Текст книги "Звезда и старуха"

Мишель Ростен
Звезда и старуха

Michel Rostain

L’étoile et la vieille

© Кожевникова Е., перевод на русский язык, 2014.

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Посвящаю моей Жозефине

That he not busy being born is busy dying…

Bob Dylan[1]1
  Часто цитируемая строка из песни Боба Дилана «Its Alright Ma» («I`m Only Bleeding»), как всегда у него имеющая много смыслов и допускающая много интерпретаций. Один из возможных вариантов: «Не позаботился о том, чтобы родиться, – заботься постоянно о смерти».


[Закрыть]

Увертюра

Звезды светят. Они нерасчетливы, бескорыстны, тратят себя и тратят. Звезды – подарок. Мы смотрим на них и думаем: они светили всегда, они будут светить вечно. Вечно себя дарить. Нас это радует. Кто помнит, что звезды тоже гаснут? Что каждая из них в свой час исчезнет? Энергия истощится, ядро остынет, звезда сожмется и превратится в черного карлика, холодного, неприметного.

Себя мы тоже считаем звездами. Не можем представить небытия.

Утешьтесь – когда-нибудь на другой планете поэты и влюбленные, сидя на красном песке у кромки йодистого моря, станут любоваться нашей угасшей звездой, даже после смерти сияющей и прекрасной. Световые годы соткут для них иллюзию, будто звезда жива и по-прежнему великолепна.

В конечном счете наивные дурачки по-своему правы. Они наслаждаются блеском, красотой, добротой звезды, и даже если на самом деле ее больше нет, что с того? Стихи и песни – вот что важно.

Аллегро[2]2
  Аллегро – радостно (ит., муз.).


[Закрыть]

Эта звезда долгие годы входила в первую десятку популярнейших эстрадных исполнителей. Теперь рокеры и рэперы ее потеснили. Однако стоило ей выйти на сцену, выступить на телевидении, как прежняя слава к ней возвращалась. Звезда куда значительнее, чем просто воспоминание.

Звезда нетленна, почти нетленна.

А вот нашего постановщика звездой никак не назовешь. Немало подобных творцов, мнительных, взыскательных, подчас весьма высокомерных провидцев соперничали друг с другом в мире авангардного искусства, но их имена неизменно оставались достоянием довольно узкого круга.

No comment[3]3
  No comment – без комментариев (англ.).


[Закрыть].

Так что постановщика от звезды отделяла зияющая бездна. И все-таки они встретились.

Однажды вечером он представлял свой спектакль на Лионском биеннале современного танца, и в антракте некий продюсер предложил ему подготовить шоу знаменитой Одетт. Постановщик безмерно удивился, что вполне естественно. И был польщен – подобное предложение очень лестно. Но соглашаться не спешил. Во-первых, ему казалось, что Одетт уже сошла со сцены. Во-вторых, то немногое, что он слышал из ее песен, ему не нравилось. К тому же он никогда не имел дела с поп-музыкой. Ведь для него, надежды и опоры просвещенных пуристов, творческих, требовательных, непримиримых новаторов всех мастей, для него, обладавшего в довершение всех бед щепетильностью и порядочностью неофита, для него искусство – святыня. И он, агностик и анархист, неизменно давал отпор власти посредственности и глупости, не оказывая мейнстриму ни капли уважения. Как видите, у постановщика не могло быть ничего общего с громким и броским миром поп-культуры, где царила Одетт. Перспектива работать с ней отнюдь его не прельщала. Однако тщеславие пробудила. Из суетного желания покрасоваться он не ответил решительным отказом, а попросил несколько дней на размышления.

Антракт окончился, началось второе действие. Постановщик вышел из-за кулис в прекрасном настроении. Спектакль явно удался, их с труппой ждал успех, да еще ему подвернулась возможность добиться международного признания. Его эго непомерно раздулось. Направляясь к ложе, постановщик запел во весь голос от полноты чувств. К нему бросился администратор театра: пожалуйста, потише, свет давно погас, идет спектакль.

Ой, простите!

Через час спектакль завершился, аплодисменты, овации, зрители и правда в восторге, постановщик пьян от всеобщего восхищения. Цветы, шампанское, поздравления со всех сторон. Он воспарил в небеса.

И спустился на землю лишь в тот момент, когда вместе с труппой и техническим персоналом покинул театр Выживания-Пропитания. Они не знали, где будут праздновать: какая разница, уж найдем что-нибудь. Шумели, галдели, заполонили всю улицу, шли куда глаза глядят, беспечные, радостные, как всегда после спектакля. Раз десять пытались зайти в ресторан и раз десять слышали одно и то же: «Простите, сейчас слишком поздно, мы закрываемся». Или: «На четырнадцать человек без предварительного заказа? Увы, мест нет! Ничем не можем помочь». Ничего страшного, идем дальше, ночь так хороша, на душе легко, все довольны собой и друг другом, неважно, где нас накормят.

Вдруг – о чудо! – в небольшом ресторане на левом берегу Сены нашлось четыре столика рядом – кто-то забронировал, да так и не пришел… Невероятно! Постановщик вошел последним. Направился к рогатой вешалке, чтобы повесить плащ.

Там стояла Одетт, звезда собственной персоной, та, с кем ему только что предложили работать, именно она, и как будто ждала его!

Позднее он говорил, что всем обязан счастливой звезде.

Постановщик опешил. Столько случайностей промелькнуло перед ним словно в ускоренной съемке. Они с труппой могли оказаться в любом другом квартале Лиона, в любом другом ресторанчике. Он мог войти через другую дверь, повесить плащ на другую вешалку, вообще не взять плаща в такую теплую ночь. Но нет, он неуклонно, слепо стремился навстречу Одетт. И узнал ее сразу, хотя обычно никого не знал в лицо и был до крайности рассеян. Цепь совпадений сковала его. Со скоростью света! Звезда приблизилась к планете с неземной точностью, свойственной всем небесным телам.

Постановщика поразило ее появление. Он понял, что это указание свыше.

Следует заметить, что наш герой – атеист, но со склонностью к мистике. Он не верил ни в бога, ни в черта, уважал только здравый смысл, не любил клириков и всяких выдумок для детишек. Однако его сбивали с толку судьба и случай, подспудные течения жизни, непостижимые и таинственные. Он пытался разгадывать сны. Восхищался пророческим безумием поэтического вымысла и сверхъестественными явлениями. Совпадения его завораживали. Он никогда не насмехался над людьми, что рассказывали о потусторонних голосах, странных видениях, внезапных озарениях. Одним словом, был охотником до всего, что не поддавалось разумному истолкованию. Морочил голову себе и другим, не боясь приукрасить действительность.

А потом охотно признавал, что все это вздор, творческая фантазия. Потом, спустя какое-то время.

То есть увлекался паранормальным, но не стал оккультистом? Создавал легенды, избегая самообмана? Вы правы, понять нашего постановщика нелегко.

При встрече с Одетт его охватила дрожь, и он сразу догадался, в чем дело. Принял данность, подчинился ей. Одетт оказалась здесь сегодня ночью? С ума сойти, просто с ума сойти! Но раз она ждала меня, что ж, да будет так, я не отступлю.

Постановщик отважился.

Вышел из ресторанчика, достал мобильный, позвонил продюсеру:

– Да, я согласен!

– В смысле?

– Прости, что звоню так поздно, но мне нужно сказать тебе поскорей: я согласен работать с Одетт. Представляешь, мы с тобой говорили о ней около семи, а сейчас, в одиннадцать, она вдруг сама мне явилась! Это знак, я не вправе отказываться. Сам не знаю, за что берусь, ввязываюсь очертя голову. Сделаю, что смогу, а там видно будет.

Одетт отправила постановщика в нокаут в начале первого раунда. Он решил работать с ней не из профессионального интереса, даже не ради саморекламы. По сути, он сам вообще ничего не решал. Просто пошел на поводу у странного бессмысленного стечения обстоятельств. Честно говоря, серьезные люди так не поступают.

Постановщик сунул мобильный в карман. Тот растерянно загудел, забарахтался в темноте: «Ж-ж-ж». От волнения постановщик забыл повесить трубку, как мы все еще говорим, хотя вешать нынешнюю трубку решительно некуда и незачем. «Ж-ж-ж» – мобильный жужжал, ворчал, вибрировал в кармане штанов. Пришлось достать его, нажать на красный значок, восстанавливая тишину, снова спрятать, и пусть лихой веселый поток событий смывает дальше остатки здравомыслия.

Подобно большинству своих ровесников постановщик боготворил Сартра и до сего вечера полагал, будто для каждого из нас существуют лишь те звезды, что мы сами водрузили на собственный небосвод. Мое бытие – результат моих действий, мои действия – результат моего бытия; я несводим к своему бытию, я – то, чем я не являюсь, и прочие экзистенциалистские парадоксы, ну, вы знаете, а также подсознание, Фрейд и tutti quanti[4]4
  Tutti quanti – и тому подобное (ит.).


[Закрыть]. Так что на моем музыкальном небосводе сияют лишь мои звезды, само собой, никакой мейнстримной эклектики, модных шлягеров, стариковского ретро. Наш постановщик – не сноб, не сектант, но всему есть предел! Ладно там джаз, рок, «Beatles», Дженис Джоплин, Джими Хендрикс, Бьёрк; допустима некоторая эстрада, даже рэп, да-да, вы не ослышались, но, конечно, куда важнее Моцарт, Мусоргский, Бетховен, Альбан Берг[5]5
  Альбан Берг (1885–1935) – австрийский композитор-экспрессионист, выдающийся представитель новой венской школы.


