Текст книги "История войны 1814 года во Франции"

Князь Шварценберг, перенеся свою главную квартиру еще 6 (18) января в Лангр, оставался там целую неделю. Достижение войсками Главной армии Лангрского плато казалось многим из влиятельных лиц крайним пределом действий, перейдя за который, по их мнению, союзники, вместо приобретения каких-либо выгод, подверглись бы неминуемой опасности. Они полагали, что занятие их войсками значительной части владений древней Франции было достаточно для побуждения Наполеона к миру. Император Франц и Меттерних опасались преобладания России, возвышения Пруссии и народных движений в Германии до того, что готовы были возвратиться к франкфуртским предложениям. Оставив Наполеона властителем Франции, с естественными границами ее, Рейном и Альпами, и уступив вице-королю принцу Евгению часть Италии, австрийцы предполагали возобновить союз с Французской империей для противодействия России. Чтобы привлечь на свою сторону прочих участников коалиции, Меттерних, с обычной ему изворотливостью, старался убедить их в пользе составленных им предположений. Напротив того, король прусский был твердо убежден в том, что Европа не могла наслаждаться прочным миром, пока Наполеон оставался на престоле. Тем не менее, однако же, удалось Меттерниху склонить в свою пользу прусского государственного канцлера Гарденберга, да и между прусскими генералами нашлись жаркие поборники его видов. Генерал-адъютант короля Фридриха-Вильгельма Кнезебек, считавшийся большим стратегом, потому что ему приписывали составление планов действий русской армии в 1812 году и союзной армии во вторую кампанию 1813 года, полагал, что не должно было переходить за Лангр. По словам его: «Наступление Наполеона от Смоленска к Москве нанесло ему вред; то же самое будет с нами, если двинемся к Парижу». Эти идеи были подробно развиты в мемуаре, составленном Кнезебеком. Подобный взгляд совершенно согласовался с идеями Меттерниха. Гораздо труднее было австрийскому министру убедить в основательности своего мнения английских дипломатов Каткарта и Эбердина, но и это наконец удалось ему: последний, находясь на вечере у Меттерниха в Везуле, где зашла речь о мемуаре Кнезебека, изъявил мнение, что «недостойно было бы Англии отказаться от условий, ей самой предложенных во Франкфурте». Генерал сэр Чарльз Стюарт, брат английского первого министра лорда Кестельри, также поддерживал Меттерниха. По-видимому, англичане, с одной стороны, хотели предупредить преобладание России, а с другой – страшились упрека оппозиции в напрасном продолжении войны и неудовольствия своего народа, стонавшего под бременем налогов и огромного государственного долга. Прибывшие вслед за тем в главную квартиру лорд Кестельри и граф Мюнстер не согласовались между собой. Первый желал мира, а второй продолжения войны. Что же касается до русских, то граф Нессельроде и некоторые из генералов тоже пристали к мнению Меттерниха. Дипломаты южно-германских владений постоянно держали его сторону. Таким образом, поборниками решительных действий против Наполеона явились только император Александр, Штейн, Мюнстер и Поццо-ди-Борго. Русский монарх был твердо уверен в несовместности спокойствия Европы с владычеством наполеоновым во Франции; Штейн, разделяя это убеждение, желал падения Наполеона как очистительной жертвы за все страдания и оскорбления, перенесенные от него Германией; Мюнстер полагал, что переговоры с Наполеоном ослабляли влияние партии французских роялистов, преданной союзникам, а Поццо-ди-Борго руководился, как и прежде, родовой ненавистью к Бонапартам. Известия, доставленные в главную квартиру швейцарцем Лагарпом, бывшим наставником императора Александра, об упадке духа в Париже и о готовности Талейрана и других влиятельных лиц содействовать падению Наполеона, утвердили российского монарха в его намерении. В Силезской армии господствовало обычное ей воинственное настроение. «Der Kerl muss herunter!» – постоянно твердил Блюхер¹¹. По мнению главного из его сподвижников генерала Гнейзенау, «если бы союзники перешли через Рейн немедленно по прибытии в долину сей реки, то могли бы, пользуясь упадком духа и смятением неприятеля, овладеть важнейшими крепостями и безостановочно достигнуть Парижа». Несмотря на то, что французам дано было два месяца для сформирования армии, успех наступления союзников и теперь, как и прежде, не подлежал сомнению, принимая во внимание, во-первых, плохое состояние французской армии; во-вторых, недостаток оружия во Франции, не позволявший быстро формировать войска; в-третьих, неудовольствие против Наполеона, господствовавшее в Париже. «…Знаю, как далеко расхожусь я во мнениях с учеными военными людьми (Kriegskünstler), но не менее знаю и то, что уклонение от военных правил часто бывает полезнее, нежели соблюдение их». «Willkommen vor Paris wenn wir nur wollen» («Стоит только пожелать нам, и мы будем в Париже»), – писал Гнейзенау в заключение своего мнения¹².

