Текст книги "Борджиа"

III. Веселый дворец

Около четырех часов пополудни шевалье де Рагастен въехал в Вечный город. Остаток пути он проделал пешком, чтобы дать отдых бравому Капитану, которого он любил как хорошего и верного товарища, а также подумать о собственном житье-бытье. Шевалье, выросший на парижских улицах, жил до сих пор как придется. Ни отца, ни матери он не знал. Родительница умерла, едва дав ему жизнь. Что же до отца, бедного гасконского дворянина, приехавшего в Париж в надежде разбогатеть, то он скончался в нищете, когда малыш еще сосал грудь кормилицы. Эта-то кормилица и занялась сироткой. Она торговала тряпьем, расположившись под навесом на изгибе улицы Сент-Антуан, прямо перед главными воротами Бастилии. Кормилица хотела воспитать себе наследника в торговле мелочами. Овдовев, она привела любовника, призванного заменить достойного мужа, преданного земле. Маленькому шевалье исполнилось тогда семь лет. Любовник торговки, человек духовного звания, был по-настоящему учен: он умел читать, писать и даже считать. И вся эта бумажная наука перекочевала из его головы в мозги ребенка. В четырнадцать лет мальчик знал почти столько же, как и аббат. Достойная тряпичница предсказывала своему воспитаннику блестящее будущее, но неожиданно разразилась эпидемия оспы и унесла кормилицу с собой.

Маленький шевалье со слезами на глазах проводил на кладбище останки женщины, заменившей ему мать. Вернувшись, он осушил слезы, умылся и выбрал в лавке умершей полный комплект снаряжения; главным украшением его костюма стала огромная рапира, которой он учился владеть еще с пеленок.

К восемнадцати годам шевалье вырос в отчаянного дуэлянта, признанного во всех кабаках и тавернах, знатного ходока по женской части, большого любителя выпить, несколько неряшливого в одежде, поклонника холодного оружия, всегда державшего шпагу наполовину выставленной из ножен, гуляку, привыкшего колотить буржуа и драться с ночной стражей – короче, в отпетого висельника.

Шевалье по натуре был любителем приключений. Он щедро раздавал все, что имел (когда имел!), людям победнее его самого. Он защищал слабых своим клинком. Он избегал злодеяний. Но, не имея средств и руководствуясь только неутолимой страстью к похождениям, он оказался посреди людей с крайне эластичной моралью. Он жил как мог и срывал плоды удовольствия там, где их находил.

Но однажды тот, кого звали шевалье Рапира, кто наводил страх на территории между Бастилией и Лувром, внезапно исчез.

Мы нашли его остепенившимся. Добро победило в нем зло. Шевалье де Рагастен перебесился, и теперь он по праву мог считать себя настоящим дворянином. В тот момент, когда шевалье вошел в городские ворота Рима, он решил, тряхнув головой и как бы отказываясь от полузабытого прошлого:

– Ну вот, теперь у меня появились два новых врага: синьор Асторре и монах Гарконио. Я угрожал одному и скверно обошелся с другим. Да, но теперь у меня появился могучий покровитель…

И шевалье победно огляделся. Между тем в этом золотом и розовом будущем, какое он себе представлял, маленькая черная точка пятнала горизонт. Мысли о таинственной незнакомке с таким нежным именем и еще более нежным лицом, хотя он и гнал их из головы, не покидали его. Он глубоко вздохнул и повторил:

– Примавера!.. Увижу ли я ее когда-нибудь?.. Кто она?.. Почему этот ужасный монах ее преследует?..

Но внезапно, подняв голову, он заметил, что его с любопытством разглядывают прохожие. Он огляделся и заметил, что идет по мосту.

– Что это за мост? – спросил он парнишку, бросив ему мелкую монетку.

– Мост Четырех голов, ваша милость.

– А Веселый дворец ты знаешь?

– Дворец синьоры Лукреции! – ужаснулся мальчишка.

– Да. Ты знаешь, где он находится?

– Там! – мальчишка вытянул руку.

И тут же убежал, как будто целая армия чертей гналась за ним. Шевалье направился в указанном направлении, раздумывая о диковинном страхе, выказанном парнем. Он еще раз спросил дорогу, на этот раз у мужчины. И тот, едва заслышав о Веселом дворце, помрачнел и пошел своей дорогой, бормоча проклятия.

