Текст книги "Яблони старца Амвросия (сборник)"

– А как звали вашу бабушку, Нина? – перебила ее Нина Сергеевна.

– Александрой… – растерянно произнесла девушка. – А-а зачем вы это спрашиваете, Нина Сергеевна?

– Да просто подумала: может быть, ее звали Розой или Лилией, – нашлась та. – Да вот, оказывается, ошиблась. Что ж, бывает…

Однако на самом деле Нина Сергеевна задала этот вопрос по другой причине. Разглядывая салфетку, она заметила, что в одном из ее углов были вышиты две буквы: «Н.Д.».

Судя по всему, это были чьи-то инициалы. Однако они принадлежали не матери Нины Маленькой, которую звали Кларой. И не ее бабушке. А какому-то другому, неизвестному человеку.

* * *

Едва увидев их, Нина Сергеевна вспомнила романы, которые любила читать в юности. В них вещи, помеченные инициалами, непременно оказывались ключом к зловещей тайне. Например, к убийству или похищению. После этого неудивительно, что она начала подозревать: найденная салфетка наверняка связана с некоей загадочной историей. Тем более что на ней вышиты инициалы какого-то неизвестного человека…

Однако в том, что ей рассказала Нина Маленькая, не было никаких тайн. Напротив, все казалось до крайности простым и понятным. Верующая старушка с Лихострова, гостившая в городе у родни, тайно крестила свою внучатую племянницу. А затем, после ссоры с ее матерью и бабушкой, уехала к себе домой. Вот только странно, почему она оставила у них все свои вещи? И потом так и не вернулась за ними…

Чем дольше Нина Сергеевна размышляла над этой загадкой, тем больше убеждалась в том, что ответ на нее нужно искать на Лихострове.

* * *

Только, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Спустя два дня Нину Сергеевну негаданно-нежданно отправили в командировку в отдаленный лесопункт вместо заболевшей коллеги. А после она недели две лечила привезенный оттуда бронхит. За это время всех больных в ее палатах успели выписать. В том числе и Анну Матвеевну, которая очень сокрушалась, что не смогла лично проститься с понравившейся ей докторшей. Об этом Нине Сергеевне рассказала Нина Маленькая. Прибавив при этом, что старушка приглашала их в гости, если они какими-то судьбами окажутся в ее краях.

И тут Нина Сергеевна поняла – Господь не случайно устроил так, что Анна Матвеевна поступила в больницу именно на ее дежурстве, а потом лечилась у нее в палате. Как не случайно и это приглашение. Ведь для нее это единственный шанс отыскать на Лихострове следы загадочной бабы Лизы. Наверняка Анна Матвеевна была знакома с ней. Возможно, она знала, что случилось с нею после возвращения из города. Хотя с учетом того, сколько времени прошло с тех пор, было ясно: бабы Лизы уже давно нет в живых…

На этот раз Нина решила не терять времени и в ближайшее воскресенье съездить на Лихостров. Вот только без Нины Маленькой. Ибо ее все-таки не оставляла мысль о том, что вышитые буквы на салфетке связаны с некоей тайной. Однако она не решилась говорить Нине Маленькой о своих подозрениях. По крайней мере до тех пор, пока не узнает правду.

* * *

Поездка на Лихостров оказалась для Нины Сергеевны поистине неисчерпаемым источником новых приключений и впечатлений. За то время, пока утлый «Лебедь», пыхтя, словно одышливый старик, преодолевал узкую полоску реки между городом и островом, она успела вдоволь насладиться панорамой города, насмотреться на чаек, круживших над рекой, вдоволь поболтать с попутчиками, немного вздремнуть и ощутить ни с чем не сравнимую радость, когда буксир наконец-то ткнулся бортом в старую деревянную пристань…

Возможно, потому, что Нина Сергеевна успела войти в роль путешественницы, или же оттого, что утро было теплым и солнечным, она решила повременить с визитом к Анне Матвеевне и для начала немного прогуляться по Лихострову. Вернее, по его главной улице.

