Текст книги "Борджиа"

X. Мадонна с креслом[10]10
  Так называется картина Рафаэля, выполненная на доске, которая в настоящее время находится в коллекции музея Питти во Флоренции. – Примеч. автора.


[Закрыть]

Когда гость ушел, Мага прошла в угол, где она содержала змей. Мага глубоко задумалась. Перед ее широко открытыми глазами пробегали какие-то мимолетные видения.

– Скоро и день! – пробормотала старуха, услышав пение петуха, приветствовавшего утреннюю зарю.

Она поднялась, прошла ощупью к большому сундуку и открыла его. Потом нажала какую-то пружину, после чего из боковой стенки выдвинулся небольшой ящичек. Старуха открыла его. На дне ящичка ее руки нашарили шкатулку кленового дерева, с великолепной резьбой и золотыми инкрустациями. В шкатулке лежало только два предмета. Один из них – простой стальной кинжал арабской работы, вложенный в ножны из выцветшего темно-красного бархата.

Другим предметом была миниатюра, обрамленная в искусно отделанную золотую рамку, украшенную бриллиантами и рубинами. Одна эта рамка принесла бы Маге целое состояние, если бы только старуха захотела ее продать. На миниатюре был изображен молодой человек, одетый в костюм, распространенный среди испанских студентов в XV веке. Лицо молодого человека было очень выразительным, по нему можно было судить о решительном и высокомерном характере, взгляд черных глаз был жестким, лоб обрамляли чуть изогнутые стрелки густых бровей, в ироничную улыбку сложились губы, а в целом лицо отражало невероятную смелость и крайнее упрямство. Но угадываемую твердость, почти жестокость смягчало, затушевывало на портрете обаяние юности. Мага это изображение разглядывала с бесконечной болью.

– О, моя любовь, моя юность! – прошептала она. – Где вы?.. Там, в этой шкатулке, которую я не осмеливалась открыть в течение десяти лет… со времени его последнего визита…

Внезапно она упала на колени и разрыдалась… Губы ее с дрожью прижались к миниатюре.

– Мама!.. Вы всё еще плачете?

Несравнимо чистый, несказанно нежный голос произнес эти несколько слов. Мага резко вскинула голову, решительно захлопнула шкатулку, задвинула ящичек и закрыла сундук. Потом она обернулась к двери, которая вела в соседнюю комнату.

– Где вы, мама? – снова раздался тот же голос. – Я вас слышу…

Мага зажгла факел. В дверном проеме она увидела девушку лет шестнадцати. Ее нельзя было назвать девушкой. Она была сама девственность.

Когда факел разгорелся, юная дева, едва одетая, босая, приблизилась к старухе, обвила ее дряблую шею своими ослепительно белыми руками и положила головку на изможденную материнскую грудь.

– Розита!.. Мое единственное утешение! – сказала Мага.

– Как колотится ваше сердце, бедная мама Роза.

Та, которую старая Мага только что назвала Розитой[11]11
  У этого имени испанское окончание. Если бы окончание было итальянским, имя звучало бы Розина. – Примеч. автора.


[Закрыть], подняла глаза на чародейку. В ее глазах скрывался целый мир нежности.

– Вы плачете, мама Роза, – продолжала она. – Вы так сильно огорчены, но не хотите открыть мне причину вашей печали… мне, вашей дочери?

Колдунья вздрогнула.

– Дочь!.. Да, моя дочь… моя единственная дочь… – и глухо, только для себя самой, она добавила: – Пусть будет проклят «другой», разбивший мое сердце матери… как и «он» разбил мое сердце любовницы!..

Она продолжала говорить:

– Это правда, моя Розита, что у меня большое горе… И оно медленно убивает меня. Но об этом горе я не могу говорить, потому что тогда тебе надо бы рассказать всю мою жизнь!.. А рассказывать тебе о моей жизни – всё равно что бросить грязную тряпку на твою чистоту, омрачить твою радость, запятнать твою невинность. Ты понимаешь?

– Мне понятно только одно, мама: я люблю вас всем сердцем и страдаю, увидев, как страдаете вы… Вот поэтому я хотела бы знать ваши печали, чтобы разделить их… чтобы утешить вас.

– Ах, Розита, одно твое присутствие утешает меня… Одной твоей ласки достаточно, чтобы на время забыть то великое зло, которое разъедает мою душу… Смотри, вот я больше не плачу… А раз уж ты проснулась, поговорим немного… Мне надо кое-что тебе сказать… Я долго колебалась… Но время пришло.

Занимался день и в лачуге светлело. Розита присела. Мага загасила восковой факел.

– О чем вы хотели рассказать мне, мама?

– Увы! Лучше бы я не была твоей матерью!

Легкое облачко на мгновение опечалило чело девушки.

– Но это не так… Вы – моя единственная мать… потому что настоящая … меня бросила…

– Да, бросила!.. И об этом я хотела поговорить с тобой, дитя мое.

– Зачем, мама Роза? Стоит ли пробуждать печальные воспоминания?..

– Надо, девочка моя… Но скажи мне, ты должна сегодня идти в ателье Рафаэля?

При упоминании этого имени у Розиты невольно вырвался крик радости. Лицо ее просияло.

– Ты его сильно любишь?

– Да, мама Роза!.. Я люблю его всей душой, как и он меня… Он такой красивый, такой добрый… Мы уже наметили дату нашей свадьбы, мама!.. Конечно, если вы разрешите… Рафаэль должен был прийти к нам завтра и поговорить об этом с вами…

– Какое значение имеют даты, детка! Если ты будешь счастлива, остальное меня не касается… Но ты мне не ответила. Должна ли ты с ним сегодня увидеться?

– Нет, мама. Вчера он закончил картину прекрасной Мадонны, для которой я позировала. Он мне сказал, что мы увидимся завтра, здесь… Он должен отнести картину нашему пресвятому отцу.

– Папе? – глухо вскрикнула Мага.

– Да, мама!.. Картина моего Рафаэля будет удостоена чести висеть среди ватиканских шедевров!

На несколько минут в комнатушке воцарилось молчание.

Потом та, которую таинственная старуха называла Розитой, а неискушенные соседи – «Форнариной», то есть Булочницей, поскольку не знали никакого другого имени, мечтательно улыбнулась:

– Как подумаю о своем счастье, – тихо сказала она, – то спрашиваю себя, не подстерегает ли меня какое-то несчастье…

Мага вздрогнула.

– Что ты хочешь сказать, дитя? – тревожно спросила она.

– О, ничего… Пустое, мама… Вы же сами видите, как я по-настоящему счастлива… После тех шести лет, что я живу у вас… Помните, как я страдала, до того как вас узнала…

– Из-за меня, – едва слышно пробормотала старуха, но так, чтобы девушка не могла расслышать.

– Мне было тогда десять, – продолжала Розита, устремив глаза в пустоту. – Со мной плохо обращались, меня били, презирали. Одни называли меня маленьким ублюдком, другие клялись, что меня даже не крестили… Но всё бы это было еще ничего… Женщина, у которой я жила… била меня смертным боем. За малейший промах, погрешность она лупила меня тяжелой палкой.

Застыв в неподвижности, старуха слушала с глубоким вниманием этот рассказ, впрочем, уже не раз слышанный ею.

– Эта женщина была такой злой. Ее звали Стрига[12]12
  Вампирша. – Примеч. автора.


[Закрыть]. Другого имени я никогда не слышала. Она и мне говорила, что у меня нет имени. Поэтому люди и привыкли звать меня Форнариной; это прозвище так и осталось за мной. Хорошо, что Рафаэль тоже так меня иногда называет… О, мама! Какое это было грустное время в моей жизни! Я была слишком худа, чтобы ходить просить подаяние. Стрига почти не давала мне есть. Не раз я дралась с собакой за объедки, которые Стрига ей кидала. Однажды я подумала, что пришел мой последний час. Я увидела в печке у Стриги краюшки хлеба, и мне очень захотелось их попробовать… Я так давно не ела хлеба!.. Я была голодна… Дождавшись ночи, я проскользнула в пекарню… Я стащила совсем маленькую краюшку… И в тот самый момент, когда я вернулась в конурку, где я спала на подстилке из соломы, передо мной возникла Стрига!.. Она шпионила за мной… Она видела меня! Она свалила меня на землю одним ударом… Я же была такая слабая!.. Потом она начала шпынять меня ногами, а потом, наклонившись ко мне, укусила так сильно, что пошла кровь!.. Окаменев от ужаса, я лишилась чувств… А когда я очнулась, то была уже здесь, у вас на руках, мама Роза… И вы рыдали… О, как вы рыдали!.. Совсем, как сейчас. Почему вы плачете, мама?.. Всё это давно прошло.

– Но воспоминания жгут меня, словно раскаленным железом…

– Добрая мама Роза! – воскликнула девушка. – Неужели я настолько глупа, что разбередила вашу боль, говоря о вещах, которые вы бы не знали, если бы я их вам не рассказала… Гоните от себя эти воспоминания, мама! Всё кончено!

– Только вот угрызения совести никогда не уйдут, – сказала старуха.

– Угрызения? – удивилась Форнарина.

– Мне ли еще испугать тебя! Это было бы истинным наказанием.

– Мама, – проговорила Форнарина, – да что вам в голову ударило? Очнитесь, придите в себя… Ваши слова меня пугают.

– И тем не менее ты должна это знать! – сказала Мага, вытягивая руки и становясь на колени. – Прокляни меня, Розита, потому что это я была твоим палачом…

– Проклясть вас за то, что вы меня спасли, за то, что только у вас я познала радость жизни, познала, что такое любить и быть любимой…

– Слушай же! Это я отдала тебя Стриге!

– Вы бредите, – пролепетала Форнарина.

– Да, но я не только вручила тебя этому демону, но еще и давала ей денег, чтобы она тебя ненавидела, била, заставляла страдать…

– О, мама Роза! Вы не в себе… Очнитесь, молю вас!

– Не прежде, чем ты все узнаешь! Это я подглядывала за тобой, за твоими страданиями. Я любовалась ими. Твои слезы услаждали мое уязвленное сердце… И это продолжалось до той самой ночи, когда я увидела тебя трепещущей, агонизирующей в зубах Стриги. Тогда во мне произошло что-то непонятное… Я схватила тебя и унесла… Но ты не могла забыть… И ты не забыла… О, как я страдала, когда ты своим нежным голоском рассказывала мне о своем ужасном прошлом… Укоры совести сжимали мне горло… Ну вот теперь ты всё знаешь… Прокляни меня!

Форнарина слабо вскрикнула. Она склонилась, приподняла старую женщину и обняла ее.

– Мама! – сказала она дрожащим голосом. – Мама, я вас люблю, а вы… Разве больше вы не любите свою дочь?

– Господи! Господи! – воззвала старуха. – Она меня прощает!.. Она не оттолкнула меня… Она все еще зовет меня мамой!

Старая Роза перестала плакать, подавила душившие ее переживания и продолжила:

– А теперь, дочь моя. Надо, чтобы ты узнала всё…

– Мама, – сказала Форнарина, – мне надо пойти в пекарню Нунчи…

– Сегодня ты не пойдешь, дитя мое.

– Но, мама, с меня же вычтут за день. У нас не будет денег.

– Розита!.. Я уже сказала, что ты узнаешь всё, – ответила Мага лихорадочной скороговоркой. – Чего стоит твоя жалкая плата! Смотри!

Она подвела девушку к сундуку, открыла выдвижной ящичек. Он был заполнен золотыми и серебряными монетами. Форнарина посмотрела на старуху с удивлением.

