Текст книги "Европа, тюрки, Великая Степь"

Подобные примеры – а их в жизни много – убеждают: все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо. И у тюрка, и у грека, и у китайца свое видение прекрасного. Историку с побережья, конечно, трудно судить о другой жизни, особенно степной, которой он даже не представлял. Вот почему в исторических сочинениях лучше избегать любых оценок – чтобы не попасть впросак! Но как это сделать? Конечно, субъективен и автор этих строк – ровно настолько, насколько субъективен был Марцеллин, искренне написавший об уродстве степняков. «Явно не красавец», – сказали бы и тюрки о нем.

Стремительный полет фантазии художника Древнего Алтая

И были бы абсолютно правы. Например, император Юлиан (331–366) считался в Римской империи явным красавцем. Его густую бороду, как пеплом, покрывали вши… Бесспорно, красота – категория очень непростая.

Сообщения Марцеллина об оружии кипчаков подтверждают археологи… Но как тут обойтись без оценок? Шашке, конечно, не нужны рекомендации, ее достоинство очевидно: всадник рубит шашкой куда быстрее, чем соперник мечом. А чтобы удар был резче, тюрки придумали стремена – опору для ног.

После битвы за Дон любимым оружием кипчаков стал лук. Тюрки стреляли великолепно. Воин сам прилаживал лук «под свою руку». Обильную пищу для научных исследований дают и наконечники стрел: с трехлопастными головками, гарпунного типа, «свистящие» – с отверстием сбоку.

Лук степняка вошел в историю мирового оружия под названием «лук тюркского типа». Это – тяжелый лук, по европейскому наименованию. До полутора метров его размер. Чтобы растянуть его, требовалась сила. Зато выпущенная стрела пробивала доспехи римлян, как яичную скорлупу… Вооружение, приемы боя, атаки и отступления – вечная тема в изучении тюркской культуры. Постоянные войны, с которыми сроднился народ, требовали нового вооружения, и умелые кипчакские ремесленники не сидели без дела.

В Дешт-и-Кипчаке имелись города, куда запрещалось приезжать иностранцам. Один из них назывался Тулу (по-тюркски «полный») или Толум (вооружение), там с V века жили кузнецы-оружейники. Город возник в районе реки Оки, где обнаружили железную руду. Такой же город был неподалеку от нынешнего Белгорода. Видимо, существовали и другие.

В степи с годами складывалась сильная и очень самобытная страна, с которой в IV веке познакомился европейский мир. Были в той стране будни и праздники, о которых европейцы не слыхивали.

Аттила любил царские охоты, на них приглашались лишь избранные, а участвовали – единицы. Охотились, как положено кипчакам, на конях. Медведей, кабанов, оленей били на скаку булавами или секирами. Собак на такой серьезной охоте не признавали. Но больше всего поразила европейцев соколиная охота.

Сок-кол – по-тюркски «навести руку», бер-кут – «принеси добычу». «Навещающие руку» птицы на глазах удивленных греков творили чудеса. Зорким своим глазом они выискивали уток, журавлей, поднимали их и накрывали влет. А потом возвращались на добрую руку хозяина.

А разве не заставляла содрогнуться слабонервных любимая забава кипчаков – медвежий бой? На огороженное место выпускали дикого медведя, и к нему выходил удалец с ножом в руке или рогатиной. В мгновение броска требовалось осадить зверя железом. Одним ударом, в самое сердце, чтобы собравшийся народ смог приветствовать победителя. Так закалялись кипчакские воины! Так они забавляли себя.

Особую любовь народа снискали удальцы, объезжавшие скакунов, в диких скачках укрощая их норов. Скачки, игры были обязательны на праздник. Как и борьба на поясах. Парни выходили в круг, разумеется, не из-за крупного барана (традиционный приз победителю!), а чтобы себя показать и проверить соперника.

