Текст книги "Зеркало грез"

Глава 3. Чужую беду руками разведу

Внезапно очнувшись от приснившегося кошмара, Соня захотела немедленно подняться, но тело ей не повиновалось. Она с ужасом оглядывала белые стены, купол потолочного светильника с множеством ламп, белую ширму, за которой возились и вполголоса переговаривались люди в белых халатах. Скрежет металлических предметов резал слух, сердце в панике сжималось от ужасных предчувствий.

Что происходит? Где она? Хотя и так ясно: в операционной. Но почему она здесь? С ней случилось что-то страшное? И откуда эта чудовищная боль, словно из ее живота нарезают ленты и с силой отдирают их от тела? Лишь голова не утратила способности поворачиваться, а мозг реагирует на мысли и чувства. Да что толку, если язык словно налит свинцом!

И закричать нельзя, чтобы привлечь внимание. И завыть: «Что же вы делаете, ироды?! Я же живая! Мне больно!» Невозможно даже пальцем пошевелить. Ах, как больно! Кажется, будто дьявольская мельница перемалывает ее бедное недвижное тело, ломая кости и разрывая плоть на кусочки. Нет, это невыносимо! Почему никто не смотрит на нее, ведь она же все чувствует?!

Соня попыталась закричать, напрягая натужно лицо, но губы только слабо дрожали, моля о помощи. «Господи! – изнемогала в панике душа. – Да помоги же мне! Ты создал боль как благо, чтобы защитить нас. Чтобы тело знало: нужно бороться! Но как справиться с этим ужасом мне, недвижной? Я же умираю!»

Стиснув зубы, Соня мотала головой из стороны в сторону, словно давала себе хлесткие пощечины. Как еще она могла реагировать на боль? Ну почему она все еще не умерла от болевого шока! Ведь это выше человеческих сил!

И лишь одна мысль сверлит обезумевший мозг: вот бы ее мучители отвлеклись ненадолго, она непременно нашла бы в себе силы встать и убежать отсюда далеко-далеко… Но поздно! Удушье мертвой хваткой вцепилось в горло, обдав жаром лицо и швырнув в бездну безысходности.

Словно услышав ее боль, из-за ширмы выглянула маска и, встретившись с Соней взглядом, замерла с выпученными глазами.

– Что такое, в чем дело? Где анестезиолог?! – раздался гневный крик. – Вы что там, совсем ополоумели?!

– Да-да, я здесь, Стелла Петровна! Все в порядке, все в полном порядке!

У изголовья на стул опустился человек в белом халате и, сквозь маску обдав Соню горьковатым запахом коньяка, обеими руками прижал ее голову к столу, не давая возможности даже шелохнуться.

– А ну быстро успокоилась и закрыла глаза, иначе совсем шею сверну, – зашипел он Соне в ухо. – Еще хоть раз мотнешь башкой, вообще больше не проснешься!

Соня плотно сомкнула губы и зажмурила мокрые от слез глаза. Ничего не видеть, не слышать… и пусть все поскорее закончится.

– Порядок, Стелла Петровна, – отчитался анестезиолог. – Теперь полный порядок.

– Ты смотри там не переборщи, – это последнее, что услышала Соня, перед тем как погрузилась в небытие…

Жаркий луч солнца заглянул в окна больничной палаты и осветил одну из облупленных стен. Постепенно он добрался до лежащей на кровати молодой женщины и щедро одарил ласковым теплом ее холодное тело. С восторгом поиграл с распущенной косой, свисающей с подушки до самого пола, да так и застрял в ней, переливаясь рыжеватыми отблесками в каштановой шевелюре. Женщина лежала недвижно, и только слегка подрагивающие веки намекали на постепенное пробуждение от наркоза.

Вошедший в палату врач некоторое время равнодушно наблюдал за пациенткой, затем наклонился и легонько потрепал ее по плечу.

– Просыпайся, тебе уже время, – сквозь пелену мрака и звенящей в голове тишины услышала Соня знакомый голос.

Она с трудом разомкнула тяжелые веки, и все поплыло перед глазами.

– Ты что-нибудь помнишь, что с тобой было?

– Нет, – ответила она охрипшим голосом, еле шевеля потрескавшимися от сухости губами.

