Текст книги "Миллион поцелуев в твоей жизни"

Глава 13

Крю

У нее мягкие губы. А ее взгляд?

Ужасно сексуальный.

Меня одолевает искушение. Соблазн сделать многое. Обвести ее полную нижнюю губу пальцем. Испытать ее пределы, узнать, как она отреагирует на мои прикосновения. Что бы она сделала, если бы я сунул палец ей в рот? Перепугалась? Укусила бы меня? Или сомкнула вокруг него губы, удерживая на месте? Может, даже прикусила бы его? Пососала?

Ну да, этому точно никогда не бывать.

Я неохотно убираю палец от ее рта и опускаю руку на парту. Рен пристально смотрит на меня, не моргая, зеленые глаза широко открыты.

– Ч-что ты имеешь в виду?

– Ровно то, что и сказал, Пташка. У тебя ужасно сексуальные губы.

Рен поднимает руку и дрожащими пальцами дотрагивается до уголка губ, где я к ней прикоснулся.

– Я никогда не думала о них в таком ключе.

– Предполагаю, что ты вообще не видишь в себе ничего сексуального.

– Нет. – Рен мотает головой. – Правда не вижу.

– А ты никогда не думала воссоздать свою любимую картину? Накупить кучу помад, а потом снова и снова целовать чистый холст? – Если бы мне пришлось за этим наблюдать, я бы кончил прямо в штаны, будто вообще себя не контролирую, а такого не случалось уже очень давно.

Есть в этой девушке нечто такое, что вызывает у меня желание отпустить всякий контроль.

Она издает тихий смешок.

– Нет, никогда даже не задумывалась об этом, представляешь?

Представляю. Я бы с удовольствием посмотрел на сексуальный отпечаток ее губ, оставленный на холсте в разных цветах.

– Так подумай об этом, – говорю я, намеренно сохраняя спокойный, небрежный тон. – Может, из этого выйдет твой следующий проект.

– Мне сейчас и так хватает проектов. Включая этот. – Рен постукивает карандашом по моей руке. – У тебя еще есть ко мне вопросы? Урок почти окончен.

Черт, рядом с ней время пролетает слишком быстро.

– Есть еще один.

– Какой?

– Хотя я уже об этом спрашивал.

Выражение ее лица становится настороженным, с губ срывается вздох.

– Давай. Наверняка я дам тебе тот же ответ.

– Вообще-то ты мне так и не ответила.

– О, как грубо с моей стороны.

Вот же. Удивительно, что она не стала за это извиняться.

– Пообещай, что в этот раз ответишь, – я приподнимаю бровь.

– Возможно, – произносит Рен с опаской. Умный ход.

– Ладно. – Я наклоняюсь вперед и смотрю ей в глаза. – Тебя когда-нибудь целовали? Ответь честно, Пташка. Скажи правду. Мне ужасно хочется знать.

Она опускает голову, потупив взгляд в парту.

– Тебя это вообще не касается.

– Так ответила бы только та, кого никогда не целовали. – Она не реагирует. – Ну же, скажи мне. Ты никогда не чувствовала прикосновения чьих-то губ к своим?

Рен все так же молчит.

– Теплых губ, которые сливаются с твоими снова и снова?

Все равно тишина.

– Первое касание чужого языка, который проскальзывает к тебе в рот? Кружит. Исследует. Руки начинают блуждать… – Мой голос стихает, а от нее все равно никакой реакции. Рен замерла, опустив голову и спрятав лицо за длинными темными волосами. – А в следующий миг эти руки пробираются под твою одежду, прикасаются к тебе…

– Перестань, – шепчет она, а затем поднимает голову, открывая покрасневшие щеки.

– Так каков твой ответ, Рен?

– Нет. Ясно? Теперь доволен? Меня никогда не целовали. Но пожалуйста… сохрани это в тайне.

Меня переполняет желание сейчас же ее поцеловать, но я подавляю его.

– А ты хочешь этого?

– Конечно. Просто… со мной это еще не произошло.

– Почему? – Я бросаю взгляд на ее руку, на чертов бриллиант, который подмигивает мне. – Потому что дала обещание отцу?

– Все не так. – Рен качает головой. – Ты не поймешь.

– Так объясни, пожалуйста. Я очень хочу понять.

– Слушай, просто никто не интересовался мной настолько, чтобы возникло желание меня поцеловать. Да и меня никто так не интересовал.

