Текст книги "Журнал «Рассказы». Твой иллюзорный мир"

Детеныш и его мать по-прежнему топтались под навесом. Девочка была рядом и смотрела на меня. Я помахала ей рукой: «Уходим…».

Девочка кивнула, тронула на прощанье хобот животного и бросилась ко мне.

«Так легко…» – подумала я и ошиблась. Через несколько шагов грязь налипла на ее ботинки, и малышка остановилась. У ребенка не хватало сил идти дальше. Кроха попыталась высвободиться, качнулась и чуть не упала.

– Не двигайся! – крикнула я.

Краем глаза я заметила, как мужчина замер, отпустил тележку и повернулся.

«Давай же, – приказала я себе, – иначе будет поздно!»

В этот момент Шанго яростно затрубил и сменил направление. Его движения были плавными, будто даже неспешными, но я отлично понимала, что это только иллюзия. Страх, сковывавший тело последние минуты, вдруг улетучился, словно вода с раскаленной поверхности, и я бросилась на помощь ребенку. Человек в плаще что-то закричал, но мне было не до него. Каждая клеточка моего существа трепетала перед огромной черной массой, надвигающейся с неотвратимостью сорвавшегося с горы булыжника. Подбежав к малышке, я схватила ее на руки и кинулась обратно. Поздно! Слон был уже совсем близко. Я зажмурилась и инстинктивно закрыла девочку телом.

Душераздирающий грохот обрушился на нас столь неожиданно, что я даже взвизгнула. Ощущение было таким, будто прямо над головой взорвался котел гигантского паровоза, который тянет Землю через все мировое пространство. На мгновение мне даже показалось, что обломки металла раздавят нас быстрее, чем ноги слона. Однако прошла секунда, вторая, но ничего не произошло. Тогда я открыла глаза.

Шанго стоял в нескольких метрах от нас и ошарашенно крутил головой. Раскаты грома все еще бродили по окрестностям Большой Грузинской улицы, и слон пытался понять, кто посмел тягаться с ним в силе издаваемых звуков. Его тяжелый животный запах мешался с запахом грязи и бил по моим и без того натянутым до предела нервам. Не дожидаясь, когда зверь придет в себя, я бросилась к воротам…

20

Карл отмахнулся от деловито рыскавшей по камере мухи и проворчал:

– Иногда мне кажется, что эти твари продают души охранникам, чтобы попасть в камеру. Как вы думаете, Варвара, есть у мух душа?

Я пожала плечами:

– По-моему, никакой души нет в принципе. Это же мракобесие!

Карл хмыкнул.

– Может быть, может быть… А вы никогда не задумывались, почему другие люди не видят ваших бедолаг? Ведь дети явно не были бестелесными духами. Они чувствовали холод, их одежда мокла под дождем, их ручки осязали тела других существ. Как вы объясняли эти странности самой себе?

– Никак. Я просто знала, что так и должно быть. Вот и все.

Мой собеседник приглушенно захохотал.

– Какая же вы атеистка, дорогая? Вы самый верующий человек из всех, кого я только встречал. – Карл поймал муху и сунул ее под крышку ведра. – Ведь что для большинства вера? Всего лишь таблетка валидола. Пока человек молод, он даже не задумывается о ее существовании. Только когда сердце начинает давать первые сбои, люди находят это средство весьма полезным. А затем только на нее и молятся. Но вы другая! Даже при явном противоречии между здравым смыслом и фактом существования этих детей вы бросились их спасать. Вот где истинная вера!

Я возмущенно замахала руками:

– Нет, нет. Не хочу, чтобы мои поступки так называли! Кстати, вы тоже не сомневаетесь, что я прошла сквозь стену, хоть это и противоречит законам физики!

Карл хлопнул себя по лбу:

– За вашим рассказом я совсем забыл про явленное мне чудо! Ну хоть насчет этого у вас есть какие-то догадки?

– Насчет вашей забывчивости?

– Насчет вашей чудесности!

Я опустила глаза.

– Нет. Могу только предположить, что мое тело в какой-то момент научилось менять физические свойства. Как эфирное масло… представляете? Пока молекулы в нем маленькие, они легко проходят сквозь поверхность, но, когда молекулы утолщаются, масло теряет это свойство. Может быть, нечто подобное происходит и с моим организмом, только на короткий промежуток времени.

Карл почесал щетину на подбородке.

– Даже если так, менее невероятными ваши способности не становятся… Боже, как же хочется пить!

Услышав про жажду, я облизнула пересохшие губы и подумала, что быть обнаруженной охраной уже не кажется столь уж плохой идеей. Но вслух произнесла другое:

– Так расскажите же, наконец, свою теорию. А то будет поздно!

Карл кивнул.

– Вы правы. Уже утро. Мы расстанемся навсегда. И мое, и ваше будущее туманно. Я хочу на свободу, не вижу смысла больше терпеть этих издевательств. – Он посмотрел на меня исподлобья. – Я вот что хочу сказать. Когда вас станут убеждать, что вы сумасшедшая – а что-то мне подсказывает, что так и будет, – вспоминайте бедного Карла и говорите себе: «Вот вам, выкусите, я отлично лажу с собственными мозгами!».

А теперь слушайте.

21

– Это произошло два года назад. Благодаря определенным связям мне посчастливилось оказаться на крупной научной конференции в Копенгагене. После официальной части был торжественный ужин. Посещение подобных мероприятий крайне не приветствуется партийным руководством, но я смалодушничал и поддался на уговоры организаторов. За столом мне досталось место с неким молодым человеком, который представился как Хью Эверетт. Никто из присутствующих не знал этого парня, что не удивительно. Эверетт был простым доцентом какого-то там университета, и даже странно, что ему удалось попасть на фуршет. Наверное, тоже связи…

За ужином Хью много пил, и в конце концов алкоголь развязал молодому человеку язык. Доцент стал утверждать, что работает над теорией, которая вскоре перевернет представление об окружающем мире. По правде сказать, ни один из ученых не воспринял его слова всерьез. Хью даже хотели выгнать. Но только не я …

Пока Эверетт мог связно говорить, я внимательно слушал. У этого чудака хватило смелости доказывать, что законам квантовой механики подчиняется вся Вселенная, а не только микромир, и мне было интересно наблюдать, как это выводит из себя мировых светил. К тому же молодой человек уверял, что в скором времени будет готов защитить свою теорию перед научным сообществом. И знаете, я ему поверил.

Карл заходил по камере, заложив руки за спину.

– Напомню… – произнес он сухим тоном учителя. – Один из главных постулатов квантовой механики состоит в том, что если система может находиться в состояниях А и Б, то она может находиться и в любых промежуточных состояниях, являющихся комбинациями состояний А и Б. Соответственно, теория Хью предполагает существование бесконечного множества параллельных миров, где действуют одни и те же законы природы, одни и те же мировые величины, но которые пребывают в различных состояниях. Понимаете?

Карл с сомнением посмотрел на меня.

– Представьте луковицу… – продолжил он, не дожидаясь ответа. – Она одна, но слоев в ней множество. Так и в мироздании Эверетта. Вселенная в единственном экземпляре, но происходящих в ней событий – бесчисленное количество! К примеру, в нашем мире вас арестовали в момент поиска ребенка. Тут же возникла реальность, где вы спокойно нашли своего беглеца и отправились к станции метро. А в другом мире вышли замуж за лодочника и нарожали ему кучу детишек. И так далее.

Карл остановился, вынул из кармана какой-то предмет и положил себе в рот.

– Камень, – пробормотал он. – Старое средство кочевников притупить жажду. Вам не предлагаю, так как у меня только один, и тот был в использовании.

– Но уже существует мир, где их два, и один совершенно новенький, не так ли?

Карл приподнял кустистую бровь.

– Точно.

– Но какое это имеет отношение к появлению детей в моей жизни?

– А вот здесь я могу предложить следующее. Представим, что в нашей вселенной-луковице слои отделены друг от друга некими энергетическими барьерами, лишь преодолев которые мы можем вступить в контакт с другим миром.

К счастью, барьер достаточно прочен, чтобы кто попало мог через него просочиться. К тому же должна существовать некая преграда на уровне наших чувств, чтобы даже в случае столкновения с субъектом из параллельной реальности мы никоим образом не могли вступить с ним в контакт. Поэтому ни слоны, ни другие люди не замечали этих детей… Но при определенных обстоятельствах это все-таки возможно. – Карл пощелкал в воздухе пальцами. – Например, если войти в унисон с энергетической вибрацией барьера. Что удалось сделать вам и несчастным малышам…

Почему я говорю «несчастным»? Данные вами описания этих крох подсказывают мне, что в своем мире они подверглись страшным испытаниям. Скорее всего, их там убили. И в тот же момент возникла другая реальность, где они спаслись. Плюс еще тысячи миров с различными исходами ситуации. Ферштеин?

Я неопределенно кивнула.

– Смерть, – Карл наклонил голову, словно прислушиваясь, – малоизученное явление. Возможно, оно сопровождается выбросом какой-то неизвестной нам энергии, которая делает мембрану на некоторое время «прозрачной». А вы, Варвара, обладаете уникальным даром…

Дверной замок лязгнул, дверь распахнулась, и в камере мгновенно стало тесно.

22

Я подошла к окну. Похожее на кафтан трубочиста облако наползало на город, и уже первые капли дождя сыпались из него, словно крохотные леденцы из дырявых карманов.

«Психиатрическая лечебница – вот ваш настоящий дом, Варвара Сергеевна… Вы стали слишком агрессивной, с завтрашнего дня я назначаю хлорпромазин… Вы были на вокзале одна. Вошли, вышли, легли на скамейку. Вот и все!»

Я попыталась отогнать неприятные мысли и стала смотреть на дождь.

«Интересно, когда люди перестали удивляться тому, что из черных туч падают прозрачные капли? И почему нас до сих пор шокирует способность некоторых видеть то, что не видят другие?»

Мои пальцы коснулись стекла, ощутили приятную упругую гладкость, но уже в следующее мгновение прошли сквозь него, словно через тончайшую пелену тумана.

«Да, Карл, ты не ошибся. Все на свете имеет свою частоту энергетической вибрации. Достаточно лишь настроиться на нее, и можно преодолеть любую преграду, какой бы крепкой она ни казалась. Вначале у меня получалось это бессознательно, в моменты эмоционального стресса, но когда из твоей камеры меня отвели сначала на допрос к следователю с прекрасными голубыми глазами, а затем забрали из его кабинета, так, что он даже вспотел от страха, – я поняла, надо учиться управлять уникальной способностью. Иначе конец».

Я набрала пригоршню дождевой воды и умыла лицо.

«Даже насчет “сумасшествия” ты был прав, Карл. Но сначала меня отвезли в исследовательскую лабораторию, где три месяца изучали, словно чумную мышь. А я втайне училась проходить сквозь стены. И, знаешь, однажды у меня получилось. Ты спросишь, почему я не сбежала в ту же минуту? Ох, дорогой Карл. Потому что вдруг появился он. Моя боль и моя отрада. Когда он вошел в палату, я сразу поняла, что буду любить этого высокого стройного юношу с аккуратной бородкой и привычкой задумчиво вздыхать, как не любила никого другого. Даже не знаю, испытывал ли ты нечто подобное, мой милый друг…»

«Он сказал, что исследования закончены. Никаких отклонений в организме не обнаружено, кроме одного…

“Легкое психическое заболевание”, – так выразился этот красавец. Ты думаешь, Карл, я испугалась? Нет. Я сидела и улыбалась, словно дура. Ведь была поздняя осень, когда воздух становится столь прозрачным и холодным, что с непривычки ощущаешь себя совершенно голой. И вдруг такое чувство, будто тебя укрыли шерстяным пледом. Ферштеин, Карл?»

«Он забрал меня в неприметное двухэтажное здание. Там повсюду были решетки и охрана в штатском. Но разве я замечала это? Мы стали любовниками, Карл. А потом доктор увез меня в этот городок. Знаешь, если бы он тогда сказал, что планирует отрезать у меня кусочек мозга, я бы все равно не сбежала. Разве стоит ошметок серой массы возможности быть с любимым? В Карпатах я провела лучшие часы в своей жизни, Карл. Пока все не изменилось…»

Я отошла от окна и села на койку. Закрыла глаза, сосредоточилась. Похожая на поток лавы боль потекла по затылку, ударила в виски. Но мне было необходимо снова оказаться в кабинете с задернутыми шторами, и я продолжила терзать свое тело… Моя любовь сидела за столом и медленно крутила диск телефона. Некоторое время в трубке звучали долгие гудки, затем сухое, как далекий выстрел, «слушаю» раздалось на другом конце провода.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – отчеканил молодой человек.

– Докладывайте… – собеседник явно был не в духе.

– Докладываю, товарищ полковник. Вчера гражданка Иванова совершила попытку бегства, вновь применив свои необычные способности. Мне удалось спровоцировать ее на это, разыграв ситуацию с внезапной холодностью после «бурного романа». Каждый ее шаг…

– Да ни черта вам не удалось! – Это был уже не сухой выстрел, а грохот пушки. – Не морочьте мне голову, лейтенант. Гражданка Иванова преспокойно покинула стены института, а вы так и не поняли, как у нее это получается. Я высылаю к вам специальную команду. Хватит с меня этого борделя!

– Но…

– Никаких «но». Мы и так потратили целых два месяца впустую. Да, вы спровоцировали ее. Но вы не контролируете ситуацию, лейтенант! А это самое важное – держать каждое ее действие под неусыпным вниманием. Вколите Ивановой снотворное, чтобы больше никаких неожиданностей. И ждите специалистов. Вы поняли?

– Так точно!

Связь оборвалась.

«Вот и все… – Я потерла ноющие виски. – Меня здесь точно ничего не держит. Нет такой преграды, которую я бы не смогла преодолеть. Стены, деньги. Документы, наконец. Только…»

Была одна проблема. И я даже боялась думать о ней.

«Смогу ли я отказать, если меня опять попросят отдать последний билет?»

Несвисть
Надежда Мосеева

Начиналось все как кошмар: я очнулся и понял, что у меня нет рта. Ни челюсти, которую можно разжать, ни языка, которым можно подвигать. Пропала часть лица, оставив вместо себя гладкую кожу.

Списал бы на сон или галлюцинацию, но инстинктивный страх взял верх. Он пробивался из солнечного сплетения, ломал грудную клетку, но не мог вырваться даже криком. Наверное, если б я заорал, выпустив часть ужаса наружу, первые минуты в том мире показались бы менее болезненными. Но с громкими звуками попрощался я надолго…

Не помню, сколько бился в немой истерике, пытался расцарапать то, что было у меня вместо подбородка. В какой-то момент силы кончились, и страх иссяк вместе с ними.

Устало провел рукой по «лицу». Это не паралич челюсти: рта действительно не было. Вместо носа узкие дырочки, через которые я, похоже, дышал. Хоть глаза и уши остались прежними. Только попробовал осмотреться, как пришлось гасить новый приступ паники.

Не сразу понял, что очнулся я не дома, а в незнакомом лесу. Но отсутствие рта казалось более важной проблемой.

Я попытался выдать хоть какой-то звук, хотя бы посвистеть через это подобие ноздрей. Ничего. Но «звать» на помощь – не самая лучшая идея. Какой-нибудь егерь мог с перепугу и пристрелить.

– Если это сон, скоро проснусь. Если у меня крыша поехала, проснусь не скоро. Если все взаправду, найду уфологов и прикинусь инопланетянином, – подумал я. Из всех возможных мыслей мне в голову влетела самая нелепая. И она окончательно прогнала страх.

Я с трудом встал, подвигал руками и ногами. С остальными частями тела все было в порядке: ничего не изменилось и не пропало, кроме половины лица.

А вокруг – лес. Совершенно обычный. С обычными деревьями, обычными кустами и без намека на цивилизацию. Он не выглядел экзотическим: никаких пальм, бамбуков, и что там еще бывает. Но я бы не отличил осину от подосиновика. Как и пальму от «не пальмы».

– И что прикажете делать? – мысленно спросил я у Вселенной.

Ответ был неожиданным: из зарослей ко мне вышел… Вышло. Тело, как у человека, но лицо сплюснуто: безо рта и челюсти. Две щелочки вместо носа и нормальные привычные глаза.

Не знаю, что тогда шокировало больше – сам вид этого существа или то, что я, возможно, выглядел как он.

Паника, злость, осознание, принятие, снова паника – эмоции превратились в водоворот.

Существо… Странно, до сих пор не придумал, как их называть. Безликие? Грубо. Но все равно пишу эти заметки для себя.

Они жили в лесу. Вроде община, но не похожа на наши деревеньки и города. Больше напоминала свалку.

Вот решил чиновничек вырубить вековые деревья, арендовал технику, нанял рабочих, но на третьем пне деньги внезапно закончились, и все зависло. В лесу остался мусор, который нельзя продать, а у чиновника появилось несколько новых машин. Потом на этой свалке провели рокерский фестиваль.

Странная ассоциация, но мне хотелось верить в то, что знакомо и понятно, даже если это не правда.

Видимо, одежду безликие собирали из этих же мусорных куч.

Я не особо осматривался, сидел в шалаше, в котором меня «поселили». Стены, потолок, даже дверь – почти как у людей. Но в то же время не покидало чувство, что я все еще в лесу. «Пол» засыпан камнями, которые втоптали в землю, в углу настил из сухой травы, повсюду ветки, листья, насекомые.

– Что дальше-то?

Инстинкт самосохранения подсказывал: «Сначала определись, как тут выживать».

Еду мне приносили. Я и в том состоянии умудрился понять, что это именно еда. Зеленое пюре с непонятной трубочкой. Но как это внутрь впихнуть? Через ноздри? Очевидно, через них.

Не то чтобы противно – выбор между голодной смертью и брезгливостью сделать легко. Ядовитого сюрприза тоже не боялся: хотели бы прибить – прибили б сразу. Но я не понимал, как вообще есть. Может, пюре в кожу втирать надо, а «трубочка» – просто украшение?

И что, если я все еще человек? Хотя бы отчасти.

Они не реагировали на то, что я ничего не ел. Тихо уносили и приносили пюре с трубочками.

Точнее, она. Ко мне чаще приходила девушка. Безликих я не различал, просто у нее был запоминающийся кулон в виде фиолетового цветка.

– Лилия. Пусть будет Лилия. Надо ж как-то называть.

Когда-то эти цветы росли у нас во дворе. Мама за ними ухаживала, потому и запомнил.

Общение у нас с Лилией не заладилось. Показывал на окно – смотрела на меня, а не на это окно. Изображал пантомиму с «трубочками», хаотично махал руками, прыгал, возмущенно дышал, рисовал веточкой на полу – никакой реакции. Привлечь внимание другими способами тоже не получилось. До более сложных вопросов так не добраться.

– Может, среди них есть переводчик? Или человек?

Мой маленький шалашик был немного в стороне от их свалки, а подойти ближе я не решался – вот и не видел.

А если меня оставили в изоляции специально, чтобы привык и успокоился? Вдруг они понимали, что произошло?

Закрыл глаза, вдохнул, открыл глаза. Сделал вид, что набрался смелости.

Если гора не идет к Магомеду…

…ей плевать на Магомеда. Безликие на меня никак не отреагировали. Они вообще ни на что не реагировали. Ходили по свалке, что-то подбирали, иногда показывали друг другу. Напоминали не живых людей, а манекены. Никакой мимики – да и откуда ей взяться, – жестов, прикосновений. Одни и те же позы, одна и та же походка на всех.

Я будто смотрел третьесортный фильм ужасов, в котором началось восстание кукол. Опасности не чувствовал, да и «манекены» меня игнорировали. Но маленькая льдинка страха все же кольнула где-то внутри.

У безликих висели разные безделушки на шее: не украшения, именно «безделушки». У кого-то шестеренка, у кого-то брелок, у кого-то поломанный пульт от телевизора. Вещи явно человеческие, но старые, изношенные.

– Украли? Рядом есть люди?

Что-то странное было в этом их копошении. Что-то помимо очевидного: к их внешности уже привык.

Поискал взглядом Лилию – хоть кто-то знакомый – но не увидел. У самой внушительной хибары стоял безликий с часами на шее – не карманными, а наручными. Большими такими, армейскими, и вроде бы сломанными. Рядом сидела девочка и возилась с тряпкой, которая в прошлой жизни, наверное, была плюшевым кроликом. Чуть в стороне – низенький паренек, в отличие от остальных его «безделушка» смотрелась хотя бы «логично». Свисток.

Если б тогда обратил на это внимание… Необычная – для них – вещь, необычное поведение: он не рыскал по свалке, да и остальные его явно сторонились. Жаль, я ничего не понимал.

Меня ударила другая мысль.

Свист.

Звук.

Чем бы ни занимались безликие, они делали это в полной тишине. Абсолютной. Разговаривать они не могли, но хоть… хоть что-то! Стук шагов, шорох одежды, лязг металлических обломков, которые валялись просто повсюду!

Ничего. Только листья шелестели в отдалении, да ветер прогуливался по деревьям.

Моя «льдинка страха» превратилась в айсберг.

– Не хотят привлекать внимание? Или у них чувствительный слух? – Я пытался успокоить себя, придумав рациональное объяснение. Если такое вообще возможно.

Из замороженного ступора меня вывел тот безликий с часами – я чуть не подпрыгнул от неожиданности; он сам подошел и протянул потрескавшийся от времени ящичек.

Даже не ящичек – шкатулка, но старая и простенькая, как пенсионерка, по которой не понятно: собирается она помирать или замахивается, чтобы приложить сумкой по голове. Как можно испытывать недоверие к предмету? Но именно это я испытал.

Безликий-Час ушел, пока я удивленно рассматривал шкатулку. Я зажмурился и открыл: надоело во всем сомневаться.

В ней лежали вещи, видимо подобранные с той же свалки. Но главное – значок, на котором когда-то был нарисован тренер с мячиком, а теперь остался поцарапанный силуэт. Такой мне подарили в детстве. Странно.

Когда жил с родителями в деревне, почти ни с кем не общался, не играл. Удивительно, что у такого «скучного» ребенка попросил помощи соседский паренек. Он был младше меня на три года, и у него пропала собака. Никто не хотел бродить по лесу и искать старую дворняжку с плешивым хвостом. Говорили «сама вернется, как жрать захочет». Но мальчуган чувствовал – с псинкой беда. Пожалел я его: наверное, всю деревню обегал с просьбами о помощи, раз в итоге пришел ко мне. Взяли фонарики, пошли в лес. Собаку вытащили из канавы: грязную, напуганную и голодную. Парень в благодарность подарил мне такой же значок – с тренером. Бесполезная вещь, но в ней было больше смысла, чем в любых словах.

Наверное, таких безделушек в мире полно, и в «предпенсионной» шкатулке лежала одна из многих. Но почему именно здесь, сейчас и именно она?

Щелк. Озарение. Наверное, если б до меня не дошло, я бы на той свалке и не выжил.

Безликие общались, передавая друг другу вещи. Ожидал чего угодно: телепатию, ультразвук, дымовые сигналы. Но нет, они действительно показывали мусор с какой-то целью.

Прицепил значок на воротник. Похоже, в обществе безликих у меня появилось «имя».

И это ничем не помогло. Если мне показывали сломанную доску, я понимал лишь, что «это – доска». А у них, похоже, изначально не было слов и названий. Деревяшка могла «означать» что угодно. Кроме собственно деревяшки.

У меня ушло много времени, много проб и ошибок, чтобы уловить суть.

– Лучше б телепатия…

Свалка-то наша, человеческая, все вещи на ней знакомые, но безликие воспринимали их совершенно по-другому. Не языковой барьер, а филологический тупик.

Лилию я нашел, она раздавала еду по вечерам. Питание – как в студенческих столовых: подходишь к тетке с фартуком, которая греет бюст над кастрюлями, она накладывает тебе месиво. Можешь идти травиться в любом удобном закутке. Только Лилия не похожа на классическую Марьванну. И фартука у нее не было.

С бытовыми и примитивными вещами я справлялся. Кто б не справился: показываешь миску – просишь еды. А вот поддержать светскую беседу на тему: «Хорошая погода. Кстати, кто вы и что происходит?» – уже не в моих силах.

Пюре я все-таки попробовал, зря боялся. Безвкусное и неинтересное, да и нечем «ощущать» вкус.

Вопросов было много. Откуда безликие знали, что я появлюсь в том месте? Почему привели в общину? Они сделали это за просто так?

У Вселенной интересное чувство юмора: на последний вопрос она ответила.

В тот день безликие спорили. Тихо и без эмоций, но непохоже на дружескую беседу: обменивались предметами слишком быстро. Кто-то рылся на свалке. Видимо, аргументы закончились – искал новые.

Я стоял поодаль, чтоб не заметили. Это хуже, чем оказаться в параллельной реальности, не зная языка и законов. Ведь у безликих не было языка и законов.

Но потихоньку, мелкими шажками я все же продвигался, пусть и не осознавал этого. Потому что каким-то совершенно непостижимым образом понял: спорили они обо мне. По контексту, что ли… Хотя какой «контекст» мог быть у хаотичного набора ассоциаций?

Главный с Часами – казалось, что именно он главный, – молча «слушал».

– Правильно, они меня кормят, а я ничего для них не сделал.

Это и не их вина, но стало обидно.

Чтобы не подсматривать чужой разговор, ушел на край свалки. За ней – незнакомый лес. Что будет, если, не оборачиваясь, прошагаю дальше? Заблужусь? Пойдут искать? Столько раз порывался, хотел сбежать, но страх и неизвестность останавливали. Если и наткнусь на людей, что дальше-то? Либо прибьют, либо в ужасе разбегутся. Только у безликих я мог узнать, что происходит.

Сел на поваленное дерево, вслушался. Как же надоело жить в тишине… На свалке даже у ветра не было голоса, его выдрессировали – не шали, не шуми, не роняй ничего, ходи тихо, сдувай пылинки.

А здесь он вырывался на свободу: вначале робко трогал листья, на цыпочках ходил по веткам. Но чем дальше от мира безликих, тем увереннее он прыгал, играл, резвился. Если задержать дыхание, можно услышать, как он кружится и смеется.

Рядом села девочка. Та самая – с плюшевым кроликом, который выглядел как престарелый дядюшка, с трудом поспевающий за воспитанницей. У нее не было безделушки: не выдали или ее имя – «игрушка»?

У безликих не так много детей, видел только троих.

– Плюшевая… Значит, буду звать тебя Плюша. Все равно ж не узнаешь.

Она поставила передо мной шахматную пешку.

Я вздохнул:

– Не понимаю, прости. Может, вы все-таки мысли читать умеете?

Не в шахматы ж мне предлагали поиграть.

Но девочка, похоже, и не ждала ответа.

Я взял ветку и начертил на земле человечка в стиле «палка-палка-огуречек». Без какой-либо цели. Столько раз пробовал пообщаться с безликими хотя бы на уровне наскальной живописи, но для них мои каракули ничего не значили.

Плюша взяла другую ветку и пририсовала к человечку игрушечного кролика. Пока я соображал, как на это реагировать, она начертила рядом деревце без листьев. Раньше же не срабатывало, почему?..

– Не уверен, что понял…

Добавил листья. Подумал и «нарисовал» еще белочку, которая в моем исполнении больше напоминала круг с загогулиной.

Игра в ассоциации. Добавь то, чего не хватает. Я таким часто занимался в своей человеческой жизни – не думал, что пригодится. Как и все, что я делал.

Когда-то по глупости пошел не в тот институт, не на тот факультет, связался не с той профессией и получил абсолютно бесполезный набор знаний и навыков. Как выжить, если ты никому не нужен? Научить этому других: пусть они думают, что с этим делать.

