Текст книги "Трясина"

«Да нет! У батюшки в доме – да целуются? Не может такого быть, – успокоился тут же Тоха. – Тем более Янка сама меня позвала». И Тоха всё-таки пошёл к Фединому дому. «Я даже не посмотрел, как выгляжу», – новая мысль засверлила мозг перед самым домом. Он обеими руками пригладил свои тонкие непослушные белокурые волосы, темнеющие к затылку и вискам, поправил рубашку, которую ещё не переодел со школы. «Надо было зубы почистить ещё раз и носки сменить, – подумал Тоха. – Придётся поменьше открывать рот и сидеть, стараясь не двигать ногами».

Он зашёл в сени, отметил, что Янкины лакированные ботинки тут, и робко постучал. Дверь открыла матушка Ольга с малышкой на руках.

– Проходи в комнату, – пригласила матушка, – они там. Но скоро мы укладываемся спать, поэтому ненадолго, не больше часа, хорошо?

– Хорошо, – кивнул Тоха.

Яна в чёрной мини-юбке, в леггинсах и свит-шоте сидела с ногами на заправленной кровати и вообще держалась совершенно по-свойски, как будто бывала тут миллион раз. Федя склонился над письменным столом и что-то подчёркивал карандашом. Видимо, те самые тезисы.

– Смотри, нужно выбирать только самое главное. И стараться записывать коротко, может быть, даже схематично. О, Тоха, привет! – Федя увидел друга и встал из-за стола.

– Привет-привет! – пропела Яна. – Что, всё-таки пришёл?

– Как видишь, – ответил Тоха. – Только вот мать задержала немного. Надо было по дому помочь, – зачем-то соврал он и присел на краешек кровати.

– А мы тут почти заканчиваем, – сказал Федя, разворачиваясь на стуле лицом к гостям. – Осталось переписать. Держи, Яна, – и он передал ей учебник по истории.

Яна открыла тетрадь и, улёгшись на живот и болтая ногами, начала переписывать подчёркнутое Федей.

– Сейчас математику сделаем, и всё. Помогай, а то я долго по математике соображаю.

Трудновато было делать математику. Смысл задачи всё время ускользал от Тохи, а взгляд то и дело останавливался на юбке и укороченных светлых носках Яны, обнажавших лодыжки. И носки, и лодыжки были безупречными. Каждый игривый взмах ноги заставлял задачу плыть бессмысленной вереницей букв перед глазами Тохи. Он сжал виски пальцами, прикрыл глаза, чтоб не видеть лишнего вокруг себя.

«Два компьютера… работают совместно… По отдельности один из них сделал бы работу на 4 часа быстрее другого… А, тут же обычное уравнение! – наконец понял он. – Так, ещё немного. От того, решишь ли ты задачу, зависит мнение Яны о тебе». В словах задачи появилась логика, в цифрах – стройность. Тоха быстро набросал на листе схему задачи, произвёл несколько расчётов.

– Есть! – Он протянул листок Феде.

– Ух ты! – восхитился тот.

Яна посмотрела на Тоху с уважением. Он перехватил этот взгляд, и у него всё заплясало внутри.

– Нам пора, – вздохнул Федя. – Из-за малышки мама не разрешает надолго. Пойдём, Яна, мы тебя проводим, – предложил он.

По дороге до Янкиного дома Федя с Яной всё болтали, шутили, смеялись. А Тоха шёл чуть позади, смотрел на Янкины ноги и слушал с горечью её заливистый смех. В разговорах и шутках ему было бесполезно соревноваться с Федей. Ладно, он возьмёт другим.

«Пора действовать, – решил Тоха. – Завтра вечером точно пойду к Саввихе. Если она знахарка, наверняка у неё есть средства на все случаи жизни».

Глава третья, в которой Тоха идёт к Саввихе за советом

Саввиху звали так по имени давно умершего мужа – Саввы, а по документам она была Маргаритой Вилентьевной. Но её экзотическое для села Бурундуки имя в обиходе не прижилось, и все звали её по-простому, по-привычному – Саввиха.

Тоха ещё раньше выспрашивал у матери про их странную соседку. Но и мать много не знала. От кладбища до дома Саввихи было всего метров сто, там росли деревья. Ей предлагали поставить забор повыше – хотя бы с одной стороны, но Саввиха ни за что не соглашалась:

– Что это я, от своих предков высоким забором отгораживаться буду? Али думаете, я их бояться, что ль, должна? – И добавляла: – Разве забор в этом деле хоть как-то поможет?

