я наклоняюсь над барным стулом и ставлю локти на стойку.

– Но разве тебе не кажется, что иногда женщинам приходится труднее?

– Ну, естественно, труднее, – говорит мама. – Я постоянно жалею, что я не мужчина.

Это правда. Она всегда это повторяет. Скорее всего, она мечтала быть другого пола еще до своего рождения. Мама – четвертый ребенок в семье и четвертая девочка, поэтому, согласно семейному преданию, A Gūng хотел обменять ее на мальчика. Он даже нашел неподалеку семью китайцев из Ханоя, которые не прочь были поменяться, потому что у них уже было слишком много мальчиков. Но в последний момент A Pòh передумала, так что пришлось им довольствоваться четвертой дочкой.

– Да, но может, это необязательно? – спорю я. – Может, все может быть куда лучше?

– В твоем случае все уже намного лучше, – отвечает мама. – Вот у вашего отца две дочери, но это его не огорчает. – Она поворачивается к папе. – Ты огорчаешься, что у тебя нет сыновей?

Папа, который только что заглотил остатки жареного риса, встает, чтобы помыть миску и палочки. Отвечает он кратко:

– Нет.

– Видишь? – говорит мама так, будто это решает дело.

– Но я хочу, чтобы ситуация изменилась в целом. Начиная с того, что происходит в школе.

– И что же изменилось к лучшему от твоих выпадов? Ты только сама попала в переплет. – Мама вздыхает. – Ты ведь знаешь, что твоя мама больше всего на свете боится разговаривать с этими gwái lóu. Но при этом ты специально устраиваешь скандал, и мне звонит твой haauh jéung!

Папа ставит вымытую миску на пластиковую сушилку поверх тарелок, которые мама вымыла до этого. Он пытается сбежать из кухни незаметно, но мама его ловит:

– Ты что, ничего не скажешь дочери?

Папа потирает нос.

– Aiyah, это такая ерунда, – говорит он, делая шаг в сторону гостиной. – Просто поговори с haauh jéung, и все будет в порядке.

– Haih lā! Все тебе ерунда. Все тебе просто. Вот только почему-то занимаешься этим всем не ты. – Мама поправляет очки и снова сосредоточивается на экране компьютера. – Твой папа, – говорит она Ким, – jihng haih dāk bá háu. Одни разговоры.

Папа, двигаясь в сторону ванной, чтобы принять душ, смеется и передразнивает маму:

– Одни разговоры.

– Вот именно! – кричит мама ему вслед. И, обращаясь к нам, добавляет: – Он до смерти боится всего на свете, поэтому ничего не делает.

– Федеральный идентификационный номер работодателя, – читает Ким. Она берет еще одну форму W‐2 и кладет ее перед мамой. – Теперь папиного.

12

– Доброе утро четверга, «стражи»! – доносится из телевизора голос Серены Хванбо.

Я сижу на первом уроке химии, пытаясь доделать домашнее задание по математике и найти вершину параболы.

– Привет.

У Джеймса мутные глаза, и сегодня он особенно похож на ночное животное. В одиннадцатом классе он выбрал углубленный курс химии как факультативный предмет, чтобы угодить матери – та по сей день считает, что он когда-нибудь станет врачом. Он сидит рядом со мной, и хотя обычно в это время он сильно погружается в апатию после эйфории, которую чувствует в «Горне», сегодня он пытается привлечь мое внимание с нехарактерной настойчивостью.

Я игнорирую его, потому что не хочу отвлекаться от задачи, но тут Джеймс снова пихает меня локтем, от чего у меня укатывается карандаш.

– Сегодняшнее объявление стоит посмотреть, – говорит он вполголоса.

Я уже хочу нагрубить ему, чтобы прекратил меня троллить, и тут краем глаза вижу, что у Серены на экране приколот к блузке один из моих огромных бейджиков «Я ЗА ФЕМИНИЗМ». В прямом эфире.

Что за?.. Меня что, только что пропиарила Серена Хванбо? Мои одноклассники тоже заметили новый аксессуар Серены и начали пялиться на такой же значок, приколотый к моему кардигану. Встав для произнесения Клятвы верности, все мы думаем о жесте Серены: что все это значит?

Ближе к концу объявлений мы получаем ответ на наш вопрос. Филип, как прирожденный ведущий программы «Доброе утро, Америка», первым затрагивает волнующую тему.

– Серена, не могу тебя не спросить, – начинает он, – что это у тебя на блузке?

Серена смотрит прямо в объектив.

– Не знаю, в курсе ты или нет, Филип, но я тоже феминистка. Так что я надела этот значок, чтобы выразить поддержку моей подруге, Элайзе Цюань.