Читал лекции по психологии, выдумывал дурацкие игры и тесты, в которые сам не верил, притворялся, что понимаю людей и знаю, как надо жить.

В компании Плюши мне на мгновение показалось, что это было правдой. Банальная игра в ассоциации, а дала больше, чем… вообще все.

Когда девочка оставила меня наедине с рисунками, пешкой и сумбурными мыслями, я заметил нечто необычное на той первой фигуре с кроликом. Странно, что не обратил внимания сразу. Он улыбался. Плюша пририсовала ему улыбку.

Безликие разошлись, но Час стоял на том же месте. Я целенаправленно пошел к нему.

Мы можем общаться, просто не так, как я привык. Надо лишь нащупать связь.

Показал миску.

– Хочу отработать.

Надеялся, он поймет. Лилия еще не раздавала пюре, просить еду я не мог, значит, пришел с другой целью. Хаотичный набор ассоциаций: убираешь ненужные, получаешь нужные.

И… Мне дали работу.

Если существует пюре, существует то, из чего делают пюре. Простая философская мысль, от которой мало толку.

Меня отправили в огород к непонятным зеленым овощам и инструментам. На свалке точно были лопаты, грабли и прочий садовый хлам, но безликие не использовали его по назначению – только для разговоров. Странно: взять готовое решение легче, чем выдумать свое. Я уже не пытался понять их логику.

Впервые увидел вещь, которую «изобрели» местные: похожа на детский совочек с длинной рукояткой. Вроде каменный. Работа несложная – я повторял то, что делали другие «огородники», они не возражали.

Зеленый овощ ничем не пах, овальный, неприятный на ощупь, с несколькими отростками. Так выглядел бы гибрид картошки и моркови, если б по генетическому стечению обстоятельств родился у Ктулху.

Отвлекся на фантазии о картофельно-морковном размножении – не заметил, что целюсь совком не в грядку, а в кусок металла.

Звук.

Такой непривычный после недель в тишине. Оглушительный, неестественный, неродной.

Безликие отреагировали так, будто я их этим совочком избил: съежились, кто-то даже упал, закрыв уши.

– Им больно?

У меня ведь такая же физиология – звуки я должен воспринимать как безликие. Или нет?

Огородники быстро оправились. Один подал мне совок, который я от удивления уронил, и вернулся к грядкам. Я понял, что это означало: «Все нормально, продолжай работать, но в следующий раз будь осторожнее».

Понял. И благожелательный настрой, и попытку подбодрить, и радость оттого, что наконец влился в их коллектив. А мне просто отдали совок.

Но почему они так реагировали на шум? Это какой-то инстинктивный страх?

Я еле дождался вечера.

Нашел на свалке сломанные наушники – хотя у безликих все либо старое, либо сломанное – пошел к Часу. Как я и ожидал, он понял мой вопрос. Получается, знал, для чего эта вещь, хотя на свалке вряд ли кто-то слушал музыку.

– Почему вы без звуков?

Безликий поискал ответ в шалаше. Его хибара была самой большой и самой захламленной – видимо, часто вел переговоры. Он дал мне большую иголку, которая могла бы пройти кастинг на роль холодного оружия, и помятую хлопушку.

«Звук – взрыв в голове, пронзает, и не можешь пошевелиться».

Перевод оказался простым. Слишком.

Час разговаривал со мной, как с ребенком. Будто учил читать по слогам: вот это буква «х», она похожа на крестик, какие слова начинаются на «х»? Даже обидно.

Щелк. Дошло.

В шалаше Часа видел шахматы с треснувшей доской. Украдкой взял ферзя – не хотел спрашивать разрешение, мяться, как неуверенный мальчишка: «А мо-о-ожно мне конфетку?». Хватило и того, что меня учили «разговаривать» по слогам.

Я уже неплохо ориентировался, быстро нашел девочку с кроликом. Тогда на краю свалки она сказала: «Меня тоже считают маленькой и слабой». Видимо, наблюдала за их спором. Почему бы не ответить? Поставил перед ней пешку и ферзя.