– Правильно делаешь, – улыбнулся анестезиолог. – Со мной дружить надо. И скажи спасибо, что выжила. Не всем так везет.

– Спасибо… Что с моим животом? Он словно ледяной, мне больно.

– Терпи. Это грелка со льдом. Так надо. Ну ты полежи пока. Никуда не уходи, я скоро вернусь, – усмехнулся он и выскочил из палаты.

Боль ни на секунду не позволяла осознать случившееся. Вот и хорошо. Пусть она полностью затмит боль душевную, которая огромной волной накрывает Соню, грозясь уничтожить. Только бы ни о чем не думать, только бы не думать!

За дверью послышался шум, и в палату вошли смеющиеся женщины. Соня закрыла глаза.

– Да, с нашими мужиками не соскучишься. И что бы они без нас делали? – посетовала одна.

– Думаешь, пропали бы? Других бы себе дур нашли. Баб теперь одиноких полно. Не одна пожалеет, так другая приголубит, – успокоила ее вторая.

– Вот скука, даже телевизора нет. Говорят: не положено. Нам, видите ли, нельзя расстраиваться. А то посмотрели бы какой-нибудь сериал. Как же у них там все богато и красиво! И страдания какие-то надуманные, даже завидно.

– О чем ты говоришь! Да реальную жизнь ни с какими сериалами не сравнить. Соседка-то вон наша даже на ребеночка не захотела взглянуть.

Соня невольно прислушалась.

– Ребеночек-то чем виноват, если у матери не хватило ума доносить его?

– Да ладно вам злобствовать! Говорят, она тут же сознание потеряла, как только ей предложили с ним проститься. Еле откачали. А потом снова всю обкололи. Чтобы с головой чего не случилось.

«Его больше нет… – мысль, которую Соня изо всех старалась отгонять от себя, все еще на что-то надеясь, словно лезвием полоснула по сердцу. – Его больше нет! Значит, это не было дурным сном. И мне действительно предлагали посмотреть на него… мертвого!»

– И правильно, что смотреть не стала. А чего на него смотреть-то? Если не посчастливилось увидеть живым, то и мертвого лучше не видеть. Иначе будет по ночам кошмарами приходить.

– Весь день лежит. Хоть бы шелохнулась да слезинку из себя выдавила для приличия. Ишь, космы-то разбросала до самого пола. Будто ведьма.

– Все равно она должна была…

– Да бросьте вы, девчонки! Никому и ничего она не должна. Ей сейчас и без вас тошно. А вы ей соль на раны горстями сыплете.

– Родит еще, какие ее годы. Вон у нас, у кого двое, у кого трое. И выносили, и родили. И она родит, никуда не денется. А то еще и избавляться от лишних сюда прибежит.

– Да ну ее! Пойдемте погуляем на улице, такая погода чудесная. А потом на ужин сходим. Скорее бы уж домой. Совсем разленимся тут от безделья. Прямо как в санатории.

И женщины отправились на людей посмотреть и себя показать.

«Глупые курицы! – думала Соня. – Мне совсем не тошно. Я спокойна как смерть… Потому что тоже умерла. Вместе с моим ребенком. А мертвые не плачут. Мне теперь все – все равно!»

Соня открыла глаза и уставилась в потолок. Хорошо, что они ушли. Она хоть отдохнет от их осуждения и злобных сплетен. Как странно, что мамочки, у которых по нескольку детей, так жестоки к женщине, потерявшей ребенка! Даже Сонина коса стала поводом для осуждения.

Неожиданно за окном послышались возня и воркование. Соня повернула голову и увидела голубя, решительно перешагивающего через порожек проема открытого настежь окна.

«О нет! Только не залетай!» – со страхом успела подумать Соня.

Но у голубя были свои планы насчет того, чем бы поживиться, и он закружил по палате, натыкаясь на стены и словно не видя для себя выхода. Растерявшись от собственного бесстрашия, бросился на зеркало над раковиной, приняв его за окно, и с шумом свалился на пол.

«Тебя тут только не хватало! Но ты зря стараешься. Самое плохое уже случилось. Ну почему с известием о несчастье прилетел ты, голубь, символ Бога, мира, любви и Духа Святого? Я бы не удивилась, если бы ко мне заявился черный ворон-вещун, предсказывающий криком несчастья. Тот наверняка связан с потусторонним миром и вполне сгодился бы для посланника дурных вестей… Убирайся отсюда, «голубь мира», видеть тебя не могу! Даже природа против меня. – Соня закрыла глаза. – Неужели я начинаю сходить с ума? Или уже сошла».

– А вот и я, – стремительно ворвался в палату анестезиолог, сбивая голубя открывшейся дверью. – Ты еще не соскучилась?

Ошарашенный неожиданной расправой голубь отчаянно замахал крыльями и вылетел вон.

– Видимо, мало тебе одной беды, так жди другую, – пробормотал врач, задумчиво глядя на Соню.

– Вы что-то сказали?

– Просто мысли вслух. Вот, принес тебе кое-что. Прими, пока от боли не загнулась, – и он протянул ей таблетку. – Без воды. Тебе нельзя.

Соня сунула таблетку в рот и попыталась проглотить, но та застряла у нее где-то посередине горла, начав растворяться и обжигая едкой горечью.

– Ну что – действует? – нетерпеливо спросил врач. – А теперь встань и подойди к окну.

– Я не могу даже пошевелиться от боли.

– Ну же, вставай! Так надо!

Он помог ей подняться. Соня, превозмогая раздирающую ее в клочья боль, держась одной дрожащей рукой за спинки кроватей, другой за живот, на котором, казалось, сейчас разойдутся швы, еле дотащила безвольное измученное тело до окна.

– А теперь посмотри вниз, – довольно улыбнулся врач. – Что видишь?

Соня выглянула в окно и увидела там, внизу, мужа. Веселого, жизнерадостного, словно вернувшегося с приятной вечеринки. Ни тени волнения, сопереживания, ни единого намека на случившееся. Да еще с букетом цветов!

С чем Федор поздравлял жену – с потерей ребенка? Как же так?! Неужели он не понимает ее страданий? Действительно не понимает. И никогда не поймет. Потому что у него уже есть ребенок.

– Помаши ему. И не спрашивай зачем. Так надо! – приказал врач.

Соня, пораженная увиденным, казалось, совсем утратила способность действовать осознанно. Сейчас она как заведенная на ключик механическая кукла. И будет двигаться, пока не кончится завод. Она подняла руку и помахала мужу. Сквозь пелену набегающих слез увидела, как тот радостно поднял букет, затем другой рукой изобразил кольцо из большого и указательного пальцев, что означало «окей».

Вот только чей это жест? Если американский, то «все в порядке, ты молодец, хорошо держишься, умница». Если французский или бельгийский, это уже оскорбление – «ты ноль, ничтожество».

Учитывая непростой характер Федора, можно с большой долей вероятности предположить, что он использовал оба значения жеста, по принципу «два пишем, два на ум кладем». Да, она ничтожество, потому что снова не смогла выносить ребенка. Потому что снова оказалась несостоятельной в самом главном предназначении женщины. Соня – никто, полнейший ноль, не достойный даже сочувствия. Но она же и молодец: хорошо держится, даже по палате уже скачет, значит, не очень-то и переживает. А может, – хотя Федор, скорее всего, в этом никогда не сознается, – и вовсе теперь избавится от мыслей снова забеременеть.

Соня шагнула от окна и потеряла сознание. Она не видела, как врач приветственно помахал ее мужу, подтверждая, что с его женой все в порядке, затем поднял Соню и перетащил на кровать.

– Вот и ладненько, – услышала она, приходя в сознание. – Теперь твой муж будет думать, что ты в полном порядке: операцию перенесла прекрасно, даже уже ходишь.

– Зачем вам это? Что-то вроде мужской солидарности?

– Почему же «что-то вроде»? Это и есть мужская солидарность. Нас беречь надо! Это вас, баб, немерено. А вот нас, нормальных мужиков, не так уж и много, чтобы разбрасываться и нервы нам выматывать.

