Текст книги "Жажда чуда"

3

Поскольку мероприятие носило торжественный характер, все собравшиеся были в вечерних нарядах. Смокинг и бабочка Эвана явно не соответствовали его детскому лицу; он напоминал безгрешного херувима. Софи, которая с отцом приехала в дом Хэмилтонов, чтобы забрать своего ухажера и его сестру, была в длинном платье из белого шифона.

Мона предпочла цвет синего сапфира, зная, что он очень идет ей. Ее стройная фигурка казалась выточенной из хрупкого материала, а глаза блестели и искрились. Причиной тому была возможность после долгих недель самоограничений снова увидеть Гарленда.

Едва только он предстал перед ее взглядом, Мона поняла, что каждая секунда последних недель была безвозвратно потеряна. Она так много думала о нем, будто этот человек постоянно находился рядом. Наконец она увидела Арни во плоти, и его неповторимое обаяние снова поразило ее.

Все эти недели Мона избегала его, но он расчетливо и терпеливо преследовал ее, и вот она оказалась загнанной в угол. Мона уже столько пережила, что даже вежливость и предупредительность Гарленда вселяла в ее душу подозрения.

Влюбленные взгляды, которыми обменивались Эван и Софи, заставили ее на мгновение испытать зависть и саднящую боль. Они были так юны и беззащитны в своей слепой уверенности, что счастье продлится вечно.

– Вы готовы? – раздался у нее над ухом голос Гарленда. – Вот уже минуту я тщетно пытаюсь привлечь ваше внимание.

– Я смотрела на них, – показала Мона на юную пару, которая старалась держаться от взрослых в отдалении.

– И в то же время думали о чем-то своем, что заставило вас опечалиться.

– Я думала, что всегда немного грустно смотреть на детей, которые считают, что влюблены друг в друга. Они так уверены, что это чувство никогда не покинет их, но мы-то знаем, что это не так.

– Согласен. Но на вашем лице читается что-то большее… какая-то грустная история.

– Не пора ли ехать? – торопливо перебила она Гарленда. Он подошел слишком близко к тайнам, о которых ей совсем не хотелось говорить…

Огромный зал, арендованный для вечеринки, был ярко освещен и украшен цветочными гирляндами. Танцы уже начались, и Эван с Софи, взявшись за руки и забыв обо всем на свете, влились в толпу танцующих.

– Почему бы и нам не последовать их примеру? – спросил Гарленд.

– А я думала, нас ждет серьезный разговор. Вы, кажется, этого хотели?

Позже. Сначала я хочу выяснить: так ли приятно держать вас в объятиях наяву, как в моих мечтах. – Рука Гарленда легла ей на талию, он привлек Мону к себе, и у нее перехватило дыхание, когда она почувствовала жар его тела.

Наступил момент острой и сладостной муки, которой Мона так опасалась. Подняв голову, чтобы посмотреть Арни в лицо, Мона поняла, что и он испытывает нечто подобное. Глаза, встретившие ее взгляд, сияли, и она чувствовала, как подрагивают обнимающие ее руки.

– Давайте зайдем в бар, – неожиданно предложил он, – а то я не смогу удержаться от желания поцеловать вас.

Она последовала за ним в бар. Когда, взяв по бокалу пива, они уселись за маленький столик в углу, Мона сказала:

– Я думаю, что вы, без всякого сомнения, самый хитрый, самый бесчестный, самый…

– Испорченный? – с легкой улыбкой продолжил он.

– Да, испорченный. Сущий дьявол…

– И самонадеянный?

– Хммм…

– А ведь я с первых минут знакомства не сомневался, что вы дадите мне отпор, – признался Гарленд. – Если хотите, можете считать меня тщеславным идиотом, но не думаю, что вы могли бы произвести на меня сильное впечатление, если бы не ваша уверенность в себе и какая-то предрасположенность ко мне. Обманываю ли я сам себя?

Она покачала головой.

– Нет, я так не считаю. Что-то действительно произошло, но… – Она вздохнула, не закончив фразу и не в силах подобрать точные слова для выражения чувств.

– Во всяком случае, спасибо. Вы не сказали, что я обманываюсь, – тихо произнес он. – Все произошло столь стремительно… Я старался убедить себя, что все это я выдумал, вообразил бог знает что. Наверное, спорить с самим собой и со своими чувствами не имеет смысла.