[Закрыть], Филип Гласс[6]6
  Филип Гласс (1937) – американский композитор, ученик Буланже. Выступает также как джазовый и рок-музыкант, пишет музыку для балета и кино.


[Закрыть], Монтеверди и Вагнер (он очень любил Вагнера, nobody is perfect![7]7
  Nobody is perfect – никто не совершенен (англ.).


[Закрыть]). И что, скажите на милость, будет делать попсовая Одетт в этом избранном обществе?!

Постановщик вернулся в ресторан. Вошел через ту же дверь, миновал ту же вешалку, приблизился к сидящей Одетт. И замер. Официантам, одетым по-старинному в черные фраки, с белыми фартуками и полотенцами на плече, приходилось делать лишний крюк, чтобы его не толкнуть. Одетт завораживала. Все вокруг смотрели только на нее: женщины под пятьдесят – с безграничным обожанием, пожилые мужчины – с пафосной юношеской страстью (сильный пол порой глуповат), молодежь – с любопытством, хоть и не знала, кто это. Одетт притягивала и ослепляла. Звезду всегда окружает сияние и магнитное поле, тут не ошибешься.

Каждому казалось, что огромные глаза видят именно его. Хотя на самом деле она ни на кого не смотрела. Проникновенный взгляд Одетт, усвоенный раз и навсегда, действовал безотказно. Властно, безжалостно, безотлагательно. Она соблазняла всех вне зависимости от пола. Покоряла. Мастерски, блестяще. Полное поглощение – сопротивление невозможно.

Постановщик вместе с остальными стал частью ее планетарной системы. Одетт отныне – его Солнце. Он не желал поддаваться массовому гипнозу, но поддался, ведь так?

Приближалась полночь, ресторан пора было закрывать, а неуклюжий постановщик стоял столбом, мешая разносить блюда и вина. Официанты обходили его, недовольно фыркая. Однако, находясь в космической невесомости, постановщик-планета ничего не замечал. Он мечтал, чтобы звезда увидела его и улыбнулась, – и она действительно улыбнулась, но, повторимся, не видя никого вокруг. Еще одна примета звезды: вы вовлечены в ее мир могучей силой притяжения помимо ее воли. Хотите добиться большего, оказаться в числе приближенных? Прилагайте усилия, это всецело зависит от вас – не от нее.

Постановщика захлестнуло волной поэзии, обаяния и судьбы. Довольно вязкой субстанцией, но он не жаловался.

Из глубины зала ему отчаянно махала вся труппа: эй, мы здесь, ждем тебя, поторопись, пора заказать что-нибудь, куда ты запропастился? Постановщик застыл нелепым увальнем возле своего нового божества и не двигался с места. Очнулся он, лишь когда на него все-таки налетел спешащий официант. Простите! Наконец-то новоявленный спутник сошел с незнакомой орбиты, выбыл из свиты, вернулся к своим друзьям.

– Ну ты и тормоз!

Время за полночь. Метрдотель почти потерял терпение. Никто не слушал объяснений постановщика, все наперебой заказывали салаты и десерт. И отлично, он все равно не знал, что им сказать.

Где пропадал? Затерялся в космосе.

Итак, все праздновали успех сегодняшнего спектакля. Они были уже два месяца на гастролях и после каждого выступления ужинали с особенным удовольствием и радостью. Хотя, казалось бы, музыкальная трагедия в бретонском стиле Жаффрену[8]8
  Франсуа Жаффрену (1879–1956) – псевдоним Талдир, бретонский поэт, бард, автор текста гимна Бретани.


[Закрыть] и Кайнег[9]9
  Кейтел Кайнег (1965) – британская рок-певица, поэт, дочь бретонского поэта Пола Кайнега.


[Закрыть] не располагала к веселью. Мать проклинала Бога за то, что Он отнял у нее дочь, двенадцатилетнюю Дору. Исполнители главных ролей, Мартина и Кристоф, могли растрогать до слез, всю душу вынуть. А потом посмеяться за кулисами. Но иначе, наверное, непосильная боль засосала бы их, как трясина.

К тому же актеры будто пьянеют, когда спектакль окончен, всеми силами стремятся продлить игру, перенести эйфорию со сцены в ресторан, чтобы божественный экстаз сменился головокружением от шампанского, чтобы выброс адреналина привел к полному самозабвению. Каждый спектакль – потлач[10]10
  Потлач (на языке нутка – «дар») – ритуал взаимного одаривания у индейцев, во время которого в состязании честолюбий собственное имущество полностью уничтожается; одно из ключевых понятий эстетики Жоржа Батая.