– Не понимаешь? – спросила колдунья. – Ты не понимаешь, что я позволила тебе трудиться ради жалкого заработка, потому что не хотела, чтобы … догадались, чтобы … не пробудились подозрения!.. Сегодня, дочь моя, ты не пойдешь в пекарню и завтра тоже, и во все последующие дни…

Старуха вдруг прервала свою речь.

– О! – пробормотала она – Он приходил!.. Он был здесь… Сидел в этом кресле…

Она задрожала и, повернувшись к Форнарине, добавила:

– Слушай, Розита! Сейчас ты узнаешь, почему у тебя нет ни имени, ни семьи…

XI. Папское распятие

Было около десяти часов утра.

Почтовая карета остановилась возле Флорентийских ворот, рядом с дубовой рощицей. Из нее вышла дама, одетая в черное, и пешком быстро вошла в Рим, а потом направилась в сторону Ватикана. Но подошла к нему не со стороны фасада, а с тыльной стороны, где раскинулся огромный, окруженный стеной сад. Проникнуть в эту часть Ватикана можно было только через низенькую калитку, которой давно уж не пользовались.

Женщина в черном, с густой вуалью на лице, прошла вдоль стены до той самой маленькой дверцы. Она с дрожью вставила ключ в заржавевшую от времени скважину, которая скрипела, сопротивлялась усилию и наконец поддалась.

Гостья оказалась в саду. Она постояла чуток, потом поспешно направилась в элегантный павильон, полускрытый гигантскими кустами олеандров. У входа в павильон меланхолично прогуливался старый слуга, одетый в простую черную ливрею. Заметив незнакомку, он рассерженно крикнул:

– Синьора, как вы попали сюда? Уходите… Скорее!

Не отвечая, женщина вынула из-за пазухи маленькое золотое распятие и протянула его слуге. Тот мгновенно склонился в глубоком поклоне.

– Извольте… доставить это распятие… вы сами знаете, куда, – взволнованно распорядилась женщина.

Слуга взял распятие, посторонился, чтобы гостья смогла пройти в павильон, и отправился во дворец.

Дама же вошла в уединенную комнату, села и стала ждать, прислушиваясь, с бьющимся сердцем.

Прошло более часа. Наконец послышался шум шагов по песку. В проеме двери появился мужчина и посмотрел на гостью со смесью любопытства, недоверия и беспокойства. Дама быстро поднялась. Медленным жестом она открыла свое лицо…

– Графиня Альма! – глухо вскрикнул мужчина.

– В иные времена, Родриго, вы меня называли Онората! – тихо ответила женщина.

– Синьора! – сказал мужчина. – Здесь нет ни Родриго, ни Онораты… Я вижу пред собой графиню Альму, противницу нашей Церкви… А я… я – только скромный грешник, который проводит последние часы своей жизни, замаливая свои ошибки перед Милосердным и Всемогущим… Ну садитесь, синьора…

Женщина, вся дрожа, повиновалась. Слезы навернулись на ее глаза. Мужчина наблюдал за нею острым, пронзительным взглядом.

– Семнадцать лет! – проговорила гостья, оглядываясь. – Прошло семнадцать лет, как я в последний раз проникла сюда… Вы говорите о своих ошибках… А кто мне простит мои?

– Господь милостив, синьора…

Опустив голову, скрестив руки, мужчина ждал и не задавал никаких вопросов.

– О! – продолжала костья, – с тех самых далеких времен я страдаю и плачу. Клятвопреступница, неверная жена. Я изменила своему долгу… Мимолетная гордость и амбиции бросили меня в ваши объятия… О, как я жестоко наказана! Ребенок, тот ребенок которого я трусливо оставила на пороге храма… Сколько раз я мечтала об этой бедной малышке!.. Сколько раз я говорила себе, что те несчастья, которые посыпались на наш дом, стали лишь справедливым наказанием за мое преступление!..

