Текст книги "Невидимые волны"

Василий Алексеевич стоял, словно пришибленный решением старца, протеста у него не было. Старец подчинил его волю.

– Не обещался ли ты жениться? – вдруг спросил он Сухорукова. – Ведь вы, испорченные злом мира люди, в особенности из круга людей богатых, мало того, что живете греховно и в разврате, вы для своей забавы готовы иной раз загубить жизнь невинной, чистой девушки…

Вопрос этот ударил Сухорукова прямо в сердце.

– Батюшка! – воскликнул он, глядя со страданием на старца. – Вы – истинный прозорливец! Вы все знаете… Простите меня… Я каюсь перед вами. Снимите с меня мой грех. Это было: я давал надежды девушке, я ее обманывал и все это я делал ради своей забавы… Я вызвал в ней чувство, любя только себя и наслаждаясь ее порывами. Делал я это сознательно и обдуманно. Как ястреб, я готов был когтить ее душу. Великое счастье еще, что я не посягнул на честь ее…

– Она теперь замужем? – спросил старец.

– Нет, она, как я слышал, хотела даже в монастырь идти.

– Женитесь на ней, – сказал отец Иларион. – Вот вам ваше искупление и ваше счастье… Она пойдет за вас. Дело еще не потеряно. Ваш жизненный путь – с ней. Она, как и все девушки вашего круга, надо полагать, верующая…

– Да, она религиозна… и я тогда смеялся над этим.

– Женитесь на ней и живите с ней по-христиански, и это ваш путь и ваше счастье, – твердо повторил старец. – Ведь чувство у вас к ней было, и оно осталось. Хоть в малой-то дозе… иначе бы вы не увлекали ее. И чувство это может в вас возрасти в истинную любовь, если вы будете жить с ней в таинстве христианского брака. А знаете ли вы, что такое христианский брак? – сказал вдруг старец. – Это совсем не то, что совершают под видом брака испорченные светские люди, ставящие в отношениях к женщине впереди всего поклонение плоти, поклонение внешней красоте или превратившие брак в сделку, основанную на выгодах… Так знайте же вы, проснувшийся для духовной жизни христианин, что в браке выше всего христианское чувство любви и целомудрие, оберегающее чистоту этой любви… Только тогда плотское общение становится в свое надлежащее место, только тогда оно делается великим таинством воссоздания рода человеческого, становится в гармонию подчинения духу, а не во главу угла само по себе, не в поклонение плоти и ее страстей, как это болезненно сложилось у многих. Эти многие не знают истинного христианского чувства. Они творят лишь подобие любви, каковое подобие тотчас же гаснет вслед за удовлетворением страсти…

Василий Алексеевич жадно воспринимал слова старца, и наряду с этим в его душу запала мысль об Ордынцевой. Запала мысль об искуплении вины пред ней, о чем сейчас говорил ему отец Иларион.

– Уже темнеет, – сказал старец. – Пора и домой. Я пройду с вами по нашим дорожкам. Надо подышать воздухом. Мы там еще поговорим…

Они сошли с клироса и направились к выходу.

X

Когда старец и Василий Алексеевич вышли на крыльцо, к ним неожиданно подошел странник. Это был тот самый человек, который рано утром обогнал Сухорукова на монастырской дорожке. Своим костюмом он напоминал тогда Никитку.

– Келейник твой не пускает меня к тебе, – проговорил с сумрачным видом странник, обращаясь к старцу, – а я хочу у тебя, отец, благословиться…

– Бог благословит, – сказал отец Иларион, сходя с крыльца. Он благословил подошедшего чернеца.

– Мне нужно, отец, говорить с тобой, – косясь на Василия Алексеевича, произнес странник.

Старец посмотрел строго на него.

– Я все уже сказал, что тебе нужно было выслушать, – проговорил он. – Разговор наш я помню, и ты знаешь, что я думаю о вашей секте. Больше того, что я сказал, я не могу прибавить. Твоя воля – послушаться истины или оставаться в грехе…

Странник стоял, опустив голову. Он исподлобья недружелюбно смотрел на старца. Видно было, что ему очень не нравилось, что он сейчас выслушал. Словно его что мучило.

– Пойдемте, – сказал старец Сухорукову. – Вы меня проводите до моей келии.

Они пошли по дорожке.

– Этот чернец, – сказал отец Иларион, когда они отошли от странника, – один из многих в очень вредной секте. Вы, может быть, об этой секте слышали? Секта эта хлыстовская. Она в последнее время распространяется. И вот он завлек в свою секту знакомую мне молодую крестьянку из ближнего села. Он довел ее своими радениями до умоисступления. Большого труда нам стоило вывести ее из прелести, в которую она, благодаря ему, впала. Теперь этот хлыст потерял свою власть над ней. Она сейчас в девичьем монастыре поблизости отсюда. После всего этого он стал добиваться ко мне. В последний раз, на той неделе, он у меня был и завел разговор о своем хлыстовстве. Я строго осудил эту ересь, указав ему его грех, но он очень упорен в своем увлечении. Не хочет он сознаться в том вреде, который нанес несчастной девушке, хотя совесть его мучает и он не покоен…

Когда старец говорил все это, Василий Алексеевич невольно вспомнил о другой девушке, завлеченной в хлыстовство, вспомнил об участии Машуры и о своем грехе по отношению к ней. Но он скажет обо всем этом завтра на исповеди старцу. «Теперь не время», – подумал Сухоруков. Старец имел очень усталый вид.

Они подходили по дорожкам к монастырскому храму. Стало уже темно.

– Сядем здесь у нашего храма на скамеечку, – проговорил старец. – Захотелось мне еще воздухом подышать. Как хорошо сегодня!..

– Вы так утомились, батюшка, – сказал Сухоруков. – Ведь вы с шести часов утра, не отдыхая, беседовали со всеми нами. Чего-чего вы от нас не наслушались!.. Я удивляюсь, откуда у вас силы берутся… Завтра у вас, я слышал, вся братия монастырская перебывает.

– Служу Богу моему, дондеже есмь, – проговорил тихо отец Иларион. Он глубоко вздохнул. Потом он с любовью посмотрел на Сухорукова. – Ты мне понравился, раб Божий Василий, – сказал он. – У тебя устроение будет хорошее и сердце у тебя горячее… Бог тебя помилует. Ты будешь спасен.

– Скажу только одно, – продолжал дальше старец, – скажу, чего тебе теперь следует особенно беречься в твоем положении, как ты так разгорелся от великого чуда, явленного тебе Господом Богом. Берегись, Василий, одного: берегись, как бы не впасть тебе в прелесть – в бесовские экстазы… И как много людей гибнет от этих увлечений!.. Тебя, разгоревшегося сердцем, тянет на великие подвиги… Подхватило тебя стремление к молитве, ты хочешь быть ближе ко Христу Иисусу… и это, конечно, хорошо. Но знай, Василий, есть молитва – и молитва… Молитва наша должна быть простой и смиренной, в сознании грехов своих… И вот великий для тебя соблазн может явиться на пути твоем – соблазн впасть в молитвы экзальтированные, в неправильные восторги, в сильные душевные движения, вызываемые разными приемами, или в движения, вызываемые взвинченным воображением… Все это – наносное; все это – мираж… Экстатические движения эти, эти радения чреваты развитием в человеке страшной гордости. Человеку при таких деланиях начинает казаться, что он достиг высших степеней… Во время подобных молитв ему даже мерещатся видения, огоньки… Подстревает к нему темная сила в разных образах. Он как бы видит свет… Даже бесовские чудеса начинает совершать… Совершает чудеса, основанные на уверенности в своих чудесных силах. В конце концов человек доходит до того, что возносит себя во Христа, возносит себя в единосущного с Богом Отцом – Сына Божия.

– Ведь вот, погляди, этот странник, который сейчас подходил ко мне, воображает о себе, что он – великий праведник, чуть-чуть не сам Бог, а он просто умоисступленный, больной, заражающий и других своими умоисступлениями…

Прошла минута молчания.

