Текст книги "Сын шевалье"

Глава 8
ЭСКАРГАС, ГРЕНГАЙ И КАРКАНЬ – ОТЧАЯННЫЕ ГОЛОВОРЕЗЫ

Генрих подошел к крыльцу, перед которым застыли, словно на параде, лучники с факелами в руках и спросил недовольным тоном:

– Ну, что здесь происходит, Неви?

Начальник полиции был явно не в своей тарелке. Он начинал понимать, что совершил оплошность. Король не любил, когда его тревожили – пусть даже под предлогом раскрытия заговора – во время любовных похождений. Рассерженный голос не предвещал для Неви ничего хорошего. К счастью, он вспомнил, что в донесениях подчиненных неоднократно поминалось имя Жеана Храброго как вожака опасной бандитской шайки. Следовательно можно было пока не упоминать о предполагаемом, но не доказанном покушении на жизнь монарха, представив все случившееся обычной полицейской операцией. Показав на юношу, он сказал:

– Мы хотели арестовать этого человека, сир, но он не пожелал подчиниться приказу…

Нахмурив брови, Генрих повернулся к Жеану и грозно сказал:

– Ну, сударь, что вы на это скажете?

Жеан, подойдя к самому краю крыльца, поклонился королю с высокомерным изяществом и, сохраняя полное самообладание, заявил:

– Этот человек говорит вздор. Я утверждаю, что именно он не подчинился приказу короля, а вовсе не я.

Начальник полиции позеленел от бешенства, ибо никто не смел с такой наглостью именовать его «этот человек» и с таким пренебрежением указывать на него пальцем. Он двинулся вперед, чтобы проучить дерзкого юнца, но король удержал его жестом.

– Что это значит? Извольте объясниться, сударь.

– Все очень просто, – произнес Жеан язвительно. – Король приказал мне дождаться здесь, у этой двери, дабы сопровождать его в Лувр… или в другое место.

– Гм! – произнес Генрих вполголоса. – Мне кажется, что приказ этот отдал не я!

Жеан, обладавший тонким слухом, расслышал эту негромкую фразу и не затруднился с ответом.

– Это правда, – сказал он. – Однако король одобрил, а, стало быть, и распорядился. Затем появился этот человек. Без всяких причин, по собственному произволу он натравил на меня своих подчиненных, желая силой увести с того места, где мне было приказано дожидаться короля. Присутствующий здесь господин де Пардальян взял на себя труд разъяснить этому человеку его ошибку, но тот ничего не захотел слушать, упорствуя в своем стремлении помешать мне исполнить распоряжение короля. Поступая таким образом, он открыто взбунтовался против королевской власти, которую обязан почитать более, чем кто бы то ни было, а посему заслуживает того, чтобы его вздернули на виселицу.

– Сир, – вскричал Неви, задыхаясь от ярости, ~ позвольте…

– Молчите, сударь! – оборвал его Генрих, с трудом подавляя улыбку. – Клянусь Святой пятницей, весьма неожиданное объяснение!

И он повернулся к Пардальяну, стоявшему с совершенно безразличным видом.

– А вы, сударь? – осведомился король. – Вам тоже был дан приказ ожидать меня здесь? Если же нет, то по какому праву вы оказали вооруженное сопротивление моей полиции?

– По вашему распоряжению, сир.

– Час от часу не легче! Я отдал вам такое распоряжение?

– Как? – воскликнул Пардальян с удивлением. – Разве Ваше Величество не помнит приказания стеречь этого молодого человека? Король добавил даже – стеречь со всем тщанием.

– И что же?

– И я его стерег! – ответил Пардальян с изумительным спокойствием.

На сей раз король откровенно рассмеялся и, повернувшись к начальнику полиции, не помнившему себя от бессильной злобы, произнес весело:

– Эти дворяне говорят правду. Они находятся здесь, исполняя мою волю.

– Сир! – пролепетал Неви.

– Довольно, сударь! – сказал Генрих добродушно. – Вы верный слуга, я это хорошо знаю.

Ободренный похвалой, начальник полиции проговорил торопливо:

– Прошу позволения сообщить Вашему Величеству наедине крайне важные и срочные сведения.

– Завтра, Неви, завтра. Ступайте!

