Текст книги "Нарушение деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества (уголовно-правовое исследование). Монография"

§ 2. Уголовно-правовая охрана нормальной деятельности исправительных учреждений: исторический аспект

Исторический метод исследования или, другими словами, принцип историзма как основополагающее методологическое начало является общенаучным. «Мы должны изучать факты прошлой жизни для того, чтобы открывать в них законы прогресса. Будущее способен видеть тот, кто познал прошедшее»²⁷.

Историзм предполагает познание вещей и явлений в их развитии, становлении, связи с конкретными историческими условиями, рассматривает их как продукт определенной исторической эволюции, «с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь»²⁸.

Рассматриваемый метод исходит из диалектической взаимосвязи прошлого, настоящего и будущего. Г. В. Ф. Гегель писал: «Законодательство вообще и его частные постановления нужно рассматривать не изолированно и абстрактно, а как взаимно зависимые моменты некоторой целостности, в связи со всеми другими особенностями, составляющими характер определенной нации и определенной эпохи; в этой связи они получают свое истинное значение, а также и свое оправдание»²⁹.

Криминалисты прошлых веков подчеркивали, что «только история может дать объяснение причин как современного состояния уголовного права, так и состояния его в предшествовавшие периоды»³⁰.

Н. Д. Сергеевский указывал: «Проследив происхождение известного института или законоположения, мы узнаем те условия, которые породили его и которые влияли на его развитие; зная это, мы имеем возможность решить: должно ли быть законоположение сохранено, или оно должно уступить другому, как потерявшее свое жизненное основание, вследствие изменившихся условий… Одним словом, для понимания, оценки и критики уголовного закона необходимо знать его историю; в противном случае все наши суждения лишены будут прочного основания…»³¹.

И. Данилович писал: «Все периоды человеческой образованности находятся в неразрывной между собой связи и служат взаимным себе дополнением. Каждый из них, порознь взятый, представляет одну сторону идеи правосудия, которой целость составляет созерцание множества соединенных периодов»³². В связи с этим, по мнению автора, необходимо обращаться «…к историческим исследованиям… и извлечению из них начал для уголовных сводов». Такой подход «в образовании науки уголовного права» предпочтительнее, «нежели отвлеченными философскими мечтами» основывать положения уголовного законодательства³³.

История имеет прикладной характер, она не должна замыкаться на саму себя, а призвана вырабатывать научную основу совершенствования законодательства и практики.

2.1. Эволюция законодательства об ответственности за нарушение деятельности исправительных учреждений в дореволюционный период

На раннем этапе развития Древнерусского государства действовали нормы обычного права. С усилением роли государства все в большей мере возрастало значение законодательной деятельности князей, появились письменные правовые акты³⁴. Одним из них является Русская Правда (XI в.), имеющая три редакции: Краткую, Пространную и Сокращенную³⁵.

Русская Правда включала нормы об ответственности за две группы преступлений («обид»): против личности и имущественные (против собственности)³⁶. Уголовная ответственность предусматривалась за посягательства на лиц, исполняющих княжескую службу, в том числе отправляющих правосудие (ст. 1, 19, 20, 21, 22, 23)³⁷.

Таким образом, статьи этого правового памятника регламентировали ответственность за посягательства на безопасность жизни и здоровья представителей власти. Однако норм, направленных на охрану деятельности учреждений, исполняющих наказания в виде лишения свободы, в Русской Правде не содержалось. Их отсутствие можно объяснить тем, что в древнерусских юридических памятниках преобладают имущественные наказания, которые делились на такие виды, как штраф в форме виры³⁸ или дикой виры³⁹, продажа⁴⁰. Наказания в виде ограничения либо лишения свободы Русская Правда не знала, не было соответствующих учреждений и лиц, обеспечивающих исполнение этих наказаний.

По Судебнику 1550 г. вводится новый вид наказания – тюремное заключение⁴¹. Однако процесс его исполнения не регламентируется.

По-прежнему не предусматривается уголовная ответственность за нарушение порядка отбывания этого наказания.

Впервые нарушение деятельности сотрудников учреждений, исполняющих наказание в виде лишения свободы, признано преступлением по Артикулу Воинскому 1715 г. В нем говорится о сопротивлении осужденного конвою (Артикул 205). Данное деяние содержится в главе о преступлениях против порядка управления и суда. Конвой выступал органом власти; лица, представлявшие его, выполняли конкретные обязанности, вытекавшие из требований закона, которые заключались в конвоировании осужденных.

Совершение преступления со стороны осужденного против конвоиров описывается следующим образом: «Ежели осужденный будет противитца против того, который командирован будет его взять, а оного взять будет невозможно, тогда хотя осужденнаго оный и убьет, то за оное наказать не надлежит. Однакож сие для обыкновенных воров, а не чрезвычайных, яко бунтовщиков и изменников, которых убийством могут многие товарыщи покрыты быть»⁴².

Конвой при этом мог убить осужденного, но только в том случае, когда последний не являлся государственным преступником («бунтовщиком» или «изменщиком»).

Как видно, деяния, состоящие в противодействии представителям администрации ИУ (в данном случае – конвоирам), пресекались без применения средств уголовного права, путем осуществления внесудебных расправ.

В 1831 г. утверждена Общая тюремная инструкция⁴³, а в 1832 г. создан Свод учреждений и уставов о содержащихся под стражею и ссыльных⁴⁴. Эти документы впервые в истории российского государства объемно и всесторонне определили деятельность системы мест заключения, порядок и условия отбывания наказания осужденными, формы и методы пенитенциарно-карательного воздействия на них⁴⁵. Поэтому получили развитие и нормы об уголовной ответственности за нарушение нормальной деятельности ИУ.

Первым актом, в который законодатель включил такие нормы, стало Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Глава 5 Уложения объединяет преступления, связанные со взломом тюрем, уводом и побегом находящихся под стражею или надзором⁴⁶. Данные посягательства указаны в разделе 4 «О преступлениях и проступках против порядка управления».

Статьи 335–343 Уложения предусматривают уголовную ответственность за незаконное освобождение или побег заключенных. Эти деяния признавались уголовно наказуемыми в случае, если были сопряжены с уничтожением или повреждением имущества тюрьмы либо с применением насилия к страже. В качестве квалифицирующих признаков указывается «учинение смертоубийства или зажигательства».

Можно утверждать, что впервые на законодательном уровне был регламентирован вопрос охраны сотрудников ИУ от преступных посягательств. При характеристике объективной стороны преступлений в Уложении используются такие термины, как: «насильственное освобождение» (ч. 1 ст. 335), «смертоубийство» (ч. 2 ст. 335, ч. 2 ст. 336, ч. 2 ст. 337, ч. 2 ст. 338), «употребление противу стражи насилия» (ч. 1 ст. 336), «освобождение через насилие» (ч. 1 ст. 337, ч. 1 ст. 338). Потерпевшими выступали только сотрудники тюрем, лагерей либо конвоиры, субъектом преступления – заключенные. В Уложении законодатель предусмотрел разнообразные виды мест лишения свободы – крепость, смирительный дом, арестантские роты гражданского ведомства, рабочий дом, а также ввел кратковременный арест, отбываемый в различных местах (ст. 59, 60)⁴⁷. Думается, что осужденные к этим видам наказания могли совершать деяния, закрепленные в гл. 5 Уложения.

Законодателем были пересмотрены санкции за рассматриваемые деяния. Вместо практиковавшихся во время действия Артикула Воинского расправ с заключенными на месте совершения преступления Уложение предусматривает применение к ним лишения всех прав состояния, ссылку на каторжную работу в крепости, на рудники либо на поселение в отдаленнейших местах Сибири, а также наказание плетьми с наложением клейм.

В начале Х1Х в. охрана деятельности сотрудников мест лишения свободы осуществлялась Уголовным уложением 1903 г. Так, в ч. 2 ст. 173, ч. 1 ст. 174 (гл. 6 «О неповиновении власти») устанавливалась уголовная ответственность за освобождение арестанта из-под стражи или из места заключения или содействие побегу арестанта, если «освобождение учинено посредством насилия над личностью в отношении стражи»⁴⁸.

Резюмируем изложенное.

1. Дореволюционный этап развития норм о преступлениях, посягающих на нормальную деятельность ИУ, характеризуется тем, что законодатель долгое время не проводил строгого отграничения данных преступлений от иных посягательств на государственную власть и от проступков против порядка управления. Вероятно, этим можно в некоторой степени объяснить имеющиеся в литературе различия относительно истоков уголовного преследования за дезорганизацию деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества.

2. В дореволюционной России длительное время отсутствовала ответственность за деяния, направленные на нарушение деятельности ИУ. Лица, которые нарушали порядок отбывания наказаний путем применения насилия к сотрудникам, главным образом подвергались дисциплинарным взысканиям. Но к ним мог применяться и расстрел либо продление сроков заключения в местах лишения свободы.

2.2. Эволюция советского уголовного законодательства об ответственности за нарушение деятельности исправительных учреждений

Следствием Октябрьской революции 1917 г. стало изменение не только формы государственного устройства страны, но и всей ее правовой системы. Во-первых, был принят нормативный акт, который стал регламентировать деятельность ИУ. Постановлением НКЮ РСФСР от 23 июля 1918 г. утверждена Временная инструкция «О лишении свободы, как мере наказания, и о порядке отбывания такового»⁴⁹. Места лишения свободы делились на мужские и женские, а по назначению на: 1) общие места заключения (тюрьмы); 2) реформатории и земледельческие колонии как учреждения воспитательно-карательные; 3) испытательные заведения для лиц, по отношению к которым имеются основания для послаблений режима или для досрочного освобождения; 4) карательно-лечебные заведения для помещения арестантов с заметно выраженными психическими дефектами, дегенератов и т. п.; 5) тюремные больницы⁵⁰.

Временная инструкция в качестве главной меры борьбы с противоправным поведением осужденных, содержащихся в местах лишения свободы, предусматривала продление срока наказания. Эта мера могла применяться к заключенным, нарушающим порядок и противодействующим администрации мест лишения свободы.

М. М. Исаев указывал, что «до окончания гражданской войны в советской системе карательных мер лишение свободы не могло играть большой роли. В борьбе с наиболее опасными преступными проявлениями, включая лагерный бандитизм, на первый план выдвигалась высшая мера наказания – расстрел, как в целях общего, так и специального предупреждения преступлений»⁵¹.

Для отбывания наказания были созданы лагеря. Их деятельность регламентировалась Декретом ВЦИК РСФСР от 19 апреля 1919 г. «О лагерях принудительных работ»⁵². Заключению в лагеря принудительных работ подлежали лица, относительно которых состоялись постановления отделов управления чрезвычайных комиссий, революционных трибуналов, народных судов и других советских органов⁵³.

Постановлением НКЮ РСФСР от 15 ноября 1920 г. издано Положение об общих местах заключения РСФСР⁵⁴. Данный нормативный акт также предусматривал возможность продления срока заключения лицам, упорно нарушающим трудовой порядок. Подобное решение могла принять распределительная комиссия.

Таким образом, на законодательном уровне была зафиксирована система мест лишения свободы, установлен порядок исполнения и отбывания наказания в виде лишения свободы. Однако в первое время уголовной ответственности за посягательства на осужденных, а также лиц, выполняющих служебные функции в местах лишения свободы, а тем более за дезорганизацию деятельности таких учреждений, не предусматривалось⁵⁵. В отношении осужденных, нарушавших установленный в ИУ порядок и противодействующих администрации мест отбывания наказания, применялось продление сроков лишения свободы, что регламентировалось не уголовным законодательством, а ведомственными нормативными документами.

В 20-х гг. прошлого века ситуация не сильно изменилась. Специальных норм, предусматривающих уголовную ответственность за дезорганизацию деятельности ИУ, создано не было. Для обеспечения нормальной деятельности мест заключения по-прежнему использовались меры, предусмотренные исправительно-трудовым правом.

Так, в Постановлении ВЦИК и СНК РСФСР от 28 марта 1928 г. «О карательной политике и состоянии мест заключения» содержалось поручение НКЮ и НКВД разработать дополнения в Исправительно-трудовой кодекс РСФСР, наделяющие соответствующие органы правом ставить вопрос перед судом о необходимости продления срока или принятия новых мер социальной защиты в отношении лиц, не поддающихся исправлению⁵⁶.

С 1930-х гг. сложилась практика, в соответствии с которой осужденных, допускавших проявления дезорганизации нормальной деятельности мест заключения, отправляли для дальнейшего отбывания наказания на острова Северного Ледовитого океана и в отдаленные северные лагеря (Ухтопечлаг, Норильлаг, Севвостоклаг и отдаленные подразделения Сиблага). Так, в 1935 г. НКВД СССР была утверждена Инструкция о порядке направления заключенных в срочные тюрьмы из исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ), которая предусматривала изоляцию заключенных, дезорганизующих деятельность лагеря⁵⁷.

Однако в конце 1936 г. руководство НКВД пришло к выводу, что исправительная система оказалась неэффективной и слабоуправляемой, нуждается не только в реорганизации, но и в укреплении в ней режима содержания. Ситуация была дестабилизирована, а управление ИТУ дезорганизовано поведением содержавшихся в местах лишения свободы заключенных.

В августе 1937 г. руководству различных ИТЛ был отдан приказ наркома НКВД СССР Н. И. Ежова, в соответствии с которым требовалось подготовить и рассмотреть в особых совещаниях дела лиц, ведущих «активную антисоветскую, подрывную и прочую преступную деятельность в данное время»⁵⁸. На такое рассмотрение были направлены все дела лиц, занимавшимися в лагерях бандитизмом, грабежами, издевательством над заключенными, совершавшими бандитские действия при этапировании. По итогам проведенных совещаний принимались решения казнить данных заключенных. По всем лагерям НКВД было расстреляно примерно 30 тыс. чел., подавляющую часть из которых составляли лидеры организованных преступных групп и их подручные⁵⁹.

Как свидетельствуют архивные материалы многих лагерей, за период с середины 1938 по конец 1940 гг. «обстановка среди спецконтингента существенно изменилась в лучшую сторону, а оставшиеся преступные группировки и их лидеры затаились»⁶⁰.

С начала Великой Отечественной войны лицам, осужденным за бытовые и другие незначительные преступления, представилась возможность искупить вину перед обществом в борьбе с немецкими захватчиками. В соответствии с Указами Президиума Верховного Совета СССР от 12 июля и 24 ноября 1941 г. из мест лишения свободы были досрочно освобождены названные категории заключенных с направлением в Красную Армию. Было освобождено примерно 420 тыс. чел., что составило около 25 % от общей численности лиц, лишенных свободы. Всего за первые три года войны в армию было направлено примерно 975 тыс. чел.⁶¹

В результате в местах лишения свободы сконцентрировалось большое число осужденных за тяжкие преступления. В это время начали проявляться акты саботажа, оживилась деятельность отдельных групп осужденных, направленная на подготовку вооруженных восстаний. Государственная власть решительно реагировала на попытки таких выступлений. В частности, практиковалось применение оружия без предупреждения при нападении на работников мест заключения и в случаях отказа осужденного приступить к работе после двукратного предупреждения⁶².

В 1950-х гг. проблемы уголовно-правовой охраны нормальной деятельности ИТУ вновь стали предметом научных дискуссий⁶³, поскольку до этого времени не было нормы, которая предусматривала бы ответственность за подобные посягательства.

Преступные деяния, выражавшиеся в применении насилия к сотрудникам мест лишения свободы или осужденным, квалифицировались по различным статьям УК РСФСР 1960 г.: как убийство (ст. 102), хулиганство (ст. 206), насилие в отношении должностного лица в связи с его служебной деятельностью (ст. 193) и т. п.⁶⁴

Известны случаи, когда лица, осужденные за тяжкие преступления, вообще не привлекались к уголовной ответственности за насилие над заключенными, вставшими на путь исправления, если потерпевшим были нанесены легкие или даже менее тяжкие телесные повреждения. М. Журавлев и В. Владимиров приводят следующий пример: «Группа осужденных подвергла жестокому избиению заключенного Г., который порвал с воровской средой, был назначен бригадиром и не позволял рецидивистам притеснять других заключенных. Повреждения, нанесенные потерпевшему, были отнесены к разряду легких. Однако виновные были привлечены только к дисциплинарной ответственности»⁶⁵.

Таким образом, отсутствие норм, обеспечивающих охрану деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества в рассматриваемый период, вынуждало судебную практику на применение в таких случаях норм об ответственности за преступления против личности.

Описанные выше действия со стороны осужденных нередко квалифицировались как бандитизм. В постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 29 сентября 1953 г. № 8 «Об устранении недостатков в судебной практике по делам о преступлениях, совершенных в местах заключения»⁶⁶ указывалось судам не принимать к производству дела о действиях, нарушающих по своему характеру лагерный режим. К числу таких нарушений Пленум как раз отнес нанесение побоев и легких телесных повреждений, не оговаривая при этом необходимости учета ни личности виновного, ни мотивов совершения таких преступлений. Тем самым указанное постановление запрещало судам расширительно толковать понятие «бандитизм» и применять данную норму по аналогии.

На наш взгляд, наличие подобных проблем применения уголовного закона обусловило включение в УК РСФСР специальной статьи, предусматривающей уголовную ответственность за действия, дезорганизующие работу ИТУ. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 25 июля 1962 г. в УК РСФСР 1960 г. впервые была включена ст. 77.1 под названием «Действия, дезорганизующие работу исправительно-трудовых учреждений». Статья содержалась в разделе «Иные государственные преступления» главы «Государственные преступления»⁶⁷. В указанном разделе были собраны преступления не по родовому объекту, а по различным признакам, в результате чего в ней оказались деяния, посягающие на общественные отношения в различных областях (например, ст. 75, 77, 78, 79 УК РСФСР и др.). Подобное расположение нормы вызывало полемику по вопросу определения родового объекта преступления.

По мнению некоторых ученых, родовым объектом действий, дезорганизующих работу ИТУ, были основные интересы СССР в области исправительно-трудовой политики⁶⁸; по суждению других – общественные отношения, обеспечивающие безопасность государства⁶⁹. В дальнейшем эта позиция подверглась критике. А. И. Гуров прямо указывал на неправильность определения объекта рассматриваемого посягательства, что значительно затрудняло применение закона на практике. Автор подчеркивал: «…вряд ли факт терроризирования нескольких осужденных может повлиять на безопасность государства. С юридической точки зрения объектом данного преступления являются общественные отношения, возникающие в сфере управления определенными узкообусловленными процессами – организации работы по исправлению… осужденных»⁷⁰.

Непосредственным объектом рассматриваемого преступления, по мнению некоторых специалистов, выступали жизнь, здоровье, честь и достоинство представителей администрации ИТУ, а также осужденных, вставших на путь исправления⁷¹.

Другие ученые придерживались иных точек зрения. Например, М. А. Ефимов указывал, что «действия, дезорганизующие работу исправительно-трудовых учреждений, имеют повышенную общественную опасность, так как грубо нарушают нормальную деятельность этих учреждений»⁷². Н. И. Загородников говорил о причинении вреда интересам перевоспитания осужденных⁷³. В. А. Владимиров отмечал, что указанные деяния «…серьезно препятствуют нормальной работе мест лишения свободы, грубо нарушают процесс исправления и перевоспитания осужденных»⁷⁴. М. И. Ковалев также подчеркивал, что объектом посягательства «…всегда и неизбежно выступает нормальная деятельность исправительно-трудовых колоний… ибо это преступление во всех случаях прежде всего направлено на дезорганизацию их деятельности»⁷⁵. Е. В. Ворошилин, Б. В. Здравомыслов и А. В. Кладков также называли непосредственным объектом данного преступления «правильную деятельность исправительно-трудовых учреждений»⁷⁶.

Таким образом, вопросы определения объекта преступления, предусмотренного ст. 77.1 УК РСФСР, были освещены в советской юридической литературе весьма обстоятельно. Подверглись глубокому анализу и остальные элементы состава преступления. В результате государство восприняло некоторые критические отзывы специалистов и Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 30 января 1984 г. «О внесении изменений и дополнений в Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы РСФСР»⁷⁷ ст. 77.1 УК РСФСР была изменена и стала состоять из двух частей. В ч. 1 устанавливалась ответственность за дезорганизацию работы ИТУ. Указанная дезорганизация выражалась в четырех формах: 1) терроризирование осужденных, вставших на путь исправления; 2) совершение нападений на администрацию ИТУ; 3) организация преступных группировок с целью терроризирования осужденных или для нападения на администрацию ИТУ; 4) активное участие в указанных группировках. Часть 2 ст. 77.1 УК РСФСР предусматривала ответственность за действия, указанные в первой части этой статьи, при наличии квалифицирующих признаков. К таковым относились обстоятельства, связанные с правовым статусом осужденного: 1) особо опасный рецидивист; 2) лицо, осужденное за совершение тяжкого преступления.

Законодатель в одной статье сформулировал альтернативные признаки, в связи с чем для наличия состава указанного преступления признавалось достаточным совершение хотя бы одного из перечисленных в ч. 1 ст. 77.1 УК РСФСР деяний.

Данная уголовно-правовая норма имела большое значение для профилактики преступных проявлений в местах лишения свободы, способствовала укреплению дисциплины среди осужденных, сокращению числа правонарушений в местах лишения свободы.

Однако в последующем судебная практика показала ее несовершенство как в части определения признаков состава преступления, так и в плане законодательной техники, присущей Особенной части УК РСФСР. По утверждению специалистов, это создавало трудности при юридической оценке деяний⁷⁸. Возникающие при квалификации спорные вопросы были частично разрешены вначале постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 3 декабря 1962 г. № 16 «О судебной практике по делам об уголовной ответственности за действия, дезорганизующие работу исправительно-трудовых учреждений»⁷⁹, а затем – одноименным постановлением от 21 июня 1985 г. № 10 (с изм. от 2 марта 1989 г.)⁸⁰. Разъяснения, данные Пленумом, коснулись вопросов установления объективной стороны преступления, предусмотренного ст. 77.1 УК РСФСР.

Под терроризированием осужденных, вставших на путь исправления, следовало понимать применение насилия или угрозы применения насилия с целью заставить их отказаться от добросовестного отношения к труду и соблюдения правил режима, а равно такие же действия, совершенные на почве мести за выполнение общественных обязанностей по укреплению дисциплины и порядка в исправительно-трудовом учреждении. Закон предусматривал, что насилие могло быть различным по своей интенсивности: нанесение ударов, побоев, телесных повреждений (легких, менее тяжких и тяжких), а также повлечь наступление смерти потерпевшего. Терроризированием также признавалось глумление и издевательство над осужденными в целях их устрашения и воспрепятствования перевоспитанию.

Потерпевшими от данного посягательства выступали осужденные, вставшие на путь исправления. Названное постановление Пленума 1985 г. не разъясняло данное понятие. В юридической литературе под «осужденными, вставшими на путь исправления» понимали лиц, которые добросовестно относятся к труду, примерно ведут себя в месте лишения свободы, содействуют администрации в поддержании должного порядка и режима, участвуют в работе тех или иных самодеятельных организаций заключенных⁸¹ или выполняют другие обязанности, установленные для осужденных, либо совершают отдельные поступки, являющиеся показателями самоисправления, приобщения к честной трудовой жизни, выполнения общественного долга⁸².

Так, в определении Верховного Суда СССР по делу С. указывалось, что С., будучи осужден за разбой и отбывая наказание, терроризировал заключенных, вставших на путь исправления, и пытался убить одного заключенного, помогавшего администрации колонии вести борьбу с нарушениями режима. С. был приговорен по ст. 77.1 УК РСФСР к смертной казни⁸³.

От терроризирования осужденных, вставших на путь исправления, судам рекомендовалось отличать другие, сходные по объективной стороне преступные проявления (нанесение побоев, причинение телесных повреждений и т. п.), которые совершались на почве ссор, личных взаимоотношений подсудимого с потерпевшим и при иных подобных обстоятельствах. В постановлении Пленума указывалось, что «имеют место факты неправильной квалификации по ст. 77.1 УК РСФСР и соответствующим статьям УК других союзных республик преступлений, которые, хотя и вносят элементы дезорганизации в работу ИТУ, как и всякое другое преступление, но были совершены в результате конфликтов, возникших между заключенными на почве личных взаимоотношений или по мотивам бытового характера, либо явились следствием случайного стечения обстоятельств, связанных нередко с явно незаконными действиями самого потерпевшего»⁸⁴.

