Текст книги "Девочка с пальчик"

Мишель Серр
Девочка с пальчик

Посвящается Элен, которая учила тех, кто учит Девочку с пальчик, и слушала тех, кто слушает Девочку с пальчик и ее друзей.

Посвящается Жаку, поэту, который учит их петь.

Серия Minima

Michel Serres

Petite poucette

Le Pommier

Данное издание осуществлено в рамках совместной издательской программы Музея современного искусства «Гараж» и ООО «Ад Маргинем Пресс»

Данное издание осуществлено в рамках Программ содействия издательскому делу при поддержке Французского института Cet ouvrage a bénéficié du soutien des Programmes d’aide à la publication de l’Institut français

Перевод – Александра Соколинская

Редактор – Алексей Шестаков

Оформление серии – ABCdesign

Original edition: Petite Poucette

© Éditions Le Pommier – Paris, 2012

© Александра Соколинская, перевод, 2016

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2016

© Фонд развития и поддержки искусства «АЙРИС»/IRIS Foundation, 2016

I. Девочка с пальчик

Прежде чем кого-то чему-то учить, надо узнать свою аудиторию. Так кто же сегодня учится в школе, коллеже, лицее и университете?

1. Новшества

Учащийся нового поколения ни разу в жизни не видел теленка, коровы, свиньи или выводка цыплят. В 1900 году большинство людей по всему миру пахало землю и пасло животных. В 2011 году во Франции, как и в других развитых странах, крестьяне составляют небольшой процент. Безусловно, в этом следует усмотреть один из значительнейших исторических сдвигов со времен неолита. Наша культура, прежде связанная с земледелием, внезапно изменилась. Мы лишь питаемся продуктами земледелия, это единственный рудимент прошлого.

Та или тот, кого я хочу вам представить, больше не живет в окружении животных, не обитает на прежней земле и иначе, чем прежде, относится к миру. Она или он восхищается только аркадской, идиллической природой, открывающейся взору туриста или праздного курортника.

Он живет в городе. Его прямые предки более чем в половине случаев бродили по полям. Чувствительный к окружающей среде, он будет бережнее относиться к природе – из осмотрительности и почтения, – чем мы, взрослые, неразумные и самовлюбленные.

Его мир – иной физически и численно: в течение жизни одного поколения население планеты выросло от двух до семи миллиардов человек. Он живет в переполненном мире.

И рассчитывает прожить лет восемьдесят. Когда его прадедушка и прабабушка в день свадьбы клялись хранить верность друг другу, они едва ли заглядывали более чем на десять лет вперед. Если тот и та, о которых я говорю, решат жить вместе, дадут ли они клятву верности на шестьдесят пять лет? Их родители получили наследство тридцатилетними, а им придется ждать старости. Возрастные рубежи, брак, даже порядок передачи имущества – все для них изменилось.

С энтузиазмом отправляясь на войну, их родители были готовы отдать свои короткие жизни родине. Смогут ли поступить так же они, которым обещано шесть десятилетий?

За последние шестьдесят лет – уникальный в западной истории период – ни он, ни она не ведали войн, как не ведало их уже и большинство тех, кто ими управляет и их учит.

Благодаря достижениям медицины и, в частности, фармацевтики с ее анальгетиками и анестетиками им, говоря статистически, выпало меньше боли, чем предкам. Знают ли они, что такое голод? А ведь любая мораль, религиозная или светская, выражалась в практиках, которые помогали вынести неизбежные будничные страдания: болезнь, голод, жестокость мира.

Их тело и поведение – не те, что прежде, и никто из взрослых не в состоянии внушить им подходящую для них мораль.

Родители были зачаты случайно – а их рождение запланировано. С тех пор как средний возраст матери первенца увеличился на десять-пятнадцать лет, родители отстоят от детей на два поколения. И более чем в половине случаев они разведены. Есть ли у них еще свои дети?

У моих героя с героиней – другая генеалогия.

Их предки собирались в культурно однородных классах и аудиториях, а они учатся в коллективах, где сосуществуют различные религии, языки, корни и обычаи. Для них как и для их учителей мультикультурализм является нормой. Как долго еще во Франции можно будет петь о «нечистой крови» чужаков[1]1
  Имеются в виду слова из припева «Марсельезы», национального гимна страны: «Qu’un sang impur abreuve nos sillons!» (букв. «Да напоит нечистая кровь наши нивы»). – Здесь и далее под звездочками даются примечания переводчика.


[Закрыть]?

Как их большой мир стал иным, так изменился и их малый – человеческий – мир. Они растут в окружении детей приезжих из менее богатых стран, с жизненным опытом, абсолютно непохожим на их собственный.

Подведем предварительный итог. Какая литература, какая история будет понятна этим счастливчикам, не знающим, что такое деревня, домашний скот, сбор урожая, не пережившим мясорубки войн, не видевшим убитых, раненых, голодных, не представляющим себе, что значит родина, обагренное кровью знамя, памятники погибшим… – не испытавшим через страдание жизненной потребности в морали?

2. Свои новшества телу, свои – познанию

Предки моих героев создавали свою культуру, когда прошлое насчитывало несколько тысячелетий, размеченных вехами греко-римской Античности, еврейской Библии, глиняных табличек с клинописью и краткого доисторического периода. А для них временной горизонт простирается на миллиарды лет: от времени Планка[2]2
  Теоретически рассчитанный момент возникновения Вселенной, имевший место приблизительно 13,8 миллиардов лет назад и длившийся 10−43 секунд.


[Закрыть] и далее, через образование Земли, эволюцию видов и охватывающую миллионы лет палеоантропологию.

Они живут в ином времени и в иной истории.

Они сформированы массмедиа, которыми заправляют взрослые, планомерно уничтожившие их способность к вниманию, сведя продолжительность показа изображений к семи секундам, а время ответа на вопросы – к пятнадцати. Это официальные данные. Самое употребительное слово в массмедиа – «смерть», а самый распространенный образ – труп. Стараниями взрослых мои герои с двенадцати лет повидали более двадцати тысяч мертвецов.

Они сформированы рекламой. Как обучить их грамотно говорить и писать на родном языке, если язык рекламы переполнен англицизмами? Как обучить их метрической системе, если все авиакомпании – что может быть глупее… – начисляют в качестве вознаграждения мили?

Мы, взрослые, передали педагогическую функцию нашему обществу спектакля, царящая в котором изнурительная, гордая своей дикостью конкуренция оттолкнула на задний план школу и университет. Манящие и престижные массмедиа, поглощающие бóльшую часть ресурсов зрения и слуха, давно уже присвоили себе образовательную функцию.

Голос преподавателей – критикуемых, презираемых, нищих и безропотных, а потому смешиваемых с грязью, будь они хоть рекордсменами по числу Нобелевских и Филдсовских премий в пропорции к численности населения, – почти не слышен за самодовольным гвалтом новых, богатых учителей.

Дети живут в виртуальной реальности. Судя по данным когнитивных наук, хождение по всемирной паутине, чтение или набивание сообщений, поиск в Википедии или Фейсбуке активизируют другие нейроны и зоны коры головного мозга, чем книга, грифельная доска или тетрадь. Дети способны обращаться одновременно к нескольким источникам информации. Они познают, интегрируют, синтезируют не так, как мы, их предшественники.

У них другая голова.

Благодаря мобильному телефону им доступен любой человек, благодаря GPS – любое место, благодаря интернету – любое знание. Их пространство – топологическое, где всё соседствует со всем, тогда как мы жили в метрическом пространстве, измеряемом расстояниями.

Они живут в ином пространстве.

Незаметно для нас за короткий период, прошедший с 1970-х годов, возник новый человек.

У него (и у нее) другое тело, другой горизонт жизни, они иначе общаются, видят перед собой иной мир, живут в иной природе и в ином пространстве.

Те, чье рождение было запланированным и безболезненным для матери, которой сделали эпидуральную анестезию, по-другому – поддерживаемые всякого рода паллиативами – боятся смерти.

У них не такая голова, как у родителей, они иначе познают.

И иначе пишут. Восхищенно глядя на то, как быстро они набирают двумя большими пальцами смс – у меня с моими корявыми пальцами так никогда не получится, – я и прозвал их (с нежностью, какую только способен проявить дед к своим внукам) Девочками и Мальчиками с пальчик. Это имя куда красивее, чем старое канцелярское «машинистка»[3]3
  Автор говорит о «старом псевдонаучном слове „dactylo“» (фр. la dactylo – машинистка, от греч. дактилос – палец).


[Закрыть].

Они говорят на другом языке. Со времен Ришелье наша Академия примерно раз в двадцать лет выпускает для справочных нужд словарь французского языка. В предыдущие века различие между каждыми двумя изданиями колебалось в пределах четырех-пяти тысяч слов. Различие между последним изданием и тем, что готовится ныне, составит около тридцати пяти тысячи слов.

Такими темпами наши потомки, надо полагать, довольно быстро уйдут от нынешнего языка так же далеко, как мы ушли от старофранцузского, на котором изъяснялись Кретьен де Труа или Жуанвиль. Эта градация почти фотографически отображает описываемые мною сдвиги.