Тюрки всегда умели что-нибудь придумать, без дела сидели редко… За столом, например, когда разговоры переговорены, начинался спор – кто сломает берцовую косточку только что съеденного барана. Надо заметить, занятие не для слабых рук. Находились умельцы, которые опять же на спор ударом кулака убивали быка. Важно было знать, куда бить. И иметь хороший кулак. А завалить бычка обязан был любой уважающий себя мужчина – будничное дело.

За великую честь почиталось участие в кулачном бою, не каждого допускали к этой забаве. Бились себе в утеху. Начинали бой мальчишки, до первой крови. За ними сходились парни постарше, парами или стенка на стенку. И лишь потом, согревшись зрелищем, поднимались истинные бойцы. Упаси бог, если кто-то нарушит священные правила кулачного боя, – не тешить ему больше себя никогда. За это и убить могли тут же, на месте.

Может быть, и не стоило столь подробно описывать жизнь и быт царя Аттилы, если бы читателю были известны подробности о нем. «Аттила (?—453), предводитель гуннов с 434 года. Возглавил опустошительные походы в Восточную империю (443, 447–448 годы), Галлию (451), Северную Италию (452). При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества».

Вот и все, что говорит россиянам Большой Энциклопедический словарь о великом тюрке, олицетворившем Дешт-и-Кипчак. Аттила тоже погиб из-за своей излишней доверчивости… Историки умалчивают, кто была та красавица по имени Ильдико, на которую положил взгляд любвеобильный Аттила. Либо красавицу подослали римляне, либо действительно на все есть воля Неба. Словом, великий полководец в 453 году влюбился. А большая любовь не бывает без пира, без сладкой ночи.

Иордан пишет по этому поводу: «Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения… он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах королю».

Скорбь во все времена была одинаковой (наскальная живопись тюрков). В минуты траура люди обращались к Всевышнему, вспоминали предков

Императору Маркиану в далеком Константинополе явилось в ту трагическую ночь видение: он увидел во сне сломанный лук Аттилы.

Удивительное стечение обстоятельств! Но, зная лживость греков, их покушения на Аттилу, почему-то не хочется им верить. Смерть Аттилы принесла европейцам радость! Каждая буква Иордана дышит счастьем: «Настолько страшен был Аттила для великих империй, что смерть его была явлена свыше взамен дара царствующим».

Жестокое признание – читается через зеркало. Аттилу боялись и даже трагедию его восприняли как дар.

От горя народ Дешт-и-Кипчака обезумел, нелепая смерть вождя подкосила его. Как того требовал обычай, мужчины стали отрезать себе клоки волос и на лице делать глубокие надрезы. Умер великий воин! Его полагалось оплакивать не слезами, а кровью.

В Степи начался глубокий траур. В чистом поле разбили шелковый шатер, куда поместили останки безвременно ушедшего полководца. Отборнейшие всадники из войска его и день и ночь кружили вокруг шатра, отдавая дань памяти великому царю. Женщины на обряд оплакивания не допускались – их вопли потревожили бы воина.

После кровавого оплакивания началась «страва» (тризна) – грандиозное пиршество. Фантастическое зрелище: похоронная скорбь смешалась с безумным ликованием. Поразительна философия этого обряда – уходя, царь должен был видеть, что благополучие, оставленное им народу, не исчезло, счастливая жизнь продолжается.

Глубокой ночью тело предали земле. Останки Аттилы положили в три гроба – первый из золота, второй из серебра, третий из крепкого железа. Сюда же завернули оружие, добытое в битвах с врагами, его ордена и украшения, которые Аттила не носил при жизни, но которые могли понадобиться ему на том свете.

Чтобы предотвратить мародерство, всех, кто знал место захоронения, тут же убили, едва они вернулись, и они ушли в мир иной со своим повелителем.