Джеймс, кажется, по-настоящему озадачен, как будто скорее поступит в медицинский, чем поверит, что Серена Хванбо только что назвала меня подругой.

– Сексизм действительно существует в школе Уиллоуби, хотя нам не хочется это признавать. И я восхищаюсь тем, что Элайза высказала свою точку зрения. Трудно быть лидером, если ты девушка. Люди постоянно тебя оценивают и осуждают. – Серена старается успокоиться, ее красивые глаза полны невыраженных эмоций. – Возможно, меня осуждают прямо сейчас за то, что я согласилась с Элайзой. И тем не менее она права. Я думаю, в следующем году именно она должна стать главным редактором «Горна». И все мы должны внимательнее отнестись к теме неравенства.

Это заявление потрясает меня так же, как и остальных присутствующих, и все мы таращимся на экран, ожидая увидеть еще что-нибудь.

– Ну, еще Элайза хочет, чтобы в следующем году президентом школы стала девушка, – замечает Филип, который, по слухам, тоже собирается баллотироваться. – Значит ли это, что ты хочешь выдвинуть свою кандидатуру?

Серена застенчиво улыбается:

– Все может быть.

Они заканчивают передачу, а Джеймс шутит:

– Что за дела, Цюань? Ты ведь должна писать новости, а не быть инфоповодом.

– Слушай, Элайза, – зовет через весь класс Марипоса Абарка (которая до этого момента знала меня только как девчонку, постоянно подводящую волейбольную команду на физкультуре), – у тебя еще остались такие значки?

Когда звенит звонок на обеденный перерыв, мы с Вайноной направляемся на наше привычное место возле библиотеки: у ее дверей лежит замечательная бетонная плита, тихое местечко в тени навеса. Пока мы делаем марш-бросок до этого дальнего угла, я замечаю в центре школьного двора, под единственным тенистым дубом Серену и ее компанию. Мы с подругой любим сидеть там после школы, а сейчас, в такой час пик, мы даже не пытаемся бороться за это место.

– Если честно, – говорит Вайнона, – я удивлена, что у Серены вообще появилась хоть одна связная мысль на этот счет.

Я бросаю на нее укоризненный взгляд, но подруга только пожимает плечами:

– Что? Ты сама наверняка подумала то же самое.

И все же нельзя отрицать, что Серена – это сила, с которой надо считаться. Тридцать секунд ее благосклонности, и комментарии в Сети обо мне начали преображаться, как по волшебству.

«@iluvtoast: Я так рада, что @princessserenabo вступилась за @elizquan. Люди повели себя мееерзко, и давно пора было их поставить на место.

@lavender1890: Люблю вас, сестры! Девчонки рулят @princessserenabo @elizquan

@dottieingo: Я с самого начала говорила, что @ elizquan права».

– А главное, разве Серена хоть что-то новое сказала по теме? – Вайнона, похоже, в замешательстве. – Она же тупо повторила то, что говорила до этого ты.

И как раз в эту секунду Серена, которая сидит на краю стола, подняв ноги, будто демонстрируя в рекламе свои белые теннисные кроссовки, замечает нас и машет рукой. Она игриво прислоняется к Джейсону, который вытряхивает себе в рот половину картонного пакета оранжевых скрюченных ломтиков картошки фри.

Теперь мы с Вайноной никак не можем притвориться, будто ее не видели, так что я несмело помахиваю ладонью в ответ.

– Садитесь к нам, – приглашает она.

– Ты что наделала? – цедит подруга сквозь зубы.

Мы подходим к столу, и мне вдруг становится очень неловко от того, что моя сумка с обедом куда больше, чем холщовый шопер Серены, в котором она носит учебники. Этот шопер лежит рядом с ней – абсолютно плоский и пустой. Некоторые девушки умудряются жить без рюкзака, совершенно свободные от бремени задротства. Серена – одна из них.

– Вы ведь знакомы? – Кисть Серены порхает. – Джейсон, это…

– Ага, я про тебя слышал. – Джейсон повернулся посмотреть на нас. – Элайза-феминистка.

Не знаю, что больше меня нервирует: тот факт, что Джейсон Ли знает, кто я такая, или же то, что он знает меня как «Элайзу-феминистку».

– И Вайнона-кинорежиссер, – добавляю я, указывая на подругу.

Вайнона машет им так, будто с удовольствием оказалась бы где угодно, только не здесь.

Джейсон упирается в меня взглядом то ли из тупости, то ли в попытке меня оценить, но потом говорит:

– Точно.

Глаза Серены загораются.

– Вайнона, ты же сделаешь рекламу для выпускного бала, да?

Подруга с минуту изучает Серену, затем отвечает:

– Конечно.