Мона ощутила беспомощность, словно ее, как щепку, несло и крутило по течению. Гарленд, решившись откровенно высказать ей, что с ними происходит, лишал ее возможности спастись от одолевавших ее чувств. Но она сделала еще одну последнюю попытку.

– Мы не дети, чтобы верить в такие романтические вещи, как любовь с первого взгляда.

– Как раз дети-то и не верят в любовь взрослых людей с первого взгляда, – возразил Арни. – Да если бы моя дочь узнала, что я влюбился в вас в первые же пять минут нашего знакомства, она бы умерла со смеху. Знаете, кто верит в любовь с первого взгляда? Ученые. С их точки зрения, в этот момент происходит какая-то химическая реакция.

– Но я не хочу думать, что мои чувства сродни тому, что можно искусственно вырастить в пробирке, – усмехнулась Мона.

– Как и я. Просто мне показалось, что вы серьезно относитесь ко мне. Я предпочитаю думать, что все случившееся с нами на шоссе и в вашей студии таинственно и необъяснимо… Хотя, может быть, тут сказалась рука судьбы.

– Вы верите в судьбу?

– Почему бы и нет? Порой она бывает единственным объяснением. Как только я нормально поговорил с вами в студии, то сразу же понял, что вы вошли в мою жизнь. Ради бога, признайтесь, что вы испытали то же самое, потому что я…

Подняв глаза, он увидел, что рядом с их столиком, подталкивая друг друга, мнутся несколько парней и девушек, узнавших кумира телевизионных ток-Шоу.

Девушки несмело попросили автограф. Гарленд расписался на протянутых листочках и перекинулся несколькими словами с парнями. Он был само обаяние и сама скромность. Мона обратила внимание на то, что популярность не приводила Арни в восторг и даже смущала.

– Здесь слишком много народу, – рассеянно сказал он, избавившись от поклонников. – Неподалеку есть небольшой ресторанчик, где мы могли бы спокойно поговорить.

– А как же ваша дочь?

– Я предупрежу ее, что мы уходим.

Он вышел из бара и вернулся через пять минут.

– Все в порядке. Пошли.

На улице уже сгущались сумерки. Чтобы добраться до ресторана, нужно было миновать короткую аллею. В середине ее Гарленд неожиданно остановился и обнял Мону.

– Нас могут увидеть, – слабо запротестовала она.

– Ну и пусть. Все эти недели я страдал от любви к вам, ни разу не поцеловав. Наконец-то настало время.

Она жаждала поцелуя и, секунду поколебавшись, сдалась и тоже обняла Арни. Нежное прикосновение его губ было точно таким, как в мечтах, и Мона могла только удивляться, что так долго обходилась без мужской ласки. Как приятно оказаться во власти человека, держащего тебя в объятиях. Но вот Гарленд медленно и неохотно разнял руки и увлек ее за собой.

Они миновали две улицы и вышли к ресторану. Мона была рада, что прохладный вечерний воздух освежал ее разгоряченное лицо, и она постепенно приходила в себя. А не сон ли все, что происходит с ней? Может, в любую секунду она проснется и ее спокойная безмятежная жизнь потечет по старому руслу.

Но, бросив взгляд на Гарленда, нежно поддерживавшего ее под руку, она поняла, что к прежней жизни возврата не будет.

Метрдотель нашел для них столик в укромном уголке, почти полностью погруженном в темноту, и зажег свечи в канделябрах.

Мона была очарована. Ее окружала обстановка романтического вечера, подобных которому она и припомнить не могла. Правда, они иногда встречались с Найджелом в кафе, что тогда казалось ей верхом романтики. А чуть позже, когда другие девочки упивались вниманием поклонников, Мона развешивала пеленки в маленькой квартирке, ожидая возвращения подвыпившего мужа из бара.

Когда Найджел оставил ее, встречались мужчины, которые хотели бы поухаживать за ней. Но Моне надо было растить дочь и заниматься бизнесом. В общем, она всегда находила причины для отказа ухажерам.

Голос Гарленда вывел Мону из задумчивости:

– Вы выглядите как девочка, заблудившаяся в пещере Аладдина. Сколько вам лет? Пять? Шесть?

Засмеявшись, она замотала головой, не догадываясь, что от вида взметнувшихся прядей ее волос у Гарленда зачастило сердце.

– Я задал нескромный вопрос, но все же ответьте, – настойчиво потребовал он. – Трудно поверить, что Лорна – ваша дочь. И вообще мне кажется, что вам не больше двадцати.

– Мне двадцать девять.

– Но… как же Лорна…

– Когда она родилась, мне было шестнадцать, – объяснила Мона. – Я вышла замуж через три недели после шестнадцатилетия. Мы удрали в Ривертвид и там совершили обряд бракосочетания в кузнице у наковальни. Удивительно романтичное место, где влюбленные могут найти спасение от тиранов-родителей.

– Хм, интересно. А замечаете ли вы, какая горькая ирония звучит в вашем голосе? – спросил Гарленд.

Мона вздохнула.

– Это потому, что вскоре наступило прозрение.

– Вы, наверно, и сами можете себе представить, каково обмануться в лучших ожиданиях. Мои родители отнюдь не были тиранами. Они видели Найджела насквозь и предупреждали меня, что счастлива я не буду. Я не слушала, считала, что по-настоящему люблю его. Мама и папа бросились в Ривертвид, но нашли нас слишком поздно. Мы уже зарегистрировали брак, и Найджел помахал свидетельством у них перед носом. Мать разрыдалась, а мой избранник покатился со смеху.

– Вот наглец! – не удержался от реплики Гарленд. – Ну а вы-то как отреагировали?

– Думаю, именно тогда я и стала понимать, какую страшную ошибку совершила. Но было уже поздно. Так что мы «для смеха», как сказал Найджел, совершили обряд у наковальни, хотя в тот момент мне было отнюдь не до веселья. Я пыталась убедить себя, что все будет хорошо, но шло время, а я так и не смогла забыть, как Найджел смеялся над моей плачущей матерью.

Мона замолчала. Она и так рассказала Гарленду больше, чем кому-либо, но все же оставались подробности, о которых стыдно было говорить. Обвинения в холодности, когда неуклюжие старания мужа, думавшего лишь о своем удовольствии, не могли расшевелить ее; омерзительные ссоры, когда он узнал, что отец Моны не собирается поддерживать молодоженов в той мере, на которую Найджел рассчитывал; раннее осознание, что он никогда по-настоящему не любил ее, и куда более болезненное открытие, что и ее любовь к мужу умерла, – все это она будет хранить в тайне до конца жизни.

– Теперь-то я понял, что увидел на вашем лице, когда вы смотрели на Эвана и мою дочь, – с грустью в голосе сказал Гарленд.

– Да. Софи почти столько же лет, сколько мне было тогда, хотя Эван куда моложе Найджела. Но вы можете не беспокоиться. Эван никогда и ничем не обидит вашу девочку. Я и не представляла, что любовь может так захватить его.

– Я испытываю к нему едва ли не сочувствие, – улыбнулся Гарленд. – Софи еще в переходном возрасте, капризна и упряма. А Эван достоин уважения хотя бы за то, что терпит ее вот уже два месяца. Обычно хватает двух недель.

– Я завидую ей, – вздохнула Мона. – Будь я в ее годы такой, как она, уберегла бы себя от массы неприятностей.

– И я так думаю. Став постарше, она успокоится, но пока у Софи так много увлечений, что, как мне кажется, их обилие спасает ее от легкомысленных поступков.

Мона хмыкнула.

– Предполагается, что она выйдет замуж, лишь когда станет адвокатом?

– Вижу, что мне никогда не позволят забыть эти слова, не так ли? – посетовал Арни. Я как-то, не подумав, брякнул их в ходе телевизионного интервью. На самом же деле я имел в виду, что сначала она должна найти свое место в жизни. Мне не важно, кем конкретно она станет – юристом, врачом, ученым, политиком… Выбор безграничен.

– А если у нее свои представления о профессии, отличные от ваших? Софи говорила мне, что ей хотелось бы стать моделью. У нее для этого прекрасные данные.

– От скольких девочек ее возраста вы слышали те же слова?

– О, от многих, но не каждому дано…

– Значит, вы признаете, что это поголовное увлечение? Но оно преходящее… Боже небесный! Стоит мне подумать, сколько девчонок готовы из кожи вон вылезти, лишь бы получить то, что моей дочери преподносится на блюдечке! Моим сестрам пришлось бороться за место под солнцем. А вот мне все давалось легко.

– Расскажите, – попросила Мона, чувствуя, что подбирается к пониманию характера Гарленда.

– У меня две сестры. А отец, придерживавшийся старомодных взглядов, был убежден, что хорошее образование должен получить лишь сын. Ему не приходило в голову, что и дочери хотели того же. После смерти он завещал мне все свое скромное состояние. Джин, старшая сестра, все же поступила в университет, а Сара работала секретаршей, чтобы материально поддерживать ее. Сейчас и она учится в Колумбийском университете, и я время от времени посылаю ей деньги. Я помог и Джин получить ученую степень. Жизнь, которая была благосклонна ко мне, сурово обошлась с ними, и я считаю, что в долгу перед сестрами.

– То есть вы искренне верите в право женщины… – Мона запнулась и покраснела, не решаясь сказать то, что думала.

Гарленд улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.

– Если я во что-то верю, то верю совершенно искренне. Хотя готов признать, что меня часто принимают за циника.

– В чем вы сами виноваты, – выпалила Мона. – В прошлый раз, выступая по телевидению, вы сказали, что женщины должны опасаться вас.

– Это всего лишь шутливое замечание, чтобы завершить интервью на юмористической ноте. Я несу ответственность за то, что пишу и говорю, и занимаюсь этим не ради денег. Хотя признаю, деньги тоже немаловажны. У меня дочь, которую я должен обеспечивать, плюс старая мать и две сестры, которым я всегда готов помочь.

– Забота о слабых женщинах заслуживает всяческих похвал. Но мне бы хотелось, чтобы в жизни вы были попроще, а не этаким яйцеголовым умником, – вздохнула Мона. – Я прочитала перечень ваших должностей и ученых степеней в «Кто есть кто», и он перепугал меня до смерти. Скорее всего, я безумно утомляю вас. Я ведь совершено необразованна.

– Не вгоняйте меня в краску и не умаляйте саму себя. Не сочтите меня льстецом или примитивным человеком, если я скажу вам кое-что. – Он смущенно посмотрел ей в глаза. – Можно рискнуть?

– Смелее, попробуйте!

– Очень хорошо. Я хочу сказать, что, когда женщина столь очаровательна, как вы, мужчину не очень волнует, как долго она ходила в школу.

– Спасибо за комплимент, но он несколько двусмысленный, – серьезно заметила Мона.

– Я вас обидел? Примите мои искренние извинения. К сожалению, я в самом деле так думаю.

– Тем хуже.

– Готов признать. Но вы должны простить меня.

– Если вы пообещаете впредь не говорить мне обидные слова.

– Мне бы не хотелось давать непродуманные обещания. Видите ли, я не могу удержаться от искушения сказать вам, что вы самая обаятельная женщина, которую я когда-либо видел. Если эти слова оскорбляют вас, можете считать, что я постоянно буду нарушать свое обещание. А если я пойду еще дальше и признаюсь, что, глядя на отражение пламени свечей в ваших глазах, испытываю головокружение, то вы сочтете мои слова просто оскорбительными. Так что я воздержусь от обещаний.

Мона молча слушала его, и в глазах ее плясали веселые чертики. Он улыбнулся в ответ, и ее окатила волна счастья. Гарленд посерьезнел.

– Я отнюдь не такой уж умник, а обыкновенный человек, со своими слабостями.

Встретив его взгляд, Мона испытала потрясение, ибо безошибочно поняла, о чем он говорит. Ну конечно же, о чувстве, которое Гарленд называл любовью. Она от всей души хотела поверить ему, но суровые уроки жизни воздвигали между ними барьер.

– Расскажите о вашей жене, – попросила она, чтобы сменить тему разговора.

– Я никогда не был женат.

– Как? А Софи?

– О, Софи, конечно, родилась не из морской пены, – рассмеялся Гарленд. – Она мой ребенок до мозга костей. Но я не был женат на ее матери. Мы познакомились с Маргарет в Колумбийском университете. Я тогда только получил диплом по двум специальностям. С отличием. Может, это звучит и нескромно, но должен упомянуть о своих успехах, ибо в противном случае я, скорее всего, не стал бы в двадцать два года отцом. Маргарет была обладательницей такого же диплома, как и у меня, увлекалась научными исследованиями. Как и я, она осталась в университете, чтобы получить ученую степень. Между занятиями мы занимались любовью. Когда она сообщила мне о беременности, я тут же решил, что мы поженимся. Маргарет же сочла эту мысль чудовищной. Брак никогда не значился в списке ее приоритетов. Выяснилось, что я был частью эксперимента по созданию идеального потомства.