В палате, кроме них, никого не было, но прежде чем продолжить говорить, врач воровато оглянулся и наклонился ближе к Соне, обдав ее запахом спиртного:

– Я ведь думаю о твоей семье. Ты бы поосторожнее была с мужем своим. Не ровен час, уведут. Приглядывай за ним. Я специально погнал тебя к окну, хоть это и не положено. Мужики – чтоб ты знала – не любят больных жен. Как увидят, что они квелые, тут же начинают им замену искать, поздоровее да помоложе. Потому как мужик в любом возрасте цену высокую имеет. – Врач снова боязливо огляделся и зашептал Соне в самое ухо: – Хочу тебя вот еще о чем предупредить: вокруг тебя затевается какая-то возня.

– Я не понимаю.

– А тебе и не надо понимать. Просто будь осторожнее и не верь тому, что видишь.

В коридоре послышались голоса, и он быстро отскочил от кровати. Тут же дверь распахнулась, и в палату вплыла дородная роскошная волоокая женщина в белоснежном хорошо подогнанном халате в окружении свиты врачей и медсестер.

– Сергей Денисович? А ты здесь что забыл? – обратилась она к оробевшему доктору.

– Имею полное на это право, Стелла Петровна, – расхрабрился врач. – Я, как-никак, врач-анестезиолог и должен…

– Вот именно – «как-никак»! – оборвала она его на полуслове.

– Но я выполняю, так сказать, свой священный долг.

– Тут и без тебя есть кому присмотреть за пациенткой. К себе иди. Сейчас и до тебя очередь дойдет. Давно уже с тобой надо разобраться, – с угрозой в голосе произнесла Стелла Петровна и так сверкнула на врача карими глазами, что тот пулей вылетел из палаты, оставив после себя легкий аромат парфюма, коньяка и ужасно дорогих сигар: именно так должен пахнуть, как он считал, настоящий мужчина.

– Хорош работничек, с утра уже бельма залил, – возмутилась Стелла Петровна. – И с кем только приходится работать!

Она снисходительно посмотрела на Соню.

– Но ты не переживай, детка, для тебя теперь все позади. Главное – жива осталась. Ох и намучилась я с тобой. Вот подлечишься с годик-другой, а там снова забеременеешь. Только уж в следующий раз никаких волнений – на весь срок беременности ко мне приходи, здесь отлежишься. Тебе сейчас тридцать? Лет шесть-семь в запасе у тебя есть. Теперь спи. Вставать можно будет только завтра утром. А то и послезавтра, там посмотрим. Если что надо, зови медсестру или нянечку… Да, кстати, муж твой заходил.

У Стеллы Петровны от приятных воспоминаний о роскошном импозантном мужчине даже заблестели глаза и порозовели щеки.

– Такой внимательный, обходительный – настоящий джентльмен. – Она с недоумением уставилась на Соню, словно не могла себе представить их парой. – Волнуется за тебя. Спрашивал, какие медикаменты купить. Так я его успокоила: сказала, что у нас есть все необходимое.

– Почему мне так больно?

Соня чувствовала, как боль с новой силой ворвалась в нее, круша все преграды, перехватывая дыхание, раздирая бедное тело на куски. Реагировать хоть как-то на происходящее вокруг не осталось сил.

– Тебе сейчас помогут, потерпи. Галя, сделай обезболивающее, – обратилась Стелла Петровна к медсестре, направляясь к выходу.

Палата опустела. Стараясь не закричать от боли, Соня стиснула зубы. Вернулась медсестра и, заменив на ее животе прогревшуюся солнцем грелку на ледяную, безмолвно удалилась. Соня старалась не думать ни о чем, считая секунды и терпеливо ожидая обещанного укола. Но время шло, а медсестра словно сквозь землю провалилась.

Трясясь от озноба, Соня просунула ладонь между грелкой и животом. Легче не стало. Дикая боль не давала отвлечься ни на мгновение, усиливаясь и подходя к критической точке, когда Соня уже не могла сдерживать стоны. Еще немного, и она закричит во весь голос.

Наконец появилась медсестра с наполненным шприцем и непроницаемым выражением лица. Укол, сделанный ее «тяжелой» рукой, оказался таким болезненным, что только прибавил Соне страданий. Она вцепилась зубами в подушку, надеясь, что лекарство вот-вот подействует. Но тщетно. Боль продолжала усиливаться.

И Соня закричала. Громко, не сдерживаясь.

– Вы что хулиганите?! – прибежала разъяренная медсестра. – Будете так себя вести, мы вас живо выпишем.