[Закрыть], безудержное расточительство. А дальше начинается чистейшее безумие. Мы впадаем в транс и не выйдем, не выйдем, не выйдем из него никогда. Конечно, на сцене транс глубже, чем за ужином, но мы стараемся вопреки всему. Мы вошли в Роль, слились с Персонажем, мы не слушаем Марселя Мосса[11]11
  Марсель Мосс (1872–1950) – французский этнограф и социолог, племянник и ученик Эмиля Дюркгейма, заведовал кафедрой истории религий нецивилизованных народов Практической школы высших исследований.


[Закрыть] и Жоржа Батайя[12]12
  Жорж Батай (1897–1962) – французский философ и писатель левых убеждений, занимался исследованием и осмыслением иррациональных сторон общественной жизни.


[Закрыть], нам нет дела до напрасной растраты энергии. Мы подчиняемся глубинному прерывистому пульсу действа. В театре наша восприимчивость катастрофически обострилась, так что в ресторане приходится расплачиваться по счету за все и сполна.

Когда принесли сладкое, виолончелист отправился пописать, а потом сообщил сенсационную новость:

– Угадайте: кто сидит за столиком, там, в глубине? Посмотрите сами, такое нельзя пропустить!

Один за другим все с беззаботным видом потянулись в туалет, так, будто невзначай. Возвращались разгоряченные, взволнованные, с вытаращенными глазами – звезды всегда так действуют на людей.

– Это Одетт, я ее сразу узнал!

И давай сплетничать о ней, ее имидже, мнимой биографии и прочем. Вскоре разговор перешел на другое – свет звезды с аккордеоном не мог их ослепить – так, внезапная вспышка, невольная дрожь, два-три замечания, по большей части иронических, и все, смена темы. Еще вчера постановщик поступил бы точно так же: пописал бы, поглазел (если б узнал в лицо), ненадолго оживился (или остался бы равнодушным), поахал, и баста! Однако в тот вечер встроенный в душу радиоприемник уловил новую частоту волн, телескоп был направлен на неведомую туманность, поэтому сияние чуждой звезды проникло в сердце, короче, при входе в ресторан она звезданула ему по башке, черт возьми! Искры полетели из глаз, вот тебе и бесчисленные случайности, что сблизили их с Одетт! Его вселенная едва не обрушилась, и теперь постановщик лихорадочно восстанавливал собственные координаты, пространственно-временной континуум, силы притяжения-тяготения. Шла труднейшая внутренняя работа. Он один не пошел в туалет, он один понимал: приближаться к звезде опасно, можно потерять управление, не время заговаривать с ней, и вообще, что я ей скажу?

Постановщик мужественно терпел, сидя над тарелкой со сладким сливочным сыром. Чтобы поддержать компанию, шутил, пил вино, болтал о том о сем. Но часть его существа отклонилась от курса, устремившись к небесному светилу, красному гиганту, столкновения с которым ему не удалось избежать.

До той роковой ночи, то есть до марта 2002 года, постановщик не купил ни единого из множества дисков Одетт. Ни разу не побывал на ее концерте. Если он все-таки слышал ее, то лишь потому, что невозможно совсем не знать королеву аккордеонистов, национальное достояние Франции. Постановщик считал ее обветшалым достоянием, has been[13]13
  Has been – принятый во французском языке англицизм, означающий «вышедший из употребления».


[Закрыть] знаменитостью, воплощением дурного вкуса, эрзацем народного творчества. Когда ее передавали по радио или по телевидению, он немедленно переключал на другую программу. Машинально переворачивал страницу, если в газете или журнале попадалась статья о ней, что, честно говоря, случалось редко, коль скоро Одетт – попса, Одетт – любимица простого люда, people, не слишком ему докучала: в его ежедневном «Monde», а также в «Libération», «Arte», «Mezzo», «France-Culture», «France-Musique» почти не писали о ней.

Как он относился к аккордеону? Ничуть не лучше. Постановщик был равнодушен к народным танцам и делал исключение только для paso doble[14]14
  Paso doble (исп. «два шага») – французско-испанский танец в стиле фламенко.


[Закрыть], знакомого по воспоминаниям детства: Ним, Арль, корриды, праздники, гулянья. А как же танго, фанданго и прочие ча-ча-ча? Никаких эмоций. Неужели и вальс не любил? Дело в том, что наш постановщик страдал от головокружений, повернется трижды вокруг своей оси и сразу падает, бедняга, – ни тебе красотку к сердцу прижать, ни вскружить ей голову – что поделаешь!

Так что никаких врожденных склонностей к вальсам, аккордеону и Одетт у него не было. Он принадлежал к другому поколению: его учили чтить демонстрации протеста, взрывы, рок, длинноволосых бунтарей.