Резкие перемены в словарном запасе, характерные для большинства языков, отчасти связаны с появлением новых профессий и исчезновением старых. Девочка с пальчик и ее друг будут трудиться совсем на других работах.

Язык изменился, труд мутировал.

3. Индивид

Ко всему прочему, оба мои героя стали индивидами. Изобретенный святым Павлом на заре нашей эры, теперь индивид родился по-настоящему. До недавнего времени мы все жили, входя в число – французов, католиков, евреев, протестантов, мусульман, атеистов, гасконцев или пикардийцев, мужчин или женщин, бедных или богатых и т. д. Мы принадлежали – к своему региону, религии, культуре (сельской или городской), языку, цеху, общине, полу, партии, родине. Переезды, образы, интернет, отвратительные войны уничтожили почти все эти коллективы.

Те из них, что еще остались, разваливаются.

Индивид не способен жить в паре – он разводится. Индивид не способен быть частью класса – он болтает и ерзает. Индивид не ходит в церковь вместе со всеми. Прошлым летом наши футболисты не сумели проявить командный дух; могут ли наши политики организовать работоспособную партию или нормально функционирующее правительство? Сплошь и рядом говорят о смерти идеологий, а рушатся-то сообщества, которые они формировали.

Новорожденный индивид – скорее хорошая новость. Положив на одну чашу весов неудобства того, что старые ворчуны зовут эгоизмом, а на другую – унесшие сотни миллионов жизней преступления, совершенные коллективным либидо и ради него, – я готов возлюбить индивидов, этих нынешних молодых людей.

Нужно лишь придумать новые связи. Свидетельство того, что это делается, – число пользователей Фейсбука, сравнимое с населением мира.

Девочка с пальчик – как атом без валентности, голая и ничья. Мы, взрослые, не изобрели ни одной новой социальной связи. Скорее разрыву тех связей, что существовали прежде, поспособствовали укоренившиеся обычаи подозрительности, критики и возмущения.

Редчайшая вещь в истории: человечащие[4]4
  Употребленное здесь автором слово hominescentes отсылает к введенному им неологизму hominescence (человечение), образованному от лат. homo – человек, и – escenсe – становление, состояние, по аналогии с такими словами, как adolescence – юношество, букв. становление взрослым, или luminescence – свечение, букв. становление светом. Речь, самым общим образом, идет о практическом переопределении человека. См.: Serres M. Hominescence. Paris: Le Livre de Poche, 2003.


[Закрыть], как я называю их, трансформации рассекли наше время и наши сообщества трещиной, столь глубокой и зияющей, что немногим пока под силу оценить ее масштаб, сравнимый с ясными ныне разломами неолита, начала христианской эры, конца Средневековья или Возрождения.

На дальней стороне этой расселины и стоят молодые люди, которых мы пытаемся чему-то научить, цепляясь за приметы века, для них уже не своего, – здания, школьные дворы, классные комнаты, аудитории, кампусы, библиотеки, лаборатория, сами знания… – за приметы века и, я бы даже сказал, эры, когда люди и мир были не такими, как сейчас.

В связи с этим – три вопроса.

4. Что передавать? Кому передавать? Как передавать?

Что передавать? Знание!

Издревле и до недавнего времени носителем знания служил сам ученый, аэд или гриот. Ходячая библиотека – вот что такое был педагог, учивший непосредственно.

Постепенно знание объективировалось: сначала на свитках и пергаментах, служивших основой для письма; затем, начиная с Возрождения, в книгах, служивших основой для печати. Сегодня оно объективируется в интернете, служащем основой для сообщения и информации.

Историческая эволюция пары «основа/сообщение» отражает развитие образования. Педагогика пережила по меньшей мере три резких скачка. В эпоху письма греки придумали пайдейю[5]5
  Пайдейя – греч. воспитание (от пайдос – мальчик); возникшая в Афинах система разностороннего обучения мальчиков как будущих полноценных граждан полиса.


[Закрыть]. Вслед за изобретением книгопечатания стали множиться педагогические трактаты. А сегодня?

Что передавать? Знание? Да вот же оно, повсюду в сети, доступное и объективированное. Кому передавать его? Всем? Но сейчас всем доступно все знание. Как передавать его? Никак: дело уже сделано.

Как доступны люди благодаря мобильному телефону, как доступно любое место благодаря GPS, так доступно и знание. Доступно и, некоторым образом, всегда и всюду уже передано.