– Господь справедлив, синьора…

– Вам ли говорить мне это! – воскликнула в порыве негодованья графиня Альма. – Это вы, Родриго, посоветовали мне бросить ребенка. Это из-за вас, Родриго, пострадал род Альма, как пострадали все дворянские фамилии Италии!

– Папа не может отвечать за ошибки любовника.

– Да, – ответила графиня с горечью, – да, святой отец…В самом деле, вы больше не Родриго, а я – не Онората… Значит, я обращаюсь к святому отцу… К суверенному понтифику обращаю я свою смиренную мольбу…

– Говорите, дочь моя, и если только удовлетворение вашей просьбы будет в моих силах, я сделаю это.

– Святой отец, – продолжала графиня, тщетно пытаясь придать своему голосу твердость, – если бы речь шла только обо мне, я бы давно отказалась от этого мира… Дверь монастыря прихлопнула бы мой позор, подобно крышке гроба…

– Это было бы прекрасное решение, – живо поддержал папа.

– Но я не в праве его осуществить!.. Если бы речь шла только о графе Альбе, то в силу своей моральной слабости быстро приспособится ко всему, что Ваше Святейшество сможет предложить ему в обмен на цитадель Монтефорте.

– Граф Альма, – прервал папа с той же живостью, – может быть уверен, что его ждет в Риме, да даже и в Ватикане, блестящее положение, если ему захочется оставить свое орлиное гнездо… Поручаю вам сказать об этом супругу.

– Мне нет нужды его об этом информировать, святой отец… Граф знает, что сможет получить, если решит сдаться… И как часто он об этом мечтает!

– Ну и что же ему мешает? Я готов раскрыть ему свои объятья!

– Кто мешает ему сдать Монтефорте? Кто мешает мне заживо замуровать себя в монастыре? Моя дочь… Беатриче.

– Ребенок! Я дам ей великолепное приданое. Я сделаю ее принцессой. Я сделаю для нее еще больше. Я выберу для нее партию, на которую сегодня могла бы претендовать разве что королевская дочка. А человек, которого я ей предназначил, сам, быть может, взойдет на королевский трон… И тогда ваша дочь станет королевой! Слышите, Онората, королевой!..

– Ваше Святейшество только что назвал меня Оноратой!

– Как-то невольно вырвалось!

– И что же это за партия, которую вы предлагаете Беатриче?

Папа выпрямился и с особой торжественностью произнес:

– Его зовут Чезаре Борджиа, герцог Валентинуа… в ожидании более громких титулов…

– Ваш сын?

– Он самый! Ах, графиня, поверьте, сегодня я дал вам доказательство странной привязанности среди…

– Вы не знаете Беатриче! – прервала его графиня Альма. – Я передала ей кровь рода Сфорца. Но тогда, как я могла забыть, что эта кровь бежит по ее венам с пугающей меня пылкостью… Вы, конечно, знаете, святой отец, что граф Альма оборонял Монтефорте, единственную крепость, устоявшую перед Чезаре, победителем римлян. Все этому верят… Но ведь это Беатриче вдохновила гарнизон. Это она подготовила поражение вашего сына… Она и сейчас готова сражаться.

Папа долго хранил молчание, в то время как графиня плакала у его ног. Потом он прибег к маневру, которым обычно пользовался и великолепно владел: он ответил вопросом на мольбу несчастной женщины:

– Итак, вы отказываетесь от брака Чезаре с Беатриче?

Графиня с удивлением подняла голову:

– Я не отказываюсь… Он просто невозможен… Беатриче питает против всех вас такую ненависть, которую она унаследовала от предков из рода Сфорца.

– Что же! Пусть тогда свершается воля Господа!

– Святой отец, я жду вашего решения. Какой ответ принесу я в Монтефорте?

– Увы, дочь моя… Я бессилен перед Чезаре. Давным-давно он не слушается меня. Свои войны он ведет вопреки моей воле. Думаю, что никакие силы не помешают ему пойти на Монтефорте…

Графиня медленно встала. Она бросила на папу последний отчаянный взгляд.