– Странно! – пробормотал шевалье.

Наконец он выбрался на пустынную площадь. В глубине ее виднелось мрачноватое здание. Двойной ряд колонн из розового мрамора, казавшегося золотистым в лучах заходящего солнца, образовывал крытую галерею перед дворцом. В глубине этой галереи, в широком открытом проеме, виднелась монументальная лестница, также мраморная… Фасад дворца украшали орнаменты, составленные из обломков работ античных скульпторов, наугад выбранные в развалинах Древнего Рима.

Шевалье решил, что таким и должен быть Веселый дворец, заслуживший это имя благодаря обилию смеющихся лиц, украшавших его стены, а также благодаря изобилию редких растений и великолепных цветов, соединившихся под галереей в ни с чем не сравнимый сад. Как раз перед этим садом стояли на часах два молчаливых неподвижных всадника, напоминавших конные статуи. Рагастен обратился к одному из них:

– Это Веселый дворец?

– Да… Отойди! – ответила угрожающим тоном статуя.

– Черт возьми! – пробормотал шевалье, продолжая путь. – Как стерегут этот дворец.

Площадь была пустынной: ни одного прохожего, ни одной открытой лавчонки. Можно было подумать, что ступил в проклятое место! Рагастен тронул лошадь и пятьюдесятью шагами дальше оказался у входа на улочку, служившую продолжением площади. Он остановился перед гостиницей. Там жизнь, кажется, возрождалась, но все еще робко и боязливо.

Рагастен спешился и вошел в гостиницу, которая по странному капризу владельца или же из-за избытка знаний латинского языка называлась «Постоялый двор доброго Януса». Шевалье потребовал место в конюшне для Капитана и комнату для себя. Слуга занялся лошадью, а хозяин привел Рагастена в комнатушку на нижнем этаже.

– Здесь сыро, – заметил шевалье.

– Другого свободного жилья у нас нет.

– Ну что ж! Возьму и это, поскольку вы находитесь совсем близко от Веселого дворца.

– Вас будут хорошо обслуживать, – заверил удивленный хозяин. – Из своего окна вы сможете видеть задний двор дворца.

Хозяин открыл окно, или скорее окно-дверь, и в лицо Рагастену пахнуло сыростью.

– Что это? – спросил он.

– Это?.. Да Тибр же!

И в самом деле это была река, бежавшая мимо двух рядов домов. Ни полоски берега, ни набережной не было. От каждого дома к воде шла лестница из нескольких каменных ступенек. Из своего окна шевалье заметил лестницу с четырьмя ступенями из зеленоватого камня.

– Видите, – показал хозяин, – там, на повороте реки, лестницу пошире других? Это и есть Веселый дворец.

– Ладно, – удовлетворился Рагастен и закрыл окно-дверь. – Комната мне нравится, какой бы сырой она ни была…

– У нас платят вперед, синьор, – объявил хозяин.

Шевалье расплатился.

Потом попросил нитку с иголкой и занялся починкой своей жалкой одежонки, которую он вытряс, вычистил щеткой, прочистил с изнанки. Покончив с одеждой, шевалье с большим аппетитом пообедал. Все эти занятия продолжались до девяти часов вечера. Часом позже сверкающий чистотой Рагастен, со шпагой у пояса, с нетерпением ожидал момент, когда можно будет отправиться во дворец Лукреции Борджиа.

На улицах давно заснувшего города царила глубокая тишина. Только глухой плеск Тибра, катившего свои сероватые воды у самых стен дома, разносил в ночи печальные вздохи, похожие на причитания беженцев. Шевалье слушал их с каким-то безотчетным волнением. Он встряхнулся, пытаясь прогнать это нервное возбуждение. Впрочем, уже приближалась полночь.

Шевалье задул свечу и, закутавшись в плащ, собрался уходить. И тут куда более ясный стон донесся с реки. Рагастен вздрогнул.

– На этот раз, – пробормотал он, – слух меня не обманывает. Это – человеческий голос.

Еще раз послышался отчаянный крик. Можно было подумать, что кричат прямо в комнате. Рагастен вздрогнул… На висках выступили капельки пота. В третий раз он услышал крик, теперь уже приглушенный, похожий на хрип умирающего.

– Кричат в Тибре! – догадался Рагастен.

