Текст книги "Вежливость королев"

Во-вторых, герцог приватно встретился с капитаном Лавдисом, выслушал его доклад, помрачнел, но повелел пока действий никаких не предпринимать и держать все узнанное в глубокой тайне.

В-третьих, памятуя о том, что лучшим средством против народного недовольства является какое-нибудь малозначимое торжество, обязательно сопровождаемое дешевой ярмаркой и выпивкой, Главный Советник, посовещавшись по этому поводу с остальными членами Совета, объявил «от имени королевы» Весеннюю Нерабочую Неделю (которой не было даже при вступлении Абигейл на престол), и народ принялся просаживать в кабаках оставшиеся от уплаты налогов деньги и славить свою повелительницу.

Однако на самом деле для герцога все эти государственные дела были вовсе не важны. Он с нетерпением ждал только одного. Впрочем, ожидания герцога вот-вот должны были увенчаться успехом.

Когда герцог из столицы возвратился в замок, первым делом он прошел в комнату, которую занимал больной Гогейтис.

Сиделки и мессер С’едуксен знали свое дело: вымытый, аккуратно выбритый и подстриженный Уильям Магнус лежал в чистой сорочке на благоухающих простынях с герцогскими монограммами. Однако лицо ученого и мага все еще оставалось изжелта-бледным, да и немудрено – за два дня вернуть человеку здоровье и силы, которые из него высасывали мертвые каторжные камни несколько лет подряд, может только чудо.

Мессер С’едуксен, дежуривший у постели больного, торопливо поднялся навстречу герцогу.

– Как он? – негромко спросил Главный Советник.

– Он позавтракал, принял лекарство, а сейчас задремал, – кланяясь, ответил лекарь. – Я делаю все возможное, созерен, но этот человек чрезвычайно слаб. К тому же болезнь его ног… Она неизлечима. Медицина не нашла еще способов бороться с гнилостной водянкой.

– Эта болезнь опасна?

– О да, созерен! Гнилостные жидкости скоро распространятся по всему его телу и, когда дойдут до мозга…

Герцог стиснул кулаки. Потеря ученого никак не входила в его планы.

– И ничего нельзя сделать, мессер?

– Возможно только одно, мой созерен, – Жеан С’едуксен горестно развел руками, – ампутация ног. Причем срочная.

– Брешет ваш лекаришка и денег за брехню не берет! – послышался от кровати слабый, но весьма насмешливый голос. – И где их только учат, докторов этих?! Им бы только резать да потрошить!

Герцог и доктор повернулись к кровати. Больной, оказывается, вовсе не спал и, по-видимому, слышал весь их разговор.

– Приветствую вас, герцог! – Премудрый Гогейтис слабо махнул тоненькой, похожей на костяную флейту рукой. – Скажите мне, уж не грежу ли я – Главный Советник приютил в своем замке гнусного и проклятого по приказу Ее Величества каторжника?

При этих словах мессер С’едуксен страдальчески охнул, а герцог поморщился.

– Прекрати, Уильям. Я хочу вернуть тебя к полноценной и здоровой жизни.

– Зачем? – Изобретатель Вычислителя скептически поджал бескровные губы.

– Я объясню это позже. Когда ты выздоровеешь. Гогейтис присвистнул.

– Видно, я за чем-то очень важным понадобился. Государственное дело! – И глупо захихикал, а герцога при этом смехе пронзила ужасная мысль о том, что его подопечный помешался, и острый ум Уильяма также источила каторжная гниль, превратив в никчемную труху.

Но Гогейтис развеял его сомнения. Он перестал смеяться и серьезным взором посмотрел на герцога и доктора.

– Господин Советник, – сказал он герцогу, – мессер С’едуксен, конечно, прекрасный лекарь, и я прошу у него прощения за насмешку. Но в свое время я изучал такие виды лечений, которые не известны официальной медицине. И я знаю, что в надлежащих условиях и при приеме определенных эссенций моя болезнь исчезнет буквально за несколько дней.

– Но это невозможно… – прошептал доктор.

– Возможно, – заверил того Гогейтис. – И ежели по моему требованию будут мне предоставлены необходимые составляющие для лекарства, а кроме оных – бадья с водой, в которой три часа кипятили двухфунтовый слиток чистого серебра… Мои ноги станут прежними. Я уверен. Знания меня еще никогда не подводили.

– Какое самомнение! – почти беззвучно шевельнул губами доктор С’едуксен. Его врачебное самолюбие было сильно задето, но перечить больному, в выздоровлении которого был серьезно заинтересован сам герцог, он не смел. Ибо все, кто когда-либо и в чем-либо противоречил Главному Советнику, находили свой последний приют в глубоком и безмолвном Колодце Смерти, выстроенном специально для окончательного усмирения непокорных. Колодец был выложен еще при прадеде нынешнего герцога, и, как гласит семейная легенда, первыми, кто упокоил свои кости на дне его, были сами строители. Их просто передумали поднимать на поверхность. К тому же и деньги сэкономили – некому стало платить за работу… Мессер С’едуксен поежился, поймал на себе взгляд герцога и весь обратился в слух.

– Хорошо, Гогейтис, – кивнул герцог, – тебе будет предоставлено все, что пожелаешь. Мессер С’едуксен, вам вменяется в обязанность во всем помогать этому человеку. И если он потребует для своих эссенций толченых алмазов или кошачьей слюны – не спорьте с ним, а принесите требуемое.

Насчет кошачьей слюны герцог как в воду глядел. Она действительно понадобилась. Причем в таком количестве, которое никак не могли дать полдюжины замковых кошек. Пришлось слугам погонять по окрестностям, поискать бродячих котов и стребовать с них дань именем герцога.

Уильям Магнус, из постели пересаженный в кресло, вплотную приставленное к длинному столу, на котором, как в прежние времена, громоздились стеклянные армады колб, реторт и мензурок со странными жидкостями, кропотливо перемешивал добытую слюну с тремя частями порошка взрывчатой верогнезии, частью перетертых листьев королевского едра и пятью частями топленого мосольего жира. После чего поставил смесь подогреваться в небольшом сосуде. Вонь при этом пошла по комнате такая, что мессер С’едуксен закашлялся и кинулся отворять окна.

– Никаких сквозняков, доктор! – завопил Гогейтис. – Закройте окна немедля, иначе не будет положенного результата! Что, воняет? Разве это вонь? Мессер С’едуксен, если вы решились идти тернистым путем познания, приготовьтесь к тому, что благоухать этот путь будет отнюдь не цветочными ароматами!.. Вы приготовили вытяжку из кулыбьей желчи? Извольте подать ее сюда.

Готовая эссенция, которую Уильям предполагал выпить через три дня, в час нарождающейся луны, и с особыми заклинаниями, отстаивалась в специальном темном месте, коим стал потайной стенной шкафчик герцога. До принятия эссенции Уильям успел трижды по три раза окунуться в пресловутую бадью с водой, где плавал серебряный слиток. Герцог, разумеется, не присутствовал на процедурах, но, навещая больного, с затаенным волнением вглядывался в него: произошли ли хоть какие-то изменения? Ведь время так дорого! И им еще столько предстоит сделать (хотя Уильям еще и не подозревает об этом)!

Наконец наступил и почитаемый магами и звездочетами «час рождения луны». В этот час все в замке спали, даже герцог. Только Уильям Гогейтис сидел в кресле у окна и нетерпеливо смотрел на ночное небо. В руках он сжимал флакон с чудодейственной эссенцией. Сердце его глухо и тяжело стучало.

– Пора, – выдохнув, прошептал он и махом опрокинул в глотку содержимое флакона.

Народившаяся тарсийская луна, похожая на зеленоватое недозрелое яблочко, через некоторое время осветила комнату, в которой несколько часов назад сидел ученый. Комната оказалась пуста. Пусто было и кресло, поваленное набок. А в герцогском крытом цветнике кто-то всю ночь отплясывал так, что с кустов летели первые робкие листочки да хрустел гравий под сильными ногами. Невидимыми ногами.

– Доброго вам утра, созерен, – вкрался в еще сонное сознание герцога Рено чей-то очень знакомый голос.

«Какого гламура! Как смеют слуги будить меня в такую рань?!»

И тут герцог окончательно проснулся. Во-первых, слуги обращаются к нему не иначе как «мой созерен», а во-вторых…

Герцог вскочил с постели и быстро оглядел свою опочивальню.

В опочивальне никого не было.

И тут герцог едва сдержал себя, чтобы не завопить. Потому что брошенный им с вечера в кресло халат вдруг поднялся, распялил рукава, а затем принял форму некой фигуры. Которая его надела.

– Надеюсь, вы простите мне эту вольность, созерен. Я за прошедшую ночь замерз просто как гламур. А ваш халат такой теплый…

И тут герцог узнал голос.

– Уильям?!

– Да, созерен.

– Но каким образом?!

Халат беспечно взмахнул пустым рукавом. Герцог кинулся к рукаву и вместо пустоты ощутил руку. Крепкую мужскую руку.

– Поверьте, герцог, это я, а не утреннее похмельное видение. Тем более что вы не пьете.

– Скоро начну, – выдохнул герцог и сел в кресло. – Как это могло произойти?

– Герцог, вы же помните, что сегодняшней ночью я должен был испить приготовленный мной эликсир, чтобы раз и навсегда избавиться от болезни ног.

Эликсир я выпил и тут же почувствовал во всем теле, и особенно в ногах, небывалую бодрость и силу. Я посмотрел на свои ноги – они стали прежними, как до болезни. Я возликовал, вскочил, ощущая себя всесильным – ведь я отнюдь не был уверен в положительном исходе лечения! О таких методах я, еще будучи студиозусом, прочел в книге известного мага-лекаря Аль-Буцида, и вот теперь эти методы оправдали себя! Я хотел было тут же броситься к вам, известить о том, что здоров, но, оглядев себя, вспомнил, что согласно условиям лечения я принимал эликсир, полностью обнажившись! И вот тут произошло неожиданное. Я еще раз оглядел себя и в замешательстве увидел, что тело мое становится как бы стекловидным и прозрачности в нем прибавляется буквально с каждой минутой! Я еще успел броситься к зеркалу, чтоб посмотреть на себя и увидеть, как я становлюсь невидимкой!

Халат комически заломил руки над тем местом, где полагалось быть голове.

– Поначалу я страшно расстроился и испугался. А если вслед за невидимостью мое тело начнет распадаться на крохотные частицы?! Но потом я успокоил себя изречением великого ученого Жан-Клода ван Дайума о том, что истинный исследователь и слуга знания не должен ничего бояться. Подвергнув мысленному анализу произведенные мною операции, а также состав той эссенции, которую я выпил, я с великим облегчением вспомнил о том, что бадмиевые соли, катализуя синтез животных белков и порошка пульфида матримония, поэтически названного Аль-Буцидом «перхоть столетий», могут дать такой побочный эффект, как невидимость! Вреда организму от этого никакого, на мыслительные и… прочие процессы невидимость не влияет… Так что, Уильям Магнус Гогейтис теперь здоров и к вашим услугам, созерен!

Герцог помаленьку пришел в себя.

– И как долго ты будешь невидимкой? – Все-таки общаться с пустым халатом ему, хоть и привыкшему за насыщенную интригами дворцовую жизнь к разным ужасам, было как-то неприятно.

– Не думаю, что долго, – жизнерадостно заверил Уильям, но тут же добавил: – Впрочем, это зависит не от моего желания, а от времени процесса полураспада…

– Ах, оставь свои научные словеса! – Герцог стиснул голову ладонями. – Лучше скажи: чем тебя теперь кормить? Как ты слугам покажешься? Они же все сбегут из замка и растрезвонят на округу, что я поселил у себя черного колдуна!

– Не волнуйтесь, созерен. Полагаю, этот вопрос уладится. Тем более что меня ждут некие более серьезные проблемы, не так ли?

Главный Советник усмехнулся:

– Воистину так.

Когда герцог Рено, запершись с укутавшимся с головы до пят в старую мантию невидимкой Уильямом в кабинете, разложил перед Гогейтисом чертежи, свитки с записями, толстые тетради, исписанные корявым почерком Магнуса, тот ахнул от восторга:

– Неужели вам удалось сберечь мои научные изыскания?!