Еще не закончились дни траура, как начались междоусобицы. Оказывается, переизбыток наследников (а их было далеко за сотню!) обременяет царство куда больше, чем их недостаток. И когда погиб старший сын Эллак, единственный законный наследник властителя, римские и византийские политики уже знали, что им делать дальше. Они, воспользовавшись раздорами, на века разожгли братоубийственную войну. Всё. Тюркский полководец, великий Аттила, наводивший ужас на Европу, ушел из этой жизни. И с ним ушло многое.

Но наследство Аттилы – его победы, его место в истории Европы не давали покоя очень многим. Так, например, в 1858 году в России вышла в общем-то слабенькая книга, но с выразительным названием – «Аттила и Русь IV–V веков». Ее автор, профессор А. Ф. Вельтман, глазом не моргнув, на двухстах с лишним страницах настойчиво убеждал, что Аттила… был русским. А Дешт-и-Кипчак назывался Русью.

Это не шутка. Подобные идеи высказывали и другие историки.

Дикое Поле – Великая Степь

В присвоении наследства кипчаков преуспели и германцы. Они сделали царя Аттилу своим национальным героем, персонажем эпических произведений. Его именем названы горы – Этцельские Альпы.

Подумать только: германцы, называющие себя потомками кельтов (тех самых кельтов, которых нещадно громил Аттила!), признали его национальным героем. А тюрки забыли о нем. Разве это нормально?..

Атли, Этцель – такие имена получил великий тюрк в германо-скандинавских былинах и сагах. Но в южногерманских произведениях, например в «Песне о Нибелунгах» или в героической песне «Вальтарий», Этцель воспевается как могущественный монарх, который в силу великодушия позволяет себе иногда слабость, нерешительность. Так, он пассивно наблюдает за интригами во дворце, не спасает от гибели сына и жену. И, что поразительно, его не осуждают, наоборот, восторгаются им.

Литературоведы не поняли причин столь «пассивного» поведения Аттилы, они лишь удивились. Впрочем, их незнание ещё и ещё раз показывает, как отличаются восточная и западная мораль, восточное и западное миропонимание.

Если бы знали европейцы, что, по адату (закону), кипчак не помогал своему сыну ни в чем и никогда, даже в минуту смертельной опасности. Он не имел права пальцем касаться сына, где бы тот ни был, пусть даже на рогах у быка. Только другой человек имел право помочь попавшему в беду ребенку.

Сурово? Конечно… Но и правильно! С помощью суровых адатов кипчаки воспитывали молодого человека, которому жить в Великой Степи: пусть сам разгоняет тучи над головой! Мамины и папины сынки в тюркском обществе презирались. Считались позором. Только достигнутое самостоятельно бралось в расчет. Человек сам делал себя, свою репутацию и дорожил ею больше всего на свете. Отсюда – обостренное чувство чести.

Авторы «Песни о Нибелунгах» и «Вальтария», вне всякого сомнения, по крови были кипчаками – они помнили степные адаты. Это чувствуется по точным деталям. Вот почему их герой Этцель (Аттила) сохранял благородство даже в непозволительной, с точки зрения обывателя-европейца, ситуации. Он вел себя вопреки европейской морали и тем вызывал восхищение.

Однако подобного знания обычаев тюрков не было у авторов «Песни об Атли» и «Речей Атли». Эти литературные произведения тоже отнесены к древнегерманским, но написаны северными германцами. В них образ Аттилы иной, там он – пришелец, завоеватель, жестоко расправляющийся с недругами: одному по его приказанию вырезают сердце, другого бросают в яму со змеями.