Он потянулся и раскрыл окно. Темнота была непроницаемой. Тибр, сжатый линиями домов, над которыми едва вырисовывалось звездное небо, катил свои черные волны. Ощупью шевалье спустился по ступенькам, потом наклонился, вытянул руки… Пальцы ощутили шелковую ткань. Она прикрывала тело мужчины. Он еще дышал, иногда издавал хрипящие звуки. Рагастен обхватил его за плечи.

– Кто вы? – прохрипел незнакомец.

– Не бойтесь… Я – иностранец… Друг…

– Не бывает никаких друзей… О! Умираю… Слушайте меня!

Мужчина уцепился пальцами за плиты. Рагастен хотел вытащить его из воды.

– Не надо, – выдавил из себя агонизирующий. – Бесполезно… Я… умру… Но я хочу… отомстить за себя… Слушайте.

– Слушаю, – отозвался Рагастен. Волосы у шевалье встали дыбом.

– Граф Альма… Предупредите его… Предупредите его дочь… Он хочет ее похитить… Этого нельзя допустить…

– Кто такой граф Альма?.. Кто такая его дочь?

– Его дочь… Беатриче… Примавера!..

– Вы сказали, – также хрипло и тревожно заговорил Рагастен, – вы сказали, что он хочет ее похитить… Кто это?

– Тот, кто только что убил меня… Мой…

В этот момент лицо незнакомца исказилось в смертельной судороге… Он весь напрягся… Его руки соскользнули с каменной ступеньки, и тело рухнуло в воду. А миг спустя незнакомец исчез в темных волнах.

Рагастен выпрямился, его глаза сверлили густую темень. Но тщетно!

Тогда он вернулся в комнату и вытер лицо, покрывшееся холодным потом.

– О! – глухо проговорил он. – Какая-то ужасная тайна, какую я не смогу рзгадать!… Ее зовут Беатриче… Она – дочь графа Альмы… И кто-то хочет ее похитить… Но кто?… Кто?…

И в это время на башне Святого Петра ударил колокол.

– Полночь, – встрепенулся потрясенный шевалье.

И он выскользнул наружу, направившись к Веселому дворцу, где поджидал его могучий покровитель: Чезаре Борджиа.

IV. Римские ночи

Незадолго до того момента, когда шевалье де Рагастен преобразился в портного и занялся преобразованием своего камзола, дабы придать ему чуть лучший вид, Чезаре Борджиа проник в Веселый дворец в сопровождении четырех молодых людей. Чезаре и его эскорт быстро миновали великолепные салоны, где были собраны сокровища итальянского искусства. Они подошли к позолоченной бронзовой двери, охранявшейся двумя нубийцами – черными, как ночь, немыми, как мертвая тишина.

Чезаре дал знак. Один из нубийцев нажал на круглую ручку, и дверь растворилась.

…Далее был коридор, ведущий в тайную часть дворца.

Как только Чезаре и его спутники ступили за порог, дверь бесшумно закрылась Они оказались в некоем своеобразном вестибюле с высокими яшмовыми стенами. Напротив бронзовой двери находилась дверь из розового дерева, инкрустированная тонкой серебряной ковкой. На этот раз дверь охраняли две женщины: две абсолютно голые женщины скульптурной красоты. Они сидели, или скорее полулежали на пышных подушках. И эта дверь бесшумно открылась по приказанию Чезаре. Все еще в сопровождении эскорта он вошел в комнату меньшего размера, но обставленную с куда более изысканным и тонким шиком.

В комнате едва слышалась нежная музыка, в которой преобладали гармоничные аккорды флейты, виолы и гитары. Она доносилась как бы таинственными порывами, смешиваясь с женскими голосами, воспевавшими славу и любовь.

В комнате не было другой мебели, кроме поставца и огромного стола, но в изобилии разбросанные тут и там широкие, бархатистые подушки, толстые, украшенные вышивкой ковры приглашали отдохнуть. Накрытый стол привлекал блюдами, стоившими целые состояния. В них ждали гостей замороженные фрукты, варенья из экзотических ягод, пирожные, рецепты изготовления которых знала одна Лукреция; она сама их делала в своем дворце…

Несколько мужчин уже заняли места вокруг стола. Они не сидели, а полулежали по моде древних римлян на неких подобиях ложа. Среди них находилась только одна женщина. Это была хозяйка дворца, Цирцея этой волшебной пещеры, величайшая чародейка, правившая чувствами мужчин, сестра Чезаре, дочь папы – Лукреция Борджиа!