Генералу Гнейзенау не удалось, однако же, убедить Кнезебека в необходимости решительного наступления. По словам ученого стратега, «дело, за которое сражались союзники, было столь важно, что не следовало жертвовать им хвастливому стремлению побывать в Париже» («Die Sache für die wir fechten ist viel zu gross, als das sie je übereilt, oder einer blossen Gloriole geopfert werden sollte – nach Paris zu gehen»). Он полагал, что союзники, достигнув Лангрского плато, должны были открыть переговоры, чтобы, по крайней мере, узнать, где расположены французские войска, и выиграть две недели¹³. Очевидно, что такой мнимый выигрыш был вреден для союзников и мог послужить в выгоду Наполеону¹⁴. Мюффлинг, пользуясь дружбой с Кнезебеком и надеясь иметь на него большее влияние, нежели соперник его Гнейзенау, также старался убедить его в необходимости решительных действий. Как Гарденберг, Кнезебек и близкие к ним люди считали генерала Гнейзенау и его поборников за людей «восторженных», «непрактических», то Мюффлинг счел нужным уверить Кнезебека, что они не увлекались никакими мечтами. «Я полагаю, – писал он, – что, несмотря на все слухи о неудовольствии французов к Наполеону, войска их будут сражаться, и даже с успехом, если мы станем действовать ошибочно. Но я столько же уверен, сколько в своем существовании, что успех зависит от быстроты наших действий. Парижане потеряли голову; не дадим им времени опомниться. идем вперед! Чего страшиться нам? Если бы даже мы не одержали победы, то можем прервать бой, с тем, чтобы через два дня возобновить его, усилясь резервами. Если вы не решаетесь ввести в дело всю армию, то позвольте фельдмаршалу (Блюхеру) идти в авангарде и атаковать неприятеля. Отвечаю за успех. Приезжай к нам на несколько дней, добрейший Кнезебек (bester Knesebeck); право, не будешь раскаиваться в том. Я охотнее готов атаковать неприятеля под Шалоном, нежели в то время, когда мы его атаковали под Лейпцигом. Наши солдаты теперь в десять раз лучше, а французы в десять раз хуже. Если союзные монархи желают иметь под ружьем лишних 200 000 человек, то стоит только объявить, что восстановлена будет династия Бурбонов и что все немецкое народонаселение отойдет к Германии. Вся Лотарингия восстанет за нас. Повторяю тебе, любезный Кнезебек, Французская империя – в наших руках. Пусть Шварценберг идет прямо к Парижу, предоставя фельдмаршалу окончить дело с шалонской армией, усилив его, на всякий случай, войсками Вреде. Ручаюсь в успехе. Наполеон упал во мнении народа и войска. Французские офицеры даже не признают в нем военных способностей. Из Парижа пишут: «он спит ежедневно по двенадцати часов». Хотя я сам и не верю тому, однако же думаю, что такие слухи предвещают le commencement de la fin (начало конца). Законодательному сословию сказал он: «Vous êtes vendus à l’Angleterre» («Вы продали себя Англии»). В продовольствии не будет недостатка. На пространстве между Ландау, Саарлуи и Триром так много запасов, что их станет на полгода Силезской армии… Если бы оказалось нужным овладеть Мецем и Люксембургом, то пусть придет Тауэнцин с несколькими осадными орудиями.

Р. S. Главная квартира нашей армии завтра перейдет в Бриенн. Ежели хотите приобрести расположение французов, то советую вам не требовать от них никаких контрибуций. Они до мерзости скупы, и ничто не обрадовало их так, как обещание фельдмаршала не налагать на них никаких поборов»¹⁵.

Эти доводы нисколько не изменили упрямых убеждений Кнезебека, который 15 (27) января снова изложил свое мнение союзным монархам, дипломатам и генералам главной квартиры в записке, поданной от имени короля прусского, но в действительности составленной самим Кнезебеком. По-прежнему он домогался уверить всех и каждого, что следовало достигнуть цели войны – независимости европейских государств —преимущественно мирным путем, открыв переговоры с Наполеоном и что дальнейшее наступление к Шалону и Труа не могло доставить никаких положительных выгод союзникам и было сопряжено с большими затруднениями, как в отношении к продовольствованию войск, так и к охранению их сообщений. Лангенау, с своей стороны, подал обширный мемуар, в котором, прославляя выбор пути действий «к единственному слабейшему пункту французских войск» и быстроту действий союзников[26]26
  Войска Главной союзной армии при наступлении от Базеля к Лангру прошли кругом около полуторы немецкой мили (10 верст) в сутки.