“Птичий грифон”. Вышивка. Находка из курганов Древнего Алтая. По преданию, останки человека разносили по миру небесные птицы. Отсюда – ангелы, грифоны и другие крылатые фантастические существа

Кто они, авторы? Не кипчаки, точно. Жестокость не была в традициях Степи: тюрки действовали жестко, но не жестоко. Суд вершили быстро (по адатному кодексу), казнили просто – был кинжал, была шашка, были аркан и конь. Их вполне хватало. В крайнем случае – веревка, если расставались с человеком, не заслуживающим приличной смерти. И уж на самый крайний случай, скажем за воровство в храме, вора живым закапывали в землю…

Не исключено, что первые тексты «Песни об Атли» и «Речей Атли» были на русском (шведском) языке – в них описаны традиции Северной Европы. Именно Гуннара и Хегни преследовал Атли. А «Гуннар» и «Хегни» – имена вроде бы варяжские. Впрочем, слово «гунны», которое прочитывается в них, может дать ключ к совершенно другой версии.

И все-таки ощущение «русскости» текста есть, оно усиливается после чтения других варяжских песен. Например, в исландской «Саге о Вельсунгах» или в норвежской «Саге о Тидреке» Аттила представлен тоже коварным властителем, заманившим в ловушку бургундского (?!) короля Гуннара и его брата Хегни, чтобы завладеть их золотом… И это вдвойне странно.

При чем здесь золото? Бургунды воевали под знаменами Аттилы, они были тюрками. Естественно, короля у них не было, был хан – вождь улуса… Возможно, с отцом Аттилы у них вышла ссора в 435 году, и сын мстил. Однако зачем превращать бургундов в северян, все-таки они – народ, пришедший с Востока.

Аттилу, как и других кипчаков, отличало равнодушие к деньгам, золоту, сокровищам – это отмечали и Приск, и другие европейцы, видевшие его. То были ценности в европейском понимании!.. В среде степняков они не ценились. Из-за золота никто бы не стал враждовать. В Великой Степи можно было сидеть на мешке золота и не иметь уважения, больше того – вызывать презрение.

У тюрков в цене были не вещи, а поступки! Восточная мораль поднимала духовное над материальным. Так строилось восточное миропонимание. Конь – дороже любого золота. Еще шашка и лук. А остальное для жизни люди добывали трудом.

Для настоящего тюрка священны три желания. Первое – оседлать коня. Второе – съесть мясо. Третье – любить жену. Аттила полностью отвечал кипчакским традициям, каждый элемент которых предусматривал действие, поступок. Поступок мужчины! Именно на главенстве духовного строилась психология тюрка. Это очень важное обстоятельство. Оно дает понимание первопричин многих исторических событий, даже человеческих трагедий. Южные германцы, например, чувствовали в своих душах печать Востока, которая и поныне отличает их, пусть даже европейцев. Вот почему их литература об Аттиле точнее и строже, в ней дух и знание свободной Степи, может быть, даже и помимо желания авторов.

Воины Аттилы в поэмах и балладах южных германцев «становились» даже рыцарями XI или XII веков. Поэты не боялись нарушить хронологию, потому что люди желали видеть своих героев, инстинктивно приближая их к себе, к своей истории. Баварцы и саксонцы гордятся этими страницами истории, не желают расставаться с ними.

Разве не показательно то обвинение епископу Гунтеру[23]23
  Опять «гуннское» имя, он занимал кафедру с 1057 по 1065 год в городе Бамберге.


[Закрыть], которое вынесла Церковь? Оказывается, этот германский епископ прилежному чтению церковной литературы предпочитал рассказы об Аттиле. Он даже в проповедях упоминал великого тюрка… Потому что сам был кипчак и в истории степных всадников видел свою родную историю.

Не надо удивляться. По утверждению Н. М. Карамзина, немецкая знать любила кумыс – кобылье молоко. А язык кипчаков, опять же по свидетельству документов, сохранялся в Южной Германии до XV–XVI веков. Значит, крестоносцы, уходившие отсюда в 1204 году завоевывать Константинополь или громить Рим, отдавали команды на тюркском (кипчакском) языке.

Увы, это – не преувеличение!