– А что, если я скажу, что заинтересован, – выпаливаю я, будто не контролирую ни свои мысли, ни чувства. Не стоило этого говорить. Момент кажется слишком реальным, слишком откровенным.

Я должен был припугнуть ее, чтобы она никому не разболтала о том, что видела, но даже не заикаюсь об этом. Больше нет. А что еще более странно? Меня уже не беспокоит, что она нас сдаст. Не сдаст.

Я это чувствую.

Рен закатывает глаза и пытается перевести мои слова в шутку.

– Брось. Уж ты точно не хочешь меня целовать.

– Откуда ты знаешь? – Я наклоняюсь ближе, и меня окутывает ее пьянящий аромат. – Значит, позволишь Ларсену тебя поцеловать?

– Что? Нет. – Рен снова нервно посмеивается. – Только не после того, что ты мне рассказал.

– Умница, – тихо бормочу я и замечаю, как сияют ее глаза от моего одобрения. – Ты должна держаться подальше от этого ублюдка.

– Это может оказаться непросто, потому что завтра я иду на ужин к нему домой.

– Не позволяй ему остаться с тобой наедине. – Я ужасно ревную из-за того, что Рен проведет субботу с этим придурком Ларсеном. – Пообещай мне, Пташка. Меня не будет рядом, чтобы за тобой присматривать.

– Можно подумать, мне нужно, чтобы ты был моим сторожевым псом. Не забывай, что сам несколько дней назад гнался за мной и пытался на меня напасть, – напоминает она.

– Напасть? – Я рад, что она говорит тихо и ее никто не слышит. – Мне кажется, случившееся тебе слишком понравилось, чтобы это можно было считать нападением.

Рен вся краснеет.

– Ты ужасен.

– Но тебе это нравится.

– Да не особо.

– Немножко? Ну давай, можешь признаться.

– Недостаточно, чтобы радовать тебя утвердительным ответом. – Она безмятежно улыбается. – Перестань допытываться, Крю. Тебе не к лицу.

Мы улыбаемся друг другу, и это… странно. По-хорошему странно. Со смыслом «возможно, эта девушка нравится мне сильнее, чем я хочу признавать».

Звенит звонок, вырывая нас из совместного транса, и Рен, подскочив на месте, сразу тянется за рюкзаком. Я наблюдаю, как она убирает вещи, застегивает его и, закинув на плечо, встает из-за парты.

– Пока, Крю.

Она уходит, не дав мне возможности ответить; ее волосы колышутся из стороны в сторону. Я задерживаю взгляд на ее юбке, желая увидеть больше.

Желая ее защитить.

Мной овладевает незнакомое чувство, и я, насупившись, потираю грудь. Почему я хочу защищать ее? Почему меня это так волнует? Ума не приложу.

Я не понимаю своих чувств к ней.

Выйдя из класса, а затем и из здания школы, иду к общежитиям учеников одиннадцатых и двенадцатых классов. Но я там не живу. Будучи Ланкастером, я сразу получил отдельные апартаменты в другом здании, в котором некогда размещали сотрудников, пока те жили в кампусе. Но иногда я провожу здесь время, чаще всего в комнате отдыха.

Туда я сейчас и направляюсь.

Устраиваюсь в свободном кресле и копаюсь в телефоне, пока жду, поглядывая на дверь, ведь знаю, что в итоге он точно придет. Он ужасно предсказуемый. Больше всего любит тусоваться после уроков именно в этой комнате. Все его дружки собираются в ожидании очередной истории о невинной девушке, которая отдалась этому недоноску.

Беда в том, что, умалчивая обо всем, что он творит, девушки не предостерегают других, кто в итоге оказывается в такой же ситуации. Кажется, словно эта странная тайна все разрастается и разрастается. Все знают о том, что происходит, но никто открыто не признается, что это случилось с ними.

И это хреново. Кто-то должен вывести Ларсена на чистую воду.

Возможно, этим человеком должен стать я.

Какая на самом деле разница, что Ларсен делает с другими девушками? Мы допускали это на протяжении последней пары лет, так что же теперь изменилось?

Рен.

Вот что. Мне невыносима даже мысль о том, как он на нее взглянет, не говоря уже о том, что прикоснется. Он редкостный урод, который не заслуживает ни капли ее внимания. Рен невероятно милая, чистая и хорошая.

Даже я едва ли заслуживаю ее внимания, хотя в разы больше похож на настоящего мужчину, чем этот придурок Ларсен. А если он сделает что-то, чем морально ее уничтожит, например снимет на камеру, как воспользовался ей, подсыпав в напиток наркотик? Черт подери.

Я, наверное, прикончу его при первой же возможности.

Проходит целых двадцать минут, но он, в конце концов, объявляется. Ларсен входит в комнату отдыха с широкой улыбкой и дает пять паре парней, которые приветствуют его, словно давно потерянного лидера.

Вот же бред. То, что они равняются на такого конченого мудака, многое о них говорит.

Ларсен замечает меня, и на его лице мелькает удивление, поскольку я сижу в кресле, которое обычно занимает он. Вот, я знаю, что он задумал. Знаю, как он себя ведет. И по угрюмому выражению его лица понимаю, что ему это не нравится.

Здесь все принадлежит моей семье. Формально это мое, мать его, кресло. Могу сидеть, где пожелаю.

– Привет, Крю, – Ларсен останавливается прямо передо мной.

– Привет. – Я указываю на свободное кресло напротив меня. – Присядь.

Он нерешительно присаживается на самый край, будто готов в любой момент рвануть с места.

– Что нового?

– Ничего особенного. Как сам? – Плевать я хотел, как у него дела, но не стану набрасываться на этого недоумка у всех на виду.

Мне нужен мягкий подход. Нужно усыпить его бдительность и заставить думать, что все нормально, и только потом озвучить свою угрозу.

– Хорошо. Готов к выходным.

Черт, да он сам попался.

– Есть планы?

Ларсен кивает, слегка расслабившись.

– Поеду в город. Правда, только утром.

Приятно знать. Я уже навел справки. Выяснил, где проходит выставка, которую собиралась посетить Рен.

– Чем собираешься там заниматься?

– Проведу время с семьей. Они пригласили гостей на ужин, и мама захотела, чтобы я присутствовал.

– Вот как? Кто придет?

– Бомон.

– Семья Рен Бомон?

Он кивает и ухмыляется.

– Надеюсь провести немного времени с ней наедине, смекаешь? Девчонка такая недоставучая.

Такое слово вообще существует? Недоставучая?

– Ты правда думаешь, что она клюнет на такого мерзкого извращенца, как ты?

Его ухмылка меркнет, сменяясь хмурым взглядом.

– Какого хрена, Ланкастер?

Я наклоняюсь ближе, упершись локтями в колени, и свирепо на него смотрю.

– Ты конченый недоносок, который снимает на камеру девушек, которых трахает. И трахаешь ты их только ради видео, которыми потом можно поделиться. Ты на них зарабатываешь. Тебе плевать, что своими действиями ты морально уничтожаешь этих девушек. Некоторые из них даже бросили из-за этого школу. Навсегда. А ты все продолжаешь, потому что никто из них никому не рассказывает о происходящем. Им слишком стыдно. Они уверены, что их жизнь кончена. Я удивлен, что ты до сих пор не получил ни от одной из них счет за лечение у психотерапевта.

– Готов поспорить, что ты сам смотрел эти видео, – говорит Ларсен с угрюмым выражением лица. Не сомневаюсь, неприятно слышать, когда тебе указывают на твои мерзкие выходки.

– Одно. – Это правда. – Я видел одно, но сразу выключил от отвращения.

– Весь из себя великий и могучий, – выпаливает он. – Думаешь, что ты здесь хозяин, и это, черт возьми, отстойно. Не все обязаны делать, как ты пожелаешь, придурок. Если у тебя ко мне претензии, доложи на меня. Если осмелишься, мать твою.

– У меня нет доказательств. И я не стану привлекать всеобщее внимание к девушкам, которые не хотят говорить о случившемся. – Я колеблюсь всего секунду. – Так ты задумал поступить с Рен? Хочешь снять забавное видео с ее участием? Может, запечатлеть, как она сосет твой крошечный член? Или как ты трахаешь ее сзади, чтобы было не разглядеть ее лицо?

Таков один из его трюков. Ларсен никогда толком не показывает их лица, но всем все равно ясно, кто это. Каждый раз.