Впрочем, однажды в начале восьмидесятых ему поневоле пришлось слушать аккордеон, он тогда работал в студии при музыкальном театре на юге Франции. Несколько выдающихся современных музыкантов увлеклись педагогической практикой и создали нечто среднее между высоким искусством и провинциальной самодеятельностью. Неподалеку от Авиньона они творили в театре под самой крышей, а в это время внизу, в зале на тысячу мест, огромный коллектив из шестидесяти юных и престарелых аккордеонистов с прискорбным усердием и торжественностью наяривал неудобоваримые переложения из Бетховена, Сен-Санса и Гершвина… С пафосом, оглушительно, напыщенно, фальшиво, безо всякого уважения к чувствам истинных ценителей музыки. Мужчины – в галстуках-бабочках, лоснящихся от благопристойности, женщины – в плиссированных юбках со свинцовыми грузиками, зашитыми в подол, все с одинаковыми тупыми самодовольными улыбками. Так вот для всех этих поклонников Вершурена[15]15
  Андре Вершурен (1920) – французский аккордеонист.


[Закрыть] и «Aimable»[16]16
  «Aimable» – популярный инструментальный ансамбль, основатель – Эмабль Плюшар (1922), аккордеонист.


[Закрыть] Одетт была святыней, божеством, лучшей из лучших.

От их пошлости и безвкусицы хотелось плакать.

Внизу трудолюбивый рой усердных аккордеонистов, перебирая пальцами, лепил восковой улей, а наверху он с тремя раскрасневшимися певицами репетировал безумные «Речитативы» Жоржа Апергиса[17]17
  Жорж Апергис (1945) – французский композитор родом из Греции, в своих произведениях использует эффекты театра абсурда, рассчитанные не только на слуховое, но и на зрительное восприятие.


[Закрыть]. Разительный контраст.

Чтобы преодолеть отвращение к аккордеону, постановщику понадобилось прослушать много экспериментальной музыки и джаза. Особенно ему помогли музыканты: Паскаль Конте, Жан-Луи Матинье, Серж Дютриё. У них аккордеон звучал необычно, они блестяще исполняли произведения Реботье[18]18
  Жак Реботье (1947) – французский писатель, режиссер-постановщик, композитор-экспериментатор.


[Закрыть], Друэ[19]19
  Луи Друэ (1792–1873) – французский флейтист, композитор.


[Закрыть], Роя[20]20
  Рой Келтон Орбисон (1936–1988) – американский музыкант, автор песен, пионер рок-н-ролла.


[Закрыть], Нордхейма[21]21
  Арне Нордхейм (1931–2010) – норвежский композитор, органист.


[Закрыть], Апергиса, Марэ[22]22
  Марен Марэ (1656–1728) – французский композитор, гамбист.


[Закрыть] и почтенного, всеми любимого Россини (последнего особенно вкусно, сочно, великолепно). И, само собой, постановщик благодарил за удовольствие не столько инструмент, сколько игравших на нем виртуозов.

Итак, весной 2002 года в Лионе дьявол подсунул продюсера со звездой нашему бедному постановщику, хотя тот ненавидел попсу и вульгарность, не терпел Одетт, с трудом примирился с аккордеоном, зато со страстью служил интеллектуальному новаторству.

Пришлось свернуть с пути истинного.

Правда, позднее, рассказывая эту историю, постановщик, наоборот, сравнивал себя с Полем Клоделем в соборе Парижской Богоматери[23]23
  Поль Клодель (1868–1955) – французский религиозный писатель, поэт, дипломат, в 1886 году на Рождественской мессе в соборе Парижской Богоматери пережил духовное потрясение, после чего обратился в католицизм.


[Закрыть], с апостолом Павлом на пути в Дамаск, с Ньютоном под яблоней…

Само собой, он преувеличивал, но в ту ночь с ним действительно произошло нечто необычное и значительное, так что постановщик подчинился неведомой силе, не мудрствуя лукаво. Да, он поступил опрометчиво, однако спонтанность решений в данном случае – скорее достоинство. Не раз его внезапно увлекали за собой несколько отдельных ритмичных па, щемящий обрывок мелодии, зовущий жест. А стоило ему задуматься, он никогда не сдвинулся бы с места, постановщик – тормоз, труппа права.

Другое дело, что, импровизируя, никогда не знаешь, к чему придешь.

Так или иначе, постановщик ввязался в предложенную ему авантюру, не спрашивая зачем и почему.