Она носила имя некоего Г. Бакланова. Эта фамилия показалась Нине знакомой, хотя она и не могла вспомнить почему… Вероятно, оный Г. Бакланов являлся какой-то местной знаменитостью. Потому что именно на улице, названной в его честь, располагалось единственное на острове каменное здание местной администрации. Перед ним стоял выкрашенный серебряной краской гипсовый памятник Ленину, на макушке у которого восседала нахохлившаяся ворона. Судя по тому, что фигура вождя на покосившемся пьедестале, по-купечески подбоченясь, указывала рукой куда-то в конец улицы, именно там, по замыслу ее проектировщиков, находилось светлое будущее Лихострова. В подтверждение этому по сторонам дороги, словно вехи, стояли заброшенные корпуса лесозавода, полусгоревшее здание бывшей рабочей столовой, клуб с заколоченными окнами и висящим на стене фанерным щитом, где еще можно было прочесть надпись: «Мы придем к победе коммунизма», а также несколько домов барачного типа, чьи окна находились вровень с землей, а из одного из них сквозь разбитое стекло торчал угол грязного полосатого матраса. После этого Нина Сергеевна не удивилась, когда улица привела ее прямиком на местное кладбище…

У входа на него стоял обелиск с булыжным основанием, выкрашенный той же самой серебрянкой, что и гипсовый Ленин у здания администрации. Его опоясывала ржавая цепь, в одно из звеньев которой было воткнуто бутылочное горлышко с торчащей из него выцветшей пластмассовой ромашкой. На обелиске виднелась треснувшая табличка с надписью: «Герою Гражданской войны, доблестному защитнику Севера от белогвардейцев и иностранных интервентов Григорию Бакланову от благодарных земляков. Прощай же, товарищ, ты честно прошел свой доблестный путь благородный». Чуть пониже было выцарапано похабное словцо.

И тут Нина наконец-то поняла, почему фамилия этого человека показалась ей знакомой. Ведь еще совсем недавно она была, что называется, у всех на устах. Именем Григория Бакланова нарекали улицы и корабли. А сколько книг было написано о том, как этот юный революционер, желая отомстить белогвардейцам за расстрел своих товарищей-подпольщиков, весной 1919 года поднял восстание на Базарной площади и лично выстрелил в лицо офицеру, руководившему казнью! По одной из них, а именно по роману «Красные сполохи», Нина, будучи школьницей, даже писала сочинение на тему «Мой любимый герой». Кажется, тогда она даже плакала, читая о том, как Григорий Бакланов, уходя на подвиг, прощался с матерью:

– Прощай, мама! – произнес юноша, засовывая в карман заряженный револьвер. – Кровь моих казненных товарищей вопиет к отмщению. Так благослови меня на это святое и правое дело!

– Что ты, что ты, сыночек… – испуганно закудахтала старуха, метнувшись в увешанный образами темный угол и закрывая лицо руками. – Не губи себя! Побойся Бога!

– Я не боюсь Его! – воскликнул Григорий. – И смерти тоже не боюсь! Мы – будущее человечества. Нам на смену придут новые бойцы. И они победят. Я верю в новый мир, полный света! Заря уже близко, мама! И я с радостью отдаю жизнь за то, чтобы поскорее взошло солнце нового дня!..

Увы, солнце нового дня, на восход которого так уповал юный герой романа, сейчас освещало лишь осколки разбитых бутылок вокруг его заброшенной могилы…

* * *

Улица, где жила Анна Матвеевна, представляла собой полную противоположность лихостровской авеню. Казалось, время там остановилось на целое столетие. По обеим сторонам грунтовой дороги стояли старинные, но весьма добротные на вид деревянные дома, утопавшие в зелени деревьев с могучими стволами. И называлась улица тоже вполне по-старинному – Никольская. Как потом узнала Нина Сергеевна, когда-то она вела к местной церкви святителя Николая Мирликийского, снесенной в двадцатые годы.