Разумеется, знание объективировано, но еще и роздано. Не сконцентрировано в одной точке. Как я сказал, мы жили в метрическом пространстве со своими центрами, концентрациями. В школе, классе, кампусе, аудитории собирались люди, учащиеся и преподаватели; в библиотеке собирались книги, в лаборатории – приборы… Теперь знание – референции, тексты, словари, да хоть обсерватории! – можно найти везде, в том числе дома и, того лучше, где бы вы ни были. Откуда угодно вы можете связаться с коллегами или учениками, и они вам с легкостью ответят.

Старое пространство концентраций – то, где я говорю, а вы меня слушаете: только зачем это? – разжижается, расширяется. Мы живем, повторюсь, в пространстве непосредственного соседства, причем в пространстве дистрибутивном. Я могу говорить с вами из дома или еще откуда-то, а вы у себя дома или еще где-то меня услышите. Так что мы здесь делаем?

И не говорите, что ученику не хватает познавательных функций, позволяющих усваивать раздаваемое таким образом знание: его познавательные функции трансформируются вместе с основой и ею самой. Под влиянием письма и книгопечатания память, например, мутировала настолько, что уже Монтень ценил ясную голову выше напичканной науками. И вот эта голова пережила очередную мутацию.

Греки изобрели педагогику (пайдейю) в период появления и распространения письменности; педагогика изменилась в эпоху Возрождения, с изобретением книгопечатания; подобным же образом она кардинально меняется под воздействием новых технологий, новизна которых – только один из десятка-другого факторов, которые я уже назвал и мог бы перечислить снова.

Решительные перемены в образовании, которые постепенно заявляют о себе во всем мире и во всех его обветшалых институтах, затрагивая далеко не только образование как таковое, но и труд, промышленность, здравоохранение, право и политику, словом, всю совокупность наших институтов, ощущаются нами как насущная потребность, но все еще остаются для нас далекими.

Возможно, дело в том, что еще не вышли на пенсию те, кто тащится на полпути между последними стадиями прошлого, спеша провести реформы по моделям, которые давным-давно устарели.

Вот уже полвека я преподаю едва ли не на всех широтах мира, и, всюду, как и в собственной стране, натыкаясь на трещину, о которой было сказано выше, я пережил эти реформы на собственной шкуре. Они – словно гипс на протезе или заплаты на лохмотьях. А ведь под гипсом даже искусственная нога мертвеет, как и залатанная ткань только сильнее рвется.

Вот уже несколько десятилетий мы живем в период, сопоставимый с зарождением пайдейи, когда греки научились письму и доказательству, и с Возрождением, когда возникло книгопечатание и воцарилась книга. Вместе с тем наша эпоха уникальна, ибо одновременно с мутацией технологий происходит метаморфоза тела, меняются рождение и смерть, болезнь и исцеление, занятия, пространство, жизнь, бытие-в-мире.

5. Посвящение

Эти мутации подталкивают нас к изобретению чего-то невероятного, не укладывающегося в старые рамки, которые все еще регулируют наше поведение, работу наших массмедиа, ход осуществления наших проектов, увязших в обществе спектакля. По-моему, наши институты светятся тем же тусклым сиянием, какое, по сведениям астрономов, излучают давно потухшие созвездия.

Почему же это невероятное никак не возникнет? Боюсь, тут не обошлось без вины философов – а ведь я и сам один из них, – людей, призванных предвидеть, какие знания и практики будут востребованы в будущем. Мне кажется, они не справились со своей задачей – погрязнув в сиюминутной политике, проглядели современность.

Если бы мне предстояло обрисовать коллективный портрет взрослых, включая себя самого, этот портрет получился бы не слишком лестным.

Хотел бы я быть ровесником Девочки с пальчик и ее приятелей: в восемнадцать все еще можно переделать, придумать заново.

Надеюсь, что жизнь мне отпустит еще некоторое время, и я сумею поработать вместе с этими ребятами, которым посвятил свою жизнь, всегда испытывая к ним почтительную привязанность.

II. Школа

Голова Девочки с пальчик

Иаков Ворагинский в своей «Золотой легенде» рассказывает, что во времена гонений на христиан, учиненных императором Домицианом, в Лютеции произошло чудо. Римская армия схватила Дионисия, которого первые христиане Парижа избрали епископом. Он был брошен в тюрьму, подвергнут пытке на острове Сите и приговорен к отсечению головы на холме, который впоследствии получил название Монмартр.

Не пожелав подниматься на вершину холма, ленивая солдатня казнила жертву на полдороге. Голова епископа покатилась на землю. Тогда – о ужас! – обезглавленный Дионисий встал с колен, подобрал голову и, держа ее в руках, продолжил карабкаться вверх по склону. Чудо! Легион в ужасе бежал. Иаков добавляет, что Дионисий задержался у источника, чтобы ополоснуть голову, а затем двинулся дальше, к нынешнему городку Сен-Дени. Теперь он канонизирован.

