Текст книги "Не доллар, чтобы всем нравиться"

– Я думаю, мы не должны упустить эту волну интереса, – говорю я. – Ведь если мы ее упустим, Лен не откажется от должности, и все, что мы уже успели сказать, превратится просто в сотрясание воздуха. Тогда наступит еще один год, когда в Уиллоуби важный пост займет парень, хотя на самом деле на его месте должна быть девушка. – Я представляю себе Стену редакторов с рядами портретов мальчишек, и в горле у меня образуется ком. – Ты слышала, что сказал Джеймс: все заявили, что из меня лидер хуже, чем из Лена. Но ты-то знаешь, что это вранье!

Критическое выражение лица Вайноны становится скорее неуверенным. Она запихивает недоеденный стебель сельдерея в пакет с застежкой.

– Но хорошо ли мы взвесили возможные последствия? Вот мой папа бы… – тут она одергивает себя с раздраженным видом. Я знаю, Вайнона думает, что сказал бы ее отец, а она ненавидит, когда его наставления меняют ее образ мысли.

– Ой, мои родители тоже твердят мне: «Веди себя тише воды, ниже травы», – чирикает Серена. – А особенно им не нравится, когда девушка устраивает сцену. Это ужасно раздражает, но они полностью поддерживают образ «хорошего азиата».

Я навостряю уши.

– В смысле… миф об образцовом этническом меньшинстве?

– Да, точно! – Серена прищелкивает пальцами, узнав термин. – Но мы же хотим вырваться из пут стереотипов, так? И ведь это был бы идеальный способ от них избавиться!

Вайнона оглядывает собравшихся. Здесь только кореянки, не считая меня, и все азиатки, не считая ее.

– Все немного иначе, если твой стереотип – «разгневанная чернокожая женщина», – сухо замечает она.

Я вдруг понимаю, что должна была подумать об этом раньше. Отчасти Вайнона колеблется не только из-за личных сомнений и не только из-за отца. К счастью, до Серены это тоже удивительно быстро доходит.

– Ты абсолютно права, Вайнона, – говорит она. – И ты ни в коем случае не должна делать то, что тебе неприятно.

– Да, – вставляю я, – может, надо сначала все обдумать.

Подруга аккуратно разглаживает каждую из сторон своего пакета с сельдереем.

– Ну… я не сказала, что отказываюсь. – Она перетряхивает стебли, размышляя вслух. – Вы же знаете, я не боюсь выражать свое мнение, когда дело важное. – Тут в голосе ее появляется дерзость. – И плевать, что скажет папа. Плевать, что скажет кто угодно.

Я киваю, размышляя о «Подъездных дорожках» и прошлой фильмографии Вайноны.

– Точно. Как в твоих фильмах.

– Ага. Но, наверное, мне просто больше нравится быть за кадром. По крайней мере, так я лучше контролирую, как рассказывается история.

При этих ее словах мне в голову приходит идея.

– А что, если ты эту акцию срежиссируешь? – заявляю я. – Тогда ты можешь решить, какую именно роль хочешь сыграть.

Вайнона оживляется от моего предложения, я вижу, как ее режиссерский ум включается в работу.

– О-о-о, просто супер! – восклицает Серена. – Это будет потрясающе, Вайнона.

Я немного волнуюсь, как бы ее чрезмерный энтузиазм не заставил мою подругу включить заднюю, но Вайнона, вдохновленная сложностью предполагаемой творческой задачи, не отвергает ее восторгов.

– Ну ладно, – говорит она наконец. – Посмотрим, что я смогу придумать.

Тут к нам скользящим шагом подходит Эстер Чон, и я замечаю, что к ее блузке тоже приколот значок «Я ЗА ФЕМИНИЗМ». Вообще все до единой подружки Серены теперь носят такие значки. Все бейджи, которые я оставила в женской раздевалке, исчезли, и я понимаю, куда они подевались.

– Ну так как, Элайза? – произносит Эстер, как будто собирается выдать что-то пикантное. Ее волосы, окрашенные во впечатляющий платиновый оттенок, шелковисто падают на глаза. – Что…

– Эй, Эстер. Хочешь прикол?

К нам нарочитым галопом подбегает Дилан Парк, одетый в кофту со своим именем на спине. Джейсон вальяжно подтягивается следом.

– Чего?

Эстер раздражена тем, что ее перебили, но одновременно с этим ей любопытно.

– Если хочешь рассмешить блондинку в среду, – медленно говорит Дилан, – расскажи ей анекдот… в понедельник.

Джейсон хохочет, как шальной, а мы с Вайноной переглядываемся. Эстер размышляет над шуткой целых десять секунд, а потом взрывается.

– О боже мой! – визжит она. – Ты хочешь сказать, что я тупая? – Она пихает Дилана, а тот восторженно смеется. – Сам ты идиот! Это даже не мой натуральный цвет!

Серена складывает руки на груди:

– Дилан, это фу.

Дилану, по-видимому, начхать.

– Когда ты стала феминисткой, ты совершенно перестала понимать шутки, – замечает он, а потом неспешно уходит вместе с Джейсоном, довольный своей хамской выходкой.

– Ну что, – говорит Эстер, чью гордость эта сцена задела лишь едва-едва, – вы ведь говорили про Лена, да? Что у тебя с ним? – Она поджимает губы. – Вы ведь вроде встречались, да?

Вайнона начинает ржать так громко, что складывается пополам.

– Элайза скорее сожжет редакцию «Горна», чем станет встречаться со спортсменом, – заявляет она, хотя мне такое утверждение кажется слегка преувеличенным. Я не буду, конечно, никому этого говорить, но вряд ли зайду настолько далеко.

А вот Серена оскорбляется:

– Боже, Эстер, Элайза только что предложила устроить акцию протеста против назначения Лена главным редактором. – Движением головы она перекидывает собранные в хвост волосы через плечо. – Естественно, между ними ничего нет. И никогда не было. Это было просто какое-то вранье, которое выдумали болтуны в соцсетях.

– Да, но вчера Хеппи видела, как они вместе поднимались по лестнице, – не сдается Эстер. – Правда, Хеппи?

– Да, так и было. – Хепсиба И, усевшаяся на клумбе возле дуба, кивает.

Все взгляды обращаются на меня – собравшиеся ждут, как я буду оправдываться.

– Нас выпустили из директорской одновременно, – объясняю я, слегка покраснев.

– Просто у них один и тот же пятый урок, – вспоминает Серена. – В это время мы вместе ходим на английский. – Она цокает языком, укоряя подруг. – Вы же слышали Вайнону: Элайза никогда не станет связываться с Леном. Он воплощает собой все, против чего мы боремся. Как ты его назвала, Элайза? «Олицетворение патриархата»?

– Примерно так, – подтверждает Вайнона.

– У нас важное дело. – Серена похлопывает по значку «Я ЗА ФЕМИНИЗМ» на груди у Эстер. – Если вы, девочки, хотите участвовать в нашем движении, то пора браться за ум.

– Но все-таки он симпотный, – вздыхает Хеппи, и все мы поворачиваемся, чтобы проследить за ее взглядом.

Запихнув большие пальцы под лямки рюкзака, мимо шагает Лен в компании друзей-бейсболистов. Он смеется, наслаждаясь общением с приятелями, как в старые добрые времена. Вне помещения он даже выглядит иначе. Красивее и почему-то хуже.

– Патриархат часто кажется симпотным, – говорю я, провожая Лена взглядом.

13

– А где бы мне такой достать? – Лен указывает на бейджик «Я ЗА ФЕМИНИЗМ», который я все так же ношу на груди каждый день.

– Не повезло тебе, – отвечаю я. – Таких больше не осталось.

Мы стоим на углу, ожидая зеленого света, потому что собираемся отправиться в «Братаны боба». Для открытия заведения, продающего прохладительные напитки, сегодня фантастически благоприятная погода. Проще говоря, сегодня пипец как жарко.