[Закрыть], он излагал мнение, что Главная армия, оставаясь на позиции у Лангра, была совершенно обеспечена от обходов с флангов, продовольствовалась на счет неприятельской страны и могла угрожать впереди лежащим «совершенно открытым» областям Франции. Затем, выказав опасности дальнейшего наступления, он сделал довольно странный вывод, что союзники под Парижем находились бы в таком положении, в каком была французская армия под Лейпцигом. Во всяком случае, писал он в заключение своего мемуара, необходимо обсудить и взвесить: должна ли союзная армия оставаться в занятом ею расположении, чтобы дать время резервам и войскам, действующим на флангах театра войны, приблизиться к главным силам или сойти с господствующих высот на равнину и подвергнуть участь войны бою, последствия коего не могут быть заранее определены в точности.

По всей вероятности, Шварценберг и его советники не были убеждены столь шаткими доводами, да и вообще все то, на что опирались они в военном отношении, служило им только предлогом к достижению политических видов австрийского правительства, не согласных с видами России и Пруссии. Император Александр, справедливо не доверяя Меттерниху, отклонил его предложение прервать военные действия и открыть переговоры с французами. По мнению государя, «невозможно было определить, достигнута ли цель войны, пока война еще не была окончена. Последствия ее зависят от успеха действий. Союзники должны стремиться к уничтожению вооруженных сил неприятеля. Причины его слабости в настоящее время заключаются, во-первых, в упадке духа его войск; во-вторых, в несовершенстве тактического образования новобранцев; и в-третьих, в плохой дисциплине французской армии. Эти обстоятельства могут измениться, если союзники станут медлить и дадут неприятелю время оправиться. Следовательно, вернейшим средством к успеху союзников есть продолжение действий с наивозможной быстротой и решительностью». Как Меттерних, Кестельри и многие из союзных дипломатов и генералов упорно отстаивали противное мнение, то император Александр наконец объявил, что в случае необходимости он будет продолжать войну с одними русскими без помощи других держав, и, обратившись к королю прусскому, спросил его, на что он решился. Фридрих-Вильгельм, поколебленный убеждениями Гарденберга и Кнезебека, изъявил сомнение в успехе войны, однако же определенно обещал содействовать российскому монарху. Австрийское же правительство было принуждено следовать примеру своих союзников.

Оставалось сделать некоторые уступки поборникам мира, домогавшимся продолжения переговоров, веденных во время пребывания главной квартиры во Франкфурте. Положено было, одновременно с дальнейшими военными действиями, открыть конгресс в Шатильоне-на-Сене. Император Александр с большим лишь трудом изъявил свое согласие на эту полумеру, которая могла возвысить клонившееся к падению значение Наполеона, и приказал русскому уполномоченному на шатильонском конгрессе графу Разумовскому не заключать мира без особенного на то разрешения. 16-го (28-го) были определены условия и порядок переговоров в Шатильоне. Положено их вести вообще от имени всей Европы, ограничить Францию пределами 1792 года и устроить размежевание европейских государств без участия в том Наполеона, а также не вдаваться ни в какие обещания насчет международного права на море. Германия должна была состоять из независимых владений, соединенных общим постоянным союзом; Швейцарии условлено дать прежние границы, признав ее независимость; Италию – разделить на самостоятельные государства, которые разобщали бы Францию от австрийских владений; Испанию – в прежних пределах ее возвратить Фердинанду VII; Голландия, с расширенными пределами, должна была образовать независимое государство под властью Дома Оранского. Положено, чтобы французы очистили все крепости в уступленных ими областях и немедленно вывели гарнизоны из Бельфора, Гюнингена и Безансона; наконец, изъявлено согласие, чтобы возвращены были Франции потерянные ею колонии. Ведение переговоров было поручено графу Разумовскому, графу Стадиону, Гумбольдту, а со стороны Англии Каткарту, Стюарту и Эбердину, которым в продолжение некоторого времени содействовал Кестельри; со стороны же Франции был уполномочен давно уже ожидавший открытия конгресса в Шатильоне Коленкур¹⁶.