– Ты завидуешь, – огрызается Ларсен. – Ты тоже ее хочешь. Не думай, что мы не заметили, как в последнее время ты всюду за ней ходишь. Черт, да ты последние два года каждое утро смотришь, как она входит в школу, пялишься на нее, как маньяк. Я не виноват, что ты слишком долго ждал и в итоге упустил свой шанс.

– Ты в самом деле думаешь, что у тебя есть шанс? – Мой голос звучит ровно.

– Больше, чем у тебя, тупица. По крайней мере, я получил одобрение ее мамочки с папочкой. А этого в случае с Бомонами добиться труднее всего. Папаша держит ее на коротком поводке. Сам не знаю почему. Может, хранит в тайне ее дурную репутацию? Может, она стала проституткой в тринадцать? Я бы не стал сомневаться. Взгляни на нее, на ее огромные сиськи и губы, что будто созданы для минета.

Я тут же набрасываюсь на него и стаскиваю с кресла. Хватаю за галстук так крепко, что он сдавленно кряхтит, а его глаза едва не вылезают из орбит, когда я схожусь с ним лицом к лицу.

– Захлопнись на хрен!

Ларсен судорожно выдыхает, но улыбается, хотя я вот-вот его придушу.

– А то что? Уделаешь меня? Валяй, Ланкастер. Я тебя не боюсь. Тем более ты сам вылетишь отсюда так быстро, что опомниться не успеешь.

Он снова отвечает ухмылкой, и мне хочется тумаками стереть ее с его самодовольной физиономии.

– Тронешь хоть волосок на ее голове, и я всем расскажу о твоих записях. Разоблачу тебя за все, что ты сделал за последние два года. Забудь о девушках и защите их частной жизни. В итоге они наверняка еще поблагодарят меня, когда я расскажу всем, какая ты на самом деле мразь.

Глаза Ларсена полны злости и страха.

– В чем вообще проблема? Какое тебе дело, хочу я ее трахнуть или нет?

– Во-первых, она никогда не позволит такому гаду, как ты, к ней прикоснуться. Во-вторых, мне не все равно, потому что мне правда нравится эта девушка, чего о тебе я сказать не могу. – Я замираю, едва произнеся эти слова, по телу проносится шок.

Она мне нравится.

Правда нравится.

Это еще что за хрень?

– Крю, да хватит, черт возьми. Оставь его в покое.

Обернувшись, вижу, что позади меня стоит Эзра и медленно качает головой. Я не удостаиваю его вниманием и снова сосредотачиваюсь на Ларсене.

– Повторяю: тронешь ее, и я тебе все кости переломаю. Снимешь ее на камеру, пусть даже одну только ее улыбку, и я тебя прикончу. – Я толкаю его прочь, и он, налетев на стоящее позади кресло, подает на пол.

Мы сверлим друг друга сердитыми взглядами, а я стою над ним, сжав руки в кулаки. Я так зол, что чуть не задыхаюсь.

Ненавижу этого урода. До безумия.

Я разворачиваюсь и выхожу из комнаты отдыха, а Эзра мчится за мной по пятам.

– Что это сейчас было, чувак? Ты чего сцепился с Ларсеном? Мы же никогда к нему не лезли.

Потому что оказались кучкой болванов, считающих, что поступаем правильно, защищая одного из своих.

К черту это.

– Он подонок. – Я вытираю рот тыльной стороной ладони. – И заслуживает, чтобы его изобличили.

– Почему? С чего вдруг?

Я поворачиваюсь к другу.

– Завтра вечером он ужинает с Бомонами.

Судя по лицу, до Эзры доходит.

– И что? Думаешь, он сблизится с Рен? Уймись. Она даже смотреть на него боится.

– Я видел, как они разговаривали в коридоре. Мне кажется, она доверяет этому мудаку.

– Очень зря. Неужели она не знает?

– Видимо, нет. – Не знает. А я не знаю, поверила ли она моим словам.

Я никак не могу перестать представлять ее с Ларсеном. Как они вместе смеются, пока он медленно, но верно завоевывает ее доверие. Подбирается к ее эмоционально зависимой грани, которую она никому не показывает. Рен хочет внимания. Изголодалась по нему. Ларсен даст его ей. Может, даже попытается накачать ее наркотиками.

Она опомниться не успеет, как этот ублюдок ее трахнет. Я вижу это. Представляю все это в своей голове и ни за что не могу этого допустить.

Не могу.

Не стану.