Возвращаясь к его творческой биографии, скажем, что поначалу он ставил лишь авангардные музыкальные спектакли, но потом решил расширить репертуар, освоить эстраду и мюзикл. Стал внимательно слушать прежде неизвестных ему исполнителей. Ездить на фестивали и гала-концерты по всей Франции. И увлекся всерьез, как бывает со всяким, кто открывает для себя новые горизонты и чистосердечно сам открывается им навстречу. Он обнаружил в этом неизведанном мире немало сокровищ. Талант музыканта не зависит от школы, стиля, направления, есть превосходные исполнители классической музыки, рока, джаза, фольклора. Эстрада – не исключение. К тому же, как говорил Гай Юлий Цезарь, «люди охотно верят тому, чему желают верить». Сплошные общие места, однако снобов иногда полезно подколоть таким напоминанием.

Где он только не побывал: в Париже на стадионе Парк де Пренс и в спортивно-концертном комплексе на бульваре Берси, на музыкальных фестивалях в Бурже, Карэ-Плугере, Сен-Бриаке, Кемпере, Бельфоре. Кого он только не слышал вживую: Эдди[24]24
  Эдди Константин (1917–1993) – французский певец, актер.


[Закрыть], Жака[25]25
  Жак Брель (1929–1978) – бельгийский франкоязычный поэт, бард, актер, режиссер.


[Закрыть], Диану[26]26
  Диана Телль (1958) – канадская гитаристка, бард.


[Закрыть], Виллиама[27]27
  Виллиам Жан Берри (1941) – участник популярного в 50-е рок-н-ролльного дуэта Jan&Dean.


[Закрыть], Алена[28]28
  Ален Делон (1935) – французский актер, певец, режиссер, сценарист.


[Закрыть], Сержа[29]29
  Серж Гинзбур (1928–1991) – французский бард, актер, режиссер.


[Закрыть]… Каждым из них и многими другими он искренне восхищался: круто! Не пропустил выступлений Анри[30]30
  Анри Сальвадор (1917–2008) – французский певец.


[Закрыть], Джонни[31]31
  Джонни Холлидей (1943) – французский рок-певец, композитор, актер.


[Закрыть], Мишеля[32]32
  Мишель Сарду (1947) – французский бард, актер.


[Закрыть], Карлоса[33]33
  Карлос Сантана (1947) – американский гитарист-виртуоз.


[Закрыть], Янника[34]34
  Янник Ноа (1960) – французский теннисист и поп-соул певец.


[Закрыть], Патрика[35]35
  Патрик Фьори (1969) – французский эстрадный певец.


[Закрыть] и даже Ванессы[36]36
  Ванесса Паради (1972) – французская эстрадная певица, актриса, фотомодель.


[Закрыть]. Браво! Хотя с последними нет ни единой точки соприкосновения.

Однажды летом постановщик испытал настоящий восторг. Он пошел вместе с Лионом, своим сыном, на концерт «Placebo»[37]37
  «Placebo» – британская альтернативная рок-группа, основана в Лондоне в 1994 году.


[Закрыть] в Сен-Мало. Сблизился с сыном как никогда, отдалился от Одетт на многие мили. Но это вообще из ряда вон.

Сейчас Одетт почти не выступала. Так что постановщик раздобыл ее записи (купил тайком, ведь неловко признаться, что до сих пор у него не было ни одной). Честно прослушал все. Разочаровался отчаянно: не понравилось, не впечатлило, сплошная лажа, действительно «баян», как говорит молодежь. Встревожился, засуетился. Не лучше ли все-таки отказаться? Озарение, путь в Дамаск, собор Парижской Богоматери – все это прекрасно, согласен, и с божественным указанием не поспоришь, однако настоящий профессионал ни за что не возьмется ставить какое-то заведомое занудство… На этом этапе освоения таинственного материка под названием Одетт у постановщика опустились руки. Неофита одолели сомнения.

Для очистки совести и, главное, из уважения к чуду, что произошло с ним в Лионе, он сел смотреть ее видеозаписи. Они его утешили и поддержали: на сцене Одетт обладала яркостью и невероятным магнетизмом. Даже на маленьком экране звезда сияла ослепительно. Вот по-настоящему добрый знак!

Ее сияние напомнило ему еще один знаменательный случай, когда он не ждал ничего хорошего и потому был особенно потрясен. В Шайо выступала с сольной программой другая старушка, Мирей (нет, вовсе нет, не та, не Мирей Матьё, а исполнительница популярных песен, известная как Мирей без всякой фамилии, подобно Одетт). Он шел туда как на каторгу, против нее тоже хватало предубеждений, взять хотя бы ужасные телевизионные программы, в которых она участвовала (его родители их смотрели): «Reine d`un Jour», Жан Ноэн[38]38
  Жан Ноэн (1900–1981) – популярный французский радио– и телеведущий.


[Закрыть], попурри пятидесятых, Робер Ламурё[39]39
  Робер Ламурё (1920–2011) – французский эстрадный певец, актер, сценарист, режиссер.