Одним из первых ученых, открывших новый раздел в европейской лингвистике, был датчанин Вильгельм Томсен его академические работы, выполненные в прошлом веке, вошли в золотую коллекцию науки. Томсен чуть было не взорвал Европу – взрыв грозил отозваться большим пожаром в столь складно написанной истории Старого Света.

«Какие гунны?», «При чем здесь эти варвары?» – вопрошали многие, прочитав безукоризненную работу выдающегося датского ученого, убедительно доказавшего, что история Европы без истории тюркского народа пуста.

Вильгельм Людвиг Петер Томсен (1842–1927) родился в семье почтмейстера городка Рандерса, здесь прошло его детство, здесь он начал свою университетскую карьеру. Занятия теологией не принесли молодому человеку удовлетворения, и его увлекли другие науки – филология и ботаника. Томсену повезло: ему встретились выдающиеся преподаватели, которые обратили внимание на его феноменальную память и разглядели в юноше дар филолога.

Он воспитывался в образцовых традициях классической европейской школы, которая предполагает сочетание лабораторных и полевых исследований. В путешествиях перед начинающим ученым открывался живой неповторимый мир, а в библиотеках – мир ушедший. Арабский, персидский, японский, китайский, цыганский – десятки языков постиг Томсен, пока наконец не познакомился с экзотическим для Европы тюркским языком.

Ученый почувствовал в нем некую тайну, сердцем почувствовал как бы «прародину» некоторых европейских языков, их лингвистический фундамент, но разум долго противился голосу чувств. До тех пор, пока не представился случай.

В 1887 году Томсена пригласили профессором на кафедру сравнительного языкознания в Копенгагенский университет. Мировую известность в те годы ему принесла работа о связях Древней Руси со Скандинавией и о происхождении Русского государства. (Именно Русского, а не славянского!) Надо ли говорить, что исследование датского профессора выразило точку зрения, которая существенно отличалась от принятой в России. Собственно, профессор Томсен был одним из первых ученых, кто написал правдивую – без политики! – историю Руси, такой, какой она и была. Его работу приняла мировая общественность, она стала классической, по ней учат студентов.

Неспособность ни опровергнуть, ни принять выводы этого фундаментального исследования, в котором не нашлось места легендам и вымыслам, сделала имя профессора Томсена если не запретным, то по крайней мере неафишируемым среди российских ученых, его работы в России почти неизвестны: перевели и издали всего одну небольшую статью, другие разыскать не удалось. Жаль! Мир из них узнал правду о Киевской Руси.

Профессор Томсен не раз посещал Россию, блестяще знал европейские (венедские) корни славянской культуры. Именно этот выдающийся лингвист обнаружил то, что всегда ускользало от внимания российских ученых, – он выявил тюркскую основу той культуры, которая ныне ошибочно называется русской.

Хотя, нет. Уважаемый профессор просто научно обосновал давно известное. Говорят же: «Поскреби любого русского, будет татарин». Вот Томсен и поскреб Русь.

А началось все с письменных памятников, открытых тогда в России, вернее, в Южной Сибири, на древней родине тюрков. Памятники эти простояли более тысячи лет забытыми. Изучение истории «басурманских» народов не интересовало российскую науку.

Вот почему находки Даниэля Готлиба Мессершмидта остались без внимания. Этот естествоиспытатель из Данцига первым среди европейцев в 1719–1727 годах путешествовал по Сибири[24]24
  Есть мнение, что первым все-таки был пленный шведский офицер Ф. Страленберг, он увидел загадочные наскальные знаки в 1713–1722 годах, проживая в Сибири, и назвал их руническими из-за внешнего сходства с германскими рунами.


[Закрыть]. Неподалеку от Нерчинска Мессершмидту показали остатки древнего кладбища, где сохранились два причудливых камня, покрытых рельефными изображениями и надписями.

С изображениями все было ясно: сцены охоты и жертвоприношений, животные, лица, орнаменты были выполнены с большим вкусом и гармонией. Письменные же знаки показались немецкому ученому знакомыми, напоминающими древнегерманские руны. Но он отмел догадку: слишком далеко Сибирь от Германии.