– Прощай, Родриго! – сказала она.

– Храни вас Бог, дочь моя, – ответил папа.

Онората, графиня Альма, вышла, покачиваясь. Едва она удалилась, как папа надменно вытянулся.

– Черт возьми! – пробормотал он. – Вот это поворот! О таком визите я не мог и подумать…

Старик хихикнул высоким голосом. Потом он отдернул портьеру и вошел в соседнюю комнату. Там, в полутьме, сидел какой-то мужчина. Это был Чезаре Борджиа. Собственной персоной. Папа вызвал его, как только получил золотое распятие от графини Альма.

– Ну, слышал? – спросил старый Борджиа.

– Всё!.. Клянусь адом, я сравняю Монтефорте с землей.

– Если только воительница Беатриче…

– Примавера! – перебил его побледневший Чезаре.

– Ты слышал, какие добрые чувства она приберегла для тебя!

– Я заставлю ее переменить их! – мрачно ответил Чезаре.

– Ну, а пока, после сегодняшней неудачи, у нас появился еще один враг… Эта графиня Альма, на которую я в глубине души немного рассчитывал, чтобы сгладить трудности и подготовить твою свадьбу, теперь далека от союза с нами. Наоборот, она развернулась против нас.

– Если она доберется до Монтефорте… Что же до ее дочки, графиня вообще может ее не увидеть.

– О чем ты говоришь?

– Беатриче видели в окрестностях Рима.

– В окрестностях Рима? – вздрогнул папа. – О! Эти Сфорца – смелые противники… Пойдем, Чезаре, сын мой… Мне надо помолиться. Я попрошу Небо, чтобы мать и дочь больше никогда не встретились!..

– Я займусь этим! – пробурчал Чезаре.

Он хотел уйти, но папа удержал его движением руки.

– Кстати, – сказал он, – графиня забыла здесь драгоценность… Вот это золотое распятие. Мне кажется, ты можешь догнать ее и отдать ей эту святыню, которой, если не ошибаюсь, она очень дорожит…

Чезаре внимательно посмотрел на отца.

– Впрочем, – продолжал папа, – может быть, это и не ее распятие. Но оно в точности похоже на распятие графини. Есть только одно небольшое различие. Посмотри, Чезаре, повнимательней… На распятии графини у Христа не было тернового венца, тогда как на этом голова Спасителя увенчана терниями… Видишь?.. И есть одна заостренная колючка… Она может очень больно уколоть.

Чезаре вырвал распятие из рук понтифика и поспешно удалился.

Графиня Альма быстро удалялась. Она уже добралась до кареты, ожидавшей ее под тенью дубовой рощицы близ Флорентийских ворот. Карета стронулась с места, но не проехала еще и пятисот шагов, как ее настиг всадник и знаком приказал кучеру остановиться. Тот повиновался.

Всадник наклонился к дверце кареты и почтительно приветствовал пассажирку. Графиня подняла голову и узнала всадника.

– Чезаре Борджиа! – вымолвила она, побледнев.

– Он самый, синьора!.. Хотя наши дома и враждуют, я хочу засвидетельствовать вам свое глубокое почтение. Мой достопочтенный отец собирался послать слугу, чтобы тот передал забытую вами вещь, но я решил, что этим слугой буду я.

– Забытую вещь? – удивилась графиня.

– Вот это распятие… Мой отец был убежден, что вы, без сомнения, пожалеете о его пропаже… Хочу избавить вас от этого огорчения.

Графиня печально улыбнулась.

– Благодарю вас, сеньор, – сказала она, покраснев.

Она протянула руку, чтобы взять протянутое Чезаре распятие. И в то же мгновение она легонько вскрикнула.

Шероховатая поверхность распятия царапнула ей ладонь, но порез оказался таким слабым, что он едва различался на коже.

– Какая неловкость! – раздосадованно вскрикнул Чезаре. – Я сделал вам больно, синьора?.. Не могу себе простить.