Дом Анны Матвеевны она нашла без труда. Как, впрочем, и саму хозяйку, которая, присев возле грядки, пропалывала клубнику. При этом она так ловко орудовала обеими руками, что Нина Сергеевна не могла отказать себе в удовольствии понаблюдать за нею. Ведь она помнила, в каком состоянии старушка поступила к ним в отделение. Обычно такие больные остаются инвалидами на всю жизнь. Потому что врачи – не волшебники и не чудотворцы. За исключением Одного, в Чьей власти – жизнь и смерть, болезнь и исцеление. Того, Которого называют Врачом Небесным. И Чье имя – Бог.

Для Анны Матвеевны приход нежданной, но желанной гостьи стал настоящим праздником. Так что вскоре Нина Сергеевна уже сидела за столом, уставленным всевозможной снедью – от блюда с горкой румяных пирожков и тарелки с крупной клубникой до дымящейся яичницы-глазуньи с яркими желтками. А хозяйка тем временем хлопотала у печки и возле холодильника, выставляя на стол все новые и новые угощения…

Потом она предложила разомлевшей от еды гостье немного отдохнуть и провела ее в просторную и прохладную комнату, так называемое зальце, или, по-городскому, гостиную. Но едва Нина Сергеевна вошла туда, как ее дремоту словно рукой сняло. Потому что там, под висевшей в красном углу иконой Спасителя, она увидела точную копию той салфетки, которую ей показывала Нина Маленькая. И поняла: девушка не ошиблась, назвав ее «церковной салфеткой». Это был вышитый плат, из тех, которыми в старину украшали иконы. Иначе говоря, подзор. Причем было очевидно, что оба подзора вышила одна и та же мастерица.

– Это от крестной подарок, – объяснила Анна Матвеевна, перехватив взгляд гостьи. – Она сама его вышивала. Я за нее всегда молюсь. Кроме меня, уже некому…

То, что она вслед за этим поведала Нине, окончательно убедило ее: они встретились не случайно. Как, впрочем, не случайностью была и ее прогулка по улице имени Григория Бакланова – прямиком к его могиле. Потому что загадочная баба Лиза приходилась ему родной сестрой. А отцом их обоих был не кто иной, как сам легендарный ухарь-купец Петр Бакланов.

* * *

…У купцов Баклановых на Лихострове лавочка была. Правда, доход давала столь малый, что городские купцы их себе за ровню не считали. И отзывались о Баклановых крайне ехидно и презрительно. Мол, нищему на паперти за день больше подают, чем они от своей торговли за год выручают. Однако те в ответ лишь усмехались в бороды да приговаривали: и курочка по зернышку клюет, да сыта бывает. Господь же гордых низлагает, а смиренным помогает. Так что, может статься, и Баклановы из последних первыми станут…

Так оно и случилось, когда молодой Петр Бакланов, понабрав у односельчан в долг деньжонок, построил на Лихострове пивоварню и стал в своей лавчонке пивом торговать. Горемычным лихостровцам то пивко сразу по вкусу пришлось, а потому дела у купца в гору пошли. Тогда смекнул он, что водкой торговать еще прибыльнее будет, чем пивом. Особенно если продавать ее не в мелкой таре, а целыми четвертями. В придачу же на обоих концах острова по кабаку открыть… После этого потекли к нему денежки уже не ручейком, а реченькой. А сердобольные односельчане, что когда-то ссудили ему деньги на постройку пивоварни, теперь у него в неоплатных должниках ходили.

Тут уж городские купцы-гордецы Петра Бакланова привечать стали. Особенно когда он в городе дом купил и всех их к себе на новоселье зазвал. Да не просто дом, а двухэтажный особняк красного кирпича, который прежде принадлежал тем лесоторговцам Валуевым, что когда-то больше всего над Баклановыми насмехались, а после сами разорились… А стоял тот дом на самой Базарной площади, где первейшие из купцов торговлю и жительство имели. И обставлен был не с купеческим, а поистине с барским размахом. Так превознеслись Баклановы над всеми, кто прежде свысока на них смотрел, словно орел поднебесный над прочими птицами.

