Текст книги "Курортная зона"

Прощайте, комбайностроители! Вы славные ребята! И дворец у вас был славный, раз собрал под свои своды столько организованных убийц-профессионалов!

Лариса ломает два ногтя (когда их теперь снова нарастит Нарик?), но квелый замок на пожарной двери выдирает с мясом. И вонь застарелой олифы сменяет сквозняк вожделенной свободы.

– Larissa, mon ange, – говорит мадемуазель Шоффо и улыбается с лукавством истой уроженки какой-нибудь Шампани. – Я уже начала волноваться, полагая, что ошиблась в расчетах и вы не появитесь здесь. Но я не ошиблась.

– Je ne comprends pas… He понимаю. – Почему-то Ларисе начинает казаться, что сквозь тонкие колготки она ощущает пятками нарастающий жар железной решетки-пола пожарного балкончика. – Как вы здесь оказались? ило вам нужно?

…А пол пол но гг. ми Ларисы становился каким-то уж запредельно горячим. И боль, которую поначалу сдерживало изумленно, заявляла о себе сильнее и сильнее. Боль притупила внимание, и Лариса как-то упустила гот момент что французская шансонетка Щеголяет уже не в серебристо-бисерной бахроме, а в ладно льнущем к телу кожаном брючном костюме. И самое главное, говорит на русском языке безо всякого акцента:

– Моя сладкая Лара… Если я скажу тебе, что я – Истопник, это многое тебе объяснит?

И Лариса Бесприданницева даже не успевает закричать, так мгновенно и беспощадно раскрывается внутри ее тела сгусток пылающей боли, похожий на багровый плод граната с алыми, налитыми пламенеющим соком зернами.

Я горю.

Горю.

Го…

…Очаровательная девушка в кожаном костюме, заботливо придерживая за талию свою бесчувственную приятельницу, подошла к осыпанному осенней листвой “порше” и, бережно погрузив на заднее сиденье не подающую признаков жизни ношу, села за руль. Машина сорвалась с места и оставила за собой только вихрь из пожелтевшей листвы.

Скрученной, исковерканной, опаленной невидимым страшным пламенем, рассыпающейся пеплом листвы.

Глава пятая
Коктейль “Пламя со льдом”
(Взболтать, но не перемешивать)

…Похожий одновременно на дьявола и на аббата.

Ф. Г. Лорка

…Говорят, человек ощущает себя человеком, когда чувствует боль.

Она ощутила себя человеком, когда боль прекратилась. Исчезла. Милосердно растворилась в окружающей мгле. И дала сердцу сделать первый удар, а легким – первый вдох.

Она лежала, упиваясь этим богоподобным чувством – отсутствием боли, отсутствием даже самих мыслей о боли. И вдруг в это серафическое состояние вторглось нечