Текст книги "Град разящих мыслей"

Религия, Бог

Чертовка религия необычайно соблазнительна, чтобы не посмотреть на неё с дурным умыслом. Её отхлёстанные щёки возбуждают насилие.

Так или иначе, все религии и верования стали культом мёртвых.

Современная религия – это плод памяти.

Как и многое другое, Бог уже только инерция.

Выпотрошенная религия: как же удобно неверующим собираться под покровом её золотистой шкурки!

Религия подходит людям бездарным. В ней они находят оправдание своей никчёмности, выполняют отвлекающие ритуалы и действа, гипнотизируют себя речами святых.

Одарённый же ищет не забвения, а максимальной самоконцентрации. Он сам себе оправдание. «Я существую, ибо я велик. Существуют остальные, ибо я велик. Чтобы чествовать и восторгаться».

Религия убаюкивает.

Религия погружает наш ум в анабиоз.

Религия держится на плаву благодаря сильным натурам, голос которых способен убеждать. Таким образом, не к религии мы присоединяемся, поскольку она лишь прикрытие, а к тем, кто возьмёт наши поводья.

Религия – это лазарет для проигравших свою жизнь. А также рог изобилия для падальщиков.

Чтобы прослыть добрым и порядочным, религия не нужна. В действительности её навязчивость, её «правильность» искушают к обратному.

Возлюби ближнего своего, возненавидь дальнего.

Страх и смысл – вот манок религии.

В некоторых религиях столько научного, что невольно задаёшься вопросом: а зачем нам их религиозное?

Религия – это мёртвый наездник этики. Сбросьте его, и зверь воспрянет!

Обрети веру – и отвергни религию.

Иммортализм прекратит религию.

Если даже и нет, то уж точно кастрирует.

Вера – замок на двери. Он не пропустит, но и вы взаперти.

Выколотый глаз, прикушенная губа, ободранные колени… и сжатый кулак – так выглядит вера.

Тот, кто верит в Бога, не верит в себя.

Излишняя вера в себя – всё же вера в Бога.

Нужно было прожить в удалённой пещере, чтобы до сих пор верить в Бога.

Либо быть ею.

Что? Верю ли я в Бога?.. Верит ли человек в лягушку, её препарируя?

Легко быть, когда в тебя верят. Но силу характера, уверенность и желание быть испытывает-таки безверие. Что верно и для человека, и для Бога.

Из подслушанного: «Я хочу научиться любить Бога».

Любовь к Богу противоречит любви к ближнему. Бога любят разочарованные.

Если Бог требует всеобъемлющей любви человеческой, он должен согласиться и на всеобъемлющую ненависть.

Выберите моего Бога! Нет, моего! Моего! Моего!..

У богов – кровь рептилий.

Католические священники подрабатывают у дьявола, совращая малолетних.

Христианские монахи умирают ради блаженства.

Что до их жизни – она напоминает томительное стояние в очереди перед уборной.

Мария изменила Иосифу с Богом, изменив тем самым Человеку.

Иосиф должен был потребовать аборта, если бы только не был тряпкой.

К размышлению: а если б вместо Иисуса родилась дочь?

Нынешний ислам не религия, а повод.

Другой вариант: не религия, а минное поле.

Ислам – единственная религия, у которой ещё имеются зубы.

Дзен-буддизм, в сущности, просит нас заткнуться и работать.

Будда сидел так долго, что научился жить мимо.

Камни медитируют с появления. В чём же их мудрость? В лежании?

Хотели бы они думать?

Молчание ума постепенно отупляет нас до поры, пока мы не «просветляемся».

Просветление достигается не молчанием ума, а его горением.

Человек не может и не должен быть, воспринимая себя на уровне некой всеобщей субстанции, пустоты, иначе и взаправду не останется ничего, кроме как «сидеть».