Только не тот орел, кто высоко летает, а тот орел, кто легко седает. А кто другим яму роет, сам в нее и упадет. Многих своих земляков споил и пустил по миру Петр Бакланов, да тем же и сам кончил. Вскружили купцу голову неправедно нажитое богатство да льстивые речи прихлебателей, что вокруг него словно мухи возле меда, увивались. И с ночи до утра, с утра до ночи пошли в его городском доме веселье, да пьянство, да картежная игра… До тех самых пор, пока не прокутил Петр Бакланов все свои денежки и не остался гол как сокол. А потому надумал наконец вернуться на Лихостров к жене Агнии, с которой он уже лет двадцать как в законном браке состоял да уже лет десять как с нею расстался. По пути же туда прохватило его холодным ветром, так что вскорости проводила Агния своего муженька «в путь всея земли», на местное кладбище.

…Петр Бакланов женился не по своему хотению, а по маменькину велению. Матушка его была женщина строгая и властная. И невесту ему выбрала из лихостровских девиц не за ум, не за красу, а за набожность и кротость. Такую, которая бы ей ни в чем не перечила и за великую честь почитала, что из простой крестьянки купчихой стала. Пока жива была маменька, терпел Петр свою жену Агнию. Когда же мать схоронил и стал сам себе хозяином, то переехал жить в город и старшего сына Григория туда с собой увез. Дочь же Елизавету, что обличьем и нравом в мать пошла, Агнии оставил. И строго-настрого запретил жене к нему в город приезжать.

Нет хуже, когда неразумный человек берется дитя воспитывать. Так, как воспитывал своего сына Петр Бакланов. На все застолья брал он Гришу с собой. И сам первый раз, на потеху дружкам-собутыльникам, водкой его угостил… Редко видел мальчик своего отца трезвым, да во хмелю Петр Бакланов к сыну добрее бывал… Пока мал был Григорий, боялся он отца. Когда же подрос, то возненавидел его. Да только к той жизни, что вел отец, и сам пристрастился себе на погибель, своей матери на горе.

Агния Бакланова, несмотря на мужнин запрет, все-таки тайно наведывалась в город проведать любимого сыночка. Втихомолку потчевала его сладостями да поучала, чтобы вел себя примерно и благоразумно, с папеньки пример не брал, не то Бог накажет… Только Гришенька те советы мимо ушей пропускал. А за глаза еще и потешался над матерью. Тем более что и папенька ее иначе как дурой и ханжой не называл…

За полгода до того, как разорился и помер Петр Бакланов, приехал Григорий на Лихостров погостить. С ног сбились Агния с Елизаветой, от радости не знали, куда посадить да чем угостить ненаглядного Гришеньку. Пока вскоре после его отъезда не проведали, что учинил он недоброе дело с их прислугой Глашкой. С тех пор он на Лихострове больше не показывался и жил в городе, а где – о том никому ведомо не было. Видно, боялся, что намнет ему бока родня опозоренной девицы… Агния же Бакланова, как овдовела, сразу половину своего дома Глафире отдала. А ее дочери от Григория, Александре, стала крестной матерью. Но Глафира все равно затаила обиду на Баклановых, что не признали они ее за ровню себе и из милости в свой дом приняли. Только на то и надеялась, что заставит Гришку жениться на себе, когда он от безденежья домой воротится. Тогда же отольются кошке мышкины слезки… Да долго пришлось ей ждать – не довелось дождаться. Лишь спустя пять лет вернулся Григорий Бакланов на Лихостров. Не своей волей возвратился – привезли его туда чужие люди. Да не живого, а мертвого.