– К сожалению, не все. Сам понимаешь, в какой ярости была тогда Абигейл…

Ученый тихо ругнулся и зашуршал чертежами. Он так увлекся, что даже мантия сползла с его невидимых плеч.

– Да, жаль, конечно, разработок и подсчетов… Жаль теории Хаотических Последствий… А моя бесценная Омега-книга! Неужели ее больше нет? Впрочем, хорошо, что хотя бы Альфа-книга осталась: в ней есть немало полезного… Послушайте, герцог… Вы случайно или намеренно сохранили все мои записи, касаемые гипотезы, трактующей Систему Окон?

– Уильям, не забывай, с кем говоришь.

Невидимка хмыкнул.

– Я помню, созерен. Только сейчас я вам нужен. Потому что этих чертежей никто как положено, не прочтет, кроме меня. Потому что вы вытащили меня из тюремного каземата. И небольшое нарушение политеса не должно вас раздражать.

– Хорошо, – терпеливо кивнул герцог, – согласен. Пороть за непочтение к господину тебя не будут.

– Пороть?! – Невидимка совсем сбросил мантию и расхохотался. – И думаете, я позволю нащупать, где у меня задница?!

Тут уж захохотал и герцог. Хоть он и был Главным Советником и человеком, облеченным великой властью и ответственностью, иногда ему хотелось вспомнить, каково это – быть обычным. Впрочем, он мгновенно посерьезнел:

– Уильям, дело тебе, да и мне тоже, предстоит действительно важное. Абсолютно тайное и, надеюсь, выполнимое. И здесь все зависит только от тебя.

Скрипнул придвигаемый к столу стул. Невидимка уселся, натянув на себя мантию – в кабинете сквозило.

– Объяснитесь, созерен.

Герцог мрачно посмотрел на настенный гобелен с вытканным гербом своего рода. Прижал палец к губам и, доставая кинжал, бесшумно подкрался к гобелену. И нанес точный колющий удар – прямо в серебристый цветок элриса, что красовался в центре герба.

Ничего не произошло.

Герцог вытащил из гобелена чистый кинжал, потом откинул и сам гобелен. В узкой нише, кроме дюжины спасающихся отчаянным бегством пауков, никого не было.

– Гламур меня побери, – задумчиво проговорил герцог, возвращаясь к столу и пряча кинжал. – Слуги перестали подслушивать тайны своих господ! Что творится, а?! Воистину, грядет гибель королевства… Слушай меня, премудрый Уильям. Мы лишились королевы. Абигейл сбежала с любовником. По всей видимости, безвозвратно.

– Так это ж просто замечательно! – хихикнул Гогейтис.

– Ничего замечательного! – рыкнул герцог. – Внутри страны сейчас полный бардак: народное недовольство, голод, мор, шайки бандитские разгулялись вовсю. Позавчера вон какие-то немытые уроды сожгли здание королевского театра. А сколько внешних врагов точит на нас зубы! Одна Славная Затумания чего стоит…

– Погодите, созерен… Неужели королева Абигейл была настолько значимой политической фигурой, что…

– Нет, конечно! Цена на нее в политике – как наемнику-душителю – в вышивании. – Герцог поморщился. – Но она была королева. Какая-никакая, а представительница ВЛАСТИ. СИЛЫ. И народ в нее истово верил. В ее благородство, милосердие, заботу об убогих и сирых… Мол, аристократы и владетели наши плохие, а вот Ее Величество – заступница. Благодетельница. Ты представляешь, что начнется, когда и Тарсийское Ожерелье, и весь остальной мир узнают, что благодетельница сбежала, как блудливая девка?! Да нас растопчут! И первый, кто Тарсийский архипелаг на кусочки разберет, будет этот клятый Континент Свободы. Они сюда мигом отряды своих стальных головорезов введут!

Лицо герцога пылало. Он нимало не был патриотом. Но он присягал ей на верность. Ей, этой стране. А не королеве. И волей-неволей приходилось следовать присяге.

– Я вас понял, созерен, – спокойно сказал Уильям. – Не могу уразуметь лишь одного: почему вы упускаете благоприятный момент для того, чтобы вернуть стране короля? Раз уж королева сбежала…

– Вилли, у нас больше нет королей. Ты, вероятно, не читал тарсийской летописи.

– Отнюдь. Читал и изучал с пристальным вниманием. И я помню, как это все началось.

– Ты про убийство безумного короля Бланка его женой Галлиной? Да, это был хорошо организованный дворцовый переворот. Причем до этого в истории Тарсийского Ожерелья переворотов было штук тридцать. Но удался только этот.

– Потому что его полностью организовали и провели женщины. Только женщины.

Герцог Рено как-то тоскливо усмехнулся и затем кивнул:

– До того самого момента никто, наверное, и не подозревал, что хрупкие, затянутые в корсеты создания с изнеженными руками и певучими голосами смогут вот так – всерьез и виртуозно уби… добиваться своего. И они добились.

– «Точность – вежливость королев! – воскликнула блистательная Галлина и вонзила кинжал точно в правое предсердие своего венценосного супруга…» – дословно процитировал Уильям фразу из летописи и зашуршал бумагами. – Но, если сейчас в стране, по сути, нет королевы, почему ты не хочешь вернуть нормальный порядок вещей? Почему ты не хочешь королей? Или уже привык, как и остальные благородные и низкорожденные граждане этого славного государства, что вами верховодят бабы?

– Уильям! Не забывайся!

– Тогда почему? Это я насчет королей…

– Вот привязался, как гульфик к мошонке! Да откуда их теперь взять? Рассуди здраво, мой высокоумный и многознающий друг! Королями рождаются, а не становятся. Кровь королевская, наследственность, опять же… Но у нас в стране давным-давно принят закон, по которому монаршая власть передается только по женской линии. Это тебе не Континент Свободы, где к женщинам относятся как к недалеким бесправным существам, способным лишь рожать детей да скандалить по любому поводу. Откуда у нас теперь взяться королям? Очередная коронованная властительница может, если ей того возжелается, зачать и родить ребенка от кого угодно, хоть от конюха. Но родить только девочку. Наследницу престола. Если у королевы рождается мальчик, ей говорят, что она выкинула. А ребенка отдают в какую-нибудь бедную семью на самой окраине архипелага. Или вообще… Младенцы такие слабенькие, нить их жизни так легко рвется. Даже от случайного прикосновения…

– Какая мерзость!

– Вовсе нет. Просто политика. К тому же освященная вековыми традициями Тарсийского Ожерелья.

– Не понимаю. Герцог, ведь ты высокороден?

Рено усмехнулся:

– Наш род древнее камней, что покоятся в основании Тарсийских островов. Но что это меняет?

– Как?! Стань королем сам!

– Чушь. Нет, Уильям, мне нужно не это. От тебя – нужно не это.

– Так что же, наконец?!

Герцог растянул по столу свиток, стараясь, чтобы старая бумага не поломалась:

– Вот она. Твоя идея о зеркалах. Твоя Система Окон. Помнишь о ней?

– Еще бы!

– Ты сможешь сделать так, чтобы твоя Система… действовала? Чтобы в наш мир через Окно явилась другая Абигейл?

Невидимка молчал.

– Тебе это не под силу, ученый? – с тоской спросил герцог.

– Я могу это сделать. – Невидимые пальцы принялись аккуратно сворачивать бесценный свиток.

– Так принимайся же за работу! Я предоставлю в твое распоряжение все, что угодно! Только пусть…

– А зачем мне это нужно? – огорошил герцога Уильям.

– То есть как?!

– Это не моя страна. К тому же это дрянная страна, где все идет навыворот, потому что никто не удосуживается делать все так, как надо.

– А ты знаешь, как надо? – беззвучно задал вопрос герцог, но Уильям его не слышал, поглощенный своей речью:

– Вежливость королев! На самом деле истинная вежливость королев – это умение не совать свой нос в государственные дела! А ваши королевы мало того что превратили когда-то могущественное государство в жалкую страну, так еще и сами превратились в… Нет, я, конечно, уважаю женщин как вид, но проводить столь сложный эксперимент ради той…

– Не ради той. Ради страны. Впрочем, насчет страны ты уже высказался.

– Совершенно верно. Тарсийское Ожерелье сгноило меня на каторге! По приказу королевы!

Герцог хрустнул пальцами.

– В таком случае, Уильям Магнус Гогейтис, я, герцог Рено, прошу тебя сделать это ради того человека, который вытащил тебя с каторги. Приютил в своем замке. Дал новую возможность жить и творить.

Невидимка словно всхлипнул. Но это, видимо, показалось герцогу.

– Хорошо, созерен, – сказал Гогейтис – Ради вас я сделаю это. Но учтите Система Окон – это всего лишь теория. На практике я ее даже не успел проверить, сами понимаете, не тот был момент! И потому могут быть… сложности. Даже опасные сложности. Вместо отражения королевы Абигейл в наш мир может прийти совершенно не та женщина!

– Это ничего. Ты, главное, делай. Сделай это, гламур тебя раздери!!!

Гогейтис стукнул кулаком по столу и расхохотался:

– Да будет так, мой созерен! А после нас – хоть засуха!

И в этот вечер Принятого Решения герцог Рено и ученый маг Уильям Гогейтис бессовестно напились, как последние бродяги. И пили они драгоценное герцогское вино как простую воду, и пели похабные песни, и орали на весь замок, и пугали ошалевших от приставаний невидимки визжащих служанок, и горько, по-мужски, плакали, и весело, опять же по-мужски, братались, давая друг другу клятвы рыцарской верности… Потому что с завтрашнего дня Уильям Гогейтис начинал работу с Системой Окон. И в его пьяном мозгу прочно засела просьба пьяного же герцога:

– Ты это… выташши не онну бабу. А ешшшо онну. Пуссь будит эта, как ты гов'рил… О! Ре-зерв-ная копия!

* * *

– Начали.

Приказ, сухо и буднично прозвучавший в тишине громадного тренировочного зала, привел в мгновенное движение двадцать четыре рапиры. Звон клинков, дыхание боя, азартные выкрики бойцов – все это было знакомо старому залу, выдержанному в строгом и изысканном черно-белом стиле. Сквозь высокие, узкие, будто лезвия мечей, окна, окруженные причудливым узором переплетенных бронзовых линий, в зал пробирались робкие лучи осеннего Белого солнца. Однако, когда солнечный луч касался ни на минуту не прекращавших движение клинков, казалось, что в зале вспыхивают маленькие молнии: быстрые, беспощадные и всегда разящие прямо в цель.

Стены тренировочного зала украшали вышитые серебряной нитью, черным стеклярусом и речным жемчугом старинные портреты лучших бойцов Монохроммы. Монохромма была маленькой страной, против которой вечно ополчались более крупные и сильные соседи. Но размер страны не имеет значения, если у ее жителей главной национальной чертой являются гордость и желание победить супостатов любой ценой. Поэтому военному делу в этой стране учили с младых ногтей и надлежащим образом.

Двадцать четыре бойца выкладывались в сражении вовсю, словно сегодня была не обычная ежедневная учебная тренировка, а Критериум, где строгость судей и безжалостность зрителей не делали скидок на то, что бойцам нет еще и тринадцати лет, что рука, стиснувшая благородное оружие, может дрогнуть в самый неподходящий момент, тем самым губя репутацию, круша надежды и приводя в отчаяние юного воина. В бою не существовало скидок на возраст, пол или происхождение. Перед оружием все были равны. И потому двадцать четыре бойца считали, что сделали свой выбор и поэтому не имели права жаловаться на синяки, вывихнутые плечи или разбитые коленки. Они недаром стремились сейчас продемонстрировать все, на что способны, поскольку сегодня тренировку у них вели не простые менторы, а сама архелая, чьи серые глаза обладали уникальной способностью подмечать любую ошибку в атаке или неправильно проведенный прием.

Архелая (то есть начальница) Кириена Суорд стояла на небольшом возвышении посреди зала, а вокруг нее мелькали клинки. Казалось, невозможно было разобрать что-либо в этакой каше, но юные бойцы то и дело слышали реплики, свидетельствующие о том, что за боем каждой пары ведется пристальное и постоянное наблюдение:

– Дени, опять слабо провел атаку слева!