– Как вы поздно, братец!

– Простите нас, дорогая Лукреция, – ответил Чезаре. – Эти господа вместе со мной вернулись только вечером после долгой прогулки по Флорентийской дороге…

– Вы прощены… Но вы ничего не скажете своему брату?

Чезаре повернулся к мужчине, устроившемуся подле Лукреции и беспокойно вздрогнувшему при появлении Чезаре. Это был Франческо Борджиа, герцог Гандийский, второй сын папы, брат Чезаре и Лукреции.

Братья с улыбкой обменялись рукопожатиями, но каждый из них недоверчиво следил за движениями другого.

Лукреция внезапно наклонилась к Франческо, обхватила его голову руками и поцеловала в губы.

– Вот это братская любовь, – рассмеялся Чезаре, – или я ничего в этом не понимаю! Хотя считаюсь экспертом в данной области…

– И правда, – ответила Лукреция. – Я люблю Франческо, потому что он – самый лучший из нас.

– Вы слишком добры ко мне, сестра, – с тревогой в голосе возразил герцог Гандийский. – Вы забываете, что наш род обязан славой да и папским престолом шпаге Чезаре.

– Это верно! – подтвердил сам Чезаре. – Я достаточно искусно владею шпагой… Белое оружие – мой конек.

Проговорив эти слова, Чезаре выхватил кинжал и резким ударом вогнал его в крышку стола. Легкий гул прошелестел по залу. Франческо страшно побледнел. И только Лукреция звонко рассмеялась.

– Давайте ужинать! – весело предложила она.

Она быстро взглянула на матерчатую занавеску, и та заколыхалась. Тем временем служанки принялись за дело.

Лукреция Борджиа была одета, но лишь для того, чтобы показаться более желанной сотрапезникам. Легкая газовая материя едва прикрывала ее наготу, ее красоту, ее несколько массивные формы, словно высеченные из цельного куска мрамора.

Время от времени она бросала беглый взгляд к занавеси, незаметно подрагивавшей. Но как ни легко было это подрагивание материи, оно позволяло Лукреции понять, что кто-то смотрит на нее и слушает ее слова.

– О чем говорят в нашем славном городе Риме? – спросила Лукреция.

– Черт побери, синьора, там рассказывают удивительную, небывалую, невероятную историю…

– И что же это за история, герцог Риенци?

– Герцог! – почти умоляюще прервал ее Франческо Борджиа.

– Любовная история! – ответил герцог.

– Послушаем, что за история… – сказала Лукреция. – Любовь … Да это же единственная вещь, ради которой стоит жить и умирать!..

И в то же время она обвила шею Франческо.

– Рассказывайте, герцог! – приказала она томным голосом.

– Да, да! – закричали сотрапезники. – О любви! Будем говорить только о любви!

– О, – смутился герцог, – это история о чистой девичьей любви. Мне даже немного стыдно ее здесь рассказывать.

– Начинайте, – приказал Чезаре.

– Раз вы приказываете, монсиньор… Так вот, говорят, что однажды знаменитый капитан, самый благородный из тех, что есть, влюбился…

Взгляды присутствующих обратились на Чезаре.

– И притом, – продолжал герцог, – так сильно, как никогда еще не влюблялся. Утверждают, что его сердце сделано из бронзы, но теперь это сердце стало голубиным. Он вздыхает, томится… И что самое любопытное? Предмет его страсти остается неизвестным, и никто не может к нему приблизиться. И вот наконец история становится просто невероятной, и все-таки правдивой: неизвестная отклоняет с восторгом и признательностью все подарки этого великого капитана, отвергает и презирает их!

– А как зовут этого достойного влюбленного?

– Отгадайте! – запинаясь, пробормотал вконец опьяневший герцог Риенци… – Он среди нас.

– Не надо гадать! – прорычал Чезаре Борджиа. – Этот влюбленный – я! И горе тому, кто меня осудит!..

– Монсиньор!.. Поверьте…

– Что же до этой женщины, то клянусь вам: скоро она перестанет меня презирать!…

Лукреция рассмеялась:

– Итак, дорогой мой Чезаре, вы мне изменили?.. Покидаете меня?..