– Пустяки…

– Ну тогда прощайте, синьора… Моя миссия закончена. Мне остается добавить несколько слов. Что бы ни произошло, каковы бы ни последовали политические или военные осложнения, я навсегда сохраню горячую симпатию к вам и вашей семье.

При этих словах Чезаре натянул поводья и помчался в Рим, но перед тем как въехать в город, он остановился, обернулся и какую-то минуту следил за удаляющейся каретой.

– Карета прибудет в Монтефорте через три дня, – тихо проговорил он. – Но привезет она только труп.

Но карета отправилась вовсе не в Монтефорте. Она остановилась в той же самой гостинице «Де ла Фурш», где шевалье де Рагастен познакомился с Чезаре и проконсультировал синьора Асторре относительно парижской моды. Повозку поставили под навес, а графиня Альма закрылась в комнате и вышла оттуда только к ночи. Тогда она продолжила путь верхом и одна. Вскоре она оставила Флорентийскую дорогу и после двухчасовой скачки по бездорожью достигла узкой расщелины между скал. В глубине ущелья виднелось довольно скромное жилище.

Лишь только графиня оказалась в пределах видимости этого домика, светлое пятно появилось на тропинке, которая извивалась между поросших миртом и мастиковым деревом скал.

– Беатриче! – радостно вскрикнула графиня.

– Матушка!.. Как я беспокоилась!.. Как поздно вы возвращаетесь! – приговаривала Примавера, обнимая графиню.

Женщины торопливо вошли в дом; вооруженный слуга запер за ними дверь.

– Ну, матушка… Удачно съездили? – спросила Беатриче, когда обе уселись в комнате нижнего этажа. – Нашли вы тех людей, которых надеялись встретить?

– Их нет в Риме! – тусклым голосом ответила графиня.

– Ах, матушка!.. Вы так расстроили меня… Когда вчера вы поделились со мной мыслями о поездке в Рим, результатом которой могло стать перемирие между нами и родом Борджиа, мое сердце тревожно сжалось… В Италии не может быть мира, пока эти чудовища живы.

– Успокойся, Беатриче, – с горечью сказала графиня. – Я тоже считаю, что война неизбежна…

– Мужайся, мама!.. Я решила бороться до конца… Но скажите мне, уверены ли вы, что ваше возвращение осталось незамеченным, что за вами не следили?

– Уверена, дитя мое! Я поступала в точности по твоему плану. Почтовая карета осталась в гостинице «Де ля Фурш».

– Хорошо, матушка! Впрочем, наше изгнание подходит к концу… Завтра вечером в Риме состоится последнее собрание. А послезавтра на рассвете мы покинем это убежище, где прятались больше месяца, и отправимся в Монтефорте.

– У тебя героическая душа, Беатриче…

– Приходится быть героической, раз у мужчин женские сердца.

Графиня вздрогнула:

– Ты намекаешь на своего отца?

– Да! Отца, который не осмелился приехать сюда… Но что с вами, мама?.. Вы побледнели…

– Ничего… Я хотела выпить воды, но … рука… Не могу взять стакан.

– Пейте, матушка, – сказала девушка, подавая графине стакан.

Та хотела взять стакан, но пальцы внезапно разжались, и стакан полетел на пол.

– Не понимаю… Что со мной?.. Минуту назад… руку словно парализовало…

– В самом деле, мама, – вскрикнула испуганная Примавера, – рука у вас как восковая… Ваши пальцы свела судорога… Мама! Что с вами?

– Рука коченеет… холодно… до локтя… Голова кружится… О! Я догадалась!

Последние слова графини вырвались душераздирающим воплем, в котором перемешались ужас и смертная тоска. Примавера схватила мать в объятия, словно защищая ее от невидимой опасности.

– Что делать? – растерянно бормотала она.

– Ничего, дочка, – ответила графиня. – Ничего. Все хлопоты тщетны, потому что яд, проникший в мою кровь, не щадит никого…

– Яд? – пришла в ужас Примавера.