Таким образом, союзники, по настоянию императора Александра, решились продолжать наступление, а войска Блюхера безостановочно двигались к Обе. Но Наполеон предупредил своих неприятелей. По прибытии в Витри он предполагал немедленно двинуться с армией, собранной в окрестностях сего пункта против ближайших корпусов князя Шварценберга, и разбить их прежде, нежели прочие союзные войска могли подоспеть к ним в помощь. О наступлении Блюхера с войсками Сакена и Олсуфьева, опередившего Главную армию, Наполеон не имел достоверных сведений. Готовясь устремиться с главными силами в числе 40 000 человек на путь действий союзников к Шомону и Лангру, он предписал: герцогу Вальми (Келлерману) собрать отряды национальной стражи и некоторые другие войска в Шалоне и занять переправы на Марне; Макдональду, с 10 000 человек отступавшему к Шалону, остановиться там с той же целью; Мортье, с 12 000 человек гвардии стоявшему в Труа, перейти к Арси-сюр-Об и соединиться с 8 000 человек дивизии Дюфура, состоявшими под начальством Жерара; a генералу Пажолю, с двумя бригадами кавалерии и с несколькими тысячами национальной стражи, охранять в тылу армии переправы на Сене и Йонне. Заняв переправы на Марне и Сене, вдоль коих двигались союзные армии Блюхера и Шварценберга, и течение Обы между этими реками, Наполеон надеялся не только удержать неприятелей на путях, ведущих к Парижу, но и разбить их войска по частям. Тогда же было приступлено к укреплению наскоро Суассона, Мо, Шалона, Витри, Ножана и Труа. На всем пространстве между реками Эной (Aisne) и Луарой были произведены обозрения, с той целью, чтобы избрать наивыгоднейшие оборонительные позиции. 14 (26) января Наполеон выступил от Витри к Сен-Дизье¹⁷.

В это самое время Блюхер с корпусом Сакена и войсками Олсуфьева, в числе 26 000 человек, двигался от Жуанвиля к Бриенну, оставя авангард Ланского¹⁸ у Сен-Дизье, частью для наблюдения пути, ведущего чрез Витри к Шалону, частью для того чтобы выждать корпус Йорка, получивший предписание прибыть к Сен-Дизье 16 (28) января. Прочие войска Блюхера блокировали крепости, оставленные в тылу Силезской армии, либо двигались от Рейна на соединение с главными силами¹⁹.

14 (26) января Блюхер, получив сведение об отступлении Мортье после дела при Бар-сюр-Об к Труа и о расположении прочих французских войск у Витри, вывел из того заключение, что неприятель не успел еще сосредоточить свои силы, и потому прусский полководец решился продолжать наступление, надеясь совокупно с Главной армией опрокинуть все неприятельские войска, стоявшие на путях к Парижу, и, овладев столицей Франции, решить участь войны²⁰. Князь Щербатов, со своим 6-м корпусом и Белорусским гусарским полком, двинулся по проселочной дороге к Жифомон; граф Ливен с 11-м корпусом достиг местечка Сулен; корпус Олсуфьева расположился у Дулевана; отряд генерала Ланского оставался у Сен-Дизье. На следующий день, 15-го (27-го), 6-й корпус князя Щербатова перешел чрез Лемон в Пужи; 11-й корпус Ливена в Лемон, главные квартиры Блюхера и Сакена в Бриенн, а корпус Олсуфьева в Тремили²¹.

Таково было положение блюхеровой армии, когда Наполеон атаковал ближайший к нему отряд Ланского. Утром 15-го (27-го) кавалерия Мильго застигла врасплох русских гусар, а следовавшая за ней дивизия Дюгема (корпуса Виктора) бросилась на пехоту, отступавшую к Сен-Дизье, опрокинула егерей и заняла город. Сам Наполеон вступил в Сен-Дизье в девятом часу при громких восклицаниях жителей и выслал отряды для преследования русских по дорогам к Жуанвилю и Эклярон; прочие же войска его, а именно корпуса Мармона и Виктора, кавалерия Думерка и Мильго и три дивизии Молодой гвардии, расположились впереди города²².

Наполеон, получив от жителей и пленных точные сведения о растянутом расположении блюхеровых войск, решился изменить свой план действий и вместо того, чтобы продолжать движение во фланг Главной союзной армии, счел более выгодным обратиться кратчайшим путем от Сен-Дизье в тыл войскам Блюхера, находившимся в окрестностях Бриенна. С этой целью 16-го (28-го) двинулись французские войска несколькими колоннами: гвардия вместе с главной квартирой от Сен-Дизье на Эклярон к Монтиерандеру (Montier-en-Der); маршал Виктор, со своим корпусом и кавалерией Мильго, по жуанвильской дороге до Ражекура, а потом на Васси; дивизии Рикара и

Дюфура, стоявшие в окрестностях Витри, под общим начальством Жерара, шли правее гвардии, по дорогам к Бриенну и Лемону. Войска же 6-го пехотного и 1-го кавалерийского корпусов под общим начальством Мармона были расположены по-прежнему у Сен-Дизье, получив приказание следовать за движением парков, оставив арьергард для прикрытия с тыла наступления армии²³.