– Да нет! – ответил Чезаре, почувствовавший, как тяжелеет его мозг под опьяняющим действием вина, чувств и гордости.

Он продолжил, запинаясь:

– Нет, Лукреция, я не предам тебя. Ты – навечно моя! Как и она будет моей, тоже моей!.. Как и твоя жена, Риенци, была моей!.. Как и ты должна быть моей! Моей! Только моей! Вы слышите? Все вы?

Он тяжело дышал. Взгляд его метал кровавые молнии… И именно в эту минуту Лукреция поднялась и обеими руками обняла Франческо, герцога Гандийского. Франческо, смертельно побледнев, вынес ее поцелуй. Тщетно он пытался освободиться.

– Черт возьми! – покраснел Чезаре и, движимый приливом бешенства, оттолкнул стол.

Одновременно он схватил лежавший пред ним кинжал и, разъяренный, двинулся к своему брату Фраческо… Внезапно он набросился на него. Рука его взмыла вверх, а потом молниеносно упала вниз. Лезвие кинжала целиком вошло в грудь герцога Гандийского. Тот упал навзничь. Изо рта пошла кровь.

Насмерть напуганные зрители этой сцены просто-напросто окаменели. Лукреция отступила, странная улыбка появилась на ее губах.

– Ко мне, – прохрипел несчастный герцог Гандийский, – ко мне! О, я горю… Воды!.. Пощадите!.. Глоток воды!..

– А, ты хочешь воды, – зловеще рассмеялся Чезаре. – Подожди, братец, я напою тебя!..

И тогда произошло нечто чудовищное. Чезаре Борджиа схватил брата за ноги и потащил его по полу, причем мертвенно-бледная голова оставляла на гладких плитах кровавый след. Чезаре тащил тело и ревел:

– Воды моему брату Франческо! Воды любовнику Лукреции!.. Всю воду Тибра герцогу Гандийскому!..

Чезаре миновал всю анфиладу комнат, добрался наконец до последней двери и распахнул ее… У ног безумца в ночи катил свои воды Тибр. Чезаре поднял тело и резким толчком сбросил его в реку. Свидетели этой сцены в ужасе разбежались… Тогда Лукреция Борджиа бросилась к матерчатой занавеске, подняла ее и проскользнула в едва освещенный кабинет. Там в каком-то своеобразном кресле пристроился старик с грубыми чертами лица, на котором застыло выражение неописуемой злобы. Этот старик все слышал и все видел!.. Это был отец Франческо, герцога Гандийского, отец Чезаре, герцога Валентинуа, отец Лукреции, герцогини де Бишелье[4]4
  Герцогиня ди Бишелье – в июле 1498 г. 18-летняя Лукреция Борджиа вступила во второй брак. Ее супругом был 17-летний Альфонсо Арагонский, внебрачный сын неаполитанского короля Альфонсо II. В подарок к бракосочетанию юноша получил от дяди Федериго, правившего тогда в Неаполе, титул герцога Бишелье и Салерно.


[Закрыть], – это был Родриго Борджиа… Это был Римский папа Александр VI…

– Вы довольны, отец? – спросила Лукреция.

– Черт возьми, дочка, ты зашла слишком далеко… Бедный Франческо!.. Я сам отстою мессу по его душе!.. Как жалко!.. Он был отличным парнем, этот Франческо, но как герцог Гандийский он мешал моим планам. А теперь прощай, дочь моя… даю тебе благословение понтифика, чтобы новый грех был полностью прощен тебе…

Лукреция склонилась. Понтифик встал и вытянул десницу. Когда Лукреция распрямилась, отец ее уже исчез.

V. Капризы Лукреции

Лукреция Борджиа вернулась в пиршественный зал и убедилась, что он опустел.

– Трусы… – процедила она, – разбежались… Опьянение страхом заменило в их жилах опьянение сладострастием… Эх, нет больше мужчин!.. Мой отец был последним, но он уже состарился… Почему природа сотворила меня женщиной?.. Меня, готовую проглотить весь мир…

Она бросилась на кучу подушек и вытянулась. Вдруг перед ней обрисовалась какая-то тень. Лукреция небрежно повернула голову:

– А, это вы, братец? – и она протянула руку Чезаре.