– Яд Борджиа!..

Ошеломленная девушка стояла в оцепенении, спрашивая себя, не помутился ли у матери рассудок… Но графиня заговорила прерывающимся уже голосом:

– Поищи у меня на груди… Руки мне отказали…

Примавера поспешила повиноваться.

– Распятие!.. Возьми его…

– Вот оно, мама.

– Покажи… Вижу! Это не мое распятие!.. Он его подменил… На нем яд… в терновом венце… Беатриче, берегись этого креста…

– О! Это же невозможно! – пролепетала девушка. – Это жуткий сон.

– Это ужасная действительность, Беатриче… Слушай меня, дочка… Мне осталось жить не больше часа… Слушай меня и не перебивай… То, о чем я хочу сказать тебе, очень важно…

Беатриче встала на колени, обхватила талию матери своими руками, положила голову ей на колени и тихо зарыдала.

– Беатриче – продолжала графиня, – ты еще молода, но душа твоя отважна и сильна. Ты из той породы людей, которые всё могут понять… Нужна смелость, чтобы сказать тебе то, что хочу, и эту смелость мне дают приближающаяся смерть и уверенность в том, что я больше не увижу тебя и мне не придется краснеть перед тобой…

– Краснеть?.. Вам?.. Моей матери?

– Беатриче, я грешная женщина! Слушай… Однажды твоего отца не было в Монтефорте, и вот пришел один мужчина…Пусть простит мне Небо ужасную мысль, посетившую мой мозг в этот момент!.. Как бы там ни было, но твоего отца не было в Монтефорте восемь дней… И вот как-то вечером я почувствовала, как меня охватывает странное безумство… Мужчина увлек меня с собой… Я поддалась…

Дикие рыдания разрывали горло Примаверы, но она не сказала ни слова.

– Этот человек… Я его видела в Риме, в его дворце… Если я делаю это признание, Беатриче, признание, буквально давящее меня, то только потому, что эта связь имела за собой последствия, тебе известные. Я стала матерью… у меня родилась девочка…

Проговорив эти слова, графиня пылко посмотрела на Примаверу, но та не показывала лица, уткнув его в колени матери.

– Я была неверной супругой, – продолжала графиня. – А потом стала преступной матерью… Я оставила этого ребенка по совету того мужчины! Я положила его на порог маленькой церквушки у входа в Гетто: церкви Ангелов… После этого, терзаемая угрызениями совести, я тщетно искала ее… Вот в чем состояло мое настоящее преступление, Беатриче… Ты меня слышишь, дочка?

Примавера кивнула головой.

– Это преступление я искупила сегодня… Не смертью, как ты могла бы подумать… А раскаянием, которое давит на мое сердце… Этот ребенок, Беатриче… твоя сестра… она жива… Я это чувствую… То, что не смогла сделать я… Беатриче… просит тебя сделать твоя умирающая мать… Ищи ее! Найди… Сделай так, чтобы твоя сестра не была несчастной в этом мире.

– Я сделаю это, мама! – прошептала Беатриче. – Я найду ее… и буду любить ее, мама!

Примавера встала, склонилась к материнскому лбу и прижалась к нему в долгом и нежном поцелуе.

– Не думайте больше о прошлом! – попросила она.

Умирающая покачала головой.

– Надо… сказать тебе… имя!

– Имя?

– Да… Ты должна знать имя отца ребенка, твоей сестры!.. Этот человек залил кровью всю Италию… Это он приказал своему сыну отравить меня… Его зовут Борджиа! Это – папа!

Крик ужаса вырвался у девушки. Она взяла руку своей матери и резко встряхнула.

– О! Повторите… Возможно ли такое?

Однако графиня Альма уже навсегда стала неподвижной и немой. Сильный толчок прервал ее жизнь. Примавера упала на колени: оцепеневшая, отчаявшаяся, вся во власти боли и страха…