На последний аргумент ни у кого слов не находилось. Так и жила Саввиха в старой избе у самого кладбища, и небольшой участок её был огорожен лишь некрашеным штакетником. Сарай покосился, но Саввиха скотину не держала, поэтому махнула на него рукой:

– А, на мой век хватит! Больше-то мне и не надо ничего.

Напротив дома Саввихи, через дорогу на небольшом пустыре стоял старый двухэтажный деревянный овин, где раньше сушили лён. Он давно был никому не нужен – лён теперь не выращивали, и овин пустовал. Матери не пускали туда ребятишек, стращая их тем, что овин может в любой момент развалиться, а особенно тем, что там живёт овинник – страшный волосатый дядька с железными кулаками, который мог, говорят, любому бабайке голову оторвать. Никто из деревенских ребятишек лично не видел бабайки, но построенная родителями иерархия по силе и страшности должна была вызывать опасения. Однако из местной детворы всё равно находились охотники лазить на овин, чтобы пощекотать себе нервы.

Дети видели там пучки развешенной на шестах травы – сельчане решили, что это Саввиха сушила заготовки для снадобий.

Через какое-то время на хлипкой двери овина появился маленький замок. Его, конечно, мог сорвать любой, но это был знак. Знак собственности. И овин оставили в покое.

Саввиха жила обособленно от сельчан, но к ней время от времени приезжали чужие, неместные машины, чаще всего иномарки.

«Опять привораживает, – говорили сельчане, – или гадает». Видимо, слухи об умениях Саввихи вышли даже за пределы района. Свои к ней тоже иногда похаживали за чем-нибудь: кому скотину вылечить, кому пропавшую вещь найти или что посерьёзнее сделать, но каждый старался пройти к ней в сумерках, тайком. Никто из местных ни за что бы не признался в обращении к Саввихе за помощью. Тем более отец Николай во время проповеди иногда напоминал сельчанам, что ворожба и приворот – это очень плохо, хотя лечение травами – полезно.

Тоха постучался к Саввихе вечером, ближе к девяти, когда село уже готовилось ко сну, все сидели по домам, кроме молодёжи.

«Что бы такое придумать? – размышлял Тоха. – Ведь должен быть какой-то повод, не скажешь же Саввихе настоящую причину моего визита и расспросов». Он уже приближался к дому, но в голову ничего подходящего не приходило. «Так, может, живот болит… Глаз дёргается… Пропало что-нибудь ценное… У меня ничего ценного-то нет. Ладно, пусть будет живот».

Свет горел. Тоха отворил калитку, постучался в окно. Шторка отодвинулась, выглянула Саввиха, узнала соседа. Шторка вернулась на место, в доме что-то заскрипело, хлопнуло, у наружной двери отодвинулся изнутри засов, дверь в тёмный коридор открылась.

– Добрый вечер, баба Саввиха, – сказал Тоха.

– Антон, что ль? Ну добрый. Чего пришёл-то? Ведь по делу, чай?

– По делу, да деликатному.

– Заходи, коль не боишься бабки. А то я знаю, всякое про меня говорят.

Тоха шагнул в тёмный коридор.

– Свет тут у меня перегорел, – объясняла по пути Саввиха, – а лампа больно высоко, вот я всё и тяну с заменой-то – страшновато лезть. Я тут всё и на ощупь знаю, зачем, думаю, мне свет?

– Я вам сделаю, баба Саввиха. Уж по лестницам-то лазить и лампочки вкручивать я умею. А может, ещё чем помочь?

Тоха радовался: пока обстоятельства складывались как нельзя лучше.

Саввиха, а следом и Тоха поднялись по ступенькам в сени, тоже тёмные, и вошли в избу. Тохе даже пришлось пригнуться – такой низкой была дверь.

Один угол избы был отделён небольшой заборкой в сторону печи – это была кухня. Повсюду висели мешочки и пучки трав – и побольше, и поменьше. Некоторые пучки были совсем куцые, с остриженными веточками. Печка выглядела свежебелёной, хотя от верхней задвижки над устьем пошли черноватые подтёки от сажи. «Труба течёт», – определил Тоха. Небольшие окна располагались низко к полу. Тоха отметил особенный запах в избе – свежий, пряный, словно прочищающий мозги и уносящий в другой мир, где много ветра и простора.