Совершение нападений на администрацию ИТУ предполагало такое воздействие на телесную неприкосновенность кого-либо из работников учреждения, которое было связано с применением насилия. По мнению В. Д. Меньшагина, в этих случаях виды насилия могли быть более многообразными, чем при терроризировании заключенных. «Помимо причинения физической боли, нанесения ударов и побоев, причинения телесных повреждений и смерти насилие при нападении может иметь характер и ограничения или лишения свободы, например, связывание, затыкание рта кляпом, запирание в каком-нибудь помещении»⁸⁵.

Ряд других авторов указывал, что это насилие должно было носить открытый характер⁸⁶. Пленум Верховного Суда СССР занял сходную с учеными позицию.

Нападение могло выступать средством воспрепятствования лицам административного персонала в выполнении служебных обязанностей или средством мести за выполнение ими незаконных требований⁸⁷.

Например, заключенный, осужденный за тяжкое преступление, добиваясь получения от врача ИТК лекарств, оказывающих наркотическое действие, ударил его по голове металлическим треугольником, результатом чего была трещина кости черепа.

Стоит подчеркнуть, что потерпевшими были представители администрации, т. е. должностные лица, которые на основании ст. 55 ИТК РСФСР пользовались правом применения мер поощрения и взыскания, замещали должность дежурного помощника начальника колонии или были представителями контролерского состава, а также иными лицами начальствующего состава ИТУ. Сюда же относились военнослужащие внутренних войск, несущие службу по конвоированию; лица, осуществляющие в местах лишения свободы политико-воспитательную работу и медицинское обслуживание, административный и инженерно-технический персонал, руководящий производственной деятельностью заключенных (п. 2 постановления Пленума от 3 декабря 1962 г.).

Статью 77.1 УК РСФСР от ст. 321 УК РФ отличает то, что в качестве потерпевших от преступления, предусмотренного ст. 77.1 УК РСФСР, выступали сотрудники конвоя и вольнонаемный состав.

Рассматриваемое преступление считалось оконченным с момента нападения на представителя администрации ИТУ, независимо от причиненного вреда личности⁸⁸.

Дискуссионным в теории считался вопрос о квалификации действий заключенного, выразившихся в нанесении представителю администрации ИТУ телесных повреждений, повлекших наступление смерти потерпевшего. Пленум указывал лишь на то, что нападения на администрацию ИТУ, сопряженные с угрозами, нанесением побоев, причинением легких, менее тяжких телесных повреждений и другими подобными деяниями, охватываются признаками преступления, предусмотренного ст. 77.1 УК РСФСР, и дополнительной квалификации не требуют (п. 6)⁸⁹. Отсюда можно сделать вывод, что действия виновных лиц, повлекшие в результате совершенного нападения на представителя администрации ИТУ причинение смерти или тяжкого телесного повреждения, должны были квалифицироваться по совокупности ст. 77.1 УК РСФСР и соответствующим статьям о преступлениях против личности.

М. П. Карпушин предлагал квалифицировать причинение представителю администрации тяжкого телесного повреждения по ст. 77.1 УК РСФСР без дополнительной ссылки на ст. 108 УК РСФСР, считая, что причиненный вред охватывается исследуемой нормой⁹⁰.

В. К. Пинчук понимал под нападением на администрацию ИТУ «не каждое насильственное действие, а лишь наиболее опасное из действий (убийство или покушение на убийство, тяжкие или менее тяжкие телесные повреждения, а также легкие телесные повреждения с расстройством здоровья)»⁹¹. Подобные действия, по его мнению, полностью охватывались ст. 77.1 УК РСФСР и дополнительной квалификации не требовали.

П. С. Матышевский придерживался мнения, что если общественно опасные действия, содержащие признаки преступления, предусмотренного ст. 77.1 УК РСФСР, «были связаны, например, с причинением тяжких телесных повреждений, с убийством или уничтожением имущества, то они должны рассматриваться по совокупности соответствующих преступлений»⁹².