– То есть вы сошлись, потому что у вас были одинаковые дипломы?.. – с ужасом воскликнула Мона.

– Совершенно верно. Идея заключалась в зачатии, вынашивании и рождении образцово-показательного ребенка.

– О господи!

– В то время я выразился куда сильнее. Мать Софи была непреклонна: ведь мы не состояли в браке – значит, ребенок ее. Она считала дочь объектом своих экспериментов, но не приняла во внимание отцовский инстинкт. Едва только малышка появилась на свет, я преисполнился к ней обожания. В первый год семейные отношения сохранялись, но потом Маргарет предложили работу во Всемирной организации здравоохранения в Женеве, и она сдала Софи на руки своей сестре и ее мужу, у которых не было детей. Они пытались пресечь мои встречи с дочерью. Добиться им этого не удалось, но было время, когда я виделся с ней всего лишь раз в месяц.

– Ужасно! Как же можно лишать ребенка родительской ласки, – покачала головой Мона. – Это… это бесчеловечно, недостойно!

– Когда девочке исполнилось четыре года, брак опекунов распался. Сестра Маргарет ушла к другому мужчине, который решил отдать Софи на чье-то попечение. Местные власти не возражали, чтобы ребенка кто-то удочерил. Мне пришлось обратиться в суд, чтобы вернуть свою дочь.

– Но как же Маргарет? Неужели она не проявляла никакого интереса к своему ребенку? Так поступают только кукушки.

– Только на расстоянии. Она прислала суду телеграмму в мою поддержку, но не соизволила явиться лично. В те дни она звонила мне, требуя ответа, дам ли я нашей дочери соответствующее образование, и критикуя все мои действия, – но на этом ее материнские обязанности завершились. Пару раз я возил Софи в Швейцарию для встречи с матерью, но они не нашли общего языка. Зато мы с дочерью друзья. По-моему, она неплохая девочка.

В колеблющемся свете свечей Мона видела, что отцовское лицо сияет от гордости. Она улыбнулась. Как ни странно, теперь Гарленд стал ей куда ближе, чем когда пытался убедить в своей любви.

– Можете не скромничать, – сказала она. – Любой отец был бы счастлив, имея такую дочь.

– Что ж, я тоже так думаю, но, может быть, я пристрастен, – улыбнулся он. – Я многому научился, общаясь с ней. Главным образом, почувствовал, как отчаянно женщины защищают свою территорию.

– Это мы-то?..

– Естественно. Думаете, только вам известно, каково оно, родительское бремя? Когда Софи была маленькой, мне доводилось возить ее в клинику, и все женщины смотрели на меня с нескрываемой усмешкой – подумать только, он считает, что может заменить мать.

– Ах, вот вы о чем? Ну-ну, и что же дальше?

– Затем нас принимала медсестра, которая жалела «бедную маленькую сиротку, оставшуюся без матери». Мне настойчиво внушали, что я должен жениться, «потому что ребенку нужна ласка». Но, черт возьми, уверяю, я был для Софи куда лучшей матерью, чем те дамы, что пытались узурпировать родительские права мужчины…

За спиной Гарленда раздался грохот. Мона, которая сидела лицом к залу, заметила, что случилось, и едва не расхохоталась при виде двух официантов, ползающих по полу. Они торопливо собирали осколки посуды, разлетевшейся при их столкновении.

– Вам стоило бы говорить потише, – простонала она, вытирая слезы смеха. – Официант услышал ваши слова, что вы были матерью, повернулся посмотреть на феномен и налетел на своего коллегу.

Она не стала уточнять, что официанта, видимо, поразил контраст между словами Гарленда и его грубовато-мужественным видом. Даже она, уже осознав, с какой нестандартной личностью имеет дело, была потрясена, когда попыталась совместить едва ли не женские любовь и нежность к дочери с той пугающей мужской силой, что чувствовалась в каждом жесте, в каждой черточке этого человека.

А он усмехнулся.

– Мне придется следить за своими словами. Я никогда раньше ни с кем не говорил о своем родительском опыте.

– Могу предположить, что эта тема станет сюжетом следующей вашей книги.

– Нет, – сразу же отрезал он. – Об этом я не буду писать. Слишком больно ворошить прошлое. Кроме того, Софи это не понравится. Так что, как видите, я честно и откровенно изложил, как пришел к своим взглядам.

– Да. Приношу вам свои извинения. Должна признаться, меня интересует….

– Не издеваюсь ли я втайне над женщинами, демонстрируя, что можно прекрасно обходиться и без них? Многие так и считают. Досужие измышления меня не интересуют, но мне бы хотелось, чтобы вы мне верили.

– Верю, верю, – закивала Мона. И рада, что вы мне все рассказали, но общаться с вами – то же самое, что чистить лук.

– Вы хотите сказать, что я заставляю вас плакать?

– Нет, – рассмеялась она. – Снимается слой за слоем. И под каждым что-то неожиданное. Вот сейчас вы менее всего напоминаете заумного академика. Настоящая телезвезда. Но каким образом ученый муж превратился в ведущего ток-шоу?

– Вас интересует, как я дошел до жизни такой? – с улыбкой спросил Гарленд.

– Нет, нет! – испуганно замахала она руками. – Ничего подобного я не имела в виду.

– Почему же и нет? Вопрос вполне корректен. По сути, все произошло чисто случайно. Как-то я был приглашен на одно из этих ночных телешоу, которые смотрят три человека и кошка. Я отпустил несколько шуточек, и меня тут же пригласили участвовать в утренней программе. Я сел на своего конька, рассуждая, почему школьницы, как правило, опережают в учебе своих сверстников. И не успев толком понять, где я нахожусь и что вообще тут происходит, стал рассказывать о своих сестрах, шутить… и все пошло как по маслу. Внезапно окружающий мир заполнился людьми, которые рвались платить мне до смешного огромные суммы, чтобы я с умным видом рассуждал о вещах, в которых ничего не понимаю.

– А что на этот счет думает ваша семья?

– Матери нравится. Джин оспаривает каждое мое слово, а Сара звонит после передачи сообщить, что у меня опять был плохо завязан галстук. Словом, пока мне интересно, но в один прекрасный день станет ясно, что люди сыты по горло моей болтовней, и я вернусь к своим прежним занятиям. Чему буду искренне рад… если вы не сбежите от меня, – неожиданно закончил он.

Его слова и особенно проникновенность интонации встревожили Мону.

– Не давите на меня, Арни. Я… ведь мы едва успели познакомиться.

– Имело смысл ждать встречи с вами, – тихо сказал он. – Думаю, что понимаю вас. Вы вышли замуж, так и не познав многих прелестей молодости, не так ли?

Мона задумчиво молчала. Гарленд прав, но она не могла объяснить ему, что ее беспокоит и другое. Она опасалась его обаяния, ибо неудачное замужество научило ее не доверять обманчивым улыбкам. Но ведь между этим сильным умным мужчиной и самовлюбленным Найджелом нет ничего общего. И тем не менее она не была готова безоговорочно вручить свое сердце Гарленду.

Внезапно он взглянул на часы и удивленно поднял голову.

– Ого, уже двенадцать. Про танцы мы забыли, а они уже закончились.

Пока он рассчитывался, Мона уставилась на циферблат. Ей казалось, что они сели за этот столик всего несколько минут назад, но, очарованная обществом Арни, она не заметила, как бежит время.

На улице он взял ее за руку и повел к автостоянке, которая была почти пуста. В центре ее одиноко стояла машина Гарленда. Подойдя к ней, он остановился и, притянув Мону к себе, крепко обнял ее.

– Нас никто не видит, – сказал он, – и я не знаю, когда еще мне представится возможность поцеловать вас.

На этот раз его поцелуй разительно отличался от предыдущего. В том была сдержанность, а в этом страсть. Горячее объятие было знаком торжества, как будто преисполненный счастья Гарленд сомневался в своей окончательной победе. Сила сжимающих ее рук, уверенность, с которой он приник к ее губам, – во всем чувствовалась надежда на будущее. Но внутренний голос предостерегал Мону: не слишком ли быстро этот мужчина подчинил тебя себе. Инстинктивно она напряглась, и он, все поняв, сразу же отпустил ее и тяжело вздохнул.

– Вы правы, я слишком напорист. Дайте мне только поправить галстук, и отправимся по домам.