Текст книги "Игра отражений"

Надежда Мамаева
Игра отражений

Казалось, что я брожу по трактам добрую сотню лет. Или две. Хотя… кто знает, может, действительно так и есть. У смотрящих время течет по-другому. Не песком сквозь пальцы, как у простых смертных, а медленно и размеренно. Дни нанизываются, словно бусы на четки. Потому и сливаются все в одно целое, бесконечное.

Да, время не властно над теми, кому сами боги этого мира повелели ходить меж живыми и мертвыми и следить за тем, чтобы за нарушение клятвы взымалась плата.

Сумеречные, или тьенки, как суеверно величали нас дланники, не знали усталости и сна. Хотя когда-то были простыми смертными, которым не чужды и боль, и радость.

Я тоже когда-то была такой. Смеялась летнему солнцу, радовалась вкусу спелой земляники на губах, жгучей холодной росе, что кусала пятки рано утром, улыбалась молочным туманам, что выстилали заливной луг, когда я бегала с мальчишками удить рыбу. А потом всего этого не стало. Мне повстречался чернокнижник, которому нужна была жертва. Простая девчонка стала разменной монетой на алтаре. Но умереть я тогда не успела. Черный маг сам не рассчитал своих сил, и вырвавшаяся из круга призыва тьма сожрала сначала его самого, а потом облизнулась и на меня. Но я каким-то чудом сумела дотянуться до одной из свечей пентаграммы и потушить ее.

Мрак схлынул обратно, в свою уютную бездну, а я осталась. Уже не живая, но еще не мертвая. Обреченная ходить меж теней.

Участь тьенки и почетна, и горька одновременно. Мы можем вечно скитаться меж теней и отражений, судить, казнить, миловать и всегда – ждать. Смертные боятся уйти за грань. Мы же, смотрящие, об этом порою мечтаем.

Сколько себя помню после того чернокнижного ритуала, я всегда двигалась: летела бесплотным духом по трактам или скользила смутной тенью по деревенским околоткам, становясь почти человекам, сновала в суетливой базарной толпе, металась по покоям кнессов и заглядывала в лачуги бедняков.

Не спала, лишь иногда позволяла себе чуть замедлиться: присесть под кроной раскидистого вяза, вглядеться в беззаботные лица влюбленных, которые не замечали никого вокруг себя, помечтать…

Но больше всего меня манили дети. Их искренность, не прикрытый маской лжи и лицемерия взгляд… Я смотрела на щербатые улыбки и сама улыбалась, словно становилась на несколько мгновений живой. Почти живой.

А еще с детскими клятвами всегда было просто и ясно. Они шли от самого сердца, из глубин души, без подтекстов и подводных камней. И наказывать за то, что дитя их не сдержало, было не так страшно: у молодых впереди еще много лет жизни. Месяц или даже год отнятого срока – плата тяжелая, но по малолетству подъёмная.

Другое дело старики. У них и седьмицу вынимать из земного срока, отпущенного богами, иногда было страшно (хотя вроде бы тьенкам страх неведом): а вдруг вот именно это время и было последним? И, отняв его, я вынимаю из старого сердца саму искру жизни.

Но случались и безголовые. Эти клялись, божились и… верили, что ничего им не будет за то, что не выполнят условий сговора с небесами. А потом они же удивлялись, когда я приходила по их душу. Кричали про то, что это все лишь словеса и бабкины сказки, что нету платы за невыполненный зарок… и с такими криками умирали. Потому как обещали эти пустословы много, очень много, и зачастую клялись собственной жизнью, светясь ярко, не хуже костра в безлунную ночь…

Сегодня небо было ясным, чистым, словно натертый песком до блеска медный таз. Парило. К вечеру наверняка будет гроза. А за ней – лужи. Последние я не любила, потому как всегда отражалась в них. Да и в зеркалах тоже.

В такие моменты я завидовала вампирам. Вот те наоборот: вроде бы из плоти, но, их лика в отражении не сыщешь. Я а же… часто только так и видна. Хотя бывает, что приходится и нацепить на себя личину простой смертной.

Сегодня мой путь был на судилище. Не только кессы бросают вызов друг другу, борясь за свою правду и свою женщину.