Каждая сущность имеет свою идентичность, свою функцию, от них невозможно отречься. Да и зачем? Неужто ради надуманной потребности в счастье? Так ведайте: человек выше счастья. И тем более не заслуживает участи покойного.

Пустота – пустым.

Есть такая хитрость: проповедовать бытие собою, но через оценочный ряд указывать на вполне определённый тип.

Я практикую антимедитацию: вместо гармонии, единства – хаос и разрыв.

Карма не является суммой хороших дел и плохих – является суммой действий ума и безрассудства.

Природа не окрашивает поступки моралью.

Мы не запоминаем ни своего рождения, ни своей смерти. Наше существование обрезано с обеих сторон.

Отсюда и возникла вера в отсутствие начала и конца.

Есть ли жизнь для мёртвого? Тогда есть ли смерть для живого?

Боится ли мёртвый воскреснуть?

Я не знаю более жалкой и унизительной попытки продления присутствия, чем кладбище.

Из-за научного прогресса реинкарнация стала несостоятельной: будет ли душа у клонированного человека? Или только половина оригинала? А если клонов тысяча? Если не будет вообще, то какая разница, есть душа или нет? Неужели душа – очередной симулякр? Как?!

Другой пример: будет ли душа у генетически восстановленного человека? Если да, то она будет прежней? Или новой? А если прежняя в данный момент кем-то занята? А если новая – изменится ли человек? Или он будет совсем без души? Зачем она ему?

Люди, что перестают поедать мясо, начинают поедать человека.

Призыв «не есть мясо» продиктован не мнимым состраданием к животным, а брезгливостью по отношению к их предсмертным мукам.

Человечество слишком уж изнежилось с доисторических времён.

Болезненная чуткость и переполняющее сострадание к порабощённым животным уже привели однажды к расцвету христианства.

Существует два и только два возможных варианта: либо человек властвует над животными, либо животные – над человеком.

Зачем нам третий глаз, если прекрасно видно и одним?

Не затем ли, чтобы видеть меньше?

И атеист может быть праведным. Даже испытывать праведный гнев.

«Раз Человека нет, то снова всё дозволено?!» – возрадовалось животное.

Для религий абсолютная смерть является конечным благом. Совершенный покой, рай, нирвана в противовес раздражению жизни. Все они исповедуют идентичный путь, различны лишь надписи на указательных столбах. Это путь на Голгофу.

Религии ненавидят жизнь. Их боги мертвы перманентно, эксгумированы из небытия; их пророки прославляют смерть и, крепко держа за руку, ведут к ней; Их церкви и храмы, их ряженые овцеводы и просветлённые учителя, их молитвы и медитации, их смирение и опустошение – всё призвано обучить нас сакральному мастерству умереть при жизни, не бояться её завершения, а отвергнуть всецело.

Ибо их воля – воля к смерти!

Рай, Ад

Люди предпочтут ад, нежели рай. О последнем и сказать-то особо нечего.

Люди предпочтут рай, только если Господь согласится на котлы.

Святые мученики с радостью пострадают.

Таким образом, даже они не выберут рай.

Отмучавшись в аду, попадаешь в рай. Из рая уже не отмучаешься.

Счастливы те, что горят дольше.

Рай, вероятно, похож на массовый паралич во избежание греха.

Если так, то в данном случае свободу олицетворяет ад. Впрочем, как и во всех остальных.

Рай существует лишь благодаря аду.

Исчезни рай, ад останется. Но не наоборот.

А в раю всё ещё нужно соблюдать заповеди?

Кто не побывал в аду, тот не знает жизни.

Кто не знает жизни, может угодить в рай.

Рай убивает жизнь. Грех воскрешает её.

Природа заставляет церковь прощать грехи.

Ад станет подлинным раем, если дьявол позволит носить белую одежду.

Но кем тогда станет дьявол?

Ад не другие, ад – это Сартр.

Природное

Домашние тапочки. Домашние животные. Домашняя природа.

Человек так говорит другим существам: подчинитесь и надейтесь.

Природа – второй по важности соперник человека.

Кто же первый?

Природа добивается исполнения целей, обманывая своих подданных всевозможными удовольствиями. Но что природа рядом с человеком? Мы добиваемся удовольствия, обманывая целями.

Человек чувствует ответственность перед природой.

А она перед нами?

Испытать мудрость природы довольно просто: погубит себя человек или нет. Но вот какой результат станет проявлением мудрости?

Кто печётся о сохранении природы окружающей – отрекается от природы внутренней. Доминирующий вид – это бульдозер.

Разве чума щадит свои жертвы? Разве прощает слабейших? Разве должна?

Вселенная необъятна, и человек продлится, пока не встретит победителя.

В конце концов: или среда уничтожает своих обитателей, или же обитатели – среду.

У природы женский ум: он вроде бы есть.

Если бы природа хоть на долю секунды узнала, чего мы понапридумывали, она бы тут же свихнулась.

Необходимо окунуться в ледяной хаос, чтобы протрезветь от уютного порядка, но не строить затем новый, а закаляться до поры уютного хаоса.

Я восхищаюсь миром, его безжалостностью. Ему известен толк становления, чего не скажешь о человеке.

Я не понимаю, почему природа не родила человеку равного брата, чтобы в соперничестве своём они друг друга уравновешивали, не позволяя выйти из берегов, вынуждая расти ввысь.

Человек – это в первую очередь тело. Кожа, мясо и кости. Чувства, инстинкты и потребность. Когда мы лишаемся тела, мы лишаемся человека. Мы лишаемся природного зова и природного слуха. Мы больше не живём, а значит и не мыслим. Мы только пребываем, и всё пребывает вокруг.

Почему есть плоть без мысли, но нет мысли без плоти?

Мысль нуждается в воплощении.

Разве не испытывает плоть раздираемого хищником зверя удовлетворение? Разве не озаряется она священным смыслом?

Движение есть удовольствие. Удовольствие от подтверждения, удовольствие от бытия.

Символ – повержен будет естеством.

Природа творит беспрерывным актом эволюции, появление растворено в исчезновении, исчезновение – в появлении. Творимое и есть творец. По сравнению с природой произведения человека воспринимаются как случайные выкидыши, покинутые своим беспечным родителем, обречённые лежать на берегу несущей реки.

«Град разящих мыслей» – моя дерзкая попытка на мгновение своей жизни творить, как Она.

Каждый из нас томительно ожидает явления собственного зверя.

Кто сказал, что машина – не природный лик? Возможно, не природным является как раз-таки естество? Интеллектуальная прихоть, которой тешит себя человек? Ай-ай-ай…

Жизнь и смерть

Жизнь творима смертью. Смерть – это память жизни, это её почва и её форма.

Жизнь – это последствие смерти.

Костлявая, не на тебе ли держится плоть наша?

После смерти только жизнь, после жизни – только смерть.

Шлифует ли нас жизнь? О нет, она шершавит!

Какой смысл всю жизнь провести, готовясь к смерти? По сути, посвятить жизнь смерти? Годы чудесных мгновений посвятить одному-единственному: точке прекращения мгновений. Завершению. ХА! Что же вы, мои дорогие, завершать-то собрались? Если не было в жизни вашей ничего иного, сплошное предзавершение? Раз за разом мгновение порога?

Неужели это страх вынуждает вас пойти на столь неслыханное оскорбление жизни? В том числе – страх позора от страха перед смертью? И снова громогласное «ХА!». Вы боролись со смертью при помощи смерти. Вами успешно выкорчеван страх, вне сомнений, но выкорчевана и сама смерть. Так осталась ли разлучённая жизнь? С чем вообще вы остались, господа призраки?

Живущим не дано исповедовать пути смерти, все живущие – они по ту её сторону, что им о ней известно? Разве мёртвые исповедуют пути жизни? Я уже улыбаюсь вашему ответу.

В ком мало жизни, тот заимствует у смерти.

Интересно, а можно ли умереть от переизбытка жизни? Так сказать, лопнуть?

Жизнь – это замедленный взрыв – и дым, утягиваемый смертью.

Почему цель жизни – смерть? Ибо сгорание порождает движение.

Жизнь тонка. Хотя скорее струна, нежели нить: музыкальна.

Жизнь есть случайное вдохновение. И слишком часто – растраченное впустую.

Главное в жизни – конец. Итог определяет человека или решает забыть.

Смерть не сражается, она терпеливо побеждает.

Зачем жить, если умрёшь? – первый вопрос.

Зачем жить, если был мёртв? – второй вопрос.

Если был и будешь мёртв, то зачем умирать? – третий вопрос.

Быть готовым к смерти не означает примириться с ней, а наоборот – противостоять ещё яростнее, всеми силами жизни.

Кто привык отдавать, разве может он бояться смерти?

Если воедино сольются и жизнь, и смерть, что явится на свет? Какое имя получит новорождённое дитя?.. Не «Человек» ли?

Полноценная жизнь есть жизнь, что полна ценности.

В чём смысл смерти?

Жизнь провоняла сомнением.

Я бы спросил мертвеца: пробовал ли ты соврать перед ликом смерти?

Смерть запускает время. Поэтому боги не происходят.

Предчувствие смерти не оставляет в человеке ничего лишнего.

Отношение к умершим определяет живых.

Человечности

Наидремучий из лесов? Человеческих отношений. Кто в него зашёл – по неосторожности ли, самонадеянности, – остался в нём костями.

Если человек передаёт всю суть в двух словах, ему склонны верить гораздо меньше, нежели тому, кто передаёт то же самое в тысячах.

Слишком опасно, коли надобно свой ум привлечь. Его-то может и не оказаться.

Страсть к разоблачению есть следствие великого отчаяния и единственный способ выносить себя.

Любить людей за то, что их можно ненавидеть.

Человек весьма ограничен вариантами своего состояния или своих действий. Что до мотива…

Не через поступки надо бы судить, они ещё могут и соврать, но через мотивы поступков. Через дух поступков.

Первородное наказание человека – это его родители.

Мы можем откупиться самостоятельностью, но вот рубцы уже не исчезнут.

Тепло родителей мешает нам побыть холодными, что закономерно ведёт к нашему перегреву.

С родной кровью говорят на языке крови. Куда там разуму!

Осознаёт ли человек, под какую угрозу ставит уже принятые, но пока неосуществлённые решения, разглашая их ближнему, в особенности – родному?

Во всём виновата эта дурацкая потребность в осведомлённом ухе. Будь она проклята!

В смертельном поединке, но мы должны одолеть свою фамилию, чтобы обрести Имя.

Сиротливость выбивает почву из-под ног, но также подбрасывает вверх! Сумеешь ли ты махать руками столь неистово, чтобы избежать падения в бесконечную пропасть?

Семья – это тюрьма, решётка которой изготовлена из костей.

Если ты победил семью, то велика вероятность, что и весь мир победишь.

Дети не должны рождаться с клеймом собственности родителя. Это противоречит самому акту рождения – открытию свободы. Родитель вскармливает ребёнка, чтобы поставить его на ноги, а не на колени.

Раб необходим, но где ж взять? Родить!

Научился ты чему или нет, можешь судить по своему отношению к родным детям.

Сюсюкание уродует обоих.

Новорождённый – это непроявленная фотография.

Святейшее, что есть у человека, – это его мама.

Моему слову не подчиняется одно-единственное – ненависть, ненависть к отцу.

Почему глаза смотрят в глаза?

Руки, их движения рассказывают о своём хозяине куда больше, нежели очи.

Снимая с человека одежду, мы снимаем с него и лицо.

Человек шёл, шёл, шёл и ушёл.

К авторитету присоединяются, чтобы примерить на себе его власть.

Страх перед авторитетом есть страх потерять маску власти.

Один человек – уже империя.

Человечеством правит больше.

Сильный презирает сильного, но превозносит слабого.

Сила неотвратимо навлекает на себя другую силу. В данном контексте сильнейший означает самый живучий.

Если у силы нет соперника, она превращается в слабость.

Избалованность человека проявляется в наличии выбора: преодолевать или нет. Раньше, в не столь уж и далёком прошлом, человек обязан был преодолевать. Иначе он гибнул. Да, всё так просто.

Сила – это превосходство. Стать сильнее значит превзойти.

Демонстрация силы порождает великие знакомства.

Каждый выбор есть завуалированный один: сила… или слабость. Успех зависит от умения различать.

Дыхание – сила, сердцебиение – сила, движение… Кто безрассудно пытается исповедовать слабость – противоречит своему же бытию.

Кто взгромоздит на себя бремя нести убогих, тот вскоре прогнётся под ними.

Беспомощность одного человека приводит к трагедии другого.

Необходимо иметь талант к тщеславию, чтобы оно стало достоинством. Бездарность же обрекает на посмешище.

Наивное тщеславие ребёнка безобидно, но и необычайно плодотворно, если находит понимание и поддержку.

Трусливые нередко реабилитируются в тщеславии.

Даже жертвы стремятся к славе.

Раздутое Эго легче проколоть.

Корова с гривой?.. (о снобах?)

Почему, когда кто-то произносит слово «аристократ», я сразу чую вонь?

Умилительное зрелище – бодание умников!

Знает ли баран, что является бараном? Может ли возомнить себя львом?

«Мы» – это стог сена, в котором прячут своё Я.

Когда говорят: «Он не такой человек, чтобы обижаться», – имеют в виду, что он вовсе не человек.

Люди полагают: раз он не улыбается, он несчастен.

На самом деле думают: он портит мне настроение.

С приходом счастья мы замираем.

Проявить власть над счастьем, скажу я вам, – огненной силой разморозить стрелу циферблата.

– Но для чего! – негодующе вы встрепенётесь. – Во имя чего такая жертва?

Слова ваши сольются в отдалённый гул. Но скоро я догоню вас, застану на том же холодном месте, что и прежде… нет, ещё более холодном, остыну немного и снова в путь. Замёрзшие губы прошевелят мне вслед – каков глупец! – и навсегда.

Счастье – удел бессильных.

Людей следует принуждать к счастью, чтобы они не болтали лишнего.

Станет ли счастливец прославлять несчастье?.. А несчастный?

Для некоторых людей несчастье означает вовсе не отсутствие счастья, а независимое состояние, иное состояние, иной способ бытия и взгляда на ценность жизненных аспектов.

Как можно любить жизнь, если не испытываешь страданий и горя?

И он воскликнул: «За что?!»

Глубоки в нём были корни рабства.

Лицемерие стало признаком хорошего тона. Поэтому всюду скалятся.

Сколько желчи и коварства может таить в себе с виду невинный юморок.

По-настоящему добрый избегает шуток.

Чтобы почувствовать себя лучше, достаточно кого-нибудь унизить.

«Незаменимых людей нет», – утверждает животное.

Некоторые превращают свои неудачи и поражения в предмет гордости.

Ещё хуже – хвастаются.

Ещё хуже – соревнуются!

Человек станет хвалиться даже собственным дерьмом, если большего не имеет.

Чужое хвастовство потому нестерпимо, что примельчает нас самих.

Жажда справедливости – это жажда мести, с которой согласятся остальные.

Вымогать обещание – это отчаянная форма заставления.

Дающий обещание сжаливается над бессилием его требующего.

Быть нормальным значит быть угодным.

Близорукий почти у цели; дальнозоркий прошёл мимо; слепой не знает, за что ухватился; дальтоник всё перепутал; а у косого разбежались глаза.

У кого же проблем со зрением нет – безнадёжно заплутал (среди целей).

«Чем самоотверженней работаешь, тем большего достигаешь», – говорят, забывая о самом главном: о направлении. Кто-то приближается, а кто-то уходит всё дальше и дальше, пока не умирает прожжённым впустую. Среди таких же слепых работяг.

Что такое направление? Это тропа – проложенная или ещё только прокладываемая. Куда ведёт, куда приведёт тропа?

Теперь вы понимаете всю важность направления?

Сколько ни трудись, без фундамента талант не построишь.

Люди почему-то несравненно больше боятся потерять то, что у них уже есть, нежели то, что ещё может быть.

Грубость создаёт иллюзию овладения.

Они говорят: «Он молод, ещё поймёт…»

Он отвечает: «Да, но вы уже не поймёте!»

Ссылаться на свой возраст как на гарантию понимания, могут себе позволить лишь ничтожества, которые только и сумели, что прожить. Чем выше их цифра, тем они и умнее.

Такой феномен есть анахронизм глубокой древности, когда для доказательства своей учёности всего-то и требовалось, что протянуть подольше.

Поглаживая бороду, напоминаешь окружающим о своей мудрости.

Даже бровями цепляются за власть одряхлевшие. Поскольку ничто боле не отделяет их от смерти.

Молодость не стареет. Каждый старец должен задаться вопросом: а был ли молодым? И каждый юноша – а не стар ли я?

Слагаемые молодости: буйство ума, поиск и претензия.

Если молодость будет питаться старостью, то непременно отравится.

Так всякая молодость страдает подпорченностью.

Он наслаждался своей молодостью… теперь же старость наслаждается им.

Старость – это нескончаемый пересмотр отснятого за жизнь фильма.

Немощные, если на то в состоянии, должны признать факт необходимости собственной смерти, сбережения времени и бодрости окружающих, чтобы не тащиться никчёмными годами прикованной гирей. Если же не в состоянии – решение принимается нами, каким бы тягостным оно ни казалось.

Сочувствие не есть акт жалости, есть акт вовлечения.

Жалости не заслуживает даже тот, кому ищешь только вреда.

Жестокость – добродетель, если соседствует с великодушием.

Отчего люди прославляют своё минувшее время? Тогда для них ещё не было минувшего времени.

Люди риска ради риска – латентные самоубийцы под надзором совести.

Несчастным случаем они оправдывают своё желание умереть.

Человек издевается даже над опасностью! И мир переделывается в сплошной аттракцион.

Когда жизнь опресняется, человек страдает от дури. Только плавающие рядом акулы способны внушать нам здравый смысл.

Самоубийцы переоценивают жизнь. Теми ценностями, которые не имеют к ней отношения.

Некоторым: признайтесь, самоубийцы хотя бы смелее вас.

Как здорово – помнить о возможности прервать свою жизнь! Можешь попробовать ещё продержаться из чистого любопытства, лезть до самого днища. Можешь испытать себя, можешь даже не бояться! Ведь и смерть в твоих руках.

Мой дом – на краю обрыва.

Самоубийство как искушение спасением – дар людям закалять свой дух.

Выбери лишь – чтобы избежать предсмертного позора и сохранить гордость души.

В наслаждении и боли мы все безлики.

Жадный разъедается вещами. Щедрый – людьми.

Коллекционеры? Ущербный, мелочный вид, который систематически пытается восполнить себя за чужой счёт, охотно отдаваясь в рабство вещам, именам и воспоминаниям, чтобы ими прикрыть духовную брешь и представить заветную целостность.

Милостыню подают трусливые.

Наше будущее подразумевает нашу смерть.

Из солидарности мы требуем смерти всеобщей (конца света).

Смерть близкого тебе человека похожа на утрату собственного зуба и ощупывание языком болезненных последствий.