Он только что вернулся, и тот, кто сейчас увидел бы его, никогда бы не подумал, что этот человек несколько минут назад убил брата. Сестра увидела веселое, жизнерадостное лицо и улыбнулась Чезаре. В двойной улыбке этой чудовищной парочки заключалось нечто ужасное.

– Злюка! – сказала Лукреция. – Почему вы причинили зло бедняжке Франческо?.. Вы, значит, ревнивы?

– Правду сказать, да… Мне не нравится, когда перед моими друзьями, где бы это ни было, в каких бы то ни было обстоятельствах, показывают, что я не первый…

Лукреция покачала головой и задумалась.

– Однако, – вдруг заговорила она, – ты наследуешь брату, мой Чезаре… Его смерть обогатила тебя, и без того уже богатого… А еще этот «случай» даст тебе титул герцога Гандийского.

– Это верно, сестренка… Только и ты получишь свою долю. Я передам тебе миллион золотых дукатов. Довольна?…

– Конечно, – зевнула Лукреция. Я как раз собираюсь построить храм.

– Храм? – удивился Чезаре.

– Да… Храм Венеры… Мне хочется восстановить в Риме ее культ. Пусть этот храм возвышается между Святым Петром и Ватиканом… И когда на следующий год наш отец будет служить пасхальную мессу в своем христианском храме, у меня, в моем святилище, пройдет служба в честь языческой богини. И тогда мы увидим, где будет больше верующих.

– Лукреция, ты – восхитительная женщина! – восторженно отозвался Чезаре. – Твой замысел великолепен.

– Не меньше, чем твой: завладеть Италией и основать единое королевство, абсолютным хозяином в котором будешь ты, мой Чезаре…

– Мы оба, Лукреция, когда я реализую свой план… Мы оба будем править миром и превратим его…

В этот момент рядом с ними послышались какие-то крики. Они насторожились. Шум доносился из дворцовых апартаментов.

Лукреция набросила шелковый покров и устремилась за Чезаре в вестибюль со статуями. Бронзовая дверь открылась. Брат и сестра увидели перед собой толпу дворцовой прислуги. Человек тридцать орали, бранились, толкались, награждали друг дружку тумаками, падали с ног, окружая или пытаясь окружить, постороннего мужчину, уверенно противостоящего этой разъяренной своре.

– Что это за наглец?.. – крикнула Лукреция.

Она хотела выскочить, но брат удержал ее.

– А! Да это мой французик… Я назначил ему свидание здесь, ровно в полночь… Черт возьми! Какой молодчина! Какие удары! Бах – с правой! Бах – с левой! И вот – двое на полу, а еще парочка собирает зубы!

Чезаре пришел в восторг и исступленно зааплодировал! Человек, который так браво управлялся с целой толпой слуг, к восхищению Чезаре и к большому удовольствию Лукреции, и в самом деле оказался шевалье де Рагастеном. Как только раздался полуночный звон колоколов, он выскочил из гостиницы.

«Какое омерзительное зрелище! – думал он по дороге к дворцу. – Этот человек в Тибре!.. Несчастный, которого только что убили!.. О, эти руки, цепляющиеся за каменные ступени… это тело, исчезающее в черной воде… И эти таинственные слова… Кто-то хочет похитить Примаверу!.. И именно тот, кто намеревается совершить это злое дело, убил незнакомца! Но кто же этот убийца?.. Где его искать?.. Как предупредить графа Альму?.. Ему необходимо рассказать об этих странных событиях и о прославленном капитане, ожидающем меня… В Риме один он обладает достаточным могуществом, чтобы распознать правду и, быть может, предупредить новые убийства!

Размышляя подобным образом, шевалье быстро добрался до дворца Лукреции. Он уже хотел пройти в описанную нами колоннаду, но путь ему преградили два конных стражника.

– Пошел прочь! – крикнул один из них.

– Эй, дружище, полегче, – бросил в ответ Рагастен. – Меня ждут во дворце…

– Прочь! – повторил стражник.

– Да вы упрямы, дорогуша!.. Я же сказал, что меня ждут… Сам монсиньор Чезаре Борджиа, если вам угодно!.. Освободите проход!

Всадник не только не повиновался этому требованию, но еще и вызвал на помощь дюжину слуг, привлеченных шумом. Они набросились на шевалье.