– Однако, пора и на отдых, – сказал, наконец, старец, – идем к моей келии; она тут, около храма…

Они пошли к небольшому деревянному домику, где жил отец Иларион. Старец простился с Василием Алексеевичем. Благословив его, он сказал:

– Завтра, Василий, будь ко мне на исповеди. Я приму тебя после братии.

XI

В середине ночи Василия Алексеевича, крепко спавшего в своей комнатке, разбудили к заутрене. Она должна была начаться в три часа. На обязанности монастырского гостинника отца Фетиса лежало будить говельщиков, чтобы они не опаздывали к службе. Монастырь брал их как бы под свою опеку.

Василий Алексеевич встал, оделся и в сопровождении Захара сошел вниз. Несмотря на раннее вставанье Василий Алексеевич себя чувствовал хорошо, голова была свежая. Внизу их встретил отец Фетис с фонарем.

– Я посвечу вам дорогу, – сказал он. – А то вы с вашими слабыми ногами споткнетесь у наших ворот.

Василий Алексеевич последовал за Фетисом. Монах шел впереди с фонарем, покачивающимся у него в руке.

Ночь была звездная и тихая. Мерно ударял монастырский колокол к заутрене. Светло и торжественно было на душе Сухорукова. Он был хорошо настроен. Эта тихая ночь, это прозрачное небо со своими бесчисленными светилами отвечали его думам. За видимым хором светил ему чудились другие бесконечные жизни. Небо это со своими звездами было как бы прообразом иного мира, мира духовного, с тысячами и мириадами духовных жизней, славословящих Христа.

Василий Алексеевич шел за своим провожатым в тихом радостном настроении.

– Не споткнитесь тут! Здесь уступ перед воротами, – сказал отец Фетис. – Я вам посвечу ближе фонарем…

Василий Алексеевич вдруг остановился. Перед ним пронеслось воспоминание о прошлом, оно словно кольнуло его… Фетис со своим фонарем и с предостерегающим возгласом напомнил ему внезапно то, что было в лесу год тому назад… «Какое совпадение и какой страшный контраст! Ведь год тому назад, – пронеслось в голове Василия Алексеевича, – я шел в такую же звездную ночь с провожатым, который так же освещал мне дорогу… дорогу в лес… мимо пасеки. И провожатым моим был колдун, который вел меня, снявшего с себя материнский крест… И я шел за ним, не зная, куда иду, и был тревожен… Впереди чувствовалось нехорошее дело…

И вот теперь я тоже иду такой же звездной ночью, но только за другим проводником, за служителем Христа, который тоже освещает мне дорогу… Но какой контраст в душе моей с тем, что я тогда переживал! Иду я спокойный и радостный, и знаю, куда иду. Там, в церкви, начнут служение великому Свету Незримому, великому Солнцу, единящему мир духовный… И этот мир уже мне не чужд. В этом духовном мире мне уже близки три светила: мать моя, Митрофаний и старец… Из них, из этих звезд моих, старец живет еще здесь, на земле, где все мы гости на короткий срок… Сегодня я буду еще раз видеть старца, буду прикасаться к нему, буду открывать ему свою душу. Он снимет с нее камни, которые ее давят – снимет с нее эти тяжелые воспоминания о прошлом. И я очищусь от всего, что меня томит… Я знаю путь свой… путь ко Христу небесному… И явятся мне новые откровения на пути моем, и будут сердцем моим познаны неземные радости…»

Василий Алексеевич замечтался в своих мистических грезах. Он шел как во сне. Очнулся лишь тогда, когда отец Фетис привел его к храму. Из открытых окон храма доносились песнопения. Заутреня уже началась. Он вошел в церковь.

Как и вчера, Василию Алексеевичу было легко отбывать монастырскую службу. В церкви он то горячо молился, то со вниманием вслушивался в ход служения, вслушивался в то, что читалось. Так было потом и за обедней. В особенности внимательно вслушивался Сухоруков, когда в церкви читались Евангелие и Апостол.