[Закрыть], «Les compagnons de la chanson»[40]40
  «Les compagnons de la chanson» – французский певческий ансамбль, возникший в 1941 году в Лионе, стал популярным благодаря Эдит Пиаф, ездил с ней в 1946 году на гастроли в Америку.


[Закрыть], «Petits Chanteurs à la croix de bois», Тино Росси[41]41
  Тино Росси (1906–1983) – французский певец, актер, родился на Корсике.


[Закрыть] и рядом вездесущая чудовищная Одетт с неизменным аккордеоном. Что могло быть хуже для продвинутого фаната первоклассной эстрады, каким он стал, или апологета авангарда, каким он был? Низменные развлечения, пошлость! Увольте!

Только неожиданная похвала Мирей из уст весьма уважаемого и сведущего друга смогла победить его предрассудки, во всяком случае, ему так казалось. Похвала похвалой, однако у нашего авангардиста, похоже, издавна была постыдная тайная склонность к арьергарду попсы.

В тот вечер, когда подняли занавес, певица уже сидела на сцене за фортепиано, старенькая, крошечная, сухонькая, – видимо, стоять она не могла. Свое выступление Мирей начала с набившей оскомину глупой песенки: «По тропинке, сквозь орешник».

Праздник в доме престарелых, да и только!

Первые дребезжащие аккорды, а потом диво дивное: невероятное, сногсшибательное обаяние, хотя голос звучал совсем тихо, слабенькие пальчики едва касались клавиш, приходилось напрягать слух, зато какая музыкальность, проникновенность, глубина!

 
«Заяц мимо пробегал.
«Будь же умницей!» – сказал.
Прочь, испуг!
Дай руку, друг.
Вместе мы пойдем с тобой
По тропинке по лесной».
 

Это другая песня! И на русском языке не существует, увы. Переводчик.

Мистерия. Веяние тихого ветра коснулось зала. В конце постановщик бешено аплодировал вместе со всеми, кричал: «Браво! Браво! Браво, Мирей!» Сколько изящества, мастерства, отзывчивости, естественности, чувства! Королева свинга восторжествовала над временем. Он был ошарашен.

Великое искусство может проявиться даже в такой ерунде.

Именно Мирей подготовила его к встрече с Одетт.

Поначалу постановщик неуверенно приближался к созвездиям знаменитостей, но вскоре у него уже в глазах рябило от звезд. Спроси его, что не так, он бы и не ответил. Просто старое доброе отвращение левых к шоу-бизнесу не отпускало. Просто давняя неприязнь к легкой музыке – поверхностной, халтурной – давала о себе знать. И все равно на него действовал их мощный несокрушимый магнетизм. Звезды излучают будь здоров, иначе они не звезды.

Стойкий агностицизм внушал ему недоверие ко всяким бредням вроде харизмы и силы внушения. Однако коль скоро постановщик был последовательным скептиком, то подвергал сомнению и предрассудки собственного здравого смысла. С той лионской ночи Одетт преследовала его неотступно, будто привязчивый мотив, и он нашел объяснение этому феномену:

– Влияние ее ауры, вот и все.

«Влияние ауры» – здорово, но непонятно. Главное, Одетт задела его самую чувствительную струну, заставила вернуться к теме, так или иначе возникавшей в каждом спектакле, который он ставил: ведь есть же нечто превосходящее наше разумение, неподвластное уму? Парадоксальный вопрос для атеиста, согласитесь. Если высшая сила – не бог, тогда что же она такое? Каждодневная творческая практика научила его чувствовать присутствие чего-то большего, чем он сам, и ценить это, правда, иногда хотелось узнать, с чем имеешь дело. Так что звезда упала к нему с небес весенней ночью в Лионе, кстати, с ее помощью можно было нащупать истину не только об ауре, но и о прочих колдовских потусторонних вещах.

Подойдя к дому Одетт впервые, постановщик оробел.

Одинокая дива жила роскошно, слов нет. Не во дворце, но в очень пафосном месте, достойном ее всенародной славы. Ее особняк на опушке леса занимал не меньше ста квадратных метров, трехэтажный, плюс еще терраса наверху, перед домом сад, позади тоже сад, тенистые деревья, газоны, лужайки, клумбы, дорожки посыпаны гравием – богатство через край.

Приглашение льстило его самолюбию. Он испытывал гордость, любопытство и вместе с тем бросал дерзкий вызов своему окружению: как вытянутся лица у его друзей-авангардистов и врагов-снобов, когда они узнают, что он общается с подобной звездой! Ему нравилось устраивать провокации, он не терпел самолюбования интеллектуальной элиты и непримиримого сектантства.