– Мне больно!

– Я больше ничем не могу вам помочь. Терпите. Вы же женщина!

В палату вошли соседки, с любопытством прислушиваясь к разговору.

– Сделайте мне еще один укол.

– Я сделала все, что могла. Ждите, должно подействовать, – равнодушно ответила медсестра и, измерив Соню долгим задумчивым взглядом, удалилась.

Соня снова закусила зубами подушку и приготовилась ждать. Соседки по палате недовольно перешептывались, сетуя на то, что поспать в эту ночь удастся вряд ли. А ведь им нужен покой. Другим женщинам тоже не сладко, но они же не ропщут.

– Всем помогает обезболивающее, а ей, видите ли, нет. Подумаешь, цаца какая! Сразу видно – жена богача.

«Если я жена богача, то почему меня не положили в отдельную палату? И неужели трудно сделать еще один обезболивающий укол, чтобы мне так не мучиться?.. Никому я здесь не нужна… Никому… Нигде…» Мысли путались, сплетаясь в безумный клубок единственного желания: поскорее умереть, чтобы ничего не чувствовать. А впереди еще целая ночь нестерпимых пыток души и тела!

За окнами стемнело, в палате выключили свет. Соседки, получив свои порции обезболивающего, обменивались перед сном местными сплетням.

– А вы слышали, что Стеллочка учудила?

– Нет, а что такое?

– Загуляла со своим молоденьким шофером. А жена его заявилась к Стеллочке прямо в ее роскошный кабинет, да и устроила там скандал.

– Да ты что?!

– Точно! Говорят, что даже в соседнем корпусе было слышно. Ее охрана выгнала вон, так она жалобу на нашу Стеллочку накатала. Прямо в управление здравоохранения. И теперь у Стеллочки неприятности.

– Что-то не похоже. Горбатого только могила исправит. По-моему, она теперь на Сонькиного мужа глаз положила.

– С нее станет.

– А может, это брехня, и кто-то распускает слухи из зависти?

– Может. Только мужиков своих лучше подальше от Стеллочки-людоедки держать. Слишком лакомый кусочек.

– Она для них или они для нее?

– Какая разница! Главное – подальше.

– Да хватит вам чушь-то молоть! Спите уже.

Удовлетворенные интересными новостями, затмившими своей романтичностью даже любимые сериалы, женщины тут же провалились в радужные сны, похрапывая и посапывая каждая на свой манер.

Соня изо всех сил зажимала обеими ладонями рот, чтобы сдержать стоны, рвущиеся наружу, и никого не разбудить. Как всегда, она больше думала о других, нежели о себе. Слезы градом катились по лицу, и тени на стене расплывались, принимая причудливые формы. Но вот одна вытянулась до потолка и снова уменьшилась, и Соня с облегчением почувствовала уже знакомый запах коньяка вперемешку с парфюмом и услышала шепот склонившегося к ее уху анестезиолога:

– Возьми таблетки и пей, когда будет плохо. – Он сунул ей в руку пластиковый блистер, и Соня прижала его к груди. – Иначе совсем загнешься. Потому что тебе колют не обезболивающее, а простые витамины. И будь осторожна: у тебя враги не только здесь, но, похоже, и дома.

Тень снова вытянулась и растворилась в темноте, и только полоска мелькнувшего света, оставленная на миг закрываемой дверью, свидетельствовала о том, что в палату кто-то входил.

Соня, ни секунды не раздумывая и изо всех стараясь не шуметь фольгой, вытащила из упаковки две таблетки и сунула в рот, нисколько не сомневаясь, что они принесут облегчение. Да и какая разница, каким образом она избавится от боли – приняв действенное лекарство или умерев от яда? Лишь бы ее тело перестало рвать на части.

Пряча блистер под подушку, Соня уже чувствовала, как приятное тепло разливается по каждой жилочке и боль постепенно отступает. Оказывается, она еще не разучилась испытывать радость. И теперь у Сони, наконец, появилась возможность отдохнуть от губительной для нее действительности.

Перед тем как окончательно погрузиться в целительный сон, она невольно вспомнила о странном анестезиологе и о притче про замерзающего у дороги от холода воробья, на которого, проходя мимо, уронила теплую лепешку корова. Воробей сначала разозлился на корову, но потом пригрелся, ожил и снова весело зачирикал. Его услышала пробегающая рядом голодная кошка. Она поддела воробья лапой, вытаскивая из лепешки, и съела.

Вот уж действительно: не всегда тот, кто наложил на тебя, – твой враг, и не всегда тот, кто тебя из нечистот вытащил, – твой друг. И если тебе тепло и хорошо, то радуйся и не чирикай. А Соня и не чирикает…

Глава 4. Слишком разборчивая невеста

Утром пришла Стелла Петровна и поинтересовалась состоянием пациенток.

– Ах, Стеллочка Петровна! Вы такая заботливая! И что бы мы без вас делали! – щебетали наперебой женщины. – Никто так о нас не хлопочет, как вы. Мы здесь прямо как в лучшем санатории: и лечат, и кормят. Мы ведь у вас всех своих детишек родили. А теперь вы наши женские болячки лечите. И как бы мы без вас обходились? Вы самый лучший женский доктор! Никого лучше вас нет. И такого чудесного роддома тоже больше нет ни в одном другом месте.

Стелла Петровна ласково всем улыбалась и снисходительно принимала похвалы, считая их заслуженными и неоспоримыми. Она подошла к Соне и добродушно поинтересовалась ее самочувствием. Но что-то, таящееся в глубине глаз, пристально разглядывающих Соню, выдавало настороженность и даже удивление.

А может, ей только показалось? Ведь теперь, по наставлению анестезиолога, она должна видеть врагов в каждом. А как же Федор? Соня и ему не должна доверять? Нет, это уж слишком! Здесь врач жестоко ошибся. Не мог не ошибиться! Потому что Федор любит ее. Тогда почему сердце начинает трепетать от дурных предчувствий, когда Соня думает о муже?

Избавление от пыток физических принесло страдания душевные, которые, казалось, только и ждали своего часа, и вот теперь вцепились в нее мертвой хваткой. Как тошно! Как нестерпимо больно и страшно! Вот если бы бабушка была рядом. Но она уже умерла. Остались лишь светлые воспоминания и горечь утраченного счастья, которое у Сони, несомненно, было.

Она закрыла глаза, и услужливое сознание окутало ее ласковой дремой. Сон ли это или Соня и в самом деле вернулась в свою безоблачную юность?

Вот она сидит на завалинке возле их с бабушкой крепкого домика и, не спуская глаз с любимицы-гитары, тихо напевает только что придуманную песню, расчесывая свои прекрасные длинные волосы. Рядом стоит, упираясь стволом в бревенчатую стену, только что аккуратно почищенное и смазанное небольшое охотничье ружьишко, с которым Соня любит прогуляться по лесу, представляя себя амазонкой – этаким символом женской независимости. Никакой дичи она домой, конечно, не приносит, так как стреляет лишь по бумажным мишеням, прикрепленным к деревьям, зато возвращается с грибами, ягодами и вдохновением для творчества.

Бабушка пытливо оглядывает своенравную внучку, старательно хмурится, напуская на себя строгость:

– Скажи, пожалуйста, душа моя Сонечка, сколько это будет еще продолжаться?

– Может, мне уже отрезать эту косу? – пытается Соня увести бабушку от нежеланной темы. – Каждый день трачу на нее по часу, пока расчешу. А когда голову мою – и все три.

– Я тебе отрежу! – тут же поддается на провокацию раскрасневшаяся от возмущения старушка. – Ишь, чего удумала: этакую-то красотищу портить!

– Сейчас в моде короткие волосы.

– А ты никогда за модой не гонись. Когда говорят о моде, мне всегда представляется этакая дама легкого поведения, которая идет к тому, кто больше заплатит.

– Ну, бабушка, ты у меня и фантазерка! Слыхом не слыхивала ничего подобного.

– А потому обещай мне, что всегда будешь беречь свою Ко́сю, – бабушка с детства даже имя для косы придумала – Ко́ся, так любила ее, – и никогда не острижешь!

– Ты о ней так говоришь, словно она мне жизнь должна спасти.

– Ну вот, ты сама и ответила на свой вопрос – для чего тебе коса.

– Чушь! Это ты придумала сейчас, потому что сказать больше нечего.