Я вижу, что она согласилась только для того, чтобы больше никогда не говорить об этом.

Ничего не подозревающая Серена счастливо улыбается и пододвигается, явно призывая нас сесть. Смирившись, Вайнона плюхается за стол и отважно расстегивает пакет с перекусом, словно чувствует себя как дома. А вот мне приходится неловко перекинуть ноги через сиденье, потому что иначе никак не втиснуться между Сереной и Вайноной.

– Э-э, спасибо, что поддержала меня сегодня, – говорю я, разворачивая сэндвич, который упаковала для меня мама. В нем кусок холодной индейки толщиной в два с половиной сантиметра, потому что мама убеждена: если отрезать меньше, ребенок будет «недоедать». Это неверное убеждение, но я боюсь выкидывать хоть малейшую часть своего обеда. Мама обязательно узнает.

– Ну что ты, ерунда, – тараторит Серена. – Девчонки должны держаться вместе, так ведь?

Вайнона хрустит стеблем сельдерея.

– Слушай, Серена, – произносит она, – я не знала, что ты интересуешься феминизмом.

Первая красавица школы делает большие глаза:

– Я тоже!

– Она только о нем и болтает с того самого момента, как Элайза произнесла свою большую речь, – говорит Джейсон, ковыряясь в телефоне. – И что ты будешь делать дальше, детка? Сжигать лифчики? – Тут в его глазах зажигается интерес. – Погоди, это значит, что ты будешь ходить без лифчика?

– Слушай, хватит, – взвизгивает она и пихает своего парня, а тот поддается и со смешком встает из-за стола.

– Кажется, ты собираешься стать кандидатом в президенты школы? – спрашиваю я у Серены.

– Да, – отвечает она, и голос ее становится решительным. – Я еще официально не объявляла, но думаю, да.

– Это реально круто, – поддерживаю я. – Если кто из девчонок и может стать президентом, так это ты.

Серена с любопытством бросает на меня оценивающий взгляд:

– А что у тебя в «Горне»? Лен собирается уйти с должности?

Я вспоминаю, как он сидел в кабинете доктора Гуинна, бросая в рот ириски, и на меня находит угрюмость.

– Я такого не слышала.

– А почему нет? – возмущается Серена.

– А кто его заставит? – Я раздраженно вгрызаюсь в свой сэндвич. – Доктор Гуинн не станет. Он думает, что я просто показываю свой несносный характер.

Мама все-таки позвонила директору сегодня во время перемены, но, к счастью для меня, по большей части не поняла, что он говорил. Однако она удостоверилась, что меня не ждут «большие проблемы» и мое выступление никак не отразится на оценках, – вот и все, собственно, что она хотела узнать.

Серена хмурится:

– И что ты будешь делать?

Этот вопрос, как и тон ее голоса, застает меня врасплох. Как будто она говорит: «Я тут пытаюсь стать шестой девушкой на посту школьного президента в истории Уиллоуби, а ты что делаешь ради нашей общей цели?» Я искоса поглядываю на Вайнону, но она, видимо, тоже не ожидала такого вопроса. И с каких это пор Серена Хванбо, любимица школы, стала начальницей феминисток?

Я пытаюсь придумать ответ. А что я вообще могу сделать? Я опубликовала фактически открытое письмо. Я вывалила на пол тампоны в прямом эфире. Как далеко может девушка зайти, чтобы выразить свое несогласие?

– Акцию протеста, – вдруг говорю я. – Я спланирую акцию протеста.

– Акцию протеста? – Серена и Вайнона эхом повторяют мои слова. Серена заинтригована, а в голосе Вайноны, как обычно, звучит скепсис.

– Ага, – подтверждаю я. – Акция протеста против избрания Лена главным редактором «Горна». Если мы вынудим его отказаться от должности, это будет крупная и знаковая победа над дискриминацией по половому признаку в Уиллоуби.

– Как-то это «враждебно», – замечает Вайнона, выгибая бровь. – Я, конечно, только цитирую доктора Гуинна.

– Ну, участвовать в акции могут и парни, и девушки, – рассуждаю я. – Любой человек, считающий, что равноправие полов – это важно.

Серена энергично кивает, как будто я проповедую нечто невероятно глубокое.

– Мне очень нравится! – говорит она. – Я в деле.

А вот у Вайноны более осторожный подход.

– Я, естественно, всеми руками за борьбу против неравенства, но не знаю, стоит ли нам тратить время на такие представления.

Тут она украдкой указывает глазами на Серену. И действительно, возможно, Серена, известная своим классическим девчачьим поведением, во все это ввязывается только потому, что считает приверженность феминизму полезной для своего имиджа. Но может, все-таки нет? В любом случае я достаточно накручена, чтобы попытать счастья.