Случилось это в девятнадцатом году, при интервентах, когда Гришка Бакланов, выйдя из кабака на Базарную площадь, вздумал по пьяному делу хвастаться, что вон тот двухэтажный особняк красного кирпича, где сейчас английский генерал квартирует, пятнадцать лет назад его папаша у Валуевых купил… Однако собутыльники ему не поверили и принялись над ним насмехаться. Особенно один, из нездешних, одетый в английскую форму. Не по нраву это Гришке пришлось, и хватил он нахала по затылку пустой бутылкой, да так, что тот где стоял, там и повалился. А английский патруль, что в эту пору мимо проходил, в отместку за своего соотечественника пристрелил Гришку. Долго потом жалели британцы о содеянном. Поскольку человек в английской форме, встав с земли, на чистейшем русском языке послал своих спасителей подальше и побрел отсыпаться. Им же пришлось везти тело Гришки на Лихостров и хоронить его там с такими почестями, каких из его предков-купцов никто не сподоблялся. Так пресек Господь род Баклановых.

Когда же вскорости большевики интервентов за моря прогнали, убиенный англичанами Гришка в герои попал. Превратила его людская молва в революционера-подпольщика, что поднял восстание на Базарной площади и сам в нем пал смертью храбрых. Вслед за тем именем его на Лихострове назвали улицу. На доме же, где он родился, водрузили мемориальную доску. А вместо креста на его могиле, что поставили совестливые англичане, воздвигли обелиск. Правда, с тех же времен не бывало на Лихострове лучшего места для выпивки, чем возле того обелиска… Как говорится, по делам и честь…

После того еще дважды посетила смерть дом Баклановых. Сперва, возвращаясь пьяной из города, где у нее мил-друг завелся, утонула в полынье Глафира. А вскоре преставилась и Агния Бакланова. Умирая же, завещала дочери Елизавете заботиться ради Господа о племяннице-сиротке. И та тот завет материнский исполнила…

– …А она с этой своей дочкой Кларкой чем ей за это отплатили… – от волнения голос Анны Матвеевны дрожал и прерывался. – Всю жизнь на ее шее сидели. А как она состарилась, уговорили дом на себя переписать и потом его продали… Ее же в город увезли и сдали в дом престарелых… Она мне потом оттуда письмо прислала… когда ее уже на третий этаж переводили, к лежачим больным, куда никого не пускают. И меня не хотели пускать, да я к директору пошла, пригрозила, что жалобу на них напишу, если не дадут мне ее увидеть. Только тогда и пустили… Захожу я к ней в палату, смотрю – лежит моя тетя Лиза у самого окна, стекло в нем разбито, аж ветер свищет, а она – в одной ситцевой рубашонке, одеяло все сбилось, и поправить некому. Справа старуха лежит, стонет, а другая меня увидела да как заревет басом, и ну кулаком о стену стучать! Лишь тогда унялась, когда ей сестра какой-то укол сделала… А четвертая койка пустая была, рядом на полу матрас свернутый лежит, а на тумбочке стоит тарелка с засохшими макаронами, и по ней тараканы ползают… Страшно мне стало. Я ей и говорю: тетя Лиза, давай я тебя отсюда увезу. Прямо сейчас вызову машину и уедем вместе. У меня тебе лучше будет, чем здесь. Грех это – так людей мучить! И на этих бессовестных, кто тебя сюда сдал, управу найду. Их еще Бог накажет! А она говорит: оставь их, Анюта. Они сами не знали, что делали. Спаси тебя Господь за заботу. Да только я здесь останусь. Мне, говорит, Бог такое испытание послал, я его до конца и понесу. Это для венца. Через неделю я снова туда поехала. Приезжаю, а мне говорят: позавчера, мол, похоронили ее… Видно, знала она, что скоро умрет, вот и захотела со мной проститься… Я за нее всегда молюсь. А после меня уже некому будет…

…После всего увиденного и услышанного в тот день Нине Сергеевне оставалось лишь корить себя за любопытство. Зачем ей только вздумалось затевать всю эту игру в Шерлока Холмса и доискиваться, чьи инициалы были вышиты на подзоре? И вот теперь ей по собственной вине предстоит ломать голову над тем, скрыть ли от Нины Маленькой услышанное от Анны Матвеевны?