– Обещай! – потребовала настырная старушка.

– Хорошо-хорошо! Было бы из-за чего спорить. Обещаю: никогда не расстанусь с твоей любимой Косей.

– То-то же! Ты вот не знаешь, а ведь коса служит для накопления силы, как жизненной, так и мистической. Ведь коса – это что? Девичья краса! На Руси как говорили: «Не расплетайте косы до вечерней росы – суженый придет, сам расплетет».

– С тобой все ясно. Опять за рыбу деньги?

– За какую еще рыбу, что ты мелешь? – прикинулась непонятливой старушка.

– За ту самую: снова заведешь надоевшую песню про женихов?

– И заведу! Ты зачем своим ухажерам головы морочишь? Причем всем троим. Уж выбери себе наконец одного, да и выходи за него замуж. Пора. Того и гляди без внуков останусь.

– Да какие твои годы! Нанянчишься еще, успеешь.

– Не у меня годы-то, а у тебя. Это сегодня восемнадцать, а завтра уже…

– У меня с ухажерами проблема: они мне нравятся все.

– Да где же это видано, чтобы у девушки было три жениха?!

Соня рассмеялась, придвинулась к старушке и поцеловала ее в щеку.

– Жених бывает только один – тот, за кого обещала замуж пойти, – заявила Соня назидательным тоном.

– А тебе хоть один предлагал замуж-то?

– Все трое. Только я пока не дала согласия никому. Обещала подумать.

– И кого же из них ты выберешь?

– Никого!

– Это как же так понимать?! – Старушка сняла белый платок с головы и принялась обмахивать им разгоряченное спором лицо. – Нет, уморишь ты меня когда-нибудь своими капризами.

– Разве я виновата, если ни один из троих мне не подходит? У каждого свой недостаток. Вот, например, Толик. Умный, симпатичный, высокий, серьезный. Но такой застенчивый, что… ты еще долго внуков не увидишь.

– Глупости все это! Мужик в постели всегда разберется, что с бабой делать. Он тебе больше всех подходит. А главное – он тебя любит! Мне его тетка рассказывала, что он просто сохнет по тебе, так влюбился.

– Скучный он какой-то.

– А веселый-то всех подряд будет веселить. Так увлечется, что и на тебя веселья не останется. Нет, Толик мне очень нравится. Ветер у него в голове точно не гуляет. Будешь с ним жить, как у Христа за пазухой. И постарше он тебя чуток, всего на четыре года. А это как раз то, что нужно: и на ноги уже встал, и интересы у вас будут общие. Тетка-то его рассказывала, что он квартиру себе в столице купил, теперь вот ремонт хороший делает. Так что ему не до глупостей.

– Душа у меня к нему не лежит.

– Тогда Витюшу выбери – чем не жених? Уверенный в себе такой, знает, чего хочет. Симпатичный к тому же. Сама говорила, что на итальянского актера похож, который тебе очень нравится. Баламут, конечно, маленько, но это только по молодости. А смотри, какой огромный дом в деревне начал строить. Значит, уже заранее думает о семье. Что тут скажешь – умница. Несмотря на то, что младше тебя на четыре года. Да это и неплохо, когда муж молодой. Зачем тебе старый-то? А с молодым ты и сама дольше молодой останешься.

– Бабушка, тебя не туда несет!

– Это тебя все время ветер в голове не туда сдувает. А я свой курс хорошо соблюдаю. Бабушка Витюши вон говорила, что ты их родне очень даже нравишься, и они будут только рады, если вы поженитесь.

– Ты что же это, со всем светом моих кавалеров обсуждаешь?! – сверкнула Соня на бабушку сердитым взглядом.

– Да они сами ко мне с разговорами приходят, – обиделась та. – А ты бы радовалась, что нравишься родне жениховой. Бывает так, что родня мужнина со свету готова сжить молодую невестку. И до того прицепятся, что в конце концов разведут молодых. Вот как бывает. А если ты им сразу по нраву пришлась, они никогда тебя не будут обижать. Сразу примут в свою семью и всегда будут считать, что именно благодаря их умным советам кровиночка Витюша такой счастливый. А в нем-то что тебе не нравится?

– Его фамилия.