– Я правша с рождения, – отвечал на это из-под маски взмокший Дени и вновь кидался в бой.

– Ложная атака, Гаральф? Красиво. Растешь, малыш!

– Подтянись, княжна Эландрина, ты сейчас фехтуешь, а не вышиваешь! Резче работай кистью! От твоего умения фехтовать зависит, как скоро ты найдешь себе достойного жениха!

– Родители об этом позаботятся, – кошкой шипела верткая Эландрина, но махала клинком без устали.

– Поменялись местами! Вам осталось всего четверть часа.

Когда время тренировки истекло и бойцы устало опустили рапиры, сняли маски, вытерли пот и выстроились в шеренгу перед архелаей, Кириена Суорд сошла со своего возвышения и подошла к будущим защитникам Монохроммы:

– Хорошо. Вы отлично работаете, подопечные. Из вас выйдет толк. Передайте ментору Сигеллу, что я приняла у вас зачет. Можете быть свободны.

Зал снова стал тихим, будто погребальный дворец, едва его покинула толпа весело гомонящих бойцов. Посреди глубокой тишины стояла женщина с волосами цвета пепла с серебром и фигурой стройной, как рапира. Женщина отчего-то вздохнула и тихонько принялась обходить зал, еще хранящий запахи боя. Мимоходом смахнула несуществующую пыль с двух облезлых тренировочных чучел, ласково, как касаются редкостных цветов, коснулась букета рапир, тонко зазвеневшего под ее невесомой ладонью. Наконец женщина приблизилась к большому, в полстены, зеркалу, перед которым отрабатывались одиночные атаки и боевые позиции. Зеркало беспристрастно отразило архелаю, облаченную в серое длинное платье с черной накидкой сверху. Кириена поправила прическу: вечно эта седая серебристая прядь выбивается спереди и портит весь ее строгий аскетический вид. При этом цвет глаз наставницы юных бойцов приобрел странный оттенок грозового неба…

Часы на колокольне бойцовской школы пробили полдень.

– Пора на совет менторов, – снова вздохнула архелая и повернулась к зеркалу спиной.

Менторы частной бойцовской школы «Гладиус» поначалу шутили по поводу того, что архелая, всегда точная и педантично строгая, нынче почему-то запаздывает на совет. При этом даже звучали весьма вольные шутки на тему того, что носящая титул почетной городской девственницы двадцатичетырехлетняя архелая, возможно, именно сейчас, пренебрегая коллегами и школьным советом, расстается с этим титулом, находясь в объятиях какого-нибудь генерала. Но время шло, архелая не появлялась, менторы нервничали и прекратили скабрезности. Теперь они гневались: их, почетных и почтенных людей, заставляют сидеть в дурацком ожидании, тогда как им положено вести занятия у детей! Когда же пробило два пополудни, гнев сменился страхом и беспокойством. Менторы не сговариваясь, невзирая на почтенный возраст, помчались по школе, выясняя у встречных учеников, где и когда те в последний раз видели госпожу Кириену Суорд. А ведь и спрашивать не стоило! Надобно было сразу бежать в тренировочный зал!

Только и там запыхавшиеся представители менторского совета госпожи Суорд не обнаружили. Пуст был зал, безмолвен и загадочен.

– Смотрите!

Менторы сбежались на крик. И замерли. Большое, в полстены, зеркало было разбито посередине. От большой дыры, схожей очертаниями с человеческим телом, по всему зеркалу змеились трещины. А за дырой клубилась странная чернота…

Ментор, преподающий физику, нерешительно протянул руку и коснулся пальцами зазеркальной черноты.

– Странно, – сказал он и потыкал пальцами сильнее. – Это похоже… похоже…

– На что? – нетерпеливо воскликнул ментор исторических наук.

– На ткань. – Физик вцепился в черноту пальцами и аккуратно потянул на себя…

Это действительно была ткань.

– Святой Пропедевт, покровитель учителей! – приглушенно вскрикнула преподавательница хороших манер. – Это же накидка госпожи Суорд!

Но даже не черная накидка напугала и изумила в тот момент менторов. Напугало разбитое зеркало, по которому вдруг словно прошла волна, делая его вновь целым и совершенно гладким.

– И на полу – ни осколочка, – прошептал кто-то…

Зеркало отразило растерянные физиономии менторов частной школы.

– Я полагаю, – откашлявшись, заговорил физик, – что в школе надо объявить двухдневный траур. В связи с непонятным уходом от нас… или непостижимой и нежданной кончиной госпожи Кириены Суорд. Как вы полагаете, господа?

Остальные члены менторского совета поддержали это предложение.

Вместо архелаи Кириены в погребальном дворце кремировали ее накидку.

Однако памятник госпоже Суорд поставить не успели: независимая Монохромма подверглась очередному военному нападению.

И вновь стало не до памятников.

– Начали!

– Начали, девочки, хорош расслабляться!

Девочки из кордебалета, издалека в своих пышных перьях и блестках напоминавшие райских пташек, вблизи выглядели вымотанными до предела. Когда Слонище Акбар заорал в третий раз, девчонки, тихо матерясь и гася недокуренные сигареты, потянулись к выходу из гримерки, на ходу поправляя свое пропахшее потом и дешевыми духами потрепанное райское оперение. На сцене загремела музыка, напоминавшая активную работу прохудившегося сливного бачка.

Искусство, блин.

Птицы, блин…

Курица – не птица.

Стриптизерша – не человек.

Нет, Карине еще повезло. Когда она из своего села Верхние Затиральники приехала в Москву, чтоб стать звездой и «круто попасть на ти-ви», оказалось, что звезд в столице больше, чем блох на заднице у бомжа. И ничего приличного Карине не светит, хотя, конечно, с ее фигурой и внешностью она стала бы мечтой любого столичного мужчины. Карина ничего не имела против того, чтоб стать чьей-нибудь мечтой. А лучше – пылкой и сладостной реальностью. Но, как вскорости показал девушке опыт, сукин сын ошибок трудных, московские мужчины предпочитали не мечтать и даже не воплощать мечты в жизнь, а развлекаться без особого напряга… Снимать стресс, возникший на почве напряженной столичной жизнедеятельности. Правда, за «снятие стресса» девушке предлагали неплохие бабки. Но Карина из Затиральников уехала в столицу не для того, чтобы пополнить число московских проституток! Даже если они называются «специалистками по эротическому массажу»!

Гордость гордостью, а жить-то надо. Был у Карины в Белокаменной знакомый человечек: некий то ли шурин, то ли свояк по линии двоюродной тетки. Он из деревни рванул еще в самом начале нового русского капитализма и теперь, по слухам, держал в Москве свое дело. Прибыльное. Карина ему позвонила на сотовый, свояк назначил встречу. Когда увидел Карину, слегка ошалел и аж лицом весь замаслился. Но девушка быстро ему все разъяснила относительно своих моральных принципов и сексуальных вкусов, не включающих геронтофилию в список. Тогда он ей и предложил работенку.

А что, приличная работенка.

На нее даже имеется конкурс.

И между прочим постоянный.

«Да, кстати, учти, деточка, это заведение солидное. В некотором роде с претензией на элитарность и респектабельность. И публика потому в нем собирается соответствующая. Так что пальцами, испачканными в соусе «болонез», в трусы тебе никто не полезет, умеют клиенты пользоваться салфетками. Поэтому можешь работать без ущерба для собственной гордости и с учетом всех требований гигиены и санитарии».

И Карина, поплакав пару ночей, просчитав в уме варианты, а в кошельке оставшуюся наличность, согласилась.

Развлекательный центр «Парамон» на самом деле вообще-то был не из самых шикарных. И публика в нем собиралась не солидная-элитарная, а так – разбогатевшая шушера в законе. Но корежили из себя крутых, сидели с распальцовочкой за дорогой жратвой и выпивкой и напоминали Карине крабов, жизнь и повадки которых она как-то наблюдала по телевизору в известной научно-популярной передаче. Впрочем, девушка к публике старалась не приглядываться. Плевать ей, кто там сидит за столиками у сцены и пускает слюни, глядя на ее задницу. Ее дело (и дело ее задницы) – работать стриптиз.