В Петербурге находку Мессершмидта приняли без восторга, словно о ней знали давно. На снятые им копии с уникальнейших памятников даже не стали смотреть, не говоря о том, чтобы публиковать их. Письменность велено было считать скифской и рекомендовано сдать копии в архив за ненадобностью.

Что же отличает германские руны от древнетюркских? К сожалению, многие очевидные вещи остались вне поля зрения ученых

Позже, с помощью одного из послов Екатерины II, эти копии тайно попали в Европу и там были изданы. Видимо, воровство и подпольная торговля древностями практиковались в российской науке уже тогда. Так мир узнал об одной из забытых страниц своей истории – правда, речь не шла о древнетюркской культуре.

О сибирских стелах с диковинными рисунками заговорили. Уж очень все выглядело таинственным и величественным. Особенно после публичных высказываний аббата Бальи о сибирской Атлантиде и об атлантах-сибиряках, которые погибли при загадочных обстоятельствах.

Конечно, публикация Мессершмидта не прошла бесследно. С той поры для многих европейских ученых охота за древностями из Сибири стала страстью. За бесценок скупались редчайшие произведения культуры, на которые щедрыми оказалась не только Сибирь, но и вся степная Россия, ее курганы. Сколько же богатств нами было потеряно – но и сколько ими найдено – в ходе этого грабежа.

Намогильный памятник. Сверху древнетюркская руническая надпись. Подобные надписи и привлекли внимание первых исследователей. Рядом фрагменты узоров и тамги из храмов-памятников Тоньюкука и Кюль-тегина

К началу XIX века в Южной Сибири было открыто несколько памятников, испещренных таинственной письменностью. В степной России явственно проступали следы удивительной и неизвестной культуры, которые манили к себе, увы, не исследователей, а авантюристов.

В Париже, в мировом центре востоковедения, едва ли не каждый год обсуждали тогда новые и новые находки, привезенные из степной России. Конечно, о многих находках владельцы не сообщали, чтобы не конфликтовать с законодательством: речь шла о золотых изделиях, на обладание ими требовались документы.

Наконец, парижским востоковедам показалось, что собрано достаточно материала и можно подумать о дешифровке таинственной письменности. Первыми взяли на себя ответственность академики А. Ремюза и его вечный противник в научных дискуссиях Ю. Клапрот. Они оба, крупнейшие авторитеты в древней истории, как титаны, попытались сдвинуть гору. Тщетно. Не удалось даже определить, к какой группе языков относятся загадочные письмена. Тайна, окутывавшая находки, лишь сгущалась.

А в гипотезах недостатка не было. Экспонаты не давали покоя археологам. Кто-то склонялся к версии об их скифских корнях. Придумали даже народ «чудь». Однако большинство исследователей сошлись на признании новых письмен древнегерманскими рунами, хотя бы по причине их почти полного внешнего сходства. Без всякого обоснования – отнести, и все.

Как часто бывает в науке, безрезультатность, отсутствие свежих идей мало-помалу охладили интерес к загадочным памятникам, и они вновь погрузились в дрему, в ожидание своего часа.

Первым, кого привлекли рунические надписи, был Д. Г. Мессершмидт. Он сообщил Европе то, о чем она успела забыть

Интерес к сибирским находкам пробудился в 1875 году, когда вернулся из Минусинской экспедиции финский ученый М. Кастрен. Он опубликовал работу под названием «Енисейские надписи». Это была, пожалуй, самая обстоятельная и полная работа. Всё, чего только желала неуемная душа археолога, было там. Последнее слово отдавалось лингвистам, а они молчали, словно набрав в рот воды. У них-то идей и не было!

Ажиотаж зарубежных исследователей, кажется, разбудил Россию. На VIII Российском конгрессе археологов Н. М. Ядринцев, как говорится, «открыл Америку»: он, побывав в Маньчжурии, обнаружил то, что больше века изучали европейские археологи.