Я обмахиваюсь блокнотом. Мы не так долго находились на улице, но мой лоб успел впитать столько послеполуденных солнечных лучей, что стоит уже принять меры. Солнце так и палит, роскошное и жестокое одновременно. Я сделала высокий пучок, но теперь чувствую, что шея сзади начинает обгорать. Надо было раньше снять кардиган, но сейчас уже слишком поздно бежать к шкафчику, а нести его в руках мне ужасно не хочется. Так что я просто подворачиваю рукава.

Лен вытирает лоб предплечьем и смотрит на торговые павильоны, в последнем из которых располагаются «Братаны боба».

– Эта вся история с феминизмом превратилась в серьезную тему, да?

Загорается зеленый, и мы одновременно ступаем на «зебру».

– Ага, – говорю я. – Наверное.

Естественно, я молчу насчет акции протеста, но ореол славы Хванбо продолжает работать в полную мощь: феминизм в школе Уиллоуби сейчас считается очень крутым. Группка самых популярных девушек, включая Серену и ее подруг, продолжают носить мои значки «Я ЗА ФЕМИНИЗМ» на блузках, привлекая всеобщее внимание, и я чувствую себя чуточку причастной к девушкам из элиты, которые ходят с одинаковыми сумочками из ограниченной серии.

Тем не менее атмосфера действительно изменилась в одночасье, это невозможно отрицать. Девушки из команды хоккея на траве составили петицию о заказе новой формы (так как старой уже десять лет), притом желательно за счет денег, которые каждый год обычно идут на покупку надувных напольных мешков для тренировок команды по американскому футболу. Все члены драматического кружка (в том числе парни) единогласно решили заменить назначенную на следующую осень постановку «Смерти коммивояжера» Артура Миллера на «Бумажных ангелов» Дженни Лим. А недавно образовавшийся Межучастковый феминистский книжный клуб Уиллоуби, возглавляемый тремя девятиклассницами, с которыми я вообще не знакома, пригласил меня выбрать для их первого собрания книгу для обсуждения (я решила, что мы можем начать с книги «Феминизм для всех» Белл Хукс). Люди говорят о феминизме, даже выходя за рамки предложенных мной тем, иногда ставят под сомнение свои предубеждения против этого движения, и, надо сказать… в целом это довольно круто.

У Лена, правда, не все так гладко: сегодня утром я заметила, что кто-то заклеил его шкафчик оберточной бумагой, как будто на день рождения, но вместо поздравления написал «ПАТРИАРХАТ». Серена клянется, что не знает, кто это сделал.

Кафе «Братаны боба» располагается в самом последнем павильоне – одинокий признак жизни в ряду заброшенных витрин. Буйство золотых и белых воздушных шаров обрамляет вход и окружает надпись: «Специальное предложение в честь открытия: купи один чай, второй получи бесплатно!» Перекрывая шум посетителей, из динамиков льется ретро, и вообще здесь оживленнее, чем я ожидала.

– План такой, – говорю я, перекидывая обложку блокнота. – Я пообщалась по телефону с одним из хозяев, Кевином Ченгом, но не встречалась с ним лично. Давай для начала найдем его или его брата.

Лен, взявший с собой один из горновских фотоаппаратов, снимает посетителя, несущего четыре чая боба.

– Есть, босс.

Внутри кафе сияет белизной, суровое и одновременно успокаивающее, как скандинавская ванная комната. На одной стене выгнулось дугой название «БРАТАНЫ БОБА», а внутри этой дуги в стиле карикатур из «Нью-Йоркера» нарисовано напоминающее хомяка неопределимое млекопитающее, потягивающее пенистый чай с шариками боба («Я думаю, это вомбат», – предполагает Лен, хотя я не спрашивала). У окна деревянный настил, на котором можно попивать чай, любуясь великолепным видом парковки.

– Тут столько вариантов, – говорит Лен.

Мы оба изучаем меню – черную панель, на которой написана пошаговая инструкция: выберите вид чая, выберите топпинг, выберите вид молока, выберите количество подсластителя.