Строгость засушивает человека.

Или – вытачивает из него формочку.

Может ли чёрствый человек испытать стыд за свою чёрствость?

Люди откликаются на патриотизм, чтобы оборонить свои привычки. Погибают во имя привычности. Патриот сражается не за родину, а за любимую память, которую могут осквернить. Истинный враг патриота – всегда чужие привычки. Это война за свою зависимость.

Когда-то земля находилась во владении народа, однако впоследствии и землёй, и народом завладело государство.

Подлинная родина человека – коренной язык его предков.

Сражаться с обожателями труднее, чем с недругами. Приходится сражаться против себя, наперекор победе.

Почитателям лучше бы держать рот на замке в присутствии своего кумира. Если только они не хотят стать ненавистными.

Беда познаётся в друге.

Друзья нужны, чтобы заполнить личную пустоту. Но по достижении некоего предела все они падают в пропасть. И наоборот – чем их меньше, тем в тебе им теснее.

Добавить друга, удалить друга, редактировать друга… создать друга.

Отныне друг – цифровой объект собственности, чей срок годности измеряется благосклонностью и активностью по отношению к владельцу.

Дружба перешла в количественную сферу. И выглядит как список.

Я проникся серьёзным подозрением к «дружбе» и каждый раз сужаю глаза.

Все мои друзья оказались людьми заурядными – людьми без мечты.

Мы смотрим на звёзды, и они предстают такими маленькими, но всё-таки кажется, что расстояние между нами не столь велико, как говорят. Мы смотрим друг на друга, и вроде бы совсем рядом, вот – я протягиваю руку…

Секрет – наживка скучного человека.

Почему люди так падки на путешествия?

Они устают от себя, от собственной ограниченности, ищут ложного обновления. Самые ярые – и вовсе пусты. Их гонит зависть.

Редкий путешественник отправляется в дорогу вместе с собой. Ещё более редкий несёт своё путешествие, свою удивительность по миру.

Не терплю попрошаек, напрочь лишённых чуда внутри.

Расскажите мне о вашем приключении.

У кого из нас есть Имя? Настоящее Имя, заслуженное жизнью, а не данное при рождении. Настоящее Имя, что отражает нашу уникальность или ключевую черту, а не имя из списка. Настоящее Имя, что обладает собственным голосом, зовущим к себе, а не пустым звуком. У кого из нас есть такое Имя?

Другое лицо – псевдоним – позволяет не прикрывать первое, сиять сквозь прозрачную маску.

Имя есть суть, мощь и ответственность. Оно дремлет в каждом из нас, ожидая быть произнесённым.

Имя – это вместилище души: иногда сосуд слишком мал, иногда слишком велик, иногда форма его не соответствует содержанию или страдает от трещин. Зачастую имя оказывается пустым, а душа разлита.

Нередко приходится заставлять себя делать то, что нам нравится.

Можно устать от того, что нравится, но чтобы заставлять… никогда.

Непротиворечив только мертвец.

Человек – структура костенеющая.

Если б человечество не перерождалось, как бы ему осточертело!

Человек есть методичное самозаточение, происходящее до последнего вздоха, и темница в наследство.

От себя бежишь быстрее, если от тебя бегут другие.

Когда все против тебя, ты и сам занимаешь их сторону.

Хоть один союзник, но должен быть.

«Он думает только о себе». На самом же деле: «Он не думает обо мне!»

С кем бы мы ни говорили, мы всегда говорим лишь сами с собой.

Хваля, ждёшь ответа.

Встречая людей, что толкуют чужими мыслями, и слова своего не добавляя, задаюсь вопросом: кого хотел услышать? И слушать ли дальше?

Жалкие люди всё равно переведут разговор на себя.

Если сказать о них дурно, они будут давать нам шансы до тех пор, пока не будет сказано обратное. После чего начнут клянчить.