Доклад Ядринцева приняли к сведению.

А тем временем весной 1890 года в совершенно безлюдной местности, на реке Орхон, финский исследователь А. Гейкель обнаружил неподалеку от озера Кошо-Цайдам еще два древних памятника. Радости ученого, который пробрался сюда вместе с братом и женой, не было предела.

Первый памятник представлял собой мощную каменную плиту, напоминающую мемориальный камень. По тому положению, в каком она лежала, Гейкель догадался, что ее сбросили с постамента. Видимо, здесь было грандиозное сооружение, от которого остались руины… Землетрясение или люди разрушили памятник? Неизвестно.

Дракон-навершие на стеле и черепаха на постаменте указывали на захоронение главы государства – кагана

На сохранившихся орнаментах можно было разобрать драконов, небольшие пятиугольные таблички с надписями. Но многое выглядело разрушенным, стертым безжалостными стихиями, получив, что можно было получить от этого памятника, Гейкель сделал вывод: работа китайская.

Правда, смущала небольшая мелочь – китайская надпись покрывала одну сторону плиты. На трех других просматривались письмена знакомого «древнегерманского» рунического алфавита. Такого же, как на других сибирских находках. Почему?

Неподалеку от этой плиты, не иначе как повергнутой стелы, заключил ученый, находился большой четырехугольный алтарь. Рядом – погруженные в землю остатки какого-то длинного строения. Гейкель составил план памятника. И начал копать. Вскоре обнажилась засыпанная землей стена, выложенная из кирпичей. Работая лопатой, археологи нашли семь статуй с отбитыми головами. Они были явно не китайской работы. Глядя на них, Гейкель понял, что версия об их китайском происхождении отпадает. Одежда и оружие, известные по находкам на Дону, Дунае и в других районах забытого Дешт-и-Кипчака, указывали на тюрков.

Однако ясности это открытие не прибавило: при чем здесь тюрки? Какое отношение эти дикари могли иметь к столь высокой культуре, которую исследовал археолог?

В километре от раскопа Гейкель и его спутники нашли еще один точно такой же памятник, только более крупный. Он тоже был покрыт надписями, часть которых, к сожалению, стерлась. И опять – одна сторона памятника была с китайскими иероглифами, а три другие с уже известными «неизвестными» письменами – видимо, тюркскими.

Он и его товарищи еще не подозревали, что открыли надгробие принца Кюль-тегина и его брата Бильге-кагана. Найденные надписи они скопировали и увезли с собой, а в 1892 году издали в Гельсингфорсе. Вроде бы таинственные письмена начали обретать хозяина, хотя все точно знали, что древнетюркской письменности никогда не существовало – слишком диким был этот народ. Варвары же!

Сведений о загадочной «сибирской письменности», как осторожно называли ее, набралось уже более чем достаточно. Следы ее были замечены и в находках около Урала, Волги, Дона, Днепра, Дуная – по всей степи. Оставалось лишь найти человека, который прочитает то, что за сто лет собрано археологами.

И такой человек, к счастью, нашелся. Правда, сперва никто и не придал значения его тонюсенькому (всего несколько страничек!) докладу, который он представил Датскому королевскому научному обществу. Доклад был подписан именем, ничего не говорившим археологическому миру, – какой-то В. Томсен, профессор кафедры сравнительного языкознания Копенгагенского университета. Случилось это 15 декабря 1893 года – дата второго рождения тюрков!

Копии надписей с загадочными «сибирскими» письменами попали к профессору Томсену совершенно случайно. И в счастливую минуту. Сперва он установил направление письма, чтобы тем самым выяснить, как нужно читать надписи. Оказалось, читать следует не слева направо, подобно монгольскому, а справа налево, подобно вертикальным строкам китайской письменности.