Ровно в полдень в бритали должны были скрестить мечи двое. И повод-то был, казалось бы, пустячный – слово. Но то на первый взгляд. А на деле…

Началось все седмицу назад, когда брюхатая жена кузнеца не могла разродиться. Местной повитухи в бритали не оказалось, зато в корчме как раз сидели пришлые: мать-знахарка с сыном. У последнего не то что борода, даже пух юношеский не проклюнулся. Туда и ворвался папаша, голося: «Спасите!».

Когда выяснилось, кого и от чего, собственно, спасать, а папаша слегка осип, лекарка встала из-за стола, подхватила свою суму и лишь сухо молвила:

– Веди, помогу.

Хрупкая на вид женщина, чье лицо уже тронули морщины, а волосы – седина, и вправду помогла разродиться молодухе. Да только вот беда: плод лежал поперек, и, чтобы помочь ему появиться на свет, пришлось резать.

Когда же новоиспеченный папашка узнал, что над его женой и первенцем был занесен нож, не по божеским законам мальчик появился на свет, то заорал дурниной. Де черная ведьма хотела вовсе не подсобить, а убить его сына и забрать его душу, а то и вовсе сделать темным магом, паскудством, которое не достойна земля носить.

А тут еще откуда-то из толпы выискался дланник и заблеял:

– Ни годы, ни заклятья тому не страшны, кто женщиною не рожден. Но плата – черная душа и из костей сложенный трон, – от души подлил масла в огонь народного гнева слуга богов.

Толпа ополчилась и уже хотела закидать «ведьму» камнями, когда звонкий юношеский голос потребовал божьего суда.

Над мальцом посмеялись, но он в запале произнес слова клятвы да засветился так, что глазам стоявших рядом сделаюсь больно. Ни много ни мало свою жизнь, все время, что отпущено богами, малый поставил в зарок собственных слов.

Толпа отхлынула, зашепталась… Но кузнец требовал мести. Тогда градоправитель и послал вестника наместнику кнесса: пусть рассудит владыка спор. Быть ли по правде и выпустить в круг, где говорит сталь, этих двоих или плюнуть на слова мальчишки да и утопить ведьму с ее выродком, как требует народ и кузнец, пострадавший от чародейства.

И вот вернулся вестник, принеся в клюве слова владыки: не перечить божьему суду.

Знал ли кнесс, выводя руны на пергаменте, что сражаться будет здоровый мужик против мальчишки, которому минуло только двенадцать весен? Навряд ли. А может, и знал, но решил, что боги ведают больше.

И вот сегодня на площади собрался народ. В клетке сидела мать-знахарка, на которую косилась толпа, а в круг готовились войти двое: отец, считавший, что его первенца чуть не убила (а может, и умертвила, а в колыбели уже лежит подменыш?) ведьма, и паренек, который едва держал меч, что одолжил ему один из стражников.

Я поспешила, заскользила меж теней, торопясь к тому, чью жизнь сегодня отниму. Паренек поклялся: либо он отстоит честь матери, либо умрет. Шансов на второе было изрядно. Но даже если кузнец и не убьет его, а лишь ранит, покалечит, оставив ему голову на плечах, мне придется вытянуть из мальца всю жизнь до капли. Такова участь тьенки – следить, чтобы неисполненные клятвы становились проклятиями.

Проходя под воротами бритали, нацепила личину, стала одной из сотен горожанок, которые пришли поглазеть на то, что здесь называлось «божьим судом». Хотя по мне не суд это, а бойня. Суд – это когда сходятся равные.

Голос дланника уже звенел над площадью, объясняя всем и каждому, но главное – богам, что сейчас должно случиться перед их очами. Я нашла взглядом выгоревшую до льняного цвета макушку пацаненка. Он не выглядел на свои двенадцать. Этот тощий воробей, который едва мог поднять меч, тянул от силы на десяток зим. Недокормыш.

Зато напротив него стоял здоровяк, чья голова возвышалась над толпой на добрых три ладони. Косая сажень в плечах, бугры мышц, бычья шея. Такой и без оружия, одним ударом кулака отправит мальчишку к праотцам.

