Текст книги "Тринадцатый шаг"

Раздел шестой

Ли Юйчань – прекрасная женщина, которая рачительно подходит к ведению домашнего хозяйства и придерживается строгой экономии. Только войдя в комнату, она хмурит брови, учуяла что-то, подобно собаке-ищейке, и затем звучно чихает. В тот же момент на проспекте загораются разноцветные фонарики, а в комнате – желтый свет.

– Еду приготовил?

– Нет, – говорит он, кланяясь и головой, и поясницей, – у меня каждая минута на вес золота, мне нужно закончить проверку пробного экзамена. Скоро аттестация, нельзя делать кое-как.

– Врешь, падаль! – Ли Юйчань хватает учителя физики за ухо и со всей силы тащит его на себя, у учителя физики от боли распахивается рот, ты нам говоришь, что, на твой взгляд, плотью он страдает, а душой радуется, потому что научен прошлым опытом: каждый раз, когда уху приходится больно, от жены перепадает и что-нибудь хорошее. И потому нежной и покорной Ли Юйчань он боится пуще змей, скорпионов, волков и букашек и совсем не боится скалящейся и щерящейся Ли Юйчань.

Он щебечет и лопочет, а другая ее рука уже ухватывает его за второе ухо, и обе руки со всей мочи дерут уши, отчего рот у него рвется в разные стороны.

В местах, где уши срастаются с головой, уже образовались трещинки, и отпускает она их, только когда показывается жидкость апельсинового цвета.

Учитель физики плачет.

Она же пинает его в ногу и чертыхается:

– Сопли распустил! Утри слезы, не позорься! Как не стыдно! Мужик же!

Он говорит:

– Уши теперь обвисли, как я завтра на уроки пойду?

– Да лучше бы ты никогда не ходил на них!– говорит Ли Юйчань, скрежеща зубами, с треском сдирает белый халат с отштампованной надписью «Прекрасный мир», снимает рубашку, стаскивает брюки, оставаясь в одних трусиках и алом бюстгальтере, напоминающем два разгорающихся уголька, от которых учителю физики приходится щурить глаза.

– Чего уставился? Извращенец! – шипит Ли Юйчань.

Учитель физики бормочет себе под нос:

– Милая, а с ушами моими драными ты чего-нибудь сделаешь?

– Я не сделаю – кто сделает? Отвечай: я не сделаю – кто сделает? – говорит Ли Юйчань, нащупывая и вытаскивая из белого халата необходимый ей по работе рулон полупрозрачной клейкой ленты цвета человеческой кожи. Опытными движениями она подклеивает учителю физики подранные уши, припаивая их так крепко и плотно, что они настороженно взмывают вверх, как у молоденького кобелька, и выглядят даже свежее и красивее, чем прежде.

Косметолог высшей категории похоронного бюро с удовлетворением осматривает дело своих рук.

Он говорит, что тело ее покрыто золотистыми волосками, а на уже начавшем копить жирок животе появились две линии складок. Живот ее напоминает громадный лоб.

Надув губы, он слегка заискивающе говорит:

– Приклеить-то приклеила, а все равно немного больно…

– Хорошо я сделала! – Она безо всякого сочувствия подходит ближе, бесцеремонно ударяя ему в нос запахами похоронного бюро. – На славу сделала! – Она хватает его за нос, резко выкручивает, пока ноздри не разворачиваются к небу, ноющая боль не потрясает барабанные перепонки, белые угри не протискиваются неожиданно наружу, а голубые слезы не проливаются шумным дождем.

– Ай-ай-ай-ай-ай-ай…

– Еще болит? – холодно спрашивает она.

– Болит…

– Где?

– В носу…

– А уши?

– Не болят…

– Вот что значит перенести болевую точку! – В голосе ее чувствуется большой опыт, лицом она – хирург, прорывавшийся тысячи раз под человеческую кожу. – У человека в теле всегда что-то хоть чуточку болит, нет боли – значит мертв. Если у тебя болят уши, крути нос, нос болит – глаза ковыряй, глаза болят – палец ноги кромсай…

Дрожа, он разглядывает в мягком освещении целиком покрытое пушком тело жены, и его охватывает чувство ужаса от сильного ощущения жамевю. Он держится за скрученный до горечи нос, ничего не видит перед собой сквозь слезы, еле дышит. Дождавшись, когда она отвернется, ты говоришь, что он видит у нее на трусиках два черных лейкопластыря, походящих на два глаза суровой красавицы, два глаза, до слез раздраженных ветром, и только тогда он выдыхает. И вдруг она внезапно выворачивает голову обратно, пугая его до полусмерти.

Жена шумно плещется над раковиной. Он пользуется возможностью и думает про себя: в свое время я был в расцвете сил, над головой у меня реяли густые и растрепанные как у псины черные волосы, носил я толстовку с надписью «Педагогический университет» и спортивные брюки марки «99», стригся под ежика, в любовную пору обривал лицо, пока оно не становилось сочно-зеленым, как всходы пшеницы, и напевал популярнейший хит тех лет: «Зеленые-презеленые всходы пшеницы, желтеет цветная капуста…» Забывая дальнейшие слова песни, я их заменял на «пам-ба-ра-рам-пам-ба-ра-рам» и каждый день бегал на заре по проспекту[15]15
  Речь об отрывке из песни «Председатель Мао приехал к нам в деревню» (1950-е годы) на слова Чжан Шисе и музыку Цзинь Ша. Примечательно, что Чжан Чицю забывает не просто какие-то слова, а название песни: дальше по тексту просто цитируется само название песни.


[Закрыть]. Весной расцветали стократно цветы, едко пахло в парках сиренью, от навязчивого аромата которой все непрерывно чихали. С тополей у дорог свешивались бесчисленные гроздочки напоминающих бахрому кофейного цвета пушинок, лишь ищущие предлог в подвижной атмосфере, чтобы опасть на землю. Через несколько дней тополиный пух разлетался, и дорожного покрытия под ним было практически не видно. Нанесенные из пригородов клочья ивового пуха бурлили и слипались в комья, перемешиваясь с тополиным. Бежал я, ступая по нежному тополиному и ивовому пуху, и в сердце моем носились столь же нежные мысли, а к ветру примешивался горький тополиный привкус.

Ты говоришь, что в мечты о былом врывается косметолог, руку которой обвивает нить блестящих бусин, покачивающихся поверх податливых волосков. Тело женщины давно не видело воды, говоришь ты нам – Мы видим чудаковатую морду сказителя – Она гневно кричит: – Подлец! Черепицей блестят твои вороватые глазки, смотрят на мой ящик! Вздумал взломать замок, денег у меня своровать? Растратил уже карманные? Сосунок ты заячий! Сказала же тебе, чтобы ты бросал курить. Я тебя заставлю! Зарабатываешь жалкие медяки, а тебе еще курево подавай? Специально, что ли, для вас, глотателей пыли от мелков, делают сигареты? Погляди только, как ты безобразно выглядишь: весь в красных и синих чернилах, лицо перекошенное. Ослепла я, наверное, когда встретила тебя, повелась на циферки у тебя…

На сердце у тебя одна нежность. «99»! Ты вспоминаешь: когда в первый раз учуял растворенный в прогретом солнцем весеннем воздухе запах тополя, кишки у тебя вдруг оглушительно зашевелились, жажда любви ударила в черепушку, губы зачесались и захотелось отыскать девушку, чтобы поцеловаться. Горький тополиный привкус вне всяких сомнений стал катализатором половозрелой любви… Твои лучшие воспоминания оказываются прерваны, как он нам поясняет, криком жены.

– Зараза мне в кровь попала, когда вышла за тебя! – звонко ревет во всю глотку косметолог.

Рот закрой! Это ты нам говоришь: он завывает в ответ, будто желая отстоять некое достоинство, ты говоришь, что догадываешься, как ревут тоскливо у него и душа, и нутро, рев прорывается в полость рта, превращаясь в звучную, нескончаемую икоту, которая только и слышна. Учитель физики попрекает жену: Дурная баба… Ик… Я тебе не позволю оскорблять народного учителя… Ик… Лобызаешься с мертвяками, пудришь и румянишь мертвых бесов… Ик… Дьяволица ты… Ик…

Ли Юйчань сильно ударяет учителя физики по хребту и удрученно заявляет:

– Прекрати икать и слушай меня! Не позволяю я тебе больше икать! Если кто-то услышит, что ты икаешь, подумает еще, будто у тебя язва желудка, и кто тогда тебя в завучи порекомендует?

Она достает из-за двери пластиковый пакет, встряхивает его, раздувая кисловатую вонь, и достает оттуда ком спутанных свиных кишок.

Тушеными в соевом соусе и сахаре до красной корочки свиными кишками, тушеными без специй свиными кишками она проявляла любовь ко мне – Пристроившись на корточках поверх перекладины, ты нам говоришь, что он когда-то тебе это говорил – Она заявляла, что вам, Дацю и Сяоцю, надо есть супчик, а потроха пусть папа кушает, особенно тот конец, который когда-то служил свинье задним проходом – его обязательно должен папа съесть. У папы от нехватки энергии ци прямая кишка вываливается, а вот свиные кишки подтягивают кишку и укрепляют ци, этот народный рецепт отыскала ваша третья тетка. К чему бежать к врачу по любой надобности, если даже тяжелые недуги лечатся народными средствами, съел – и здоров. Считай, что тебе очень повезло с такой добродетельной женой, как я, согреваю я тебя вниманием, болею за тебя и люблю тебя, если бы я о тебе не заботилась, ты давно уже попал бы к нам в «Прекрасный мир» и стал бы черной тучкой в небе…

– Хватит икать, у меня для тебя штрафное наказание, мозгами шевели и иди кишки мой!

– По какому праву ты меня кишки мыть отправляешь? – бормочет учитель физики. – Неужели выдающемуся народному учителю такое применение уготовано?

– Чушь собачья! – Ли Юйчань выбрасывает вперед ногу и почти что заезжает учителю физики по спине. – Боишься мыть?

– Наоборот, отмою наперекор тебе! – злобно шипит он, хватая вязанку потрохов и устремляясь вон, будто тянущий за собой шланг пожарный.

Намывая кишки, он забывает об икоте. Скользкие и гладкие кишки живо плавают в глиняном тазике, напоминая угрей в пруду. Ты нам поясняешь, что он вдруг припоминает сюжет про то, как Чжу Бацзе обернулся сомом и начал хаотично шнырять меж бедер женщин-оборотней[16]16
  Эпизод из классического китайского романа У Чэнъэня «Путешествие на Запад» (конец XVI века). Мы еще не раз встретимся с отсылками к нему в «Шаге».


[Закрыть], и прыскает, чем навлекает гнев Ли Юйчань.

Соды возьми! Бестолочь! Кабинетный червь! Тупица! – Это ты повторяешь слова Ли Юйчань.

Все, что говорит Ли Юйчань, – истина, но ничему из того, что она говорит, верить нельзя, утверждаешь ты. Он говорит нам, что ты думаешь про древнее изречение: «Нитка судьбы сведет супругов, даже если их разделяют тысячи верст» – это, конечно же, безукоризненно верно, поправдивее законов физики. В былое время радостно дрожали белые тополя, только обронившие похожие на волосатых гусениц цветы, напомнили деревья охваченных любовью женщин; источаемый топольками запах был ароматом любви, и пронзил он твое сердце острой стрелой.

– Выворачивай! Или тебе нравится есть свиной кал? Соды добавь!

После соды кишки становятся еще более изворотливыми. Марш! Золотистые лучи солнца высвечивают счастливые улыбки на лицах собравшегося люда. В дворике дома на краю дороги цветут пышные подсолнечники. Все сущее растет благодаря солнцу, время утекает водным потоком, путь в большом море прокладывает кормчий[17]17
  Сбитая цитата по песне «Путь в большом море прокладывает кормчий» (1964) на музыку Ван Шуанъиня и слова Ли Юйвэня. Вторая строчка вплетается в переставленные местами первые две строчки.


[Закрыть]. Эту песню всякий спеть сможет, говоришь ты, душой ее споет немой. Утро в маленьком городе – красивое утро. Уютно-медовое и чуточку терпкое это воспоминание. Дождь и роса увлажняют могучие хлебные всходы. Громко заходится репродуктор. Алеет Восток, восходит солнце; заря напоминает розу, пропитанную росой. Бежит-бежит-бежит, уходит-уходит-уходит, в один миг проходит, уходит в один миг, походят на свежепокрытые лаком жерди в чугунной ограде народного парка вертящиеся спицы, пока я на ходу. Ревет одинокий тигр за будто вертящейся, но на самом деле не вертящейся железной оградой. Гремит, крях-кряхтя и пищ-пища, доставляющий молоко трицикл. Свежий, бодрящий запах молока и пахнущий баранчиком только пробудившийся теленок. В один миг промелькнуло ее порозовевшее лицо, но глубокое, отчетливое впечатление о нем врезается тебе в грудь чувством, в котором уже не страшишься ни жизни, ни смерти: поверх чуть-чуть вздернутой верхней губки видишь ты сочно-зеленые усики. Сильно пугают тебя эти усики, чувствуешь ты, как обе твои почки с бам-чпок бацают друг о друга медными тарелками, чудесные переливы трясутся у тебя под ребрами. И ты признаешь, что девушка с раскрасневшимся личиком и сочно-зелеными усиками над верхней губой – наикрасивейшая женщина в Поднебесной, особенно оттого, как ее шею в придачу ко всему обвивает шелковый платок яблочно-зеленого цвета… Скользь-скользь… Вжик-вжик…

– Воду смени!

Вжик-вжик… Вжик-вжик… Ослепило тебя сияние алого солнца… И сейчас только понимаешь ты, нет, еще не женившись, осознал ты, что не может женщина с зеленоватыми усиками над губой быть рохлей… Ты несешься за ее мчащимся во весь опор велосипедом, как щенок бежит вслед за запахом… Шуф-шуф… Переулок Золотых рыбок, дом тринадцать…

– Ва… Ва… – отзывается престарелая теща, будто она все знает.

– Дацю, Сяоцю, сходите поглядите, что там с бабушкой.

Бах-бах-бах, на дверях дома тринадцать по переулку Золотых рыбок висят два золотисто-желтых молоточка, выпячиваются они барабанчиками, напоминающими груди девушки… Мать отсылает тебя прочь, ты хочешь знать, с какой стати тебе идти прочь… Вдвоем идете вы, ярко-красный меч в ярко-красных руках кромсает пронзительно-красный сушеный перец, пах-пах-пах-пах-пах! Рассеивается острый привкус, подобно безумной любви. Тогда госпожа эта была еще молода… Ты хочешь смахнуть слезы, проступившие у тебя от укола любви, да только размазываешь по лицу вонючий свиной жир… Бах-бах-бах, скрип-скрип, двери дома тринадцать по переулку Золотых рыбок открываются внутрь. Тогда она еще была молода, спинка у нее была прямая, волосы зачесаны в гладкий помпадур, на виске алел цветочек – ни дать ни взять хозяйка постоялого двора из старого романа. Кто бы мог подумать, что пройдет двадцать лет, и она сляжет с параличом… Матушка, я вам попить принесу… Юйчань, налей этому товарищу чашку холодного чая… Ты – учитель школы № 8? Двадцать шесть лет? Не женат? Пах-пах-пах, кромсайся, острый перец…

– Мам, бабушка сходила по большому!– громко объявляет Дацю. Скажу я вам: в последующее время от того, что маловато стало этих пах-пах-пах от кромсаний перчика, сильно наивными стали воспоминания учителя физики средней школы №8 о почившей любви. Свиные кишки скользкие и вертлявые, хулиганские у них немного замашки. Ты принял холодный чай, нет, это был горячий чай. Она, невзирая на еще поднимающийся пар, обеими руками поднесла тебе чашку, и ты, принимая ее, никак не мог унять дрожь в руках, и от беспокойства, что ты прямо там обделаешься, ты задрал одну ногу. Горячий чай пролился тебе на руку. Тогда я только и глядел, что на ее зелененькие усики. Она зашлась «ай-ай-ай», и студеное чувство счастья пронеслось по всему твоему телу, и ты ощутил, что готов прямо там выпустить себе в штаны все диво-дивное… Учитель малой Чжан, вы как-то изменились в лице, сходили бы Вы прилегли в комнате… Подушка ее огромна и пышна, от нее исходит в высшей степени необычный запах… А потом будет воскресенье, и матушка тебе налепит пельменей с начинкой из трех ингредиентов, растолчет чеснок в пюре, добавит чуток соевого соуса и уксуса, а еще кунжутного масла… В какой рабочей ячейке ты трудишься?[18]18
  Также даньвэй. Подразумевается схожая с советскими комбинатами система, где работник закреплялся за определенной структурой, предоставлявшей ему полное социальное обеспечение, от жилья до пенсии. Рабочие ячейки были введены на начальных этапах формирования КНР, однако утратили свое значение в годы «культурной революции» (1966–1976) и фактически были упразднены в Китае в период политики реформ и открытости, последовавший за кончиной Мао Цзэдуна.


[Закрыть] «Прекрасный мир»! Она отвечает с улыбкой, а усики над губой лоснятся как свежие листочки душистого олеандра… Надув губки, она заявляет, а моя мама пошла в гости к старшей тетке… Ну как я не осознал, что это западня? На ткани в клетку воткнут над соском алый комсомольский значок… Дай мне распробовать твои зелененькие усики… Нет, нет же говорю… Это она жеманится, не говорит ни да, ни нет… Что это такое: «Прекрасный мир»?.. Эге! Твое сердце опаляет жаром… Те же самые ручки, которые гладили прежде меня, гладят еще и мертвяков… Мы работаем в перчатках… Ты решил бросить меня, девушку на выданье? Я на тебя в твою школу пожалуюсь… Ты свесил голову, словно марионеточное войско, пойманное живьем… Благоухают типографской краской газеты, поздравляют со свадьбой выпускника университета и девушку-сотрудницу похоронного бюро, новые люди, новые дела, новое общество… Только и мечтаю я, как бы ободрать тебе подчистую зеленые усища! Скрепя сердце попрошайка досадует на то, что обеднел! Вырвешь мне хоть волосок, на флагшток тебя посажу! Памятник ему поставлю!

За поеданием тушеных до красной корочки и тушеных без специй свиных кишок сыновья учителя физики заявляют решительный протест супруге учителя физики:

– Мам, какая же ты несправедливая! Почему ты его кормишь потрохами, а нас – супом?

– Так у вашего папы выпадает кишка!

– У меня тоже выпадает кишка!

– А у меня тем более!

– Дурачки. Разве так бывает, что слабая кишка передается по наследству?

Раздел седьмой

Глубокая ночь, половина одиннадцатого, шумный городок начинает затихать, отчетливо доносятся механические звуки с отдаленных стройплощадок, ты нам поясняешь, что Дацю и Сяоцю храпят у себя в норе, а учитель физики под настольной лампой наспех проверяет экзаменационные работы. Работать же все равно надо, и усердно, даже если достойной работу педагога не признают. Ты говоришь, что он чувствует приступ зуда в шее, поворачивает голову и видит, что косметолог уже сорвала с себя бюстгальтер. Ты спокойным тоном заявляешь нам, что косметолог твердыми сосками трет шею склонившемуся над работой учителю физики! Столь небывалая ласка бросает все его тело в студеный мороз, а глаза – в жгучее пламя; плохо прожеванные свиные кишки клокочут в животе. Ты особо подчеркиваешь: у косметолога два пунцовых соска, таких выдающихся сосков ни у кого в округе не сыщешь. Когда речь заходит о сосках, мы замечаем, что глаза твои в затемненной железной клетке, словно два скитающихся светлячка, вспыхивают зелеными огоньками от свежего запаха гипса, заляпавшего твои кромешно-темные щеки, бросает в слезы. В руках рабочих гипс обращается в мелки, а в животе у тебя мелки вновь обращаются в гипс. Ты говоришь:

От вида тех зеленых усиков, которые с течением возраста разрастаются все более густо, повышается его бдительность, и хотя заполняющий рот привкус свиных кишок напоминает ему, что не стоит забывать о ее достоинствах, он заявляет:

– Грубая ты, прекрати меня домогаться!

Лицо косметолога заливается краской, и она возмущенно откликается:

– А на кой я тогда за тебя вышла? У меня есть потребности!

Ты бесстрастно пересказываешь:

Гулкий удар по макушке учителя физики – Думаю, что он еще пожалеет о промахе – Он вытягивает руку и прикрывает ей рот, однако она тут же впивается ему в запястье.

Затем они отправляются в кровать. Он, с трудом сдерживая омерзение, целует ее в губы, специфические запахи похоронного бюро просачиваются в самые глубинные пласты его сознания. Он осознает собственную мнительность: косметолог как-то прямо у него на глазах намылила высокосортным мылом все частички тела, не пропустив ни один волосок, и все равно он чуял тот резкий аромат, который никакими словами не опишешь. И каждый раз от этого он становился никчемным мужчиной.

Слезы в глазах косметолога вызывают у него угрызения совести, сумеречный свет лампы озаряет тело, которое, вопреки наступлению средних лет, все еще блестит глянцем за счет мягких золотистых волосков на коже. Он с трудом выговаривает:

– Матушка моих Цюев, дело не в том, что мне не хочется, просто запах перебивает все чувства…

Косметолог взвивается карпом и бормочет невнятно:

– Нет у меня никакого запаха… Нету… Милый… Знаю… Ты от работы сам не свой… Питаемся мы так себе… Говоришь, что попахивает, а в прежние годы что ли не было запаха? Или ты боишься, что это навредит революционной работе?

Ты даешь нам возможность разглядеть все подробности:

Ее увесистые груди пневматическими молотами колотят его по ребрам, дрожь от них ощущается даже в сердечной мышце. Затем он снова чувствует, как ее соски окурками прожигают ему кожу, и выгибается, пытаясь сесть. Снова его придавливает сверху грудью Ли Юйчань. Скрипит под телами сложенная из бамбуковых жердей постель. Ты говоришь, что он, превозмогая наступление Ли Юйчань, вдруг замечает выглядывающие из проема в стене две головки. Ощутив прилив сил, он бросает навзничь уже было получившую желаемое Ли Юйчань. Та в гневе поднимается с пола, хватает кстати подвернувшийся веник, поднимает его высоко над головой и целится им прямо в черепушку учителя физики. Однако ее руки замирают в воздухе: она тоже заприметила две высовывающиеся из бреши в стене головки. Те обмениваются усмешками и в один голос объявляют:

– Какая смешная парочка.

Она кидается веником в них, и обе головки молниеносно пропадают.

Она тяжело дышит с распахнутым ртом, видно, что злится и размышляет, и наконец тигрицей набрасывается на учителя физики.

– Мать моих детей, пожалей меня! – От того, как податливая плоть женщины шлепается о его тело, он сердится, но привычно подавляет вспышку гнева, ведь даже когда понимаешь, что не рад, надо все равно по-доброму просить пощады.

Ли Юйчань садится и, надув губки, начинает одной рукой с глубоким сожалением поглаживать усохшее до кожи и костей тело Чжан Чицю.

– Учитель Фан такой же худой, как ты, – замечает она.

– А ты откуда знаешь? – настороженно спрашивает он.

– Он же сейчас валяется у меня на столе…

Ты говоришь, что он досадливо произносит:

– Хороший человек умер…

В отдаленной деревне не ко времени заливается криком петух.

– Очумелая птица тоже с ума сошла! – Она обращает взор на кровать, не зная, что сказать.

Чжан Чицю, свободно выдыхая, хлопает жену по животу.

– Спи, а я закончу проверку работ.

Ли Юйчань отворачивается. Ты говоришь, что он прыгает на стул.

Когда петух снова дает о себе знать, ночь уже совсем тихая, слышно, как за стенкой тихо всхлипывает вдова учителя Фана.

Ли Юйчань сидит на краю кровати, свесив обе ноги вниз так, что кончики пальцев соприкасаются с полом.

Чжан Чицю зевает и боязливо трепет ее по плечу:

– Спи, мать моих детей.

– Иди ты в жопу со своим «спи»! – выкрикивает она, и снова – ни звука, ни вдоха.

После того как женщина крепко засыпает, у нее изо рта начинает веять навязчивым травяным запахом, который бывает во рту у коров и овец. В сочетании с ароматом похоронного бюро это уже не совсем нестерпимо, но в то же время и нельзя сказать, что терпимо, зависшие между выносимостью и невыносимостью пары изо рта Ли Юйчань оседают на лице учителя физики с выступающими скулами.

– Сон мне приснился… Видела в нем учителя Фана… – Изо рта у нее вязкой нитью свисает слюна, а зеленые усики выглядят в высшей степени очаровательно. – Он поднялся со стола, совсем нагой, как ощипанный петух… И сказал мне: «Сестрица Чжан, не хочу я умирать, беспокоюсь за жену и детей… Сердце у меня все еще трепыхается…»

Говорит это все Ли Юйчань и начинает плакать, да к тому же так горько, что у Чжан Чицю даже зарождается некоторая ревность, вот он и говорит:

– Не у тебя муж умер, что ж ты рыдаешь?

– Вот если бы мой умер, то я не плакала бы, – выговаривает она, смотря на него в упор, – ни одной слезинки не проронила бы!

– Почему даже ни одной? – удивленно спрашивает он.

– А к чему хоть одну слезинку ронять? – с не меньшим удивлением возвращает она ему вопрос.

Вслед за этим наступает мертвецкая тишина, будто лишенный веса, переливающийся зеленью прозрачный жучок танцует в воздухе между ними, связывая мысли двух людей, усиливая враждебность во взоре обоих и заодно выстраивая связь между ним, ей и тобой, а равно между тобой и нами. Женщина сходит с ума от того, что мужчина не может удовлетворить ее плотское желание, – от изумительного откровения сердце учителя физики гудит, подобно бронзовому колоколу. Разумеется, говорит он, для вас это никакое не «изумительное откровение», вы же все молоды, обретаете в любви жизнь, а в совокуплении – смерть.

В этот миг слышится стук в дверь, говоришь ты вроде бы ровным голосом, но крепко ухватываются за перекладину все десять пальцев на твоих руках – прямо-таки когти филина. С того самого момента, когда Фан Фугуй умер за кафедрой, во мне зародилось неистребимое желание жрать мелки, в экстаз я прихожу от запаха мелков, все говорят, что у меня случился психоз, пускай говорят, что угодно, а я хочу мелки жрать. Я всего-то кушаю мелки. Рассказываешь ты со слезами на глазах о своих ощущениях, ты даже пробуждаешь наши собственные, давно позабытые чувства к мелкам: прежде, когда мы набирали в руку разноцветных мелков, у нас тоже начиналось обильное слюноотделение, а желудок принимался оглушительно бур-бурлить. А отсюда вот какой вопрос: эти мелки выданы на пропитание тебе или это угощение для нас?