На стене между окнами Тоха увидел большую старую портретную фотографию в рамке. «Её сын?» – подумал он, рассматривая молодое улыбающееся лицо и гимнастёрку.

Саввиха посадила Тоху за стол, стоявший в простенке между двумя передними окнами. Проверила, плотно ли задёрнуты ситцевые шторы и, пока Тоха оглядывался по сторонам, поставила чайник на кухне.

– А это правда, что вы собираете травы на кладбище, и от этого они имеют особенную силу? – спросил Тоха, когда она вернулась.

– Ты что? – Саввиха даже засмеялась. – На кладбище нельзя ничего рвать, а тем более уносить оттуда – ни ягоды, ни грибы, ни растения какие – вообще ничего нельзя.

– А почему? – спросил Тоха.

Саввиха посмотрела на него внимательно и серьёзно. Поколебалась, но всё-таки ответила:

– Смерть принесёшь. Или болезнь какую смертельную, что одно и то же. Всё, что на кладбище, принадлежит покойникам. Их уважать надо, зачем у них отбирать?

– А земляника там бывает самая крупная, – заметил Тоха.

– Что есть, то есть, – согласилась Саввиха. – Ну выкладывай, чего хотел. Стряслось что, али любопытство покою не даёт?

«А бабка-то непростая», – подумал Тоха и сказал:

– Живот меня мучает. Вот уж недели две.

– А что живот? Болит?

– Да, болит, – соврал Тоха. – И понос…

– Ну, подымай футболку, – приказала Саввиха.

Тоха встал, задрал футболку, выпятил живот. Саввиха тёмными руками с широкой ладонью и крепкими узловатыми пальцами потрогала живот – сверху, снизу, с боков. Движения её были быстрыми, она нажимала там, где ей нужно было, и особо не церемонилась.

– Ну что? – спросила она, подразумевая, видимо, болело ли где при ощупывании.

– Вот тут немного, – неуверенно сказал Тоха. Он уже совсем не был уверен, что так легко удастся провести эту бабку.

Саввиха ничего не сказала. Она вышла в сени, тут же вернулась с каким-то цветастым самошитым мешочком. Бережно развязала его. Тоха увидел там мелкие чёрные сморщенные бусинки.

– Это черёмуха, – объяснила Саввиха. – Вяжет в животе всё, с первого раза.

Она вырвала из старой тетради, посеревшей от времени, чистый листок, свернула его, получился кулёк. Загнула нижнюю часть, сыпнула ягод, завернула сверху.

– Вот, заваришь десять ягод на стакан, кипятить их надо минут пятнадцать, чтоб хорошо заварились. Пусть постоят полчаса. А потом и пей. Сразу должно пройти, если не пройдёт – на другой день ещё раз заваришь.

Тоха взял кулёк, поблагодарил. Причин оставаться больше не было, и Тоха направился к выходу. И уже у двери, обернувшись, спросил:

– Баба Саввиха, это правда, что домовые существуют? И банники, овинники, лешие…

Саввиха внимательно посмотрела на Тоху, даже немного прищурилась. Наконец сказала:

– Правда. Существуют. И не только они.

– А можно я к вам завтра в это же время приду? Свет сделаю, может, что-нибудь починю, поправлю.

– Приходи, приходи, – ответила Саввиха. – Вот завтра тебе, может, и расскажу что, если уж тебя это так интересует.

Она проводила Тоху до улицы, закрыла за ним дверь на засов.

А Тоха шёл домой, попинывая камушки. В воздухе витал терпкий запах черёмухи – на днях расцвела. То ли этот запах так повлиял, то ли запах влажной ещё земли, которая, казалось, дышала каждой пробившейся травинкой, каждым листочком, то ли голову сносило от запаха трав в избе Саввихи, но у Тохи вдруг появилась твёрдая уверенность, что его ожидает ах какое лето! И Янка влюбится именно в него! И вообще всё будет прекрасно!

Тохе вдруг расхотелось идти домой. Его взгляд упал на старый-престарый овин. То самое место, где можно уединиться! И очень удобное – от дома недалеко.