В клетке тихо, без слез плакала знахарка. Она могла гордиться тем, что ее сын, еще не достигнув дюжины лет, стал мужчиной, настоящим мужчиной. Жаль только, что недолго ему осталось ходить по земле.

Говорят, что смерть забирает раньше всего самых лучших. Нет. Не лучших. Просто честных. Может, оно и правильно? Ведь им – благородным, отважным, несгибаемым – ой как тяжело приходится в жизни, если они не умирают вовремя, в самом расцвете лет.

Я уже приготовилась, даже иглу достала: случись сильная рана, что возвестит об окончании поединка, побыстрее проткнуть сердце мальчишки. Пусть не мучается долго, понимая, что проиграл, не сумел… Иногда быстрая смерть – милосердие.

Дланник закончил, кузнец уже шагнул в круг, когда над площадью раскатом грома пронеслось:

– И это божий суд? Что же это за справедливость, по которой сильный карает слабого?

Сквозь толпу шел мужчина.

Я пригляделась внимательнее. Нет, не совсем. Чернокнижник. Выбритые виски, один из которых украшала татуировка в виде розы ветров. А рядом с нею – шрам. И черная бездна глаз. Но его истинный облик видела только я. Для других это был просто горожанин в поношенной рубахе и линялых штанах. Могу поспорить, что и цвет глаз, и лицо у него было скрыто невзрачным мороком растяпистого обывателя.

– Да кто ты такой, чтобы молвить слово поперек древнего обычая? – вдруг взбеленился дланник. – Так заповедано: на божьем суде нет титулов и возрастов. Есть правда и кривда…

– Ну раз так, тогда я перед богами и людьми вызываюсь стоять за правду мальца.

– Скажи, что еще и клятву его возьмешь! – выкрикнула я, подражая ору базарных баб.

Чернокнижник вздрогнул и обернулся. Наши взгляды встретились, и отчего-то я поняла: и меня этот чернявый видит тоже в истинном облике. Не одышливую толстуху, что обняла корзину с добром, а такой, какая я есть, – тьенкой. Со светлыми волосами, чуть изогнутыми белыми рожками, в легком платье и с длинной иглой в руке.

Он прошелся взглядом по мне и остановился на ней, костяной, острой. Его губы дрогнули в ухмылке.

– И клятву тоже беру!

И шагнул в круг. Без меча или щита. С пустыми руками. Вспыхнули камни. Я смотрела на бой, и впервые меня раздирали противоречивые чувства. Хотелось, чтобы чернокнижник проиграл. Тогда я заберу у него всю жизнь, его жизнь, как когда-то его собрат по магии взял мою. Но, с другой стороны, я понимала: умрет этот черноглазый – и мальца с матерью толпа забьет камнями.

А ведь знахарка виновата лишь в том, что не дала молодухе с ее приплодом умереть.

Смотрела я напряженно, вглядываясь в кузнеца и чернокнижника. Вот первый замахнулся, думая, что рассечет противника напополам. Ан нет. Черноглазый утек из-под удара и выставил ногу для подсечки.

Миг – и нерасторопный кузнец полетел вперед, все еще сжимая в руке свой меч. Острие рассекло его грудь. Кровь упала на землю.

Толпа загудела. Разочарованно. Вот так всегда. Никому по правде-то и нет дела до чужих бед. Всем интересно смотреть, тешить себя зрелищем. Себя и только себя.

Тем больше меня поразило то, что за мальчишку вступился чернокнижник. Темный маг! За правое дело! Да завтра наверняка все твердыни рухнут на землю.

Но пока упал лишь один кузнец, ударился о песок, что выстилал круг, и взвыл.

– Бой окончен или богам нужна смерть? – раскинув руки в разные стороны, обратился к толпе чернокнижник, но смотрел при этом на меня, исключительно на меня.

Тут засуетился дланник, возвещая о том, что-де достаточно первой крови. Боги выразили свою волю: знахарка будет жить.

Я лишь скривилась, как ловко этот серорясный жонглировал словами, ну точно бродячий лицедей. Теперь уже и не «черная ведьма», а «знахарка».

Ведунья в клетке начала медленно падать, теряя сознание. За все это время она не проронила ни слезинки, не сказала ни слова, а как все закончилось – нервы сдали.

Пацан, кинув в пыльную землю меч, понесся к клетке с криком: «Мама!»