Жалкие люди, наделённые жалкой властью, жалки дважды.

При желании указать на недостаток конкретного человека, лучше написать об этом недостатке как о всеобщем. Что, впрочем, будет вернее.

Недостатки приятны, когда им подражают. Ты ими доволен.

Читая критику в адрес «человека», постоянно забываешь, что пишут о тебе. Воспринимаешь себя кем-то, стоящим на расстоянии.

Так же и с пишущим.

Мы потому вновь и вновь повторяем свои ошибки, что хотим превратить их наконец в нечто правильное. И восторженно заявить во всеуслышание: «Человек прав всегда!»

Кто всё время «начинает сначала», кто хоть мысль такую допускает, тому никогда не продолжать, никогда не быть всецело.

Кто плох сейчас, надеется на потом. Он живёт в призрачном промежутке. В бесконечном промежутке.

Красивые люди подвержены риску стать вещью: для других и самих себя.

Глупостью следует называть мотив совершения поступка, а не сам поступок.

Глупость должна наказываться самым суровым из возможных способов.

Является ли наказанием то, что не осознаёшь как таковое?

Наилучшим из наказаний с точки зрения общества является трудовая повинность, каторга.

Вера в людей есть прикрытие глаз козырьком, чтобы увидеть желаемое, ведь от этого зависит собственная судьба.

Люди не должны знать друг друга слишком хорошо, иначе они разбегутся.

Человечество влезло себе под шкуру, выпотрошило до основания. Неудивительно, что человек человеку опостылел.

Не столь важно, что вы делаете на людях, как то, что вы делаете в их отсутствие.

Ничто так не любимо, как страдания других, облечённые красотой.

Как глубоки твои страдания?

Наимощнейшее оружие, когда-либо изобретённое человеком, – это психология. Им низвергаются боги, разоблачаются пророки, усмиряются гениальности. Этим оружием подчиняют массы. Однако это же самое оружие бессильно даже против крохотного муравьишки. Для него у нас найдётся что-нибудь послабее.

Меня всегда поражала эта неистребимая тяга к уравниванию, весьма хитрому, должен я заметить, с лучшими чертами: с подводным дыханием, с полётом, с метанием молний, с даром живописи… всем, что, по мнению человека, обладает ценностью. Но уравнивает он с последующей целью превзойти, совершая нечто противоположное уравниванию, однако с перевесом уже в свою сторону. ХА! Человеческая совесть не в состоянии переварить подобное.

Нам, господа величавые, следует понимать, что недалёк час, когда нас затеряют в толпе, а затем и вовсе спустят. Все будут величавыми! Никто не будет величавым!..

Легкодоступное «совершенство», если таковое найдётся, вознесёт род людской до небес… но ходить по воздуху не научит.

Натура человека в пожирательстве: даже созидая, он умудряется истощать.

Человек – это неопределённое содержание, определяемое формой.

Человек – это неопределённая форма, определяемая содержанием.

Человек хорош тем, что позволяет стать и животным, и человеком, и богом. Но плох в том, что становится никем, не обладая должной сознательностью для целевого выбора.

Быть богом среди людей, человеком среди зверей и зверем среди богов.

Когда человек погружается в отождествление себя с животным, вместо того чтобы превознестись – пусть только в мыслях, пусть только в стремлении, – наступает пора духовного убожества.

Зерно отдельно взятого человека неизменно. Сможет ли прорасти?

Нет ничего бессмысленнее, нежели человек без человечества.

Человек не должен быть один. Это неправильно! Но и в толпе ему не место.

Я вижу человека, гордо стоящего посреди пламени, взгляд направлен вдаль. Боль уже поднимается по ногам, по телу – к голове. Но взгляд не дрогнет. Ибо в нём свой огонь, и он сильнее.

Человек есть ощущение Бога.

Каждому должно быть отведено два шанса: первый – чтобы понять, второй – чтобы решить.