За обедней Сухоруков обратил внимание на одно место из Апостола. Монах, который читал книгу, ясно и внятно провозгласил следующие слова апостола Павла из его послания к коринфянам: «Будь безумным, чтобы быть мудрым, ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом».

Василия Алексеевича поразил смысл изречения Апостола. Он уяснил теперь себе это место, ибо вспомнил слова старца, сказанные вчера. Старец сказал: Иисус Назаретский свел людей с ума, с их языческого ума, открыв им мудрость божественную.

«Да, это именно так, – пронеслось в мыслях Василия Алексеевича, – я понимаю теперь, что хотел сказать Апостол, утверждая, что мудрость мира сего, то есть наш языческий рассудочный разум, есть безумие пред Богом… Христос дал нам другой разум… Он дал нам мудрость познания мира иного, высшего над нашим земным миром, дал мудрость иную, высшую над нашим земным разумом, полным греха, полным безверия и скептицизма… действительно, полным безумия перед Богом…»

После обедни Василий Алексеевич пришел к себе в гостиницу. Там к нему явился келейник отца Илариона. Явился он по поручению старца. Несмотря на то, что старец был сегодня занят приемом монастырской братии, он не забыл о Василии Алексеевиче; он заботится уже о своем духовном сыне. Через келейника он прислал Сухорукову книгу.

Книга эта оказалась объемистой, размером как Библия. Она была в кожаном переплете и называлась «Добротолюбие». Это был сборник из трудов христианских подвижников. То издание, которое прислал Сухорукову отец Иларион, заключало в себе собрание из трудов двадцати пяти подвижников православной церкви.

Василий Алексеевич раскрыл книгу и увидал на заглавном листе такую надпись, сделанную рукой старца: «Благословляю сею книгою вновь обращенного ко Христу раба Божия Василия. Да послужит чтение оной ему на пользу духовную. Советую начать чтение с творений св. Аввы Дорофея, засим перейти к св. Симеону Новому Богослову и Исааку Сириянину, а после сего читать остальных подвижников. Смиренный иеромонах Иларион».

Сухорукова глубоко тронуло это внимание старца. Келейник, передавая Василию Алексеевичу книгу, сказал:

– Отец Иларион поручил мне сообщить вам при вручении сей книги такое свое указание. Здесь, как видите, на одной из страниц сделана закладка. Страница эта отмечена самим старцем. Он желал бы, чтобы вы для начала прочитали именно это место. «Добротолюбие» я хорошо знаю, – продолжал говорить келейник. – Место, указанное старцем, касается духовной религиозной любви. Здесь говорится о любви человека к Богу и к людям… Это в творениях Аввы Дорофея…

Когда келейник ушел, Василий Алексеевич не замедлил взяться за чтение. Он начал вчитываться в отмеченную старцем страницу, и она не могла не поразить его своей глубиной. «Представьте себе круг, – говорил в этом месте св. Авва Дорофей, – и в центре его Бог. От окружности круга стремятся люди к Богу. Пути их жизни – это радиусы от окружности к центру. Поскольку они, идя по этим путям, приближаются к Богу, постольку они делаются ближе друг к другу в любви своей, и поскольку они любят друг друга, постольку они делаются ближе к Богу…»

Василий Алексеевич несколько раз перечитал это место; до того оно ему нравилось. Долго сидел он над книгой, не будучи в состоянии от нее оторваться. Только раздавшийся с колокольни благовест ко всенощной разбудил его от этого чтения.

XII

– Я разъясню тебе, Василий, что есть таинство причащения тела и крови Христовых, – начал отец Иларион, когда Сухоруков пришел к нему на исповедь. – Ты мне сказал тогда, что веры в причастие у тебя нет.

– Батюшка! – воскликнул Сухоруков, глядя с благоговением на старца. – Когда я в первый раз вошел на этот клирос, я ведь был другим… совсем другим человеком! Я в Христа раньше не верил. Теперь не то! За эти дни, что живу здесь, я переродился… Я ужасаюсь той темноты, в которой блуждал. Сознаю я безумие рассудочного ума моего, отвергавшего Христа.

– Ты принимаешь всю веру? – спросил старец.

– Всю, всю, святой отец! – произнес Василий Алексеевич с горячим чувством. – Исповедую весь православный символ. Но я еще не успел уяснить себе многое… Не успел как следует познать значение таинств. Я был так далек от истины. Вы мне ее открыли, батюшка!..

– Слушай же слова мои, Василий, – сказал старец величаво и торжественно. – Слушай, что я буду говорить тебе о причащении, которого ты завтра удостоишься.

Василий Алексеевич жадно внимал тому, что начал говорить старец.

– Не хлеб и вино ты вкусишь завтра, – заговорил отец Иларион, – когда ты подойдешь к божественной чаше, а причастишься Тела и Крови Христовой. Именно Тела и именно Крови Иисусовой. Пойми, какой страшной близости ко Христу ты удостоишься… Ведь это не только соединение с Ним в духе, но это соединение с Ним и во плоти человеческой… Наш Господь Спаситель всего себя отдал людям. Причастие, им данное, действительно есть Его Тело и Его Кровь.

– Твои земные глаза, глаза плотские, – продолжал далее свою речь старец, – видят хлеб и вино, но это не должно смущать твою веру, когда ты подойдешь к чаше. Земные глаза твои и не могут иначе видеть… Ведь они, эти глаза, в законах и силах этого земного мира. Они плоть от плоти земной. А Тело Христово, а причастие – вне этих земных законов, все это выше их… Силою Духа Святого земное, материальное – хлеб и вино – прелагаются в Божественное. И этого твои земные очи не могут ощутить… Это чувствуют только очи сердца – очи, рождающиеся от благодати Божественной, рождающиеся вместе с несокрушимой верой в истину слов Спасителя, который на тайной вечере так неотразимо просто и так несокрушимо сильно сказал ученикам своим, преломив хлеб и взяв чашу: сие Тело Мое и сие есть Кровь Моя. И они, его ученики, почувствовали это чудо преложения… Они действительно его почувствовали, ибо сила Христа их осенила. И они увидали очами сердца своего это великое чудо и передали его нам, дабы и мы за ними, отдавшись всецело Духу Святому, встали верою нашей выше законов земного мира, дабы и мы могли причаститься действительно божественного Тела и Крови Христовых…

– И еще скажу тебе, Василий, – добавил старец, – когда ты здесь, в этом храме, раскроешь мне свою душу, сознаешься в грехах своих с полным раскаянием, когда я данной мне властью отпущу тебе грехи твои и когда ты будешь допущен к божественной чаше, из которой вкусишь Тела и Крови, тогда совершится чудо оздоровления и обновления всего существа твоего. И должен ты понять, Василий, и оценить, какую помощь подает человеку Церковь, направляя его на путь исповеди и таинства Евхаристии. Таинство это отсекает от человека греховную часть его души… Таинством этим истребляется его греховное прошлое…

– А теперь приступим к исповеди, – сказал старец.

И исповедь началась. Она длилась долго. Василий Алексеевич старался, как мог, раскрыть старцу свою душу; он припомнил все, что у него лежало на совести. Во время исповеди были минуты, когда Сухоруков казался очень растроганным. В особенности это было, когда старец возложил на его голову эпитрахиль и произнес отпущение его прегрешений, когда Василий Алексеевич почувствовал себя отделившимся от темного прошлого. С верой и горячим чувством Сухоруков приложился к Евангелию и кресту, лежащему на аналое.

– Теперь пойдем, сын мой. Теперь ты готов для причастия, – сказал старец. – Мы сейчас с тобой оба свое дело сделали. И я сейчас окончил, в сию неделю, мое миру послушание. Иду на покой в келию. Надо с мыслями собраться… Ты проводишь меня до моего домика, и я прощусь с тобой совсем. Завтра я уже не увижу тебя. Вперед радуюсь за тебя, Василий, радуюсь твоему празднику причащения. Обо мне же да будет тебе памятью та книга, которую я послал тебе. Читай ее, перечитывай… Ее на всю жизнь хватит. Чем больше ты будешь в нее вникать, тем больше будешь находить в ней сокровенного и глубокого.

Они вышли на дорожку. Было уже темно. Несколько времени они шли молча. Василий Алексеевич не мог говорить. Сердце его было переполнено самыми разнообразными чувствами… Он только что пересмотрел свою бурную жизнь; он осудил ее и пережил при исповеди минуты глубокого раскаяния.

– Ты близок мне стал, Василий, – прервал молчание старец. – Разрешаю тебе писать ко мне, если что нужно будет, и я с охотой тебе отвечу…

– Батюшка! – воскликнул Василий Алексеевич, – вы так мне необходимы!.. Я чувствую в вас великую опору…

– Сколько отсюда до вашего имения? – спросил отец Иларион.

– Верст около трехсот, – отвечал Василий Алексеевич.

– Не так уж далеко, – улыбнулся старец. – Быть может, вырвешься когда и навестишь меня. Я буду за тебя молиться, молиться о твоем спасении. Помни тот путь, который я тебе указал. Помни совет, данный тебе мной вчера. Я еще раз его повторяю. Постарайся жениться на той девушке, которая тебя любит, душу которой ты смутил. Там твое счастье. Твое счастье в семье и в работе для людей. Вы, помещики, так поставлены, что дело любви и милосердия около вас совсем близко, и дело немалое. Вам дана большая власть. Вы можете быть истинными благодетелями ваших крестьян. Надо только этого хотеть и быть христианином.

– Еще одно скажу тебе, Василий, – прощаясь с Сухоруковым, проговорил старец, – чует о тебе мое сердце и нечто тревожное… Там дома, с отцом твоим тебе будет нелегко. Из твоих слов о жизни вашей я вижу, какой он человек. Но Бог помилует, и испытания пройдут. Они, как дым, рассеются.

Старец в последний раз благословил Василия Алексеевича. Они расстались.

На другой день за ранней обедней Василий Алексеевич причастился Святых Тайн. Он был религиозно настроен. Когда в конце обедни раскрылись царские врата, и Сухоруков в волнении приблизился к иеромонаху, державшему в руках божественную чашу, он почувствовал невыразимые ощущения, его охватившие, почувствовал он ощущения глубокой веры. Известную молитву «Верую, Господи, и исповедую», которую причащающиеся повторяют за священником, Василий Алексеевич проговорил с полным убеждением в истинности ее слов.

Радостный и счастливый, пришел Сухоруков после окончания обедни в свою гостиницу. Захар встретил барина тоже ликующий. Старый слуга был в восторге от всего, что произошло.

Итак, чудо у мощей св. Митрофания и духовная сила старца Илариона сделали великое дело. Сухоруков чувствовал, что он выздоровел и телом, и духом. Теперь в Отрадное приедет совсем не тот Василий Сухоруков, каким он был раньше.

Выехал Сухоруков из Огнищанской пустыни с Захаром на той же тройке и в той же колымаге, в которой они прибыли третьего дня в монастырь. Тот же ямщик довез их до почтовой станции, где их ожидал дормез вместе с оставленными людьми Матвеем и Иваном.

Возвращение Василия Алексеевича домой было теперь уже недалеко. Он был счастлив и спокоен; он верил, что та сила, которая привела его ко Христу, не оставит его на жизненном пути.

И в этом его пути прежде всего ему предстоит исполнить долг по отношению к девушке, душу которой он смутил, обещая на ней жениться. Ему, Сухорукову, предстоит поступить по данному старцем совету: соединить свою жизнь с жизнью Елены Ордынцевой. Он серьезно возьмется за это дело. И его начинала занимать мысль о Елене, о том, где она теперь и как она отнесется к нему, когда он ее увидит…