– Час от часу не легче! Ничего глупее не слыхала.

– Я никогда не соглашусь носить его фамилию. А он никогда на мне не женится, если я захочу оставить свою девичью, так как будет считать, что я пренебрегла его родом. А уж если его родственники об этом узнают, то я им точно разонравлюсь. Поэтому мы не сможем пожениться.

– Ну допустим, что ты права. А как же тогда Женя? Спокойный, умный, образованный. Выучился на инженера железнодорожного транспорта, теперь в городе работает заместителем начальника вокзала. Будете бесплатно по железной дороге на моря ездить.

– А это-то ты откуда знаешь?

– Сестра его мне рассказала. Уж очень ты ей нравишься. И даже представить себе не можешь, какое это счастье быть по сердцу сестре своего мужа! Была золовка – змеиная головка, а станет для тебя родной сестрой. Чего напыжилась-то? Она тоже ко мне сама с разговорами подошла. Что мне теперь, бегать, что ли, от людей? Так в одной деревне живем – далеко не убежишь. И чем же это, скажи на милость, тебе Женя в мужья не годится?

– Не знаю, сама не пойму. Просто не нравится, и все. Как-то раз мы договорились с ним встретиться на майские праздники, а он не пришел. Так я все праздники и проплакала.

– Может, у него какая причина уважительная была?

– На самом деле он приходил, просто опоздал немного. Только я этого не услышала, так как рыдала от обиды, зарывшись в подушки и наглухо заперев все двери. Он после праздников пришел… а я вдруг поняла, что вся моя любовь к нему перегорела. В слезах я ее утопила, что ли? Теперь ничего к нему не чувствую.

– Вот и не осталось у тебя ни одного жениха!

– Эка невидаль – женихи! А я загляну в твое старинное Зеркало грез и там уж точно найду себе подходящего.

Соня взяла гитару и, коснувшись струн изящными тонкими пальчиками, пропела нежным чистым голосом:

 
Я разыщу тебя в Зеркале грез,
Ты счастье мое без конца и без края.
В любви волшебных метаморфоз
Найдем мы ключ от земного рая…
 

Наигрывая только что придуманную мелодию, она задумчиво смотрела вдаль, словно пыталась заглянуть за горизонт.

– В детстве я частенько в него любовалась. Сяду, бывало, перед зеркалом на пол, облокочусь о столик, закрою глаза и начинаю мечтать. Да так и усну. А какие мне сны снились! Будто я летаю и…

– Чушь-то не мели! Тебе с живым человеком семью заводить, а не с выдуманным, каким бы он прекрасным ни казался.

Соня только беззаботно смеялась. Ее переполняли счастье и осознание того, что у нее впереди целая жизнь для исполнения любого желания. Необъяснимая радость с чудесным именем Молодость не помещалась в груди и рвалась наружу, изливаясь на окружающих лучистым светом синих глаз, и Соня снова запела:

 
Весенний лучик солнца заглянул в окно,
Напомнил, что вставать пора давно.
И изумрудом зелени манят к себе луга,
И церкви белоснежной золотые купола.
Но горизонт зовет в заманчивую даль.
И так настойчиво, что бросить все не жаль.
Там неизведанные страны впереди,
А речка шепчет ласково: «Не уходи!
Любовь твоя и счастье здесь, сейчас.
Так что же смотришь ты, не отрывая глаз,
На призрачные дали? Там сплошной обман
И всяких бед, несчастий бурный океан».
Но речку я не слушаю совсем.
Знать, на ошибках мне учиться, как и всем.
Готова чашу я судьбы испить до дна.
Не мудрено: природа юности и глупости одна.
 

– Рада, что ты это понимаешь, – сказала бабушка и вновь продолжила свою политику по обустройству личной жизни внучки: – Ну так вот, к подруге моей, бабушке Феклуше, внучатый племянник приехал из-за границы. Она уже несколько раз прибегала спросить: может, мы с тобой к ним в гости сходим? А что? Посидим, познакомимся.

– Чтоб я сама пошла с кем-то знакомиться?! Никогда этому не бывать! За кого ты меня вообще принимаешь? Вы с бабкой Феклушей, похоже, совсем сбрендили, не иначе! – Соня даже отвернулась от бабушки.