Или все-таки решиться рассказать ей правду о самых дорогих и любимых ею людях?

* * *

…Она провела в тягостных сомнениях несколько дней. Пока в пятницу вечером, как всегда неожиданно, ей не позвонил давний знакомый и бывший коллега, а ныне священник отец Александр, служивший в дальнем сельском приходе, но периодически наведывавшийся в город по делам:

– Алло, Нина Сергеевна! А я к вам с просьбой. Тут меня назавтра в дом престарелых пригласили, старушек соборовать. Да я, как назло, где-то ангину подхватил… вряд ли смогу петь и канон читать. Не могли бы вы поехать туда со мной и помочь?

Разумеется, Нина Сергеевна не испытывала никакого желания куда-либо ехать. Тем более что рабочая неделя выдалась на редкость напряженной, и единственное, чего ей хотелось, – это хорошенько отоспаться в ближайший выходной… Кроме того, у нее имелись все основания полагать, что от ее помощи батюшке будет весьма немного проку. И ему было бы гораздо лучше взять с собой кого-нибудь из знакомых церковных чтецов или певчих. Однако она все-таки сочла себя не вправе отказать отцу Александру. В итоге на другой день спозаранку они выехали из города и спустя примерно час оказались возле дома престарелых.

Это было трехэтажное здание из серого кирпича, весьма неприглядное и унылое на вид. По балкону третьего этажа взад-вперед ходила старушка в вылинявшем ситцевом халате, из-под которого торчал подол застиранной ночной сорочки, и непрерывно горланила одну и ту же забористую деревенскую частушку. Однако старики и старухи, разгуливавшие внизу, не обращали на нее никакого внимания… Между ними Нина заметила одну пару. Худощавый, интеллигентного вида мужчина в шляпе, одетый в выцветший черный костюм, бережно поддерживал за руку грузную женщину в зеленом фланелевом халате, которая, подволакивая парализованную ногу, что-то раздраженно выговаривала ему. Похоже, то были муж и жена…

Прямо напротив входа, под плакатом с надписью «Пусть осень жизни станет вам весной», их поджидала пожилая худощавая медсестра с аскетичным лицом, назвавшаяся Анастасией Григорьевной О-вой. Вслед за нею отец Александр и Нина поднялись на второй этаж, где в большой палате должно было состояться таинство соборования.

Там собралось около трех десятков старушек. От внимания Нины Сергеевны не укрылось, что они постарались вымыться и одеться в самую лучшую одежду, которая у них была, и повязали головы чистыми белыми платочками. И вот теперь им предстояло очистить пред Господом и свои души. Для многих из них, возможно, перед переходом в жизнь вечную…

* * *

Когда они собрались возвращаться в город, на улице уже смеркалось. Но гостеприимная Анастасия Григорьевна, заметив их усталость, предложила им выпить чаю в маленькой комнате, где находился медсестринский пост. Правда, обычно общительный отец Александр за все время чаепития не проронил ни слова. Зато Нина Сергеевна решила на всякий случай расспросить медсестру об Елизавете Баклановой. Хотя понимала, что это окажется бесполезным. Ведь со времени смерти бабы Лизы прошло уже слишком много лет. Именно поэтому она предпочла начать издалека:

– А вы давно тут работаете, Анастасия Григорьевна?

– Да уж лет двадцать, – отозвалась та, подливая кипяток в свою чашку, на которой красовалась надпись славянской вязью: «Выпей чайку – разгонишь тоску».

– И здесь у вас все одинокие люди живут? – продолжала расспрашивать Нина Сергеевна.