Следующий шаг состоял в подсчете букв. Он тоже не утомил маститого профессора. Это позволило сделать заключение, что речь идет об уникальной, неизвестной ранее системе письменности, стоящей обособленно между алфавитным и слоговым письмом, принятым на Западе и на Востоке.

А дальше все было совсем доступно для человека, который знает три десятка языков.

Первое слово, которое прочел датский профессор Вильгельм Томсен, было «Тенгри». Божественное предзнаменование! Оно первым вышло из молчавшего камня:

Ученый не знал, что означало это непонятное ему слово, лишь позже из текста он догадался, что речь идет о «Небе», о «Боге Небесном».

Так оно всё и было на самом деле. Великий Тенгри-хан открыл в XIX веке древнетюркскую письменность, которой, как считалось, не существовало, но которая во II веке ушла с Алтая в Европу и там потерялась вместе с кипчаками.

Прочитанный Томсеном язык принадлежал народу, который китайцы называли «ту-кюэ». Чистейший тюркский язык, диалект, намного более древний, чем все известные до того тюркские диалекты.

После этого открытия датчанин Томсен стал выдающимся знатоком тюркских диалектов, вскоре он мог свободно читать, писать и говорить на языке Аттилы. Стараниями профессора из Копенгагена тюркский алфавит был вырван из цепких лап забвения. Стало ясно: открыта уникальная, почти неизвестная культура, носителями которой были «гунны», «варвары», «геты» и т. д. – словом, тюрки-кипчаки. Не замечать их культуру было уже невозможно.

Прошло три года после того триумфального декабрьского вечера в Датском королевском научном обществе, на котором профессор В. Томсен сделал свой потрясающий доклад. Вышла книга ученого, где за лаконичным названием «Дешифрованные орхонские надписи» скрывался ключ к прочтению древних тюркских текстов. В книге был опубликован не только полный алфавит, но и комментированный перевод всех известных тогда надписей. Это по сути был первый и единственный в мире учебник грамматики тюркского языка, о котором потомки кипчаков в России, похоже, и не слышали.

Сомнений уже не было (и более поздние исследования подтвердили): на территории Южной Сибири за пять веков до новой эры существовала величественная империя. Она прожила свою жизнь, оставив письменные и материальные следы. А к первым векам новой эры народ пропал. Куда? Как? Почему? Этого никто не знал.

Забегая вперед, заметим, чувство первооткрывателей испытали наряду с Мессершмидтом и его последователями великолепный русский археолог С. И. Руденко, его сибирские коллеги во главе с академиком А. П. Окладниковым. Они, но уже в XX веке открыли свою Сибирь – ту исчезнувшую империю, существование которой предположили в XIX веке европейские археологи.

Итак, в XIX веке мир узнал, что в каменных посланиях передали предки своим потомкам. Камни заговорили. Заговорила молчавшая веками истинная история тюрков.

Кёк-тюркские руны: 1 – орхонские; 2 – енисейские; 3 – фонетическое значение. Так писали древние тюрки на скалах

Тексты, открывшиеся В. Томсену, были различны по возрасту и по содержанию. Какие-то памятники относились к периоду, предшествовавшему Великому переселению народов. Их язык и выразительность фраз не оставляют равнодушным:

«Небоподобный, новорожденный… тюркский каган, я ныне сел на царство. Речь мою полностью выслушайте идущие за мной, мои младшие родичи и молодежь, союзные мои племена и народы.

Когда было сотворено вверху голубое небо, внизу темная земля, между ними обоими были сотворены сыны человеческие. Над сынами человеческими восседали мои предки Бумын-каган и Истеми-каган. Сев на царство, они устроили племенной союз, так появился тюркский народ. Четыре угла света были им врагами. Выступая с войсками, они покорили все народы, жившие по четырем углам, и принудили их всех к миру. Имеющих головы они заставили склонить головы, имеющих колени они заставили преклонить колени.