Тоха подошёл к двери и упёрся в замок. Маленький, заржавелый, он, однако, не поддавался. Дверь или доску Тохе выламывать не хотелось – это уж совсем походило на вандализм. Он подёргал и так и эдак – два гвоздя на петле справа чуть двинулись. Тоха аккуратно вытащил правую петлю – и всё повисло на левой. «Похоже, до меня так уже открывали», – сообразил он. Издалека было вообще незаметно, что запор чуть перекошен.

Тоха тихонько отворил дверь, темнота изнутри дохнула на него. Он сделал шаг в эту темноту – ничего не случилось. «И чего я боюсь? – подбадривал себя Тоха. – Вон дом-то, рядом. Надо быстрей наверх, там не так страшно». Он нащупал знакомую лестницу, полез – каждый скрип раздавался в ушах Тохи, как будто это был единственный звук в мире, и его слышал каждый в радиусе пары километров.

Наконец он поднялся, переступил с лестницы на настил. Тоха помнил, что по нему нужно ходить осторожно – местами он мог быть и не приколочен. Запах здесь, в овине, показался ему знакомым. В слабом свете сумерек Тоха рассмотрел висящие по стенам и на двух шестах пучки трав. «Точно такой же запах был в доме у Саввихи! – сообразил Тоха. – Значит, это она тут теперь хозяйничает. Ну ничего, я же плохого тут не делаю…»

В углу Тоха обнаружил кучу сена. Он взял охапку, положил её к окошку, улёгся, закинув руки за голову. В широком квадрате воздуховода уже виднелись звёзды. Сначала Тоха увидел одну, самую большую, потом насчитал ещё пять… семь.

«Как это в древности люди придумывали созвездия? – размышлял он. – Они соединяли звёзды линиями, а потом воображали, на что это похоже?» И он принялся придумывать своё собственное созвездие из звёзд, которые видел. Две рядом, одна пониже, ещё две – сбоку. «О, это же череп! – вдруг понял Тоха. – А сбоку что? Череп с хвостом? Или… существо с хвостом?» Какое-то облако вдруг закрыло самую яркую звезду, потом уплыло дальше – череп ему подмигнул. «Нет, это змей. Воздушный Змей», – успокоил себя Тоха и подмигнул хвостатому змею в небе.

Вдруг внизу стукнуло, сбрякало – раз, другой, третий. Вот словно что-то упало на раскиданные доски. Тохе стало не по себе. «Ветер?» – с надеждой подумал он и прислушался. Нет, ветер не задувал нигде, снаружи было тихо. Потом будто кто стал забивать гвоздь маленьким молоточком. Тоха не шевелился. «Если это кто-то, а не что-то, может, он меня не заметит?» – решил он. Тоха весь превратился в слух. Стук раздался сверху. Скрипнула доска, но где – Тоха не смог уловить. Вдруг ему показалось, что какая-то тень закрыла небо и звёзды. Он протёр глаза: нет, вот оно снова – созвездие Воздушного Змея, придуманное Тохой. Может, его на секунду закрыло облако?

Стало тихо, стуки-скрипы прекратились. Тоха выждал ещё минут десять, шевельнулся – ничего. Он встал с сена, осторожно, стараясь не издать ни звука, прошёл к лестнице. Верхняя ступенька под ним коварно скрипнула. Тоха замер, прислушался. Ничего. Тогда он быстро спустился и вышел на улицу. Как ему там показалось привольно! «Надо же замок закрыть!» – сообразил Тоха. Он вставил в доску два гвоздика правой петли.

«И ничего я не сбежал, – успокаивал себя Тоха. – Всё равно пора домой, а то мать потеряет. Зато теперь я точно знаю, что спросить у Саввихи и как её разговорить».

Когда Тоха вернулся домой, мать уже собиралась спать – перед сном читала книгу.

– Ты чего так поздно? – спросила она.

– Так, гулял, – ответил Тоха. – Хорошо там, весной пахнет. Я сегодня на веранде буду спать, уже тепло.

– Как знаешь, – сказала мать. – Возьми только тёплое одеяло.

Тоха достал из шкафа одеяло и вышел на веранду. Он там не успел ещё ничего подготовить, прибраться, чтоб приятно было в этом закутке быть – считай, что в своей комнате. «Эх, жаль, что ночевать тут можно только летом», – вздохнул он, подвинул ногой валяющиеся тряпки, старую одежду, бросил в угол у окна матрас, вместо подушки нашёл какое-то пальто, которое мать уже давно не носила, укрылся одеялом.