– Если бы так! – вздохнула медсестра. – У многих здешних и дети есть, и внуки. Только не нужны им старики. Вот они их и сдают сюда. И как только Бога не боятся? Ведь их самих потом то же самое ждет… Да что говорить? Порушили веру, вот теперь и пожинаем…

– А вы, случайно, не помните одну старушку, которая у вас жила? – наконец-то решилась Нина. – Правда, это давно было, лет семнадцать назад или даже больше. Ее звали бабой Лизой… Вернее, Елизаветой Петровной Баклановой.

– Как же не помнить? – печально улыбнулась Анастасия Григорьевна. – С тех самых пор и помню, как ее к нам привезли. Я тогда уже года три как тут работала. Дело было зимой, то ли в декабре, то ли в январе. Сидим мы с покойной Валентиной Константиновной как раз вот здесь, в сестринской, чай пьем. Вдруг слышим – внизу тормоза заскрипели, вроде как к крыльцу подъехал кто-то. Потом дверка хлопнула, и машина назад уехала. Ну, мы и удивились: что, мол, это такое? На всякий случай выглянули в окно, а на крыльце какая-то старушка сидит – в одном сатиновом халатике и домашних тапочках – и плачет. Мы давай спрашивать: кто, мол, ее сюда привез. А она говорит: никто, я сама приехала. Мне, говорит, жить негде… В общем, осталась она у нас. И сперва жила на втором этаже, пока не сломала ногу. После того перевели ее на третий этаж, к лежачим. Там она и умерла. Я к ней туда каждый день ходила. То покормлю ее, то постель перестелю, то пролежни обработаю… Она до последнего дня в сознании была и меня узнавала. Возьмет, бывало, за руку, сожмет крепко-крепко и заплачет… А ни разу ни на что не жаловалась. Что ни спросишь, только и скажет: «Слава Богу». Очень набожная она была. Последний раз прихожу к ней, а она уже без сознания лежит. Я было уже хотела уходить, как вдруг она как запоет тихонечко так, тоненько: «Господи, помилуй»… Потом смолкла. Видно, опять забылась… А я стою над ней и плачу… Никогда прежде не приходилось мне видеть, чтобы люди так умирали. После этого я и стала в церковь ходить. И за нее всегда молюсь. Только я до сих пор не верю, что она одинокой была. Кому же тогда она те деньги посылала, которые ей с пенсии каждый месяц выдавали? Когда ее на третий этаж переводили, я спросила: баба Лиза, может, сообщить кому, чтобы приехали, поухаживали за тобой? Тогда она и сказала, что у нее на Лихострове крестница есть, и адрес мне дала. А еще, говорит, есть внучка Нина. Только она еще совсем маленькая. Я ей завещание оставила. Может, поймет, когда вырастет. Так я ничего и не поняла, что она имела в виду. Потому, наверное, и запомнила про эту Нину маленькую и про какое-то завещание, слово в слово. Да, вот именно так она и сказала: вырастет – поймет.

* * *

В тот вечер Нина Сергеевна допоздна просидела на кухне, раздумывая над услышанным. Пока внезапно не осознала, какую ошибку совершила, поверив в то, что буквы «Н.Д.», вышитые на подзоре, скрывают в себе некую тайну. А ведь на самом деле в них не было ничего загадочного. Если бы она вовремя вспомнила фамилию Нины Маленькой, то сразу бы догадалась, что инициалы «Н.Д.» принадлежат ее юной тезке. Тогда ей не понадобилось бы ехать на Лихостров и в дом престарелых и тратить время на разгадывание мнимой тайны.

Но что если Господь попустил ей ошибиться именно для того, чтобы она ненароком узнала подлинную тайну вышитого подзора? И теперь могла сказать Нине Маленькой, что это – не просто кусок ткани с церковной символикой, а завещание, оставленное бабой Лизой свое крестнице, завет жить во Христе. И если она последует ему, то станет наследницей несметных сокровищ, по сравнению с которыми капиталы ее предков, купцов Баклановых, покажутся жалкими грошами. Потому что речь идет о сокровище православной веры, которое превращает нас, некогда созданных Богом из праха земного, в наследников Царства Небесного.