В зоне приготовления чая вдоль барной стойки суетятся несколько работников кафе, один из которых, наливающий кремообразную жидкость на кубики льда, замечает нас. На нем очки в прямоугольной оправе и черный фартук с надписью «Я один из братанов». Хотя, на мой взгляд, он больше похож на ботана, чем на братана [6]6
  В Америке существует субкультура «братанов» (bro), к которой относятся в основном молодые белые мужчины, студенты, которые занимаются спортом либо болеют за спорт, тусуются мужской компанией. Они часто используют обращение «братан» или «бро», носят бейсболки с потертым козырьком, рубашки, футболки с логотипами спортивных команд, топсайдеры или сандалии (прим. пер.).


[Закрыть].

– Добро пожаловать в «Братаны боба»! – выкрикивает он и манит нас подойти ближе. – Чем вас угостить, ребята?

Я начинаю объяснять, что мы пришли сюда не напитки заказывать, но Лен отвечает ему:

– Мне обычный чай с молоком и боба. И средний уровень сладости.

Я бросаю на него раздраженный взгляд, но мой напарник только пожимает плечами:

– На улице ужасно жарко.

Поворачиваясь к ботану-братану, я говорю:

– Мы вообще-то из школы Уиллоуби, которая через дорогу. Мы сотрудники школьной газеты «Горн», хотим написать материал об открытии вашего кафе. Мы пришли поговорить с Иэном и Кевином Ченгами.

– А-а! Я Иэн. – Он протягивает руку. – Рад знакомству. Элайза, правильно?

– Ага. – Я отвечаю ему своим лучшим твердым рукопожатием. – А это Лен.

– Понял, классический чай с молоком и боба для Лена. А что ты закажешь, Элайза? Оба напитка за счет заведения!

– Ой, нет, – настаиваю я. – Спасибо, но это против кодекса журналистской этики, принятого в «Горне»: мы не можем принимать какого-либо рода подарки.

– Она имеет в виду, – поясняет Лен, вынимая кошелек, – что за напитки заплачу я.

– Ну нет, – повторяю я, размахивая руками. – Он не будет мне ничего покупать.

– Хорошо, тогда я оплачу свой чай, а ей пусть достанется тот, который идет бесплатно.

Когда я и на это не соглашаюсь, Лен говорит:

– Ладно, за платный чай отдашь мне половину.

Иэн смотрит на мой значок и дружелюбно улыбается.

– Это потому, что ты феминистка? – умудренно спрашивает он.

– Нет, это потому… – и тут я сама себя одергиваю. – Знаете, я буду лавандовый чай, но с соевым молоком. И с миндальным желе вместо боба. И подсластителя вдвое меньше. – Тут я указываю на Лена. – А заплатит он.

– Сейчас будет готово.

Иэн нажимает кнопки на своем планшете.

Мы с Леном идем к одной из будок, скамьи в которых сколочены из досок. Лампочки накаливания без абажуров свисают с потолка, и, прежде чем сесть, Лен в шутку легонько хлопает по одной из них.

– Очень конкретный заказ для человека, который не собирался ничего брать.

Он занимает целую скамейку со своей стороны.

– Все просто. – Я скользнула на скамью напротив. – У меня в голове есть образ моего идеального молочного чая, так что я всегда просто стараюсь заказать нечто как можно более похожее на этот идеал.

– Так что, ты всегда хочешь одно и то же? Каждый раз?

– Ну да, конечно.

– Ага, и одежду каждый день носишь одну и ту же.

В будке вдруг становится слишком жарко, особенно в районе моей шеи. Я снимаю свитер, который в этом свете кажется тяжелым и, возможно, действительно слишком мешковатым. Я просто не думала, что кто-то на это обращает внимание.

Покопавшись в рюкзаке в поисках кошелька, я бросаю Лену два доллара.

– Ты же вроде сказала, что плачу я.

– Я передумала.

– А такое бывает?

Он пытается не испортить шутку ухмылкой. Я расправляю плечи.