Когда он стал засыпать, перед ним залетал по небу Воздушный Змей с белыми огнями-звёздами по краям и на хвосте. Потом он увидел Янку, она почему-то сидела на берёзе, поигрывая хвостом и распутывая пальцами, как расчёской, длинные зелёные волосы. Потом ему пригрезилась Саввиха. Нос у неё был крючковатый, она клала в кипящее зелье дохлых мышей, аккуратно отсчитывая нужное количество и, держа их за хвостик, опускала в котелок. Потом какую-то траву в ступке растёрла в порошок, бросила и его. Варево забулькало, зашипело, из тёмного стало нежно-бирюзового цвета. Саввиха сняла котелок с огня, налила варево в склянку, протянула Тохе. «Сладко, – подумал Тоха, даже в полудрёме ощущая этот вкус. – Хочу сладкую жизнь». Тут сон окончательно одолел его, и Тоха, кроме черноты, уже ничего не видел.

Глава четвёртая, в которой Тоха получает от Саввихи верное средство

– Так я был прав! – воскликнул Тоха, проснувшись наутро, – он помнил своё вчерашнее видение в полудрёме. – Значит, Саввиха действительно может мне помочь. Она всё знает! – И он вскочил, полный решимости добиться своей цели.

Тряпки на веранде некогда было убирать – пора бежать в школу. Тоха быстро собрался и выскочил, пообещав себе устроить уютное логово на веранде после уроков.

Интернет заработал с утра. Каждый ученик об этом знал. И у каждого был с собой телефон. Сорок пять минут урока – это слишком долго, чтобы терпеть, пока начнётся перемена, а десять-пятнадцать минут перемены – это слишком мало, чтобы что-то существенное сделать в игре. Вот самое очевидное объяснение того, что большая часть учеников так и норовила залезть в телефон прямо во время урока. А противные учителя им мешали.

Янка в этот день в школу не пришла, и уроки тянулись медленно, скучно. Тохе не хотелось ни с кем разговаривать, даже с Федей, поэтому перед каждым уроком, заходя в очередной кабинет, он небрежно кидал свой рюкзак на стул рядом с собой – и сидел один. Едва дождавшись окончания последнего урока, Тоха быстрым шагом направился домой. Он переоделся, бросив одежду прямо на матрас, и направился к овину. Днём не страшно! А думалось там легче, и легче было дождаться вечера, когда можно будет наконец подойти к дому Саввихи незамеченным.

Тоха подошёл к овину и аккуратно вынул правую петлю из косяка, прикрыл за собой дверь, забрался наверх по лестнице и улёгся на лежанку из сена, закинув руки за голову.

Не прошло и пяти минут, как в тишине раздался звук проезжающей машины. Тоха вскочил, припал к маленькому окну. В их конце улицы ни у кого машин не было. Точно! Это к Саввихе приехал кто-то на чёрном мерседесе. Из машины вышел большой грузный мужчина в костюме и направился к дверям. Ему открыли.

«Ничего себе посетители! – подумал Тоха. – Интересно, долго ли он у неё будет?» Мужчина всё не появлялся, зато минут через десять из дома вышла Саввиха. И она направилась прямо к овину!

Что делать? Сбежать незаметно Тоха уже не успевал. Он огляделся: либо вниз, в темноту, либо в кучу сена в углу. Конечно, в сено! Тоха зарылся, закрыл себя сеном получше со всех сторон. Ему ничего не было видно, зато слышно всё.

Снизу скрипнула дверь, вот Саввиха поднялась по лестнице, ворча:

– Опять кто-то повадился тут ходить… Кому неймётся?

Наверное, она увидела в центре лежанку из сена – Тоха совсем забыл его убрать.

– Опять ребятня, – проворчала Саввиха. – Вот попрошу Пахома-овинника их попугать – будут знать. А соседский Антон мне замок перевесит.

С этими словами Саввиха подошла к шесту, на котором сушилась трава, совсем близко к куче сена в углу. Принюхалась:

– Даже запах чужой остался! Ну ладно, потом разберусь, сейчас ждут меня.

Слышно было, как она чикнула большими ножницами, отрезав от пучка травы, потом чикнула ещё раз и пошла к лестнице. Ступеньки скрипнули, шаги удалялись, скрипнула и захлопнулась дверь.