Движение французской армии по проселочным дорогам, служившим единственно для возки леса, было необыкновенно затруднительно; к тому же пошел дождь. Орудия увязали в грязи и были вытаскиваемы с помощью жителей и обывательских лошадей. Войска прибыли в Монтиерандер уже ночью. Мармон двинулся на следующий день сперва по дороге к Жуанвилю, а потом вправо на Васси, оставив у Сен-Дизье только дивизию Лагранжа²⁴. Тогда же главные силы продолжали наступление к Бриенну и появились в окрестностях этого города около двух часов пополудни.

Донесение Ланского о деле при Сен-Дизье и отступлении его отряда по жуанвильской дороге и потом на Васси, полученное в главной квартире Силезской армии в ночи с 15-го (27-го) на 16-го (28-го), не заставило Блюхера изменить предположенное им наступление за Обе. Он только счел нужным предложить Гиулаю и кронпринцу Виртембергскому сблизиться с ним и потребовал от генерал-адъютанта графа Палена, шедшего со своим авангардом в нескольких переходах впереди корпуса графа Витгенштейна и прибывшего в то время к Экланс, близ Транн, чтобы он присоединился к Силезской армии. Генералу Ланскому приказано было наблюдать дороги, ведущие в Жуанвиль и Сен-Дизье; прочие же войска остались в прежнем расположении, частью у Пужи и Лемона, частью у Бриенна, что подвергало их опасности быть отброшенными от прочих союзных корпусов. Но когда 17-го (29-го), около полудня, с передовых войск, высланных за Обе, представили Блюхеру перехваченного казаками французского полковника генерального штаба Бернара, посланного Наполеоном к маршалу Мортье с повелением примкнуть к правому флангу французской армии, тогда Блюхер, уже не сомневаясь в наступлении Наполеона и не считая возможным удержать его, предположил выждать у Бриенна присоединение сакенова корпуса и отойти на позицию у Транн и далее к Бар-сюр-Об, где он надеялся соединиться с ближайшими корпусами Главной армии. Предписание, посланное Сакену об отступлении к Бриенну, не могло быть исполнено прежде прибытия неприятеля к сему городу. В ожидании сближения сакеновых войск малочисленный корпус генерала Олсуфьева был усилен войсками графа Палена, который, подойдя 14-го (26-го) к Экланс, предполагал продолжать движение за Обе к Пиней, но, получив приглашение Блюхера содействовать ему, сперва остановился на правой стороне Обе, а потом, 17-го (29-го), прошел через Бриенн к Лассикуру и расположил там свою кавалерию для прикрытия флангового марша сакеновых войск, двигавшихся тогда от Лемона к Бриенну. Ему же был подчинен генерал-майор князь Щербатов, прибывший от Главной армии с четырьмя казачьими полками в числе 900 человек, которые, будучи усилены Чугуевским уланским полком с четырьмя конными орудиями, стали у Мезьер на дороге, ведущей от Монтиерандера к Бриенну²⁵.

Распоряжения Блюхера, сделанные тогда уже, когда Наполеон готовился атаковать его, были несвоевременны. Между тем Шварценберг, получив в ночи с 16 (28) на 17 (29) января в Шомоне известие о деле при Сен-Дизье, счел положение вверенной ему армии, несмотря на превосходство своих сил над неприятельскими, весьма опасным, и хотя в главной квартире союзников не было никаких сведений о прибытии Наполеона на театр войны, однако же нисколько не сомневался в том. Опасаясь быть отрезанным от Рейна, главнокомандующий обратил более внимания на обеспечение от обхода правого фланга своей армии, нежели на содействие Блюхеру: корпусам Витгенштейна и Вреде, в числе более 40 000 человек, было предписано идти к Жуанвилю; корпусам Гиулая и кронпринца Виртембергского, всего до 30 000 человек, собраться между Бар-сюр-Об и Шомоном, а корпус графа Коллоредо, прибывший в Шатильон-сюр-Сен, получил приказание остановиться там в ожидании дальнейших распоряжений²⁶.