Текст книги "Тринадцать способов убить Лалабелль Рок"

Глава 4. Император

Трон, на котором восседает Император, высечен из цельного куска камня. Позади него горная гряда, древняя и труднопреодолимая. Лицо Императора сурово, длинная белая борода олицетворяет власть такую же древнюю, как окружающие его скалы. Под роскошным красным плащом он одет в латные доспехи. Для битвы.

Мне приходится ехать двумя автобусными маршрутами, прежде чем я нахожу спиральную автостоянку, на которой оставила свою машину.

В обоих автобусах я единственный пассажир. Я испытываю странные ощущения, сидя в одиночестве на пластмассовых сиденьях в окружении мусора, оставленного пассажирами пригородных поездов. Во втором автобусе в проходе осталась даже лужа блевотины. Если я закрываю глаза, то чувствую запах побывавших в салоне пассажиров, всех тех занятых людей, которые спешат на работу и обратно, домой, а потом в рестораны, ночные клубы и кинотеатры. В первом автобусе я представляю тех, кто сидел на моем месте до меня. Я представляю, как они проводили время: читали, слушали музыку или просто смотрели в окно. Во втором автобусе мне в голову приходят более тревожные мысли. О гигиене. Я прикидываю, какие болезни они могли выдыхать в воздух и чего касались липкими руками. Я замираю и пытаюсь не дышать. Через какое-то время обнаруживаю, что мне вообще дышать не обязательно. Но лучше все же дышать, чтобы не пугать людей.

На конечной остановке на стене павильона висит постер с «Медеей». На меня затравленно таращится заляпанная кровью Лалабелль, сжимающая в костлявых руках кукольный домик.

«Воистину ужасающий, – говорится в цитате. – Смотреть тяжело».

Дата выхода на экраны приближается. И я вспоминаю о том, что у меня не так-то много времени.

Я машу ей – правда, без всякого радушия. Отвернувшись от постера, вижу, как позади меня на улицу въезжает желтая машина. Она движется очень медленно, почти крадется, перемещаясь от одного круга уличного света к другому. Я иду прочь и слышу, как эхом отдается нервный и частый стук моих каблуков.

Я испытываю облегчение, когда нахожу свою машину там, где оставила ее. Внутри чистота и полный порядок. Если нужно, я могу настроить температуру и влажность, включить музыку. В бардачке лежит моя папка.

Какое-то время я просматриваю документы. Сегодня утром было двенадцать Портретов. Сейчас уже девять. Первые два шли по порядку, но мне надо в тусклом свете найти тот, за которым я охотилась на вечеринке.

Я нахожу ее в самом конце.

РЕГИСТРАЦИОННЫЙ КОД: ПРОКЛ78960813

ТИП МОДИФИЦИРОВАННЫЙ (увеличено: «КОШАЧИЙ ГЛАЗ»).

МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ: Переменное, обратитесь к приборной панели.

КОНТРОЛЬ: Еженедельный (износ и амортизация)

«Зануда, – приписала ниже Лалабелль. – Нужно учиться веселиться». Слово «веселиться» было подчеркнуто три раза.

«Разделалась с девушкой для бранчей и вешалкой для одежды. Раньше времени натолкнулась на девушку для вечеринок, – печатаю я на экране. – Трех уже нет».

Ответ приходит так медленно, что я почти сдаюсь.

«Постарайся придерживаться очередности».

– Ой, заткнись, – говорю я вслух и выхожу из чата.

Уже поздно, почти час ночи, и у меня нет настроения продолжать. Надо ли мне поспать? Я думаю о Портрете в золотистом платье, как она сворачивалась клубочком на шубах. Я вижу, как она летит вниз в облаке мерцания блесток. Было бы неплохо узнать, каковы пределы моих собственных способностей. Жаль, что Викинг не приложил руководство пользователя…

В качестве альтернативы я снова беру колоду Таро и смотрю на карту под номером тринадцать. На карту Смерть. Почему-то это меня успокаивает. Я чувствую себя так, будто вписываюсь в заранее установленный шаблон. Я чувствую себя неизбежностью.

Вновь обретя уверенность в себе, изучаю следующий Портрет в папке. Там всего две строчки на целом листе. Индекс и адрес указывают на офис в центре города. Я сразу узнаю его. Это контора агента Лалабелль, Спенсера Мэндрилла. Я пытаюсь представить его, и передо мной из темноты возникает широкая белозубая улыбка.

«Спенсер миляга, – написала Лалабелль под адресом. – Не доверяй ему. Держи папку в бардачке».

Адрес Спенсера уже занесен в навигационную систему машины. Я отправляюсь в путь, нажимая кнопку. Едва мы покидаем ярко освещенную парковку, я ощущаю нечто сродни утомлению и кладу ноги на сиденье. В желудке громко урчит, кишечник сжимает спазм. Я жалею о том, что у меня не хватило смелости поесть канапе.

В течение всего путешествия я держу глаза закрытыми, спинка сиденья откинута как можно дальше; зажав нос, я проглатываю немного «Топэля». Потом делаю еще глоток и догоняюсь обезболивающими, которые нашла в аптечке.

К тому моменту, когда мы добираемся до пункта назначения, я почти полностью восстанавливаюсь.

Контора Спенсера выглядит совсем не как офис. Это скорее сказочный замок. Белые стены, имитация подъемного моста, множество башенок – все это смотрится уродливым зубом мудрости среди остальных офисных зданий, представляющих собой стеклянные кубы. Я выуживаю смутные воспоминания о той истории, что предшествовала этому; истории, как-то связанной с эксцентричным магнатом казино. Спенсер рассказывал Лалабелль, что магнат повесился на самой высокой из башенок. То, что раньше было спальней с тигриной шкурой на полу, и стало кабинетом Спенсера.

Я ищу окно и вижу, что оно единственное освещено. Все годы, что Лалабелль знает Спенсера, он живет по странному графику.

Я звоню в дверь и в ожидании принимаюсь постукивать по изящной арке, которой украшен дверной проем. Оказывается, внутри она полая, как стакан, и сделана из дешевого гипсокартона.

Дверь открывается, и я ступаю на красный ковер, мои блестящие каблуки утопают в ворсе. Мне не надо искать, куда идти. Лалабелль множество раз ходила этой дорогой. Я переступаю ногами механически, левой, правой, пауза. Пройдя мимо фресок, на которых изображены греческие богини с торчащими вверх грудями, оказываюсь у подножия огромной парадной лестницы и начинаю подниматься. С точки зрения офиса все помещения здесь распланированы ужасно непрактично. Мне надо пройти через два коридора и подняться по винтовой лестнице, чтобы добраться до матовой стеклянной двери с табличкой «Спенсер Мэндрилл, специалист по работе с талантами».

Он владеет всем зданием, но здесь его сердцевина. На других этажах все комнаты заставлены мебелью, укрытой от пыли чехлами. Я знаю это, потому что Лалабелль отличный сыщик.

Крепко обхватываю пальцами с синими ногтями дверную ручку и вхожу.

За дверью комната странной полукруглой формы, где за большим дубовым столом сидит рыжеволосая секретарша. Она поднимает голову, смотрит поверх компьютерного монитора и устало мне улыбается.

– Здравствуйте, мисс Рок, – говорит она. – Спенсер ожидает вас. Можете пройти.

– Спасибо, – говорю я и, не останавливаясь, прохожу мимо нее. Очки с толстыми стеклами, обвисшие волосы, устало поникшие плечи под кардиганом – мне не нравится смотреть на эту женщину.

По ту сторону двери еще одна комната и еще один письменный стол. Этот раза в два больше и сделан из матированной стали. Он похож на элемент кухни в индустриальном стиле, на разделочный стол мясника. Он вполне мог бы быть жертвенным алтарем в каком-нибудь разрушенном храме. На нем нет ни компьютеров, ни бумаг, ни проводов. Лишь одна чернильная ручка в подставке.

За столом спиной к большому круглому окну сидит Спенсер.

– Малыш! – говорит он, когда я вхожу. – Ты выглядишь на миллион!

Протягивает ко мне руки, но не встает, поэтому я вынуждена обойти стол, наклониться и чмокнуть его в щеку. Мои ноги знали, куда идти, мое тело помнило, что делать. Мне стало интересно, чье это отвращение – мое или Лалабелль. Я спешу и стараюсь не вдыхать, но все равно мне в нос ударяет тяжелый запах его одеколона, когда мои губы касаются его сухой кожи. Он хочет взять меня за руку, но я быстро отстраняюсь и притворяюсь, будто не заметила его жеста.

– Приветик, Спенсер, – тихо говорю я. – Извини, что так поздно.

– Разве уже поздно? – спрашивает он. – Ты же знаешь, что у меня здесь нет часов.

– Половина третьего ночи, – говорю я и, видя озадаченное выражение на его лице, добавляю: – Два тридцать.

– О, черт, это ерунда, – говорит он, отмахиваясь. – В это время мне работается лучше всего. Проклятье, я уже тридцать часов на ногах – и продержусь еще сорок.

– Спенсер, это вредно для здоровья, – говорю я, усаживаясь на опасно острый край стола.

Спенсер издает похожий на лай смешок и снова машет рукой.

– Я буду спать, когда будет спать этот город. Садись, куколка, давай поболтаем. Хочешь выпить? Кофе, виски, сок? Есть томатный. Кажется, есть и ананасовый. Эй, а ты выглядишь голодной… Позволь тебя покормить. Хочешь фруктов? Или сладенькую булочку? Думаю, я даже смогу соорудить сэндвич. Ты любишь тефтельки?

– Нет, спасибо, Спенсер. Со мной всё в порядке, – говорю я, отхожу от стола и осторожно усаживаюсь в одно из пухлых кресел лицом к письменному столу. Утонув в кресле, вынуждена слегка задирать голову, чтобы видеть его. Я сижу очень низко – кресло настолько большое, что я чувствую себя в нем маленьким ребенком.

Я наблюдаю, как Спенсер жмет на кнопку интеркома и одним духом выпаливает заказ на напитки. Он выглядит таким же, каким я его помню, – во всяком случае, мне так кажется. Тщательно ухоженный мужчина средних лет со слегка вьющимися над ушами волосами цвета перца с солью. Выше талии он одет в застегнутую на все пуговицы рубашку с длинными рукавами и завязанным асимметричным узлом галстуком в едва заметную голубую полоску. Ниже талии – спортивные брюки и носки. С моего места мне видны его ноги под столом, тихо отбивающие какой-то ритм. Все время, что я знаю Спенсера, он всегда в движении.

На носках рисунок из маленьких апельсинов, разрезанных пополам. На левом из дырки вылезает волосатый палец. Ноготь длинный и желтый; он подмигивает мне, как будто говорит «привет».

Спенсер заканчивает делать заказ и изящным жестом убирает палец с кнопки. Пристально смотрит на меня, причем довольно долго, при этом его руки лежат на столе ладонями вверх, как будто он пытается доказать мне, что в них ничего нет. Линии на ладонях напоминают паутину.

– Какой милый костюмчик. Выглядишь шикарно, детка, – говорит он. – Кто…

– Нет у него этикетки! – говорю я.

Спенсер немного озадачен, как и Веласкес. Потом он нежно улыбается и говорит:

– Я не шучу. Взгляни на себя. Красотка!

Я стараюсь бесстрастно выдержать осмотр, но в конечном итоге не выдерживаю:

– Лалабелль сказала тебе, зачем я здесь?

– О, да, – таким же нежным тоном говорит Спенсер. – Она поведала мне о своем маленьком плане. А мне вот интересно другое: ты-то знаешь, зачем ты здесь?

Я хмурюсь и нервно ерзаю.

– Чтобы избавиться от остальных.

– Угу-угу, – нетерпеливо бросает он. – Но зачем? Она объяснила тебе зачем?

– Из-за ее фильма, – говорю я. – Ей нужна реклама.

Спенсер грустно улыбается и ничего не говорит. После секундного замешательства я вынуждена отвести взгляд. Смотрю в окно позади стола – я никогда не видела, чтобы его открывали. Однако это меня не успокаивает, и я перевожу взгляд на постеры. Изогнутые стены создают иллюзию толпы, как будто все на меня смотрят. Спенсер всегда, с самого начала карьеры Лалабелль, уделял особое внимание постерам, даже самым ужасным и тем, на которых она в ролях дочери-подростка или назойливой подружки и где ее почти не видно. По сути, на ранних постерах ее практически нет. На более поздних Лалабелль постепенно переползает в кадр, потом – из угла в центр, а потом уже появляется крупным планом.

– Ладно, – наконец говорю я. – Ты думаешь, что фильм ни при чем?

– Я думаю, что Лалабелль нравится зацикливаться на чепухе. Малышка – настоящий артист: она слишком сильно переживает. Фильм отличный, а если нет, кому какое дело? У меня уже пять проектов после него. Она нарасхват. Она только начинает. Ничего страшного, если она получит пару пинков.

– И что? – спрашиваю я. – К чему ты все это говоришь?

– Зачем подряжать тебя? Зачем избавляться от остальных? Тебе не хотелось бы это узнать? Неужели в тебе даже маленькой искоркой не вспыхнуло любопытство?

Мы холодно смотрим друг на друга. Тут стучат в дверь.

– Да! – кричит Спенсер, не прерывая зрительный контакт между нами.

Входит Секретарша, едва не падая под тяжестью подноса с рогаликами, пончиками, сэндвичами с ветчиной, кофейником, высокими запотевшими стаканами с апельсиновым соком, маленькими баночками с джемами, крекерами, тремя видами сыра, блюдом суши. Почти рядом с ее шеей опасно балансирует большая деревянная миска с фруктами. Каким-то образом рыжеволосой удается не уронить все это и поставить на стол.

Спенсер устраивает из подачи еды целый спектакль: издает восторженные возгласы, как только на стол ставится новое блюдо, оглядывает каждое яблоко на предмет темных пятен. Когда Секретарша заканчивает с сервировкой, он обнимает ее за талию, притягивает к себе и что-то шепчет ей на ушко. Она кивает и уходит, а затем возвращается с большой запечатанной бутылкой шампанского и двумя бокалами.

– Поставить на стол? – спрашивает она.

Спенсер качает головой, при этом он делает это, как лошадь, которая встряхивает головой, чтобы отогнать надоедливую муху.

– Открой ее, куколка… Черт, ты и себе принеси бокал. У нас особый случай.

– Спасибо, Спенсер, – тихо говорит Секретарша.

Она возится с бутылкой, осторожно ловкими движениями приподнимая пробку. Когда пробка вылетает, девица подпрыгивает от неожиданности, хотя наверняка ожидала этого. Спенсер внимательно наблюдает, как она разливает шампанское по двум бокалам. Я задаюсь вопросом, а не спят ли они вместе. Надеюсь, нет.

Вероятно, Спенсер забыл, что пригласил ее к столу, – он отсылает ее прочь. Она не напоминает ему, и мне кажется, что в том, как щелкает замок, когда она закрывает за собой дверь, слышится облегчение.

– Итак, – торжественно говорит Спенсер, когда мы остаемся вдвоем, – видишь это изобилие? Давай, налетай.

– Спасибо, – говорю я, не двигаясь с места, – я же сказала тебе, что не голодна.

Он знает, что я лгу, но не спорит – лишь пожимает плечами и заправляет салфетку за ворот рубашки.

– Как хочешь.

Ест он жадно – запихивает еду в рот методично, словно это механический процесс, и мышцы его челюсти усердно работают. Спенсер напоминает машиниста паровоза, закидывающего уголь в топку. Я устаю от этого. Во мне поднимается желание поскорее закончить.

– Мне хочется узнать, – говорю я. – Пожалуйста, расскажи мне. Почему она хочет избавиться от остальных?

Спенсер намазывает мягкий сыр на рогалик, сверху укладывает ломоть розовой семги и отправляет это сооружение в рот.

– Пшто мода пеечива, – говорит он, не прекращая жевать.

– Что?

Спенсер проглатывает и повторяет:

– Потому что мода переменчива. То, что было новым, уже устарело, и так далее. Раньше было модно иметь Портреты. Их хотели иметь все, кто хоть что-то представлял собой. Все установили чаны и стали вытаскивать их, как кроликов из шляпы. Но все это в прошлом. Сейчас мода на эксклюзивность.

– Что?

Спенсер пытается говорить, одновременно прихлебывая апельсиновый сок, и многие его слова искажены.

– Эксклюзивность, – произносит он. – Меньше – значит, больше. Быть в ограниченном количестве – это круто, это сексуально. Всем хочется быть индивидуальностью.

– Разве? – холодно осведомляюсь я.

Почему-то я испытываю разочарование. Не знаю, что я рассчитывала услышать – может, какой-нибудь секрет… Новая информация ничего не меняет, совсем ничего. И не делает мою задачу более или менее благородной. Моя задача – это то, для чего меня создали. И не важно, куда хочет ехать машина и понравится ли ей вид, когда она доедет до места назначения.

– Конечно, хочется, – говорит Спенсер и хитро ухмыляется. – Даже тебе. Всем Портретам хочется.

Я качаю головой. Я не понимаю.

– Возможно, ты еще не пришла к этому, – говорит он, вытирая рот салфеткой. – Тебе сколько от роду, день? Обычно на это уходит какое-то время, но желание обязательно возникает. Зуб даю. Ты хочешь всегда быть Лалабелль Рок? Или хочешь быть кем-то, отличным от нее? Особенным? Уникальным?

– Вопрос о том, хочу я быть Лалабелль Рок или нет, не стои́т, – говорю я. – Я она и есть. А она – это я.

Еще не договорив фразу, я вспоминаю шарф в горошек.

– Это самый большой недостаток твоей модели, – продолжает Спенсер. – Во всем остальном ты совершенство! Мы, люди, стареем, меняемся, толстеем, худеем, страдаем болезнями суставов. Как только мы останавливаемся в росте, у нас тут же начинается процесс умирания. Наши жизни поднимаются вверх или падают вниз, как волны в океане. Но ты – ты закристаллизовалась. Ты – застывшее мгновение во времени. Ты знаешь, что Портреты не меняются? Вы не болеете. Я не знаю, почему вы, девочки, не радуетесь. Я бы радовался.

Я молчу. Не хочу смотреть ему в глаза, поэтому перевожу взгляд на большой палец его ноги.

Слышу чавкающий звук – это Спенсер ест дыню.

– Ты взяла себе имя? Я знаю, что другие девочки брали. Белль. Лу. Пруденс, естественно. Свою я называю Лулу.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Поймешь.

– Послушай, – говорю я, неожиданно почувствовав раздражение и усталость. Голова болит. Я чую запах кофе, и мне безумно хочется съесть роллов «Калифорния», но инстинкт подсказывает мне, что не надо ничего от него принимать. В голову вдруг приходит мысль, что еда может быть проверкой. – Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Просто решил, что ты заслуживаешь того, чтобы знать, – говорит Спенсер и подается вперед над заставленным едой столом, при этом его галстук попадает в миску со сметаной. – Ты думала о том, что будет, если они все исчезнут?

– Нет, – ровным голосом отвечаю я. Я думаю о том, чтобы забить ему глотку сыром, дабы он больше ничего не сказал.

– Я просто хотел сказать тебе, что у тебя есть варианты.

– Варианты?

– Предполагается, что в самом конце останется одна Лалабелль Рок. Кого ты хочешь видеть в этом качестве?

Я сижу неподвижно, а потом заговариваю, правда, очень тихо:

– Ты к чему ведешь?

– Ты и сама отлично знаешь, – говорит Спенсер и толкает бокал с шампанским через стол. – Ты умная девочка. Пей.

– А тебе что до этого? – спрашиваю я. Бокал не беру.

– Я просто излагаю варианты. Я твой агент, это моя работа.

– Ты агент Лалабелль, – медленно говорю я, качая головой.

Он склоняет голову набок.

– А это ты и есть, разве нет? Разве не ты мне это сказала?

Его руки снова ложатся на стол. Улыбка у него спокойная, но под стальным разделочным столом большой палец его ноги возбужденно подергивается.

– Она сказала тебе, что мне нельзя доверять?

– Мне надо идти, – говорю я. – Дело надо делать.

– Видишь вот это? – спрашивает Спенсер и указывает на висящий на стене документ в рамке. Я не могу разобрать, что там написано, но вижу, что его венчает рельефный цветок.

– Да.

– Помнишь, когда его подписали? Ты помнишь тесты? Собеседования? Давай, вспоминай.

Я роюсь в воспоминаниях Лалабелль и нахожу нужные. День, проведенный в загородном здании «Митоза». Офисы с открытой планировкой. Там были кресла в виде подушек, кофейный уголок и настольный футбол. Ее заставили пройти кучу тестов.

– Я вспомнила.

– Это лицензия. Этот клочок бумаги гарантирует твое существование. Ты видишь подписи?

Расплывчато.

– Да.

– Я тоже его подписал, прямо под той частью, где написано, что она не только умственно и физически готова создать тебя, но и финансово жизнеспособна. Ты это видишь?

Я киваю, и он вздыхает и опять откидывается на спинку. Эргономичная поддержка кресла возмущенно скрипит.

– Лалабелль, знаешь ли, не платила за тебя из своего кармана. Студия сама была кровно заинтересована в технологии создания Портретов. Понимаешь, Лалабелль стала для них инвестицией. Студия много чего от нее хочет, но я защищал ее от этого. Знаешь, насчет чего они бьют копытом прямо сейчас? Соорудить витрину. Взять одну из вас и засунуть за стекло рядом с Лесли Байс, Китамурой Хиной и другими топовыми брендами. Музей живых кукол.

Я не двигаюсь, мой взгляд устремлен на лицензию. Я размышляю над воспоминаниями Лалабелль в конторе «Митоза». Сотрудник тогда сказал ей, что их первым заказом были портреты детей-актеров. Чтобы настоящие дети не утомлялись на съемочной площадке.

– Я, естественно, сказал «нет», – говорит Спенсер неожиданно мягким тоном. – Хочу, чтобы ты знала. Я не такой уж плохой парень. Моим главным приоритетом всегда была Лалабелль. Это моя работа – защищать ее. И, следовательно, тебя. Ты – ее наследие, между прочим. Ты это понимаешь? – Он мгновение смотрит на меня, потом вздыхает. – Ладно, я даю тебе возможность подумать над этим. Пригласить ее?

– Нет, – отвечаю я. – Останься здесь. Я предпочитаю делать это в одиночестве.

Спенсер вскидывает руки, демонстрируя свою капитуляцию.

– Ты – клиент… Даже не позволишь мне попрощаться с ней?

– Я спрошу у нее, – говорю я, вставая, – если она захочет.

Оставляю его со всей этой едой. Со всех стен мне вслед смотрят десятки Лалабеллей.

На другой стороне перегородки, разделяющей два помещения, Секретарша печатает электронное сообщение в почте.

– Что, пора? – спрашивает она, поднимая голову и глядя на меня через очки. – Ты не возражаешь, если я закончу вот это?

– Конечно, – отвечаю я. – Не торопись.

Сажусь на маленький диванчик. Смотреть особо не на что, если не считать старую карту Баббл-сити на стене. Я не могу понять, что в ней не так, и через некоторое время мне становится очень неуютно, поэтому я беру журнал. В нем статья об уничтожении тропических лесов. Пока Секретарша отправляет сообщение, я узнаю, что у капли дождя уходит почти десять минут, чтобы добраться от кроны до земли. На другой странице большая глянцевая фотография маленького древолаза, ядовитой лягушки клубничного цвета.

Раздается покашливание, и когда я откладываю журнал, вижу, что надо мной стоит Секретарша.

– Теперь я готова, – говорит она. – Мы куда-нибудь пойдем?

– А ты хочешь куда-нибудь пойти? – спрашиваю я.

Она колеблется, потом качает головой.

– Нет, здесь нормально.

Я хлопаю по дивану рядом с собой, и она садится. Я прикидываю, как все сделать. С ней не совсем так, как с другими. Она знает, что грядет, и, в отличие от предыдущего Портрета, кажется, совсем этому не рада. Она вообще выглядит какой-то безрадостной. Усталой.

– Можно спросить? – говорю я, смущенно указывая на ее очки. – Что это?

– Самое обычное стекло, – говорит она и со вздохом снимает их, складывает и убирает в карман кардигана. – Просто они понравились Спенсеру.

– Ты живешь уже довольно долго, – говорю я. – Наверное, ты многое повидала.

– Да, – рассеянно говорит она. – Многое.

– И как тебе, гм, жилось? Хорошо?

Секретарша пожимает плечами.

– Хорошо, когда есть чем заняться.

Я достаю пистолет и убеждаюсь, что патрон в стволе.

– Ну что, пора…

Она закрывает глаза.

Я приставляю пистолет к ее голове и уже собираюсь нажать на спусковой крючок, когда меня ошарашивает одна мысль. Я отвожу ствол в сторону и спрашиваю:

– Послушай, Спенсер… он сказал, что ты ходишь у него под именем Лулу, верно? Ты сама его выбрала?

Ее глаза открываются, и впервые я вижу проблеск эмоций на ее лице.

– Нет. Он сам меня так называет. Меня зовут Лалабелль. Меня всегда так звали.

– Меня тоже, – говорю я. – А тебе никогда не хотелось стать другой?

– Хотелось, – отвечает она, и я вижу в ее карих глазах теплоту. Вдруг понимаю, что за все время, что мы тут беседуем, она ни разу не моргнула. – Не оставляй меня здесь, когда я буду мертва. Унеси с собой мое тело.

– Вниз по этим всем лестницам? – с сомнением говорю я. – А потом куда?

– Мне все равно… только не оставляй здесь. Я не тяжелая.

– Ну…

– В какое-нибудь приятное место. Пожалуйста!

Я смягчаюсь.

– Ладно. Обещаю.

Секретарша кивает, и вдруг ее глаза широко распахиваются.

– Ой, я забыла… Подожди секунду.

Она встает и идет к своему столу, роется в ящике. Возвращается с ножом для вскрытия конвертов, выполненного в виде маленького серебряного кинжала. Я наблюдаю за тем, как Секретарша вытягивает левую руку и просовывает лезвие под ноготь большого пальца.

– Когда ты отключишь меня, «Митоз» получит сигнал, – говорит она, не поднимая головы. – Вот так они могут собирать выведенные из строя Портреты. Это очень дорогие запчасти. – Я молча наблюдаю за ее руками. – Таким вот образом ты обрываешь связь с ними, – продолжает она. – Они не смогут отследить тебя или определить твой статус. Однако это считается нанесением ущерба; следовательно, тебя могут вывести из эксплуатации, если найдут.

Я слышу щелчок в ее большом пальце и замечаю ее сережки, когда она поднимает голову. Сережки похожи на маленькие блёсны причудливой формы.

– Как ты это узнала? – спрашиваю я.

– Я читаю все электронные письма, – говорит она и улыбается, при этом сережки подрагивают. – Производственные секреты. Ты помнишь свое обещание? – Я киваю. – А знаешь, – говорит она, – я выбрала чернику.