– Нечасто, – говорю я. – Возможно, ты стал свидетелем единственного в жизни случая.

И не успеваю я понять, что происходит, как он щелкает меня на камеру.

– Какого черта?

– Нет фотки – нет доказательств.

Когда Иэн выкрикивает наши имена, я говорю Лену, что сама схожу за нашим чаем. Только умалчиваю, что просто хочу хотя бы ненадолго избавиться от его тошнотворного присутствия.

– Вот. – Я ставлю стаканы на стол, изучая оба. На каждом ярлычок с деталями заказа. – Это твой. – Я поворачиваю стакан ярлычком к Лену. – Обычный.

– Иэн, кажется, использовал термин «классический».

В ответ я проталкиваю трубочку сквозь обертку и вставляю в свой стакан единым движением одной руки, естественным, как дыхание. Однако Лен мучается со своей трубочкой, так что я протягиваю руку и распаковываю ее сама.

– Ты что, не азиат?

Я качаю головой и подталкиваю чай к нему.

– Только наполовину, – уточняет Лен и наклоняется вперед, чтобы сделать глоток.

– Элайза, Лен, это мой брат Кевин, – говорит Иэн, и я резко оборачиваюсь.

У Кевина волосы зачесаны внушительно высоко, и еще у него такой же фартук, как у Иэна. Он чуть ниже ростом, старше и, пожалуй, чуть больше похож на братана. Руку он, в отличие от Иэна, пожимает не коротко и небрежно, а по-настоящему крепко хватает.

– Рад встретиться с тобой лично, Элайза, – говорит Кевин.

Он заходит в будку и садится напротив Лена, а следом за ним Иэн. И для меня остается только одно место.

Лен отодвигается, то ли чтобы освободить мне больше места, то ли чтобы отсесть подальше – точно не определить. Поставив локоть на стол, он касается волос, слегка ероша их легким движением, которое стало мне странно знакомым. Я хочу сказать ему, что его грива хоть и слегка вьется, но выглядит отлично. Что раздражает, она всегда выглядит отлично. Если кому и надо беспокоиться насчет прически, так это мне. Прядки из пучка прилипли к шее и только сейчас начали отлипать, прохладные и гадкие от высыхающего пота.

– Значит, вы расскажете о нашем открытии в газете Уиллоуби, так? – спрашивает Кевин. – Знаете, я тоже работал в школьной газете в старших классах. Только занимался бизнесом: продавал место под объявления. Вы, ребята, тоже так делаете?

– Естественно, – подтверждаю я, – но это не основной источник дохода.

Кевин смеется:

– Да, и в мое время было точно так же. Конечно, возможно, это потому что объявлениями занимался именно я.

– А в какой старшей школе учились вы? – спрашивает Лен.

У него будто по волшебству в руках образовался блокнот, и он уже открыл чистую страницу.

– Старшая школа Харгис, – сообщает Иэн. – Мы оба туда ходили.

– А, наши конкуренты. – Лен улыбается мне так, будто это имеет какое-то значение.

– Выкусите, «Стражи»! – кашляет Кевин в кулак.

Что удивительно, Лен знает правильный отзыв:

– Медведей на мыло!

– Уточню, чтобы не напутать во всех этих цитатах, – влезаю я, – вы же не против, если я буду записывать интервью?

– Без проблем, – соглашается Кевин. – Только обязательно запиши про «Стражей».

Я мило улыбаюсь:

– Я очень благодарна, что вы нашли время поговорить с нами, и поздравляю с открытием кафе…

– Спасибо, – перебивает Кевин и отклоняется назад, уложив руку на перегородку между будками. – Мы так рады! – Он указывает на наши напитки. – Как вам?

Лен перестает жевать кончик трубочки и смотрит на свой стакан, в котором остались только лед и сиротливые шарики из тапиоки.

– Очень вкусно, – говорит он.

– А знаете, чем наше кафе отличается от остальных? – Кевин протягивает руку и приподнимает мой стакан, словно драгоценный камень. – Высококачественные ингредиенты.

– Мы завариваем только настоящие листья чая, – объясняет Иэн, – а не чайные порошки, как делают конкуренты.

– Вы не пробовали наш улун из особой партии? – спрашивает Кевин. Узнав, что нет, он поражается: – О-о, ребята, попробуйте обязательно. Иэн, можешь принести банку?

Иэн приносит с кухни блестящую жестянку и слегка приоткрывает ее для нас. Мы с Леном наклоняемся над ней, чтобы понюхать, и на мгновение меня очень отвлекает то, насколько близко я оказалась к олицетворению патриархата.

Кевин начинает расписывать достоинства фирменного сиропа «Братаны боба», и я отодвигаюсь от Лена, заставляя себя внимательно следить за ходом интервью.

– Вопрос к тебе, Кевин, – говорю я. – По телефону ты упомянул, что вообще вы планировали открыться еще в прошлом октябре. Что же вам помешало?

Эта тема, похоже, расстраивает Кевина так же сильно, как и то, что мы не пробовали улун.

– О, я тебе расскажу как есть, Элайза. – Он грохает кулаком по столу. – Проволочки. Бюрократия. Какие преграды нам пришлось преодолеть, чтобы открыться, это просто какой-то абсурд.

– Какие именно преграды? – интересуюсь я.

– Нам пришлось все здесь переделать, чтобы павильон соответствовал требованиям, – стонет Кевин. – И даже не спрашивай меня насчет озеленения.

Какое-то время он разоряется о том, насколько бесполезны все эти правила, а я записываю как можно быстрее. А Лен, напротив, почти ничего не пишет.

– Но разве вы не считаете, что правила устанавливаются не просто так, а для безопасности? – спрашиваю я. – Как иначе определить, какой проект отклонить?

Кевин раздумывает над моими словами меньше секунды.

– Слушайте, я предприниматель, – говорит он, – но одновременно я и житель этого города. Я не буду поступать безответственно только потому, что нет закона, указывающего мне, что и как делать.

Тут я замечаю, что Лен смотрит на меня, так что я даю ему возможность задать вопрос. Он улавливает намек и чуть наклоняется вперед:

– А чем вы занимались раньше?

На мой взгляд, это наитупейший вопрос, но я помалкиваю, потому что первое правило работы в паре – не подставлять напарника.

– Я работал в технической сфере, – отвечает Кевин. – Несколько стартапов в Сан-Франциско, а в последнее время – менеджером по работе с клиентами.

– Кевин получил степень магистра делового администрирования в Стэнфорде, – добавляет Иэн. – Наша мама хотела бы, чтобы вы написали, что, хотя сейчас он заправляет кафешкой, у него есть востребованные на рынке знания.

– Да ну, со знаниями у нас Иэн, – возражает старший брат. – Он программист-разработчик.

Лен кивает:

– Почему тогда вы решили заниматься напитками?

Повисает пауза. Интересно, Иэн и Кевин тоже удивляются, почему Лен не прочитал страницу «О нас»?

Кевин как раз начинает пересказывать историю с сайта «Братанов боба». Их семья из Тайваня, и любовь к пенистому чаю им передалась от отца, ценителя чая и любителя тапиоки. Он всегда хотел открыть свой бизнес, но всю жизнь проработал корпоративным бухгалтером. «Братаны боба» – это дань уважения его американской мечте. Идеальная история о братьях-технарях, превратившихся в предпринимателей, с легкой ноткой пафоса о детях эмигранта.

– Ваш отец, наверное, очень вами гордится, – замечает Лен.

– Да, он нас очень поддержал, – соглашается Иэн. – Шарики из тапиоки «Братаны боба» делаются по его рецепту.

– А ваша мама? – спрашивает Лен.

Я вспоминаю их страницу «О нас» и понимаю, что не знаю ответа на этот вопрос, потому что о матери, к удивлению, не сказано ни слова.

Поколебавшись, Кевин говорит:

– Она была не в восторге, когда мы признались, что оба увольняемся с высокооплачиваемых должностей, чтобы открыть кафе. Она тоже была бухгалтером и всегда верила в то, что надо усердно трудиться, получить образование, заниматься чем-то прибыльным и престижным. А открыть небольшое дело, продавать чай с боба… – Он смеется. – Не такого будущего она для нас хотела. Это рискованно. Нестабильно.

– А какое у нее было лицо, когда мы признались, сколько сбережений вбухали! – Иэн прижимает кончики пальцев к вискам.

– Она не поняла вашу мотивацию? – Лен, зажавший колпачок от ручки в зубах, вынимает его на пару секунд, только чтобы задать этот вопрос.

– Наверное. – Иэн скатывает одну из оберток от трубочек в тугой валик. – Поколение наших родителей считает, что кафе открывают люди без образования, у которых нет других вариантов. Для них работа – это средство для выживания. Но для нас это совершенно другое.

– Как я всегда говорю, – вставляет Кевин, – родители хотят, чтобы тебе было хорошо, но они не всегда знают, что для тебя было бы лучше всего. – Он обводит рукой кафе. – А для нас вот что самое лучшее. Нечто вроде возвращения к истокам.

Мой взгляд падает на Лена, который теперь неотрывно что-то корябает в своем блокноте. Дописав последнюю пару слов, он поднимает глаза на меня:

– Есть еще вопросы?

•••

Побеседовав с братьями Ченг и несколькими посетителями, мы с Леном бредем к противоположной части торгового ряда и находим место, где можно присесть в теньке. Сегодня на стенде пресвитерианской церкви такая надпись: «Существуют вопросы, на которые Гугл не даст ответа».

Лен снимает с шеи фотоаппарат, откладывает его в сторону и опускается на траву, положив руки под голову. Его футболка слегка задирается, и из-под джинсов на талии виден клетчатый узор.

Я заново сосредоточиваюсь на своем блокноте.

– Давай обсудим, как подать этот материал.

– Давай, – соглашается он, не поднимаясь.

– Я думаю, в фокусе должна быть вся эта история с требованиями и правилами, – предлагаю я. – Открытие кафе пришлось отложить на полгода. Это немалый срок. Возможно, я смогу поговорить с Аланом…

– Кто такой Алан?

– Президент городской Торговой палаты.

– А, точно. Продолжай.

– Он может знать, существует ли такая тенденция для открытия нового бизнеса в Жакаранде. Если у всех задержки из-за жестких норм, то, возможно, Кевин прав. Возможно, в нашем городе слишком неблагоприятные правила. А возможно, есть какая-то проблема в департаменте, который этим занимается.

– Но о чем эта история на самом деле?

Я задумываюсь, прежде чем ответить.

– О том, как сложно найти баланс между необходимостью контроля и желанием поощрять развитие бизнеса.

– А разве это интересно?

– Да, – заявляю я так, словно не представляю, почему мой напарник вообще задает такой вопрос.

Разлегшийся на газоне Лен бросает на меня полный сомнения взгляд. Я вздыхаю:

– Ладно, это не самая сочная тема, но она важная. Такой материал можно прочитать в настоящей газете. А если ты хочешь, чтобы тебя воспринимали всерьез, надо писать о серьезных вещах.

– Ребятам из нашей школы такое неинтересно.

Я срываю травинку с газона и бросаю в него.

– Наша работа – писать о важном, а не потакать массам.

– Вот только наша работа еще и в том, чтобы служить обществу. Поэтому нам стоит подумать, что вызовет у людей интерес.

Я скрещиваю руки на груди:

– Ну ладно, а по-твоему, о чем эта история?

Лен подпирает подбородок ладонью.

– Любопытны напряженные отношения между братьями Ченг и их матерью. Уж это азиатские учащиеся Уиллоуби точно поймут.

Я смотрю на парковку возле церкви и прокручиваю все интервью в голове.

– Ну да, в этом есть драма. С подтекстом, ведь они считают, что именно из-за матери их отец не осуществил цель своей жизни.