Но одна назойливая мысль все-таки отравляла ему праздник: «Какого черта ты в это ввязался, ведь у тебя с Одетт ничего не выйдет!» Да, есть отчего загрустить. Разве его дело – ставить такие шоу? Разве он действительно the right man at the right place[42]42
  The right man at the right place – человек на своем месте, подходящий для данного дела (англ.).


[Закрыть]? Едва ли. Была и еще одна мыслишка: «Скажи честно: тебе и вправду нравятся ее песни?» Само собой, он уже их не презирал, со снобизмом покончено, но можно ли выехать на одной только ауре? Для полноценного действа одной ее харизмы маловато.

Paso doble: два шага вперед – постановщик любил риск, упивался опасностью. Шаг назад – он запутался, испугался. Два шага вперед – я сошел с ума, ну и пусть! Шаг назад – опомнись!

Постановщик давно привык, что его раздирают противоречия.

Подошел к двери Одетт и позвонил.

А что Одетт? Уж она-то во всей полноте сохранила вкус к музыке и сцене, стремилась к ним, как в первые годы творческого пути. Одетт осилила в десять, нет, в сто раз больше постановок, чем наш герой. Выступила перед миллионами фанатов. Частенько ввязывалась в самые отчаянные неслыханные авантюры. И до сих пор не насытилась всем этим.

Нужно поговорить с очередным постановщиком о классической и современной музыке, в которой она ничего не смыслит? Не вопрос! И никакими техническими сложностями ее не запугать, сольфеджио ей нипочем. В настоящее время лишь одно доставляло Одетт хлопоты и беспокойство – здоровье.

Она говорила: здоровье. Но подразумевала возраст, весьма преклонный возраст, увы.

Она встретила постановщика в халате и мягких домашних туфлях. В темных очках, закрывающих пол-лица. Любого смутил бы подобный look[43]43
  Look – вид (англ.).


[Закрыть], однако Одетт держалась уверенно и непринужденно, будто у звезд так принято. Без лишних церемоний, по-домашнему. Одновременно обольщая и доверяя. Так что наш герой списал смешную нелепость ее наряда на свойственную звездам эксцентричность. Во всем виновата аура. Он не заметил ни пренебрежения, ни кривляний, тем более что всегда был безнадежно слеп: мог только через три дня спохватиться, что его девушка поменяла прическу. Все странности Одетт он воспринимал как неотъемлемую часть ее мира, абсолютно незнакомого ему, постановщику авангардных спектаклей. В нем вдруг проснулся господин Журден[44]44
  Журден – персонаж комедии Мольера «Мещанин во дворянстве».


[Закрыть]. И он стал участвовать в церемонии посвящения в «мамамуши» с наивной серьезностью.

Войдя в гостиную Одетт, постановщик в недоумении уставился на огромный мраморный камин, всю внутренность которого занимали гигантские рождественские ясли. Рождество давно прошло, да это и неважно, ведь ясли не имели ни малейшего отношения к католицизму – здесь не было младенца Христа, волхвов, осла, вола, – они прославляли аккордеонизм, религию Одетт. Среди картонных скал сотня садовых гномов – улыбки до ушей, штаны на лямках – плясала вокруг елки, вернее, вокруг большущей зелено-золотой электрогитары.

Прежний вменяемый постановщик покатился бы со смеху при виде этого керамического сброда. Настоящий китч! Уродливому народцу впору украшать пианино в богадельне. Однако нынешний господин Журден не засмеялся, а глубокомысленно извлек из глубин собственного культурного багажа неожиданное оправдание: так было задумано, дурной вкус тут неспроста! Наверное, гламурные звезды нарочно окружают себя зубодробительными декорациями, чтобы шокировать эстетов-зануд. Есть тонкий расчет в подборе всякой дряни и хлама, великая ирония в китче, тотальное и гениальное ниспровержение всевозможных клише в пошлости и вульгарности. Бесстыдство, дерзость, безумный хохот, свобода от предрассудков, излишества, чрезмерность, переходящая в безмерность… Он вспомнил Ницше, Дали, Жарри[45]45
  Альфред Жарри (1873–1907) – французский писатель, поэт, автор знаменитого фарса «Ubu-Roi».


[Закрыть]. Постановщик – оптимист и добряк. Усмотрел в сомнительных яслях двойное дно.

И перемудрил, ошибся: у звезд не бывает двойного дна, оно им ни к чему, достаточно сияющей поверхности. Одетт не была циничной. Она украшала свой дом простодушно, как играла и пела, без всяких задних мыслей и заумных рассуждений. Жила в ладу с собой и с миром, вот и все.

Чтобы тоже вступить в веселый хоровод и скрыть смущение, постановщик прибегнул к хитрости: указал Одетт на гнома в огромной шляпе, восседавшего посреди камина со спущенными штанами, и спросил, отчего хулигана не выгнали из яслей.