– О! О! – вскрикнул Рагастен. – Кажется, все слуги в этой прекрасной стране взбесились! Черт побери! Да они, пожалуй, осмеливаются поднять на меня руку. Назад, лакеи!

Шевалье выглядел столь грозно, что слуги, растерявшись, отступили. Но стражник направил своего коня на молодого человека. Рагастен понял, что его победа была слишком непродолжительной и его окружат и затопчут, если он не прибегнет к какому-нибудь спасительному средству. Действия его были быстрее рассказа о них. Он бросился на стражника, вцепился в его ногу, повис на ней и пытался, раскачиваясь изо всех сил, выбить всадника из седла.

При первом толчке стражник заорал так, что задрожали окна в соседних домах, и вцепился в гриву своей лошади. При втором толчке он схватился за эфес сабли, пытаясь оглушить им неудержимого соперника. Но времени привести свой план в исполнение у него не оказалось. Последовал третий толчок, посильнее предыдущих. Всадник было раскрыл рот, чтобы выпустить очередное страшное проклятие, да так и не смог закрыть его, остолбенев от удивления, тогда как шевалье, подхваченный энергией рывка, отлетел на несколько шагов и грохнулся на землю.

Что же произошло? Шевалье так сильно потянул за ногу стражника, что огромный сапог соскользнул с икры, а всадник, оказавшись разутым на одну ногу, удержался в седле, тогда как его противник отлетел в сторону с сапогом в руках. Слуг охватила паника, но она быстро прошла. К тому же нападающие получили подкрепление. Их теперь сбежалось человек тридцать. И все они были вооружены палками. Рагастен огляделся и увидел, что обложен со всех сторон.

– А! Негодяи! – закричал он. – Обезьянья стая! Я разгоню вас сапогом!

И он был верен своим словам!.. Он снял сапог и, пользуясь голенищем, как холодным оружием, размахивал им во все стороны. При этом он скачками продвигался к лестнице и добрался до нее, несколько опередив своих орущих преследователей.

Одолев лестницу, Рагастен оказался в огромном зале… Выбирая место сражения, он отступил в угол. Битва была поистине эпической.

Рагастен действовал голенищем, как в свое время Самсон бил филистимлян ослиной челюстью. Это голенище вертелось и крутилось у него над головой. И в каждое мгновение оно со звучным хлопком опускалось на чью-то голову, щеки, спину… Из разъяренной толпы слышались крики боли, скрежет зубов, громогласные апокалиптические проклятия. Все это продолжалось до той поры, пока двенадцать слуг не были выведены из схватки, а остальные разбежались с воплями о помощи…

Оказавшись хозяином положения, Рагастен, не получивший ни одной царапины и лишь минимально помявший свой плащ, с громким хохотом покинул поле сражения:

– А теперь, слуги, предупредите своего хозяина, что шевалье де Рагастен прибыл в его распоряжение…

– Я уже предупрежден, – послышался громкий голос. – Вы сами позаботились доложить о себе, синьор!..

Рагастен обернулся и увидел пред собой Чезаре и Лукрецию. Несколько секунд он застыл, ослепленный роковой красотой папской дочери. Лукреция заметила эффект, который она произвела, и улыбнулась. Но шевалье уже взял себя в руки, поклонился и ответил:

– Монсиньор и вы, синьора, соблаговолите извинить меня за ту взбучку, какую я устроил вашим слугам… Но у меня не было подтверждения устного приказа вашего высокопреосвященства явиться сюда в полночь… И мне, чтобы попасть на свидание, пришлось пройти сквозь легион демонов…

– Входите, синьор, – сказал Чезаре. – Это я виноват, что не предупредил своих дураков.

Рагастен последовал за братом и сестрой, тогда как слуги, склонившись до земли, изумлялись приему, который оказал хозяин этому плохо одетому пришельцу.

Возле нубийцев, застывших возле бронзовой двери, Лукреция ненадолго остановилась. Нубийцы не шевельнулись. Им было приказано охранять дверь – они ее и охраняли.

– А вы, – спросила их Лукреция, – что сделали бы вы, если бы кто-то попытался прорваться через эту дверь?

Негры улыбнулись, обнажив ровные ослепительно-белые зубы. Они притронулись пальцами к лезвиям своих ятаганов, а потом показали на горло шевалье.