– Сир, – живо промолвил начальник полиции, понизив голос, – речь идет об этом молодом человеке… он вовсе не дворянин, хотя Ваше Величество оказало ему великую честь, назвав его так.

Генрих на секунду заколебался, но тут же инстинктивно поднял взор к окну, у которого, как он знал, стояла Бертиль, не упускавшая ни единого слова из разговора внизу.

– Я же сказал, завтра! – повторил он с нескрываемым раздражением. – Ступайте.

Это был приказ. Начальнику полиции ничего не оставалось, как подчиниться. С яростью в сердце он собрал своих людей и медленно, словно бы неохотно, удалился, бросив на Жеана Храброго угрожающий, мстительный взгляд.

Генрих повернулся тогда к Пралену, бесстрастно ожидавшему своей очереди.

– По какой причине оставили вы вверенный вам пост в Лувре? – спросил король.

– Сир, за мной явился господин де Ла Варен, утверждая, что против Его Величества готовится ночное нападение.

Только тут Генрих вспомнил о своем наперснике.

– В самом деле, – спросил он без всякого интереса, – куда девался Ла Варен?

– Я здесь, сир! – послышался жалобный голос откуда-то сбоку.

И король увидел в дымном свете факела, оставленного начальником полиции, окровавленное лицо маркиза.

Генрих IV не любил своего наперсника и еще меньше уважал его. Он был полезным орудием в любовных похождениях монарха и за труды свои получил щедрое вознаграждение – этого было вполне достаточно. О презрении короля свидетельствовали даже милости. Ла Варен был возведен в дворянское достоинство всего лишь несколько лет назад. Парламент, который должен был своим указом подтвердить волю государя, осмелился выразить почтительнейшее несогласие с этим решением, но король настаивал, и Парламенту пришлось смириться. Новоиспеченный маркиз особенно гордился тем, что король начертал ему герб собственной рукой. Но герб этот изображал пса в ошейнике, усыпанном лилиями, – по правде говоря, хвастаться здесь было нечем.

Вот почему Генриха нисколько не взволновало обезображенное шрамом лицо наперсника, и он воскликнул с притворным состраданием, почти не скрывая насмешки:

– Ах, дьявольщина! Бедный мой Ла Варен, тебя, похоже, огрели плетью!

– Это был предательский удар, сир, – прошипел маркиз, бледный не столько от боли, сколько от позора.

– Предательский или нет, но вот физиономию ты подставил зря. Тебе нельзя будет показываться на люди, по крайней мере, неделю или две. У того, с кем ты схлестнулся, тяжелая рука.

Ла Варен заметил, что король не спрашивает, кто именно нанес удар – стало быть, знает это, но не желает показывать. Сам маркиз также поостерегся назвать виновного и лишь проворчал, с нескрываемой ненавистью посмотрев на Жеана Храброго:

– Будьте покойны, сир, настанет день, когда я повстречаюсь с тем, кто это сделал, и, клянусь вам, моя рука окажется не легче… и от моего удара он уже не поднимется.

Жеан, глядевший на наперсника короля с презрительной улыбкой, повернулся к Пардальяну и сказал насмешливо:

– Экая хвастливая скотина!

– Тебе надо подлечиться, Ла Варен, – произнес Генрих с фальшивой жалостью. – Отправляйся немедленно к моему врачу Эроару и скажи ему, что я приказываю как можно быстрее вернуть тебе прежнюю представительность.

И, тут же обратившись к Пралену, распорядился:

– Возвращайтесь в Лувр, капитан.

Прален был безупречно вымуштрованным солдатом, привыкшим подчиняться без размышлений. Но сейчас он на какое-то мгновение замешкался и почтительно спросил:

– А как же вы, Ваше Величество?

– Ничего не опасайтесь, друг мой. Эти смелые дворяне согласились сопровождать меня.

– В таком случае… я совершенно спокоен, сир. Вдвоем они стоят целой роты.

– Скажите лучше армии, Прален, и вы, пожалуй, не сильно ошибетесь, клянусь всеми чертями ада!

Отсалютовав королю, Прален глубоко поклонился двум храбрецам, которые бесстрастно приняли этот невероятный в устах монарха комплимент, а затем скомандовал своим гвардейцам:

– Шагом марш!

Король не проронил ни слова, пока вдали не затих грохот сапог. Окна в домах горожан, разбуженных шумом, закрывались одно за другим; улица, освещенная бледными лучами луны, вновь обрела покой и безмолвие.

– Теперь можем идти и мы, – весело сказал Генрих. – Клянусь Святой пятницей! Сегодня у меня будет истинно королевский эскорт, и я могу безбоязненно пройтись по моему славному городу.

– Сир, – произнес серьезно Пардальян, – мы оба, мой спутник и я, готовы исполнить любое распоряжение Вашего Величества.

– Гм! – заметил король не без лукавства. – При условии, что эти распоряжения вас устраивают!

Пользуясь темнотой, Пардальян позволил себе широко улыбнуться. А Генрих, кивнув Жеану, взял шевалье под руку, ибо имел привычку на кого-нибудь опираться при ходьбе. Они неторопливо двинулись по направлению к Лувру. Король, судя по всему, пребывал в превосходном расположении духа и наслаждался ночной прогулкой.

Ни единым словом не помянул он выходку молодого человека, шагавшего слева от него. Равным образом, не припомнил Пардальяну отказ подчиниться, выраженный в весьма резкой форме. Наконец, он обошел полным молчанием и схватку с лучниками. Все это словно бы выветрилось из его памяти, как будто ничего и не произошло. Он беседовал со своими спутниками в привычной фамильярной манере, много шутил и смеялся, но намерений своих не выдавал, сводя весь разговор к милым пустякам.

Дойдя до конца улицы, король машинально повернул назад, и они вновь прошли мимо дома Бертиль, направляясь теперь к улице Сент-Оноре.

Посреди улицы Арбр-Сек возвышался крест Трауар, возведенный в царствование Франциска I, примерно столетие назад. Мостовая была довольно узкой, и крест, как легко можно понять, затруднял движение. Жители подавали жалобы, но городским властям, глухим во все времена, понадобился еще век, чтобы прислушаться к ним. Крест перенесли на угол улиц Сент-Оноре и Арбр-Сек, где он стоит и доныне.

В тени этого креста затаились трое – сжимая в руке кинжалы и подобравшись для прыжка, они безмолвно поджидали короля и его спутников. Это были Эскаргас, Гренгай и Каркань, отчаянные головорезы, которых мы уже видели у дверей дома Жеана Храброго.

Король, как уже было сказано, опирался на руку шевалье де Пардальяна, шедшего справа, тогда как Жеан держался слева. Крест они стали обходить с правой стороны, и таким образом ближе всех к нему оказался юноша.

Король с Пардальяном, казалось, не заметили прижавшихся к каменной облицовке разбойников, а те, в свою очередь, не шелохнулись.

Жеан Храбрый, пропустив спутников вперед, остановился и, сделав вид, что ему надо подвязать шпору, поставил ногу на бордюр. Одновременно с этим он еле слышно выдохнул какое-то краткое приказание, вполне уверенный, что его расслышат. И тут же удалился с самым равнодушным видом, догнав Генриха IV и Пардальяна, которые не обратили на эту заминку никакого внимания. Повернув налево, все трое вскоре исчезли в темноте улицы Сент-Оноре.

Лишь тогда троица храбрецов покинула свое укрытие. Вид у них был испуганный, а лица такие бледные, словно они только что избежали величайшей опасности.

– Ох! – выдохнул провансалец Эскаргас. – Чуть не влипли!

– Едва не напали на вожака! – воскликнул Каркань.

– Как бы он нас отдубасил, подумать страшно! – признался без ложного стыда парижанин Гренгай.

– Молчи об этом, ради Бога! От одной мысли у меня поджилки трясутся.

– И у меня! Но кто знал, что это он?

– Разве я вас не предупреждал, что слышу его голос?

– А вот он-то нас в темноте высмотрел и сразу узнал!

– Хотя мы так ловко затаились!

– Дьявольщина! У него глаза, как у кошки!

У них из рук уплыла хорошая добыча, и они огорчились – но одновременно ликовали, бешено вращая глазами и награждая друг друга тумаками, ибо иначе не умели выражать своих чувств. Радовались же они тому, что встретили «вожака», которым восхищались ничуть не меньше, чем боялись его.

– Баста! – промолвил Эскаргас. – Живо в дорогу! Вы слышали приказ: следовать за ним, не привлекая внимания двух других, не выпускать его из виду и действовать только по сигналу, но не раньше. Смотрите в оба!

– Похоже, затевается что-то серьезное!

– Зато будем с барышом. Ради мелочи он не стал бы затруднять себя.

Они устремились вперед, прижимаясь к стенам домов и двигаясь с бесшумной гибкостью хищников. Не выдавая ни единым звуком своего присутствия, они неотступно следовали за королем и его спутниками, держа наготове шпаги и внимательно прислушиваясь.

Генрих, повернув еще раз налево, вступил на улицу Эшель, ведущую к Тюильри. У парижского епископа имелась собственная виселица на этой улице [8]8
  Echelle (франц.) – буквально «лестница». Здесь: виселица.


[Закрыть], которая, видимо, и получила свое название по орудию казни.

Король, остановившись перед виселицей, заметил непринужденно, словно гид, показывающий достопримечательности столицы:

– В 1344 году к такой же перекладине привязали закованного в цепи Анри де Мальтруа. Снизу в него швыряли камнями и комьями грязи. Через три часа он умер.

Помолчав, Генрих небрежно добавил:

– Анри де Мальтруа взбунтовался против короля, за что и подвергся заслуженному наказанию.

Оба спутника монарха вздрогнули. Намек был прозрачен и таил в себе угрозу.

Пардальян, сохраняя внешнее спокойствие, сказал:

– К счастью, в наше время уже нет подобных варварских, бесчеловечных казней.

– Даже для злодеев, виновных в оскорблении величества, – добавил Жеан.

– Верно! Теперь их подвергают колесованию, – холодно произнес король, отходя от виселицы.

Трое храбрецов, остановившись поодаль, наблюдали за происходящим.

– Кой черт сдалась им эта виселица? – спросил Эскаргас.

А Гренгай заметил не без грусти:

– Как могут честные христиане задерживаться возле этих дьявольских сооружений, как бы они ни назывались: виселица, дыба, позорный столб? Что в них привлекательного? Я бы всех зевак, что так любят на них глазеть, приговорил бы познакомиться с ними поближе… Клянусь, после этого они бы ко всяким гнусным орудиям убийства и на пушечный выстрел не подошли!

– Истинная правда, – поддакнул Каркань. – Смиренно признаюсь, что после вынужденного знакомства с одним из них… кажется, это был позорный столб… так вот, мне хочется бежать отсюда со всех ног, чтобы не видеть эту окаянную виселицу!

Оба его товарища воскликнули разом:

– И мне тоже!

Затем они вновь пустились следом за королем, Пардальяном и Жеаном, бесшумно ступая и используя любой выступ стены, любую нишу и угол дома, чтобы укрыться. В предприятиях подобного рода они явно преуспели, и им удавалось держаться довольно близко к своим подопечным, одновременно не привлекая их внимания.

Внезапно Каркань еле слышно прошептал:

– Клянусь рогами всех дьяволов ада! Ведь нас ждет синьор Кончини!

– Дьявольщина! Я совершенно о нем забыл!

– Пусть подождет, – презрительно молвил Гренгай. – Разве нашего вожака зовут Кончини?

– Наш вожак Жеан, храбрейший из храбрых, сильнейший из сильных! А этот Кончини должен радоваться, что мы согласились послужить ему.

– Кто же будет возражать, Эскаргас… Но с этим Кончини можно иметь дело. Он ведь нам неплохо платит… Мы сохраним верность нашему господину, но не будем пренебрегать и итальянцем!

– Ты здраво рассудил, Каркань. Мы сумеем дать надлежащие объяснения этому Кончини.

– Внимание, они остановились!

– У входа в Лувр, черт возьми!

– Неужели и нам придется войти?

– Смотрите в оба, голуби мои! Сейчас все может решиться!

В самом деле, Генрих «IV уже стоял возле потайной двери во дворец, лукаво посматривая на обоих своих случайных телохранителей, а те бесстрастно ждали его решения, застыв, словно часовые на посту.

Внезапно Генрих, вставив ключ в замок, толкнул дверь и оставил ее на мгновение широко распахнутой, показывая им, что там нет приготовившихся к нападению гвардейцев или свитских дворян.