Глава 14

Рен

– Мне очень жаль, Тыковка, но я не смогу прийти завтра на выставку.

– Погоди, что? Ты серьезно? – Я прижимаю телефон к уху, вцепившись в него так крепко, что сводит пальцы. – Я приехала домой только ради того, чтобы мы пошли на нее вместе.

– Знаю и очень хотел бы ответить тебе иначе, но возникли непредвиденные обстоятельства, – объясняет отец.

Я плюхаюсь на синий бархатный диван в гостиной. Он до омерзения твердый. Жесткий. Как и все остальное в холодной, стерильной квартире моих родителей.

– Это какие же?

– Сегодня вечером я ужинаю с несколькими клиентами, – спокойно говорит он. – Ты же знаешь, как бывает.

Как всегда. Но почему-то мне кажется, что он лжет.

– В пятницу вечером?

– Я работаю семь дней в неделю, ты ведь в курсе. – В его голосе сквозит раздражение, и мне сразу становится не по себе от того, что посмела в нем усомниться.

– Знаю, ты прав. Просто… расстроена. – Я закрываю глаза, позволяя себе поддаться эмоциям. Вся неделя выдалась неудачной, и я с нетерпением ждала завтрашней выставки.

В кои-то веки хотела, чтобы что-то вышло по-моему.

– Я тоже огорчен, Тыковка. Может, сходим в другой раз. Я бы очень хотел посмотреть ее выставку.

– Она закончится в конце года, – напоминаю я. – И в эти выходные мне было удобнее всего. Мне нужно готовиться к итоговым экзаменам, а потом будет Рождество. Мой день рождения.

– Может, сходим на неделе между Рождеством и Новым годом? – предлагает папа.

– Но на той неделе будет мой день рождения. Может, у меня планы. – Теперь уже сама не знаю с кем.

Он посмеивается.

– Точно. Моя малышка любит продлевать свой день рождения как можно дольше.

Только мой отец мог пристыдить меня за то, чему сам и положил начало. Когда мне исполнилось десять, он раздул из моего дня рождения целую историю, стараясь сделать праздник особенным, ведь я родилась в один из главных праздников года. Его стараниями мой десятый день рождения отмечали несколько дней, что вызвало у мамы нескрываемое раздражение. С тех пор это стало традицией.

– И какие у тебя планы? – спрашивает он, когда я не спешу продолжать.

– Я хотела уехать из города, – признаюсь я, понимая, что не осталось никого, с кем я хотела бы куда-то поехать. Подумывала пригласить Мэгги, но она так и не разговаривает со мной после того эпизода с Фигом, так какой смысл? Наверное, ненавидит меня, а она была моей последней настоящей подругой.

– Куда подумывала съездить? В какое-то теплое место?

– Если честно, я рассматривала варианты в горах, где много снега. Мне кажется, очень уютно остановиться в бревенчатом домике и пить горячий шоколад у камина. – Говоря об этом вслух, уверена, что выгляжу маленькой глупой девочкой.

– Не хочешь слетать в тропики? Большинство людей зимой хотят отправиться на пляж. Может, на Арубу?

Каникулы в тропиках подразумевают, что придется надеть бикини и оголяться. Что парни будут глазеть на меня и мою грудь. Ненавижу выставлять ее напоказ. Она такая… большая.

– Я не хочу на Арубу, пап, – говорю я еле слышно.

– Ладно. Ничего. Давай я поручу Веронике поискать для тебя какие-нибудь места? Она посмотрит, подберет несколько вариантов, – предлагает он.

– Кто такая Вероника?

– Моя помощница. Она устроилась несколько месяцев назад. Я точно тебе о ней рассказывал.

– А. Хорошо. Конечно. Было бы неплохо.

– Я лишь пытаюсь тебе помочь, Тыковка. Знаю, что ты занята учебой, выпускными экзаменами и финальными проектами. Вероника прекрасно умеет организовывать поездки. Она постоянно занимается моими.

– Спасибо. Было бы здорово. – Я предпочла бы самостоятельно спланировать эту поездку, но, похоже, никто не позволит мне сделать что-то самой. И я этому потворствую. – Думаю, я все же схожу завтра на выставку.

– С мамой?

– Нет. Она, наверное, не захочет со мной идти. – Несколько недель назад я пыталась поговорить с ней об этой художнице, как только услышала о предстоящей выставке, но маму она не заинтересовала.

В последнее время ее вообще редко интересует, что я делаю.

Папин голос становится строгим.

– Я не хочу, чтобы ты ходила одна.

– Почему? Я уже бывала там на показах. Хорошо знаю район. – Выставка пройдет в Трайбеке, а не в каком-то захолустье, но, когда речь заходит обо мне, в папином понимании благополучных районов вообще не существует.

– Но ни разу одна. Я закажу для тебя машину. Просто позвони завтра в офис, когда будешь готова выезжать, и за тобой приедут.

– Пап, я могу вызвать Uber… – начинаю я, но он перебивает.

– Ни в коем случае. Поедешь с моим водителем. – Судя по его тону, ясно, что иных вариантов он не допустит.

– Хорошо. – Мой голос звучит тихо, и я на миг закрываю глаза, желая, чтобы мне хватило смелости открыто сказать ему, что я буду делать все, что пожелаю.

Но я этого не делаю. Никогда.

– Мама дома? – спрашивает он.

– Нет. Обедает с друзьями.

Отец хмыкает.

– С друзьями. Как же. Увидимся завтра днем. Прилечу около двух часов.

– Погоди-ка, ты не в городе?

– Я во Флориде. Завтра вернусь. – На заднем плане звучит мелодичный женский голос, и я слышу, как папа прикрывает динамик телефона, чтобы ответить. – Мне пора, Рен. Увидимся завтра. Люблю тебя.

Он заканчивает звонок, не дав мне ответить.

Я бросаю телефон на диван и, запрокинув голову, смотрю в потолок. На вычурный и очень дорогой светильник, который горит у меня над головой. В этом доме все дорогое. Некоторые предметы и вовсе бесценны.

Такое ощущение, что к ним нельзя прикасаться. Страшно сломать что-то невосполнимое. Искусство. Предметы. Для мамы с папой вещи важнее.

А я? Их дочь? Порой я задаюсь вопросом, значу ли вообще для них что-нибудь. Не стала ли всего лишь очередным объектом, который им нравится выставлять перед всеми.

Предметом искусства, над которым еще работать и работать.

Я встаю с дивана и брожу по дому. Иду по коридору мимо огромных картин на стенах, над которыми горят лампы, освещая их так, чтобы любому прохожему на улице было видно. Ценители изобразительного искусства отдали бы жизнь за возможность войти в этот дом. Хотя бы мельком увидеть картины, скульптуры и другие произведения, расставленные по всей нашей квартире.

Я даже перестала их замечать. Они не важны.

Как и я.

Я запираюсь в своей комнате и пытаюсь рассмотреть ее критическим взглядом. В ней нет цвета. Мама специально так сделала, чтобы не нарушать гармонию с предметами искусства, которые ей захотелось бы здесь представить. Да, даже моя спальня – потенциальная витрина для ее искусства. На стене висит картина, которую отец купил мне на день рождения в прошлом году. На холсте изображены отпечатки губной помады, хотя их не так много, как на желанном мной полотне, а еще яркая жеваная жвачка, нарисованная то тут, то там. Как-то даже мерзко.

Когда он подарил ее, я сделала вид, что мне очень понравилось.

Отвернувшись от картины, я смотрю на белое покрывало на кровати. На подушки черного и стального цветов, сложенные у серебристого металлического изголовья. На белую мебель. На стенах – черно-белые фотографии из прошлого. Когда я была младше и у меня еще были настоящие друзья. До того, как мы все изменились, выросли и отдалились друг от друга.

Теперь мы общаемся через комментарии в соцсетях и редкие личные сообщения. Все живут дальше, а я словно застыла на месте.

Я ловлю собственный взгляд в отражении висящего на стене зеркала в полный рост и, подойдя к нему, внимательно себя рассматриваю. Перед отъездом из кампуса я переоделась в джинсы и черную толстовку, и если бы мама увидела меня сейчас, то сказала бы, что выгляжу я неряшливо.

Может, так и есть. Зато мне удобно.

Я снимаю толстовку, смотрю на свою грудь и невольно хмурюсь. Мне не нравится, как она натягивает ткань простой белой футболки. Мама постоянно подталкивает меня сесть на диету, но сомневаюсь, что это поможет. В итоге грудь все равно никуда не денется, а она совсем не такая, как у мамы. У нее почти мальчишеская фигура, и она усердно старается поддерживать ее в таком виде.

А я тем временем пытаюсь избавиться от своих форм и ограничить грудь самыми тесными бюстгальтерами, какие могу найти, лишь бы ей угодить.

Очень утомительно притворяться кем-то другим.

Я снимаю футболку и, бросив на пол, пинаю в сторону. Сбрасываю обувь, стягиваю носки. А затем снимаю джинсы и швыряю так, что они с громким хлопком ударяются о стену.

И вот я стою посреди спальни в одном нижнем белье.

Мои сверстницы носят стринги или сексуальные кружевные трусики. Прозрачные лифчики, браллеты, а порой и вовсе ходят без них. Они надевают все это ради себя, чтобы обрести уверенность. Почувствовать себя сексуальной. Возбуждать тех, с кем встречаются. Кому позволят снять все слой за слоем и увидеть, что скрывается под одеждой.

А я совсем не воспринимаю нижнее белье в таком ключе. Это просто повседневные вещи, которые я ношу уже, кажется, целую вечность. Я рано начала меняться, наверное, классе в пятом, и было ужасно неловко, когда на примерке моего первого лифчика консультант воскликнула, какой у меня большой размер груди в столь юном возрасте. А в мамином взгляде мелькало неприкрытое отвращение.

Моя грудь всегда казалась мне обузой.

Заведя руки за спину, я расстегиваю лифчик, и он соскальзывает с моего тела на пол. Моя грудь открыта, соски твердеют, пока я их рассматриваю. Они розовые, с большими ареолами и совсем не такие, как я видела в соцсетях, где у всех девушек маленькая грудь с красивыми сосками.

Я, конечно, не приглядываюсь к чужим соскам, но… мне любопытно. В последнее время у меня многое вызывает интерес.

Я обхватываю грудь ладонями. Сжимаю, чтобы ложбинка стала глубже. Поворачиваюсь боком и рассматриваю себя. Свой живот. Изгиб бедер. Ноги. Какая же я бледная. Кожа едва ли не прозрачная с проступающими под ней светлыми голубыми венами.

Думаю о Натали и ее безупречном теле с крошечной грудью и длинными ногами. Об очевидной уверенности, которую она демонстрировала, когда несколько дней назад уселась Эзре на колени, будто ей там самое место. А сама все это время пялилась на Крю, как на аппетитный стейк, жаждая красного мяса. Каково было бы вести себя, как Натали?

Не представляю.

Снова повернувшись лицом к зеркалу, я убираю руки от груди, берусь за край белья и спускаю его по ногам, пока не успела передумать. И вот я оказываюсь полностью обнаженной и смотрю на свое отражение. Мое тело полностью открыто только для моих глаз.

Сосредотачиваю взгляд на темных волосах на лобке и на том, что скрывается под ним. Я же не идиотка. Знаю, для чего предназначено влагалище. Каждый месяц у меня менструация. Иногда бывают спазмы. Когда была младше, они мучили меня постоянно, а месячные были такими нерегулярными, что мама тайком от отца давала мне противозачаточные таблетки.

– Прием противозачаточных не означает, что ты можешь заниматься сексом с кем пожелаешь, – поучала она. Мне тогда было четырнадцать, и о сексе я думала в последнюю очередь.

Однажды я выйду замуж за хорошего мужчину, и мы будем часто заниматься сексом, к моему удовольствию – или неудовольствию, – и в итоге заведем детей. Вот как объяснила мне мама. Вот чего я должна ждать с нетерпением.

Боже, звучит так цинично. Ужасно.

Скучно.

Я думаю о Крю. О том, как он прикоснулся к моей груди, когда поймал меня. О его крепкой хватке, мускулистом теле, прижавшемся к моему, о пальцах, скользивших по груди в легчайшем касании. Я все это чувствовала.

Чувствую и сейчас. Как сегодня на уроке он дотронулся до моих губ.

У тебя сексуальные губы.

Его низкий голос окутывает меня, и я обхватываю грудь ладонями. Провожу большими пальцами по соскам. Ощущаю трепет.

Я подхожу к кровати и ложусь, а приподнявшись на локтях, сразу понимаю, что мне по-прежнему видно собственное отражение. Я медленно развожу колени. Бедра. Пока мне не становится видно все. Я там всюду розовая.

Я никогда не делала ничего подобного, никогда не изучала себя так внимательно. Смотрю себе прямо между ног, смотрю по-настоящему, и гадаю, каково было бы, если бы кто-то ко мне там прикоснулся.

О, я уже пробовала мастурбировать, и не раз. Много раз. Но мне не удавалось достичь оргазма. Разум начинал блуждать, и я задумывалась обо всякой ерунде, которая меня беспокоит. Или внезапно возникало чувство вины и намек на хорошо знакомый мне стыд. Будто я совершаю что-то плохое. К тому же я еще никогда не позволяла себе влюбиться.

До Крю. Я постоянно о нем думаю. И он пробуждает во мне всю гамму чувств. Тех, что я еще никогда не испытывала и от которых постепенно становлюсь зависимой.

От его пронзительного взгляда. Игривого тона, с которым он называет меня Пташкой. Я делаю вид, что меня это раздражает, но на самом деле мне нравится это прозвище.

Оно дарит ощущение, что между нами есть что-то особенное.

С ним я и чувствую себя особенной.

Я откидываюсь на кровать, закрываю глаза и, опустив руку между ног, провожу ей по волосам на лобке, пока не обхватываю себя ладонью. Дразню. Медленно вожу пальцами вдоль губ. По коже бегут мурашки, и мне становится нечем дышать.

Приятно.

Я аккуратно раздвигаю складки и провожу между ними пальцем. Ощущаю только скользкую влагу и тепло. Мысли фокусируются на Крю. На его лице. Голосе. Руках.

Я нерешительно ощупываю себя пальцами, осторожно обводя вход, а потом ввожу один и вздрагиваю. Вынимаю.

Ввожу снова.

О, а так тоже приятно.

Каково было бы почувствовать поцелуй Крю? У него красивый рот. Полные губы. И пахнет он приятно. Сильный. Мускулистый. Я уже знаю, каково оказаться в его объятиях, но что, если бы он обнял меня по-настоящему? Прижал к себе и провел пальцами по волосам? Припал губами к виску в нежнейшем, легчайшем поцелуе?

Я дрожу от одной мысли об этом.

Когда пальцы касаются набухшего участка плоти наверху, я понимаю, что это клитор. Касаюсь его снова, и с моих губ срывается тихий вздох. Я продолжаю, кружу по нему. Потираю. Дыхание учащается, а когда я сжимаю руку бедрами, становится еще приятнее. Делаю все то же, но уже более интенсивно.

Переворачиваюсь на живот, оставив руку между бедер, и двигаю пальцами, пока буквально трусь о кровать. О свою ладонь. Я ерзаю бедрами по матрасу и, открыв глаза, снова смотрю на свое отражение.

Я сама не своя. Волосы упали на глаза, кожа мокрая от пота, грудь покачивается, соски затвердели. Я выгибаю спину, прижимаюсь бедрами к кровати, сильнее потирая клитор ладонью, и у меня вырывается сдавленный стон.

Тебя когда-нибудь целовали?

В моем воображении Крю шепчет мне на ухо, касаясь губами кожи. Я дрожу и мотаю головой, желая, чтобы именно он подарил мне первый поцелуй. У него мягкие и теплые губы, а первое касания его языка к моему…

Он убирает мою руку и начинает ласкать меня сам. Он такой уверенный. Командует моим телом, и я отдаю ему весь контроль. В точности как поступаю всегда и во всем в своей жизни.

Но с Крю я не испытываю негодования.

Я хочу этого.

Снова переворачиваюсь на спину, неистово двигая пальцами и прерывисто дыша в погоне за незнакомым ощущением, которое зарождается внутри. Даже немного страшно от того, каким мощным оно кажется, каким загадочным. Словно я не знаю, что это такое, но на самом деле знаю.

Но я не боюсь. Я стремлюсь за ним, дыхание перехватывает, руки и ноги напрягаются и дрожат, пока я двигаю рукой быстрее и быстрее. Издав громкий вздох, я замираю.

Ты такая сексуальная, Пташка.

Я содрогаюсь, все тело охвачено ощущениями, с губ срывается пронзительный крик, когда меня накрывает оргазм. Кажется, словно я совершенно не контролирую свое тело, а удовольствие длится несколько долгих, бесконечных секунд. Оно проходит так же быстро, как возникло, и я дрожу, покрывшись испариной. С трудом пытаюсь отдышаться, сердце колотится так сильно, что, клянусь, меня хватит приступ.