– Ясно, – засмеялся тот, – они бы мне перерезали горло. Но чтобы иметь счастье созерцать вас, синьора, я бы встретился с подобной опасностью.

Лукреция снова улыбнулась. Потом она потрепала нубийцев по щекам, что привело великанов в полный экстаз, она прошла через дверь, а за нею – Чезаре и шевалье.

Лукреция провела мужчин в будуар, и Рагастен заметил утонченность шикарного интерьера. Однако шевалье поостерегся выказывать обуревавшие его чувства.

– Сестра, – обратился Чезаре к Лукреции, – этот синьор – француз, шевалье де Рагастен, сын страны, которую я так люблю… Его парижское происхождение – достаточная рекомендация для ваших добродетелей, но это еще не всё: во время моего путешествия в Шинон шевалье спас мне жизнь…

– О, монсиньор, вы явно переоцениваете ту мелочь, – возразил шевалье. – Я напомнил вам о том происшествии лишь для того, чтобы вы узнали меня…

– Я люблю французов, – вступила в разговор Лукреция, – а синьора шевалье буду любить особенно… из любви к вам, братец… Мы вас продвинем, шевалье…

– Синьора, я так смущен милостью, которую вы мне изволили столь искренне оказать.

– Вы этого заслуживаете, – игриво сказала Лукреция, а потом вдруг добавила: – Я об этом позабочусь… Но вы же должны освежиться после такого жаркого сражения… Пойдемте, шевалье!

Она взяла молодого человека за руку и повела за собой. Шевалье охватил озноб. Женская теплая, нежная, надушенная рука сжимала его кисть. Искатель приключений на секунду закрыл глаза, горло сжало предчувствие невыразимого наслаждения.

«Ничего не поделаешь, – подумал он. – Возможно, я слишком рискую… Но игра стоит свеч».

И его рука сильно, почти грубо, ответила на любовное пожатие кисти Лукреции. Мгновением позже они оказались в сказочном зале пиршеств. Возбужденный Рагастен почувствовал себя перенесенным в какой-то магометанский рай… Сама Лукреция расставляла перед ним засахаренные лимонные дольки, особым, ею самою придуманным способом засахаренные арбузы; потом она наполнила его кубок пенистым вином.

– Пейте, – почти пропела она и так взглянула на шевалье, что тот окончательно растаял. – Это вино привезено из вашей страны, но я обработала его особым способом.

Шевалье залпом осушил кубок. Кровь его взыграла. Он отведал сладостей, предложенных Лукрецией. В висках застучало, а мозгом овладели безумные видения.

– Синьора, – вскричал он, – я пью, ем, слушаю, смотрю… и спрашиваю себя, не вижу ли я какой-то волшебный сон, после которого реальность покажется мне еще более жестокой!.. Где я?.. В каком волшебном дворце?.. В чертоге какой обаятельной феи?..

– Увы! Вы в гостях у смертной женщины… у бедной Лукреции из рода Борджиа, которая пытается развеяться, но ей это редко удается.

– Как, синьора? Вы несчастны?.. Скажите только, какое из ваших желаний осталось неосуществленным… О, черт возьми! Когда бы я мог двигать миром… Когда бы я мог, подобно титанам, взобраться на Олимп, чтобы выведать секрет счастья…

– Браво, шевалье! – не сдержался Чезаре. – А если Олимпа будет недостаточно, мы заберемся на Небо, чтобы разузнать у Вечного Отца рецепты идеальных сладостей, которые могли бы удовлетворить Лукрецию.

– Я всего лишь бедный дворянин, – заговорил Рагастен, к которому возвращалось обычное хладнокровие. – Но мое сердце способно биться, руки не дрогнут в случае надобности, а шпага всегда готова поразить врага; я с благоговением предлагаю их вам и буду счастлив, сеньора, если вы примите мое обещание служить вам.

– Я принимаю вашу клятву, – сказала Лукреция, да так серьезно, что шевалье вздрогнул.

– Ну вот вы и стали преданным поклоником герцогини ди Бишелье, – прокомментировал этот уговор Чезаре. – Посмотрим теперь, шевалье, сможем ли мы найти официальный пост для вас, чтобы наилучшим образом использовать ваши таланты. Могу получить для вас у отца патент гвардейского офицера.