– Да, я бы поговорил с ней, узнал бы, что она скажет. – Лен ухмыляется: – Ты ведь у нас феминистка, разве тебе не интересен этот конфликт?

– Конечно, – отвечаю я, – но не все конфликты становятся новостью. Например, моя мама тоже не хотела, чтобы папа открыл закусочную. У нее никто почему-то интервью не берет.

– А может, зря.

Я уже готова метнуть в него сердитый взгляд, но тут понимаю, что Лен не совсем шутит.

– И чем твой папа в итоге стал заниматься? – интересуется он.

– Он открыл-таки закусочную, но ненадолго. А потом она высосала из папы то, что он скопил за десять лет, быстрее, чем ты успеешь три раза сказать: «Закусочная «Великая стена».

– Так плохо, да?

– Ага. Но нельзя сказать, что это нечто необыкновенное и случилось только с нами. Закусочные закрываются. Иммигранты остаются без денег. После испытаний не всегда людей ждет триумф. Мой папа и сейчас работает в закусочной, только не в своей.

Минуту Лен молчит.

– Ты думаешь, что эта история не заслуживает внимания?

– Я просто говорю, что это не новость. – Я пытаюсь ускользнуть от внезапно нахлынувшей на Лена задумчивости, которая развернулась, как слишком теплое одеяло у меня на коленях. – Возьмем, к примеру, братьев Ченг и их мать – в чем суть этой истории?

Лен опять ложится на траву, размышляя над моим вопросом. В эту минуту слышно только песню RNB, слабо доносящуюся из «Братанов боба», и звуки изредка проезжающих мимо машин.

– Может, в том, насколько по-разному иммигранты понимают американскую мечту, – наконец говорит он. – А может, в том, что мужчины чаще, чем женщины, готовы рисковать и открывать свое дело.

Я наклоняюсь, чтобы получше разглядеть его лицо.

– Ты ведь сочиняешь на ходу, так ведь?

Он смеется:

– Ага.

Поднимается легкий бриз и щекочет мне лицо выбившимися прядками. Я тянусь к пучку, чтобы завязать его заново. Когда я снова смотрю вниз, Лен отводит взгляд.

Внезапно я совершенно не знаю, что сказать.

– Ладно, – соглашается он, садясь. – Можем написать насчет ограничений.

Он проводит пятерней по волосам, вынимая из них траву, – более широкое и свободное движение, чем его привычный жест.

– Ну, – говорю я, поднимая фотоаппарат, просто чтобы чем-то занять руки, – про американскую мечту тоже можно написать.

Я начинаю просматривать фотографии, которые сделал Лен. Здесь есть снимки посетителей, Иэна и Кевина, будки в кафе.

– Отличные фотки. – Мой голос выдает больше удивления, чем мне хотелось бы.

– Спасибо.

– Я не из вежливости говорю.

– Знаю. – Он опять смеется, поднимая плечо. – Мой папа всегда увлекался фотографией, вот он и научил меня пользоваться своим фотоаппаратом. Иногда дает мне с ним поиграться.

– Понятно.

Меня несколько раздражает, что и фотография ему тоже легко дается, что еще один талант ему достался от рождения.

Потом я добираюсь до снимка, на котором я сижу в будке. Волосы у меня ужасно растрепаны, но я почти улыбаюсь, как будто собираюсь сказать что-то остроумное. Очень странно, но я выгляжу… милой.

Я отматываю дальше назад и нахожу еще несколько своих портретов – в тот момент, когда Лен их делал, мне казалось, что он просто щелкает мимоходом. Но вот они, передо мной, живые и гармонично выстроенные снимки.

Тут я хмурю лоб, читая что-то в блокноте, а на фоне – размытая толпа посетителей. Тут я в обрамлении золотых и белых шариков оборачиваюсь, чтобы посмотреть на что-то за кадром.

Я опускаю фотоаппарат, прикидываясь, будто ничего не видела.

– Кажется, мне пора, – заявляю я, вставая.