Девочка с пальчик открывает свой компьютер. Хотя она не помнит этой легенды, ей тем не менее кажется, что перед нею, у нее в руках ее голова, напичканная всевозможными науками и в то же время ясная, – поисковики находят нужные тексты и изображения, а программы обрабатывают бесчисленные данные куда быстрее, чем это могла бы сделать она сама. Там, в отрыве от себя, она держит свою доселе бывшую внутреннюю познавательную способность, подобно тому как святой Дионисий нес в руках свою голову. Девочку с пальчик обезглавили? Случилось чудо?

С недавних пор мы все превратились в святых Дионисиев. Мозг отделился от головы с ее костями и нервными клетками. Компьютер – ящичек у нас в руках – вмещает в себя и приводит в действие то, что мы называли нашими «способностями»: память, причем тысячекратно более мощную, чем наша; воображение, нашпигованное миллионами образов; и даже разум, ведь компьютерные программы могут решить сотни задач, с которыми мы бы в одиночку не справились. Наша голова лежит перед нами, в овеществленном ящике мысли[6]6
  Имеется в виду теоретическая модель «черного ящика» – системы, сложность функционирования которой превосходит имеющиеся в данный момент возможности понимания.


[Закрыть].

Что по отсечении головы остается у нас на плечах? Интуиция, изобретательная и неуемная. Знания загружены в ящик, но охота к изобретению по-прежнему с нами. И любопытство: неужели мы обречены быть умными?

Когда появилось книгопечатание, Монтень, как я уже говорил, предпочел ясную голову накопленным знаниям, поскольку их запас, уже объективированный, стоял у него на полках в виде книг. До Гутенберга историкам требовалось знать наизусть сочинения Фукидида и Тацита, те, кто интересовался физикой, заучивали труды Аристотеля и греческих механиков, а те, кто совершенствовался в ораторском искусстве, – сочинения Демосфена и Квинтилиана… Иначе говоря, все они пичкали голову. Способ сэкономить: на запоминание места книги на полке уходит меньше ресурсов памяти, чем на хранение всего ее содержания. Новый способ сэкономить, более радикальный: нет надобности помнить даже место книги – этим занят поисковик.

Отрубленная голова Девочки с пальчик – уже не та, что прежние головы, которым лучше было быть ясными, чем напичканными наукой. Девочке с пальчик больше не нужно усердно трудиться, чтобы приобрести знание – вот оно, тут, перед ней, объективное, коллективное, уже собранное и взаимосвязанное, доступное в любую минуту, десять раз перепроверенное и уточненное. Поэтому она может заняться пустым местом над своей шеей. Там – свежий воздух, ветерок, того лучше – свет, который изобразил Боннб, живописец-академик, на своем полотне с чудом святого Дионисия в парижском Пантеоне. Там обитает новый гений, изобретательный ум, чистая познающая субъективность. Секрет Девочки с пальчик, ее отличие – в этой прозрачной пустоте, за этим ласковым бризом: знание, почти даровое, однако едва уловимое.

Не возвещает ли Девочка с пальчик конец эры знания?

Твердое и мягкое

Как произошла столь радикальная перемена в природе человека? Будучи практичными и склонными к конкретике, мы не можем отрешиться от представления, будто революции имеют дело с осязаемыми вещами: для нас важны орудия – молотки, серпы. Такими же «твердыми» и осязаемыми именами мы называем порой исторические периоды: вспомним промышленную революцию, бронзовый век, железный век, век тесаного камня, век шлифованного камня. На мягкое – знаки – мы, до известной степени слепые и глухие, обращаем меньше внимания, чем на все эти осязаемые, твердые, утилитарные машины.

Однако изобретение письма и, позднее, книгопечатания преобразило культуры и общества сильнее, чем совершенствование орудий труда. Твердое воздействует на вещи, мягкое – на учреждения людей. Техника предполагает и развивает навыки; технология предполагает и развивает гуманитарные науки, публичные собрания, политику и общество. Разве могли бы мы без письменности объединиться в города, сформулировать право, учредить государство, помыслить монотеизм и историю, изобрести точные науки, пайдейю и т. д.? И добиться их сохранения? А без книгопечатания разве сумели бы мы в эпоху Возрождения – так удачно названную – изменить все эти учреждения и объединения? Мягкое организует и объединяет тех, кто орудует твердым.

Мы – дети книги и внуки письменности, поэтому – стоит ли сомневаться? – мы и живем сегодня вместе.