Тоха ещё немного подождал и наконец выбрался из укрытия. Снова подошёл к маленькому окну и увидел, как Саввиха заходит в дом. «Уф! – облегчённо выдохнул Тоха. – Обошлось!» Сердить Саввиху накануне серьёзного разговора с ней совсем не входило в его планы. Вскоре чёрная машина от дома Саввихи отъехала, всё стало на их окраине как прежде – тихо и безлюдно.

Тоха спустился вниз, чтобы обследовать другие пути отступления, открыл тугую дверь, ведущую в сруб – внутреннюю часть овина, оставил её так, открытой настежь, чтоб проникало немного света из коридора.

«Жаль, нет спичек», – подумал Тоха. Он переступил через порог, прошёл вдоль стен. Брёвна как брёвна. Старые, переложенные мхом, который рассыпался от времени.

В середине были навалены доски. С одной стороны они были сложены аккуратно, как пол. Тоха подошёл туда, ступил. Пол под ним прогнулся и… провалился! Тоха полетел вниз.

Летел он недолго. Почесав ушибленную ногу, Тоха встал в полный рост – до края ямы он мог дотянуться вытянутой рукой. «Вылезти можно будет», – облегчённо подумал он и огляделся. Что это, подвал? Нет, не похоже. Вдруг с одной стороны он нащупал проход, который куда-то вёл. Идти можно было только согнувшись в три погибели. «А вдруг он выходит на кладбище?» – с опаской подумал Тоха, но ему не хотелось именно сейчас испытывать судьбу, у него были гораздо более значительные планы на сегодняшний вечер. «Надо вылезать!» – решил он.

Тоха смог дотянуться до горбылины, спустил её одним концом вниз, ударил ногой, пробуя на прочность. Нет, вылезти по ней не получится, веса не выдержит. Тогда он ударил ногой ещё раз, покрепче – и в его распоряжении оказался кусок горбылины длиной около метра. Земля была податливой, особенно вверху. Тоха выбил обломком нечто наподобие ступенек и выбрался наверх. Потом он наскоро накидал досок, прикрыв яму, – и обнаружил небольшую деревянную лестницу. «А, так вот как тут лазят! Но кому это нужно? Неужели Саввихе?» Тоха решил при случае обязательно всё разузнать.

Одежда у него была напрочь испорчена. В такой к Саввихе не пойдёшь, даже под предлогом отремонтировать что-то. С сожалением Тоха пошёл обратно домой, чтобы переодеться.

Мать уже была дома. На обеденном столе она разложила бумаги и сидела, подперев голову рукой, а правой считала на калькуляторе. Отложила его, начала что-то рьяно писать.

«Отчёты! – догадался Тоха. – Блин, вот я попал».

Его мать люто ненавидела школьные отчёты. Она не меньше недели морально готовилась и всем вокруг говорила: «В среду я буду заполнять отчёты!» Это звучало как угроза, и Тоха понимал, что именно в среду мать лучше не дёргать и вообще не попадаться ей на глаза. В назначенный день Тамара Георгиевна откладывала это самое дело до последнего, с каждым часом становясь всё злее и злее. Вскоре она уже начинала ругаться страшными словами, сначала про себя, а потом и вслух. Поэтому отчёты она брала домой – для сохранности репутации.

Тоха на цыпочках прошёл на кухню. Но мать его заметила.

– Есть нечего! – сказала она. – Даже и не заикайся… Здоровый лоб – свари сам. А у меня отчёты!

– Ладно-ладно, ма, – примирительно сказал Тоха. Он открыл холодильник, но там мышь повесилась.

– И в магазин я не ходила! – зло сказала мать. – Проклятые отчёты! Ненавижу! – Она хлопнула кулаком по столу. – Бесит! Мой мозг отказывается понимать их смысл и тут же вырубается, а сдавать завтра утром!

Тут она внимательнее взглянула на сына.

– Ты где таскался? – вдруг начала она наступление на него. – Я спрашиваю, где ты таскался, что весь так ушлёндался? Я что, дочь миллионера, чтобы покупать тебе двое брюк? А что с курткой?

Тоха отступал, но она успела схватить за воротник и сейчас бесцеремонно вертела его вокруг своей оси, чтобы внимательнее рассмотреть повреждения одежды.

– Карман отваливается, рукав порван, сам весь в земле… В волосах какое-то сено.

– Да мам… Ты чего?.. – успокаивал её Тоха. Ему удалось вырваться, но сбежать совсем он не решился.

– Я тут… работаю почти круглосуточно. Отчёты эти дурацкие делаю, а ты… Так ты бережёшь мать? Мне даже порядок наводить некогда, а ты… Вместо того чтобы что-то взять на себя, всё пакостишь, портишь, разбрасываешь, рвёшь. Об уроках не думаешь, книги не читаешь. Хочешь как отец вырасти? Нищебродом? Пьяницей? Алкашом?

– Мам, не трогай папу… – умоляюще пробормотал Тоха.

Но мать, видимо, решила собрать всё в кучу.

– Нет у меня в доме мужчины, не было и, видимо, не будет! Ну за что мне это?! Огород у нас каждое лето зарастает сорняками, в доме ступить некуда, трубу почистить некому, дровяник скоро упадёт совсем.

– Так отец раньше по хозяйству-то делал, а я… Что попросишь – тоже стараюсь.

– «Стараюсь!» – передразнила мать. – А надо самому видеть! А ты шляешься до ночи где попало, тебе до дома и дела нет! Мне тогда тоже ни до чего дела нет. Да иди ты к чёрту! – вдруг вырвалось у матери от всей переполнявшей её отчётной злости.

Тоха отпрянул, как от пощёчины. Так, в испачканной одежде, и вышел в сени. Через дверь он слышал, как мать зарыдала в истерике. Что-то грохнуло – видимо, она пнула в сердцах стул – и ещё раз – похоже было, что она ножками стола со всей силы вдарила об пол и смачно выругалась. Потом всё утихло.

Тоха стоял в темноте сеней, прислушиваясь. «Лишь бы стёкла не побила, – подумал он. – Да нет, не должна, хоть какой-то разум же в ней остался». Но идти успокаивать мать ему совсем не хотелось: страшновато. Да и чем он ей поможет? Отчёты за неё сделает? Он вздохнул, тихонько вышел во двор, осмотрелся: что бы сделать хорошего, чтоб мать порадовать? Взгляд упал на старый, уже короткий веник. Тоха подмёл застеленную досками часть двора, разобрал заваленный всяким барахлом угол, потом взял отцовский ящик с инструментами, приладил пару отошедших от стены досок. Посмотрел вокруг удовлетворённо, наконец решил: «Ну что ж, пора!» – и, прихватив с собой инструменты, направился к Саввихе.

После ссоры с матерью ему уже было как-то всё равно, что про него подумают в селе. Хуже матери про него всё равно никто не думает. Поэтому пошёл он теперь прямо по улице, не скрываясь.

Свет горел. Тоха постучал. Саввиха выглянула, узнала Тоху, пошла открывать.

– Здравствуйте, – сказал Тоха. – Я это… вот… – и он выставил перед собой ящик с инструментами.

– А-а, – протянула Саввиха, – ну заходи, заходи.

Она проводила Тоху в дом, усадила за стол.

– Счас, хотя бы чаем тебя напою. – И Саввиха пошла на кухню ставить чайник.

Тоха сел на стул, поставил ящик с инструментами рядом, у ног, и принялся разглядывать избу. В первый раз он был поражён количеством трав в её доме, а теперь мог заметить гораздо больше. Крупные красные и жёлтые цветы на клеёнке, жёлто-бежевые обои, довольно выцветшие. А на полочке в углу Тоха увидел небольшую икону – в первый раз он её не заметил. Потом Тоха задержался взглядом на портрете молодого мужчины в военной форме.

– Кто это? – спросил Тоха, указывая на портрет, когда Саввиха вышла из кухни с двумя чашками, от которых шёл пар.

– Это мой сын. Вишь, в Афгане-то не погиб, а вот после… Война повредила ему голову, видать, насмотрелся там всякого, пить начал. Как твой отец, только от другого. А потом в пьяной драке в городе его и порезали. Он не мог себя сдерживать, вот и ввязался во что-то, уж не скажешь, кто первый начал. Может, и сам полез.

Тоха посмотрел на портрет: молодой человек на фото задорно улыбался. «Наверное, специально для матери фотографировался», – подумалось Тохе. Его отец тоже был красивым в молодости: карие глаза, светлые волосы на макушке, которые к вискам и затылку переходили в тёмные. Всё это досталось Тохе по наследству.

– А отчего, вы думаете, мой отец запил? – спросил Тоха.

– Ну, мы с тобой ещё столько чая не выпили, чтоб я тебе рассказала, – сказала Саввиха. – Тут ведь много всякого враз сошлось. Как-нить потом поговорим об этом, рано тебе ещё…

Тоха насупился было («Ничё себе рано, я уже почти взрослый!»), но вспомнил, зачем пришёл. Ему хотелось закончить поскорее со всякими ремонтами и перейти к главному.

Тоха пил чай – а он у Саввихи был особенный, травяной, магазинные она, видимо, никогда не покупала. В чашке плавала разбухшая ягода шиповника и пара каких-то листиков. Допил, поблагодарил, поднялся.

– Баба Саввиха, давайте показывайте, что тут у вас надо сделать.

– Да у меня тоже кой-какой инструмент есть, если надо что – бери во дворе, – сказала она и повела Тоху из избы.

Тоха вкрутил лампочку в коридоре, прибил несколько штакетин к забору – крепко, чтоб навсегда, нарубил колышков для помидоров из старых досок, натаскал торф в теплицу из кучи в дальнем углу небольшого картофельного поля.

– А, да, Антон, ещё бы надо замок повесить на овине. – Саввиха махнула рукой в сторону старой постройки на пустыре через дорогу. – Такой, знаешь, покрепче замок. Кто-то ходить туда повадился, а я там травы сушу, непорядок, как бы не испортили.

– Баба Саввиха, простите меня, это я туда пару раз недавно заходил, – признался Тоха. – Но я ничего плохого там не делал.

– А, так это был ты? – Саввиха задумалась, потом махнула рукой. – Ну ладно, коли ты, не беда. Ты можешь ходить. Только никому об этом не сказывай и никого не приводи. А то знаю я вас, молодых…

– Не буду! Обещаю, – твёрдо сказал Тоха.

– Ну всё, на сегодня шабаш. Теперь, если что, недели через две надо будет подсобить.

– Приду, – кивнул Тоха.

– Как живот-то твой? – спросила вдруг Саввиха.

– Да ничего, нормально, – ответил Тоха. Он-то и забыл уже совсем, что предыдущим поводом прийти сюда был якобы больной живот. – Больше не болит.

Саввиха хитро улыбнулась.

– А он вообще болел? Точно болел?

– Угу, – подтвердил Тоха, уже сомневаясь, а удалось ли ему тогда провести Саввиху.

– Ну-ну, ладно, болел так болел. Пошли, я тебя ужином покормлю, а там и расскажешь, что тебя привело ко мне.

Входя, Тоха чуть не стукнулся лбом о притолоку. Саввиха заставила Тоху вымыть руки с мылом.

Вскоре перед ним стояла тарелка ячневой каши, упревшей, разваренной, сверху в ямке каши лежало растопленное масло. Саввиха подвинула вазочку с малиновым вареньем ближе к Тохе.

– На вот, накладывай, если с вареньем любишь. Лесная, – похвалилась Саввиха.

Тоха малиновое варенье уважал. Мать варенья и соленья никогда не делала, но иногда приносила баночку-другую от коллег. И Федина мать их несколько раз угощала.

– А ведь лесная малина мельче, чем садовая? – спросил Тоха. – Наверное, труднее её собирать? – Он не знал, с чего бы начать разговор, чтобы подвести его куда надо.

Но тут Саввиха сама пришла ему на выручку.

– Мельче, но слаще, – сказала она. – У меня много баночек и с вареньем, и с грибами солёными да маринованными. Мне подсобляют, – вдруг сказала она, улыбнувшись.

– Кто? – спросил Тоха.

– Да кто… – проговорила Саввиха. – Известно кто. Вот выйдешь в лес – даже хоть и не очень далеко, мне уж не по возрасту далеко-то ходить – и скажешь:

 
Милок-грибок,
Пойди в кузовок.
Подосиновик, да белый,
Да подберёзовик.
А обманки-поганки,
Сидите в ямке,
Не высовывайтесь и не показывайтесь!
 

А ещё вот так можно:

 
Грибки-обабки,
Станьте на лапки.
А белые грибы,
Встаньте на дыбы!
 

И для ягод специальные заклички есть.

– Ну ничего себе! – поразился Тоха. – И что, правда вы тут же, быстро находите ягод или грибов сколько нужно?