Но все это я видела лишь краем глаза. Мы с чернокнижником в упор уставились друг на друга. Он – глумливо усмехаясь, дескать, выкуси, тьенка. Я – удивленно. До этого момента я считала, что все темные маги – отпетые мрази. Хотя… говорят, что они охотятся за душами светлых чародеек, чтобы обратить их в свою веру. Вдруг и эта знахарка зачем-то да приглянулась черноглазому.

Но потом маг тьмы просто развернулся и ушел, растворился в толпе.

Сегодня был удивительный день, скупой на невыполненные клятвы. Я решила: почему бы не побродить по улочкам городка, не послушать шум улиц и досужие пересуды толпы?

Ритм жизни маленьких городов всегда был особым. Не суетливый, но и не сонный. Здесь зачастую все знали друг друга в лицо, но лишь соседей – по имени.

Так я и скользила в толпе до самого вечера. Меж чужих лиц и жизней. Развлекалась как могла, вдыхая ароматы свежей сдобы и слушая размеренный стук подков. А едва на небо взошла луна, я утекла сквозь городские ворота на тракт и неспешно полетела дальше.

Путников, чуть сошедших с дороги и затепливших свой костер у обочины, я заметила почти сразу. И чего им до бритали было не дойти? Переночевали бы в тепле. А то нынешние ночи обманчивы. Это на вечере они усыпляют бдительность теплыми закатами, а едва небо вызвездит, начинают кусать бока холодом.

Подплыла. Скользнула меж кустов, еще не тронутых росой, поднырнула под свиристелью, что приготовилась смежать веки на ветке вяза.

У костра сидела знахарка. Я успела заметить, что как бы она ни стягивала ворот, все равно были видны синяки. Душили? А может, и не только. Стражи, пользуясь тем, что им позволено все и даже больше, когда дело касается простых заключенных, могли не только руки распустить, но и все остальное. А ведунья пусть и не молодая, но все же женщина…

Сын смотрел зверенышем. Диким, полным боли взглядом.

– Я им отомщу, мама. Кл… – он не успел договорить.

Рот пацана накрыла сильная мозолистая ладонь. Знакомая такая. Эти руки я уже видела сегодня утром. Как и их хозяина. Чернокнижника.

Он тоже грелся у огня.

– Не расточай слова понапрасну. В этом мире есть те, кто готов их поймать. А потом нанизать твое сердце на костяную иглу, если ты не выполнишь зарока.

Мальчишка уставился на мага с испугом.

Я же затаилась за кустом, ожидая продолжения разговора. И дождалась.

Чернокнижник отнял ладонь ото рта пацана, а потом, пристально глядя на пламя, чеканя каждое слово, произнес:

– Они поплатятся за содеянное. Не сегодня и не сейчас, но мое проклятье их настигнет.

– Зачем ты вообще за меня вступился, черный маг? – подала голос знахарка. Гордая, не сломленная несмотря ни на что.

– А ты бы предпочла, чтобы твой сын умер, а потом и ты сама сгорела бы на костре?

Черный маг бил по самому больному. Мать всегда радеет не за себя, но за свое дитя. Если только она настоящая мать. Знахарка и была таковой. Она вздрогнула от слов мага тьмы, ощетинилась колючим взглядом.

– И что ты хочешь взамен? Какова плата за твою помощь? Потребуешь мою душу?

– А ты готова ее отдать? – вкрадчиво поинтересовался тот, чьи глаза застилала первородная тьма.

– Если это будет плата за жизнь моего сына…

– Я не беру мзду за то, что совершил добровольно. Оставь свою душу при себе.

– Сына ты не получишь! – знахарка рассудила, что раз сама она черному магу без надобности, то наверняка ему приглянулось ее дитя.

– За пацана своего тоже не трясись. Нужен он мне… Бездарный. В нем даже искры магии нет.

– Тогда… почему? – растерялась ведунья.

– Может, ты мне мою первую любовь напомнила… – усмехнулся черноглазый и слаженным плавным движением поднялся. Мне пора. – Он посмотрел на мать с сыном сверху вниз. – Напоследок мой тебе совет, женщина: не твори добра, особенно когда тебя об этом слезно просят. Ибо эти самые, ревущие горькими слезами, потом и поволокут тебя на плаху. Просто живи, расти сына. Хотя последнее – лишнее. Он и так уже вырос. Если не будет таким честным и прямым, как орясина, то из него выйдет справный воин.

Женщина смотрела на чернокнижника во все глаза, будто видела впервые. Но все же женский нрав взял верх над ее удивлением, и она спросила:

– И даже не предложишь последовать за собой, обратить в темную веру?

– Зачем звать? Если ты решишь, то пойдешь сама. Во всяком случае, на моей стороне за помощь не благодарят ударом ножа в спину.

«Потому что темные не помогают друг другу», – я мысленно закончила за черноглазым фразу.

Знахарка же ничего не сказала. Он уже почти ушел, когда ведунья опомнилась и крикнула:

– Как тебя зовут?

– Лейнор, – не оглядываясь, бросил маг. – Если будешь сильно скучать по мне – просто прошепчи мое имя ветру.

Я неслышной тенью полетела вслед за чернокнижником. Неужели он действительно совершил благое дело и просто так? Вопреки собственному же совету?

На лес давно уже опустилась ночь. Отдельные тени потерялись в сумраке, слились, как любовники в тесных объятиях. Мне вообще нравилось время звезд. Когда солнце скрывается за горизонтом, грань между навью и явью становится чуть тоньше. Иногда даже кажется, что шагни за нее – и ты вновь вернешься в жизнь. Хотелось ли мне этого? Да, наверное, ровно настолько, насколько этого способна желать тьенка. Или, может, я неправильная сумеречная, раз во мне еще живы те крохи чувств, что доступны смертным?

Но меня крепко держали стальными канатами, растягивая между двух миров – живым и мертвым, – арканы сумеречных стражей. Ветер доносил шепот:

– Ты наша, навеки наша. Будешь служить. Будешь следить. Будешь исполнять.

И это правда. Никто по доброй воле не разделит свою жизнь надвое, подарив одну из частей тьенке, чтобы та шагнула в явь. И мало кто сумеет найти железо, выкованное самим богом штормов, чтобы убить им тьенку окончательно, освободив ее от оков и отправив в навь. Ведь многие из нас будут отчаянно сопротивляться второй смерти и, мстя, утащат за собой храбреца.

Я же просто мечтала о покое. Наверное, слишком много повидала уже, слишком поумнела, чтобы верить в жизнь. Я плыла по лесу вслед за широкой спиной, и мне чудился запах ночи. Вот многие считают, что у времени, когда на небе царствуют луна и звезды, нет аромата. Нет, он есть. Как и волшебства. Просто многие его не замечают.

А вы попробуйте в тот час, когда на улице чернильный мрак, выйти на крыльцо, вдохнуть полной грудью свежесть и покой. И не будет для вас запаха восхитительнее, чем этот. В нем есть все: и предвкушение нового дня, и умиротворение отдыха, и тепло объятий, и страсть, и нотка горечи, и одиночество, и надежда.

Ночь – это время магии сердца. Это днем люди слышат голоса друг друга. А ночь… наверняка боги придумали ее для того, чтобы простые смертные научились слушать еще и души.

Вдалеке, словно вторя моим мыслям, послышался волчий вой. Одиночка. Но потом его подхватил еще один голос и еще один. Пронзительно, откровенно, истово. И луна слушала эту звериную балладу.

Чернокнижник, как и я, тоже на миг замер. Прислушался. Одобрительно хмыкнул и поскользил дальше. Именно так. Не пошел. Потому что, когда человек просто ступает, может хрустнуть ветка под его ногой, качнуться лист, что нечаянно задел плечом. А тут… этот Лейнор, казалось, не тревожил даже росы, словно был тьенкой. Я на миг даже усомнилась, потянулась к нему своей силой.

Да нет. Человек. Просто темный маг. Опытный, матерый… Жаль только, что живой.

Чернокнижник вдруг весь напрягся, напружинился.

Крестовину меча, еще миг назад маячившую на уровне его шеи, уже сжимали твердые руки.

Пока сталь была в ножнах, я ее не видела, но как только лезвие вынули… Тьму осветлили руны. Их красный жар, словно металл только-только вынули из печи, заставил меня отшатнуться.

Та самая сталь, что на заре времен побывала под молотом небесного бога.

– Выходи, падальщица, я тебя чую.

«А может, это мой шанс?» – подумалось вдруг. Умереть насовсем вдруг стало так соблазнительно, что я не уплыла в чащу, подальше от чернокнижника, а, наоборот, шагнула вперед.

– Я такая же падальщица, как ты стервятник.

Намеренно собралась, став почти человеком. Видимым, осязаемым, которого легче убить…

– Что-то, смотрю, ты не стелешься туманом. – Чернокнижник все еще был напряжен, но отчего-то меч перехватил уже в одну руку.

Вторую освободил для заклинания? Глупый, я не собиралась сопротивляться и нападать.

– Зачем?

Этот вопрос поставил темного мага в тупик.

– Все тьенки, которых я встречал, пытались сохранить себе жизнь.

– Все чернокнижники, которых я встречала, убивали, но никто не спасали невиновных.

Мы смотрели друг на друга, и казалось, что воздух звенел от напряжения и ненависти. Сколько прошло времени? Миг? Вечность? Маг опустил меч, а потом и вовсе легким движением руки вдел его в ножны.

Сталь была недовольна и ярилась красными сполохами от рун. Зачем, мол, доставал, хозяин? Я ее понимала: булат, вынутый из ножен, должен испить крови, иначе он будет недоволен. Но у чернокнижника норов оказался еще круче, и он плевать хотел на недовольное шипение меча.

– Много ты знаешь о чернокнижниках?

– А ты о сумеречных стражах? – в тон чернокнижнику задала я вопрос, и не думая сама отвечать.

– Падальшица забрала когда-то жизнь моей матери. Выпила без сожаления до дна. Я тогда еще не обратился к тьме… – не сказал – выплюнул чернокнижник.

– А твой собрат-чернокнижник принес меня в жертву на этом вашем алтаре…

– Значит, вот так… – протянул темный маг. – Мы две ненависти, которых свел случай. Ты шла по пятам, чтобы меня убить?

– Нет, мне просто стало интересно, зачем ты спас мальчишку и его мать.

– Не веришь в бескорыстие темных магов? – усмехаясь, уточнил темноглазый.

– Повода не было. – Я пожала плечами.

– И не будет, – не угрожая, просто констатируя факт, ответил мой собеседник.

А потом и вовсе, наглея, повернулся ко мне спиной. Прошел под сень дуба, наплевав, что темным вроде как этого дерева следует опасаться: все же именно из дуба лук у хозяина штормов, что испепеляет своими молниями пособников мрака.

Черноглазый вольготно, я бы даже сказала, с удобством присел, опираясь на вековой ствол, и, кажется, приготовился… поужинать. Во всяком случае, расслабил завязки заплечной сумы и начал рыться в недрах поклажи. Я с интересом смотрела на это действо.

Наконец маг выудил кусок пирога и с наслаждением вгрызся.

– Если бой отменяется, – прошамкал он, активно жуя снедь, – то я, пожалуй, поем.

– А если я вот прям сейчас решу, как ты выразился, высосать из тебя всю жизнь? Переворошу прошлое, раскопаю пески времени да и найду какую-нибудь клятву, что ты обронил. Да даже простое обещание сгодится…

– Не пугай, не сделаешь, – нагло заявил чернокнижник и пояснил: – Хотела бы – сразу бы начала убивать, а не стояла бы, разглядывая меня, словно невинная девица дракона.

Я лишь подивилась самоуверенности мага, а потом решила, что если этот наглец потерял последний страх, то…

Подошла к дубу и по-хозяйски запустила руку в его торбу. В ладонь легло яблоко, которым я тут же и захрупала. Находка оказалась спелой, сочной и до одури вкусной.

Когда была тенью, не хотелось ни есть, ни спать. Но я сегодня целый день гуляла в человеческом обличье, да и сейчас… Потому есть хотелось до жути. А тут и съестного искать не надо.

Зато маг побледнел.

– Брось!

– И не подумаю! – Я откусила еще.

– Оно же с ядом, мне его специально кнесса из заболотья заказала, чтобы падчерицу вечным сном усыпить, а перед этим состарить за пару дней до ветхой бабки!

– А тебе отравы для врага жалко? – я выказала удивление и… откусила еще кусок.

– Да как бы тебе плохо не было, – кажется, чернокнижник впервые за долгое время искренне, до глубины своей темной души, удивился. – Но если хочешь, ешь на здоровье, я еще одно такое отравленное приготовлю.

Я угукнула и догрызла свою добычу. Похоже, что маг тьмы все же не так хорошо знал тьенок. Не берут нас яды. Природные мы не воспринимаем, алхимические – выплевываем. Последнее я и сделала, как только выкинула огрызок.

Меня смерили взглядом профессионального гробовщика, и я буквально почувствовала, как сделали в чернокнижной башке пометку: «травить бесполезно».

Я все еще стояла, маг сидел. Похоже, что его это мое высотное превосходство слегка не устраивало.

– Садись давай, в ногах правды нет.

– Как будто ее прибавится, если я опущусь на землю.

– Ну хотя бы мне не нужно будет задирать голову, чтобы рассмотреть твои рога, – бесхитростно признался черноглазый.

– Это тебе рога твои подружки наставляют, а у меня венец…

«Будь он неладен», – добавила про себя.

– Да что б ты знала о моих девах! – нарочито сердито выдал маг.

– Что, их не было? – в притворном ужасе воскликнула я, про себя ехидно потешаясь. – Не хочешь ли ты сказать, что темные предпочитают…

– Как и все нормальные мужики, темные маги предпочитают красивых де-ву-шек, – делая ударение на каждом слоге, протянул он. Сказал будто в шутку, разъясняя, как неразумной. А потом, словно в ответную насмешку, добавил: – Таких, как вот ты, например.

Будь на моем месте селянка, она бы захихикала, прикрываясь рукавом. Горожанка бы лукаво улыбнулась, благородная – лишь спесиво фыркнула на сомнительный комплимент.

А я… Мне вдруг захотелось умыть этого наглеца. Вмиг я оказалась так близко, что наши лица очутились вровень. Глаза в глаза. Его – абсолютно черные, без намека на радужку и белок – и мои, с вертикальными зрачками. И расстояние между нами чуть ли не в волос толщиной.

Когда же я заговорила, на миг даже губы коснулись губ. Мои – холодные, как зимняя стужа. Его – неожиданно горячие.

– А не боишься? Вдруг я падка на лесть и решу тебя осчастливить поцелуем, что вымораживает кровь?

Он не отпрянул, не испугался, наоборот, словно по-новому посмотрел на меня.

– Что? – Я не поняла этого его взгляда.

– Я вот только что подумал, что еще никто на меня так не смотрел. С ненавистью – да. Со страхом – часто. Но в тебе что-то есть…

– Двести лет ожидания – вот что во мне есть.

– Расскажешь? – как у подруги спросил маг.

– Да прям щас, – усмехнулась, так и не отпрянув.

– Тогда расскажу я. – Чернокнижник все же отстранился, но не из страха, а просто располагаясь поудобнее.

Казалось, сегодня какая-то сумасшедшая ночь, которая пьянит без вина. Причем во хмелю двое и так не совсем нормальных: тьенка и чернокнижник.

Его история была простой, как и моя, и оттого вдвойне горькой. Он рос без отца. Сколько себя помнил, бегал босым, жил в лачуге, что была в бедняцком квартале. Однажды у его матери не случилось денег. Так часто бывало. Он в тот раз получилось особенно голодно. Зимой, в кусачие морозы, кружка воды – плохая замена сытной краюхе.

Его мать украла ковригу хлеба. Но она оказалась не так проворна, как думала. Ее поймали, но воровка успела спрятать еду – просто закинула добычу в одну из кадок, что стояли пустыми у коновязи. Когда ее схватили, она кричала, что не виновата, даже поклялась жизнью в запале… Ее тогда окутало сияние. Воровку отпустили, увидев божественную волю, а ночью за матерью Лейнора пришла тьенка.

– Ты видел, как из нее, словно шерсть из кудели, вытягивают жизнь? – Я, сама того не ожидая, прониклась историей чернокнижника.

– Да. Именно это время выбрал мой дар, чтобы пробудиться. – Маг запрокинул голову, глядя на крону дуба и звезды. Далеко в небе плыла то ли туча, то ли парящая твердыня, закрыв собою луну.

Мы оба замолчали.

– Ты поэтому помог сегодня мальчишке?

– Нет, – рубанул Лейнор. – Просто я захотел душу этой знахарки. Сейчас она разочаровалась в свете и вот-вот обратится к тьме. А мрак охоч до светлых ведьм.

Я сделала вид, что поверила.

– И что, многие… вот так следовали за тобой?

– Все, – жестко усмехнулся чернокнижник. – Только одна не пошла. Хотя та рыжая была другой, особенной.

– И ты, конечно же, решил забрать ее душу иным способом? Или темный, что из тех, кто никогда не отступает, все же сдался?

– Там был такой муж, что проще было отступиться. – Лейнор непроизвольно потер шею.

– Это какой же? Сильный светлый маг, что не побоялся вызвать сына тьмы на бой? Или жрец бога?

– Хуже. Дракон.

Я закашлялась. Чтобы человеческая дева да по доброй воле вышла за крылатого? Война же всего с дюжину лет назад отгремела…

– Не смотри на меня так. Сам до сих пор не верю. Но от той рыжей действительно проще было отступиться.

Он с какой-то странной полуулыбкой посмотрел вдаль и резко сменил тему:

– Ну а ты? Как тебя угораздило стать тьенкой? – и сказал он это так просто, по-человечески, что ли…

Я не удержалась. А потом были слова… Из тех, которые должны быть произнесены обязательно, чтобы тебя отпустили цепи прошлого, даже если тому почти две сотни лет. И когда я их сказала, внутри меня будто лопнула струна, словно что-то перегорело. Стало легко и свободно.

Уже утреннее зарево окрасило небо, а мы все говорили.

Человеческий облик тяжел, у меня с непривычки быть зримой, осязаемой даже глаза начали слипаться.

– Сладких снов, прекрасница. – Рука чернокнижника легла мне на плечо.

Я сонно попыталась возразить:

– Тьенки не бывают красавицами, да и утро уже, не время спа… – Я не выдержала и зевнула.

– Тогда бди, мелкое чудовище.

Это были последние слова, прежде чем я провалилась в сон. А когда смежались веки… Мне грезилось многое. И дорога, что вдруг поросла бурьяном, и суровый лик хозяина штормов, и надежные руки, что обнимают. А потом и вовсе кто-то будто схватил меня за рубаху, которой вроде на мне и не было вовсе, и начал пришивать к себе. Стежками красной нити, накрепко. Так, что и не разорвать. Да и не хотелось этого вовсе.

А когда я проснулась, то был уже полдень, солнце стояло в зените. Попыталась встать, но чья-то тяжелая рука придавила меня.

Недовольно повернула голову, ощущая, как затекла шея. Запах свежей травы, комариный писк, бесшабашная легкость. Улыбка так и норовила наползти на губы, хотелось просто смеяться оттого, что день, солнце, я… И не скоро поняла, что все эти чувства, что вдруг враз затопили меня, не от мира теней. Так может ощущать только живой.

Я подняла руку, ожидая что вот подёрнется она маревом, истает туманом… Нет, это оказалось простая человеческая рука. Даже шрамик на безымянном пальце, что в детстве получила, был тут как тут.

Я посмотрела на чернокнижника. Вчера точно помню, что его макушка была абсолютно темной. А сегодня ровно половина седая.

Разглядывая его шевелюру, не заметила, как сам Лейнор проснулся.

– А-а-а-а, жаль, что рожки остались. Хотя тебе они идут, – выдал он как ни в чем не бывало.

– Ты… зачем? – у меня не было слов.

– Чтобы ты туманом не утекла и убежать от меня не сумела, – нагло развалившись на траве, заявил маг. – Не надо было на меня так смотреть вчера. С вызовом, без страха, не таясь. Ты мне этим своим взглядом понравилась. По-настоящему. А если чернокнижнику что-то нравится, он не раздумывая берет это себе.

– А меня спросить? – только и нашлась я.

– Привыкай. Мы, маги тьмы, в этом вопросе придерживаемся исключительно собственного интереса.