– Господа, – сказал он любезно, – благодарю вас за то, что вы проводили меня.

Затем, повернувшись к Пардальяну, добавил многозначительно:

– Я многим обязан вам, друг мой, и хочу помнить только об этом. Все остальное выветрилось из моей памяти.

Пардальян поклонился, скрывая улыбку, и ответил не без яда в голосе:

– Поскольку Ваше Величество подает мне хороший пример, я сделаю то же самое со своей памятью, сир!

– Упрямая голова! – прошептал король.

Он, однако, поостерегся вступать в спор с Пардальяном и, словно бы не расслышав его реплику, обратился к Жеану:

– Что до вас, молодой человек, то я вас не знаю, но дал обещание простить. На сей раз вам повезло. И все-таки послушайтесь моего совета и отправляйтесь в провинцию… воздух Парижа вреден для вас.

Юноша сильно побледнел. С явным усилием сохраняя спокойствие, он, в свою очередь, поклонился королю, но ответил так, будто не понял отданного ему приказа:

– Смиренно благодарю Ваше Величество за совет… Однако в Париже у меня есть дело, которое я не могу оставить.

Генрих слегка нахмурился.

– Будь по-вашему, – бросил он сухо. – Но постарайтесь, чтобы я больше никогда не слышал вашего имени.

Дружески махнув рукой Пардальяну, король вошел во дворец и быстро захлопнул дверь, не дав молодому человеку времени возразить.

Глава 9
СПОКОЙНОЙ НОЧИ, ГОСПОДА!

Как ни храбры были Пардальян и Жеан, они не смогли сдержать вздох облегчения после ухода монарха.

– Признайтесь, – сказал Пардальян, – вы думали, что нас арестуют.

– Да, сударь, – откровенно признался юноша. – А вы?

– Я не очень в это верил… Однако мнение мое поколебалось, когда мы остановились у виселицы. Впрочем, рассуждения короля, напротив, должны были бы меня успокоить: это его маленькая месть.

– В самом деле?

– Вы знаете, как отомстил король герцогу де Майенну, который доставил ему множество хлопот и был бунтовщиком не хуже нас?

– Нет, сударь. Но я надеюсь, что вы окажете мне честь, рассказав об этом.

– Ну, так слушайте. Вам известно, что герцог был непомерно толст. Сверх того, он страдал подагрой. Король принял его в большой галерее, по которой и стал расхаживать своим быстрым шагом. Естественно, господину де Майенну приходилось следовать за ним, почти бежать, чтобы удержаться рядом. Он ковылял, обливаясь потом, задыхался, сипел – и уже через четверть часа пришел в полное изнеможение. Король понял, что надо заканчивать игру, иначе герцог отдаст Богу душу прямо у него на глазах. Остановившись, он сказал с улыбкой: «Ступайте, кузен! Вы можете быть уверены, что никакого другого зла я вам не причиню. «

– Герцог дешево отделался.

– Да, пожалуй, – произнес задумчиво Пардальян, – немногие на месте Беарнца проявили бы такое добродушие. Да, король умеет быть снисходительным. Хотя, по моему мнению, эта страна вполне могла бы обойтись и без трона, и без короля… возможно, она стала бы даже процветать. Это, конечно, безумная мысль, я знаю, но за время моих странствий я с ней сроднился. Однако все прочие думают иначе: считается, что толпа должна повиноваться и иметь господина, наделенного абсолютной властью. Пусть будет так! Я готов с этим примириться… а Генрих Наваррский, по крайней мере, храбр… чего нельзя сказать о его предшественниках, которых я хорошо знал. Наверное, по этой причине я сделал для него то, что никогда» не стал бы делать для других.

Жеан Храбрый слушал старшего друга с неослабным вниманием, время от времени согласно кивая головой.

Какое-то мгновение Пардальян смотрел вдаль с отсутствующим видом, затем передернул плечами, словно желая отогнать навязчивые мысли, и обратился к молодому человеку:

– Ну, а что бы вы сделали, если бы король приказал схватить вас?

Вместо ответа Жеан поднял руку и зычно скомандовал:

– Эй, вы! Ко мне!

Подчиняясь этому приказу, Эскаргас, Гренгай и Каркань выступили из темноты и выстроились перед своим вожаком, вздернув голову, выставив вперед ногу и положив руку на эфес шпаги. В этой воинственной позе они бесстрастно ждали распоряжений – только в глазах их читалось безграничное восхищение, бесконечная любовь.

– Ну как? – спросил Жеан, дав Пардальяну время рассмотреть троих храбрецов.

Шевалье лишь присвистнул, выразив свои чувства настолько красноречиво, что Эскаргас, Гренгай и Каркань буквально раздулись от гордости. Молодой вожак, взглянув на них непривычно ласково, жестом отдал команду «вольно» и произнес серьезным тоном:

– Особа короля теперь для меня священна… вы знаете, почему. Но если я запретил себе выступать против него, то это не означает, что я позволю потащить себя на плаху без сопротивления. Нет, клянусь всеми дьяволами ада! Если бы меня попытались арестовать, я бы принял бой вместе с моими людьми! Можете не сомневаться, что мы не дались бы палачам в руки живыми.

– Да, – сказал Пардальян, покачивая головой, – я угадал ваши намерения, едва увидел, как эти трое бросились за нами следом. Но, должен признаться, на вашем месте я поступил бы точно так же.

И, повернувшим к трем головорезам, которые слушали его, не вполне понимая, о чем идет речь, спросил, пристально глядя на них:

– Вам известно, кто был наш третий спутник, только что вошедший в Лувр? Знаете ли вы человека, на которого собирались напасть? Не знаете? Так вот, это был король. Готовы ли вы и теперь без колебаний исполнять распоряжения вашего предводителя?

Жеан понял, с какой целью шевалье задал этот вопрос. Скрестив руки на своей широкой груди, он отступил на шаг назад, давая своим храбрецам полную свободу ответить, как им вздумается. На губах его появилась самоуверенная улыбка.

Эскаргас, Гренгай и Каркань в смятении переглянулись. Их поразил, однако, не вопрос, а то обстоятельство, что молодой человек, их вожак, вот так свободно разгуливал по ночному Парижу в обществе французского монарха. Впрочем, нужно было отвечать, и Гренгай, первым придя в себя, выступил вперед.

– Несколько лет тому назад меня арестовали, – начал он. – В то время мать моя и сестренка слегли в горячке. Надо вам сказать, что я, хоть и всего лишь разбойник, но обожаю мать с сестрой, и нет у них опоры, кроме меня. Арест случился совсем некстати, и я рвал на себе волосы, зная, как нужен им, а в тюрьме что я мог для них сделать? Это была заразная болезнь, и соседи боялись даже к дому нашему подходить. Я думал, что не застану их в живых, когда выйду на свободу. Так вот, сударь, то, чего бы никто не сделал, сделал мессир Жеан. Он ухаживал за больными лучше, чем смог бы я сам. Ни в чем они не испытывали недостатка. Несчастная старуха умерла… Он похоронил ее по-христиански, на свои деньги. Зато сестренка выжила. И теперь это такая красотка, что глаз от нее нельзя отвести. Ее так и называют все – Перетта-милашка… Мы могли бы рассказать вам о десятке подобных случаев… Я говорю это к тому, сударь, что если мессир Жеан прикажет, мы нападем на самого Господа Бога… и без всяких колебаний.

– Ну и наглец же ты, Гренгай! – воскликнул в бешенстве Жеан. – Зачем ты надоедаешь шевалье своими глупыми историями?

– Не ругайте его, – мягко вмешался Пардальян, – он хорошо говорил, объяснившись, как сумел. В любом случае, мне был интересен этот рассказ, и я ему полностью верю… А сейчас, не боясь показаться нескромным, могу ли я спросить вас, что вы намереваетесь делать?

Поколебавшись, Жеан Храбрый произнес с холодной решимостью:

– С помощью этих храбрецов я готов ввязаться в любую схватку. Я пробьюсь любой ценой… Мне нужно подняться очень высоко… и я поднимусь или сложу голову.

– Боюсь, – сухо ответил Пардальян, – что вас ждет последнее.

Жеан разразился пронзительным хохотом, выдававшим все смятение его души.

– Эка важность! – воскликнул он в величайшем возбуждении. – Разве вы не слышали, что она сказала мне? Дочь короля, сударь! Она дочь короля! Клянусь рогами дьявола! Раз я настолько обезумел, что возмечтал о подобной девушке, то должен встать с ней вровень! А если нет, то пусть меня изрубят на кусочки!

Пардальян устремил на него проницательный взгляд, а затем пробормотал еле слышно:

– Бедный мальчик!

Вслух же произнес, улыбнувшись:

– Дочь короля или дочь крестьянина – это все равно, когда вступает в свои права любовь. Запомните мои слова, быть может, они остановят вас, не дав совершить непоправимое. А пока, друг мой, я с вами прощусь… уже поздно, и мне хотелось бы слегка отдохнуть.

– Черт возьми! – живо возразил Жеан. – Я расстанусь с вами только у дверей вашего дома!

Тут же опомнившись, он добавил с очаровательной робостью, поразительной для такого необузданного юноши:

– Если, конечно, вы разрешите мне проводить вас…

– Это доставит мне большое удовольствие, – вежливо ответил Пардальян. – Я живу на улице Сен-Дени.

Повернувшись к трем храбрецам, он дружески помахал им со словами:

– Доброй ночи, господа.

– Вы слышали? – осведомился Жеан. – Ступайте по своим делам. Пока вы мне не нужны. Спокойной ночи.

Не обращая больше внимания на своих головорезов, которые недоуменно переглядывались, обмениваясь короткими репликами, он занял место рядом с Пардальяном, и оба неспешно тронулись в путь.

Увидев это, трое храбрецов ринулись следом, восклицая:

– Эй, мессир Жеан! Подождите! Мессир Жеан!

Юноша обернулся и, хмуря брови, спросил:

– Что вы орете, как резаные?

Эскаргас, Гренгай и Каркань остановились в нерешительности. То ли от смущения, то ли от испуга они не решались заговорить, подталкивая друг друга локтями. Нетерпеливый Жеан, знавший все их повадки, вскричал:

– Теперь вы онемели, что ли? До бешенства меня довести хотите? А ну, Эскаргас, выкладывай… ты ведь самый разговорчивый!

– Да ведь синьор Кончини…

– К дьяволу Кончини и тебя вместе с ним, дурак! Завтра решим! – бросил молодой человек, повернувшись к провансальцу спиной.

– Так ведь завтра будет поздно, мессир Жеан! – жалобно пролепетал Гренгай. – Дельце назначено на сегодня.

– Прекрасно! – отозвался Жеан издали. – Значит, я в нем не участвую. А завтра вы мне все расскажете.

Глава 10

СИНЬОР КОНЧИНО КОНЧИНИ

– Тьфу ты, пропасть!

– Черт возьми!

– Дьявольщина!

Три восклицания раздались одновременно, слившись в единый возглас. Застыв на месте, трое храбрецов провожали взглядом стремительно исчезавшие в темноте фигуры, и на их озабоченных физиономиях явственно читались досада, сожаление и тревога.

Эскаргас, опомнившись первым, воздел свои здоровенные ручищи к небу, словно беря звезды в свидетели, и зычно возгласил:

– Что бы ни случилось, мы сделали все, что в наших силах, и упрекнуть нам себя не в чем!

Двое других одобрительно кивнули. Однако было заметно, что они еще не вполне успокоились.

– Клянусь кишками папы! – продолжал Эскаргас. – Пора сматываться отсюда. Мы и без того сильно запоздали. Синьор Кончини, небось, подумал, что мы его бросили.

И они, в свою очередь, двинулись в путь, по привычке прижимаясь к стенам домов. На ходу все трое обменивались впечатлениями, не забывая приглядываться и прислушиваться к любой подозрительной тени или звуку.

– Уверен, что мессир Жеан будет сожалеть… лучше бы он нас выслушал, право слово!

– Ба! Ты всегда все видишь в темном свете, Гренгай! Дельце это не имеет к нему никакого отношения.

– Черт возьми, малыш Каркань прав! Подумай сам, Гренгай, разве мало хорошеньких девиц на улице Арбр-Сек? Я, по крайней мере, уже не с одной перемигнулся…

– Знаю, Эскаргас.

– Тогда отчего ты решил, что синьор Кончини положил глаз на избранницу нашего Жеана? Почему именно на нее, а не на другую? Дьявольщина! Это было бы просто немыслимым совпадением… только я в чудеса не верю!

– Я пытаюсь убедить себя в том же! Но было бы лучше предупредить вожака!

– Так ведь он не захотел нас слушать!

– К чертовой матери! Поживем – увидим.

– Вы поняли, что сказал наш Жеан? Дочь короля!

– Проклятье! Конечно, поняли! Не глупее тебя!

– Дьявольщина! Он высоко метит, наш Жеан!

– Ты на что это намекаешь, скотина, подлец, мерзавец?

– Да я…

– Для мессира Жеана и дочери короля мало! А если кто посмеет возразить, я ему голову сверну, кишки выпущу, вырву сердце и скормлю свиньям!

Назревала беспричинная ссора. Еще немного, и они схватились бы врукопашную, но, к счастью, впереди уже показалась улица Арбр-Сек, за которой им было поручено наблюдать, а все они чтили кодекс профессиональной чести, повелевавший свято исполнять оплаченную работу. Поэтому перебранка тут же прекратилась: они замолчали, сосредоточившись на деле.

Скользя, словно тени, трое храбрецов быстро обследовали улицу, потом заглянули в тупик Курбатон и, наконец, остановились у дома Бертиль. Все вокруг дышало привычным покоем. Обыватели спали глубоким сном, и ничто не нарушало безмолвия ночи.

Убедившись, что все в порядке, Эскаргас, Гренгай и Каркань устремились на улицу Сент-Оноре, к дому Кончини. Их немедленно провели в кабинет – средних размеров, но роскошно обставленный, – и они оказались перед лицом довольно молодого человека, который, стремясь скрыть терзавшее его нетерпение, нервически расхаживал по комнате.

Выйдя из опочивальни королевы, Леонора Галигаи увидела своего супруга Кончино Кончини, ожидавшего разрешения войти к Марии Медичи.

Кончини был среднего роста и очень хорошо сложен. Его отличала мягкая и гибкая, как у хищника, повадка. На лице с высоким лбом, выступающими скулами и алыми губами под черными подкрученными усиками больше всего выделялись глаза – горящие, словно угли, излучающие нежность и страсть, чарующие томной лаской. Необыкновенно подвижная физиономия легко принимала любое выражение, будто он натягивал заранее приготовленную маску. Гордость сквозила в каждом его движении, в манере высоко вскидывать голову, в самой походке. В своем потрясающем по роскоши костюме он был великолепен и изумителен – по-настоящему красив и в высшей степени элегантен…

При виде его взор Леоноры зажегся подлинной любовью. Он же взглянул на нее рассеянно и подошел, пощипывая ус, с озабоченным выражением на лице, с трудом скрывая ледяное равнодушие под обличьем приторной вежливости.

Галантно поклонившись, как если бы то была совершенно незнакомая ему женщина, он вполголоса произнес:

– Леонора, юноша этот вернулся к себе. Следуя вашему совету, я не стал с ним встречаться, и теперь он ждет меня…

Ресницы Леоноры едва заметно затрепетали, с губ сорвался неуловимый вздох, грудь слегка вздрогнула – и только в этом проявилось сильнейшее волнение. Но ответила она мужу абсолютно спокойным тоном:

– У меня были серьезные причины просить тебя поступить именно так, Concino mio. [9]9
  Concino mio (итал.) – мой Кончино.


[Закрыть]

– Скажите, вам надолго понадобился этот браво? Как раз сегодня я рассчитывал использовать его в одном деле.

Со зловещей улыбкой на устах она проговорила очень медленно, многозначительно глядя на мужа:

– Боюсь, что отныне вам придется обходиться без его услуг. Если вы не увидитесь с ним завтра, то не увидитесь больше никогда. Вы избавитесь от этого браво, чья наглая гордость оскорбляет ваше самолюбие, я это знаю!

На лице Кончини отобразилось мрачное удовлетворение, а белые зубы его блеснули в хищной улыбке.

– Diavolo! – сказал он, понизив голос. – Какое же поручение вы ему дали, драгоценная моя?

Леонора, бросив быстрый взгляд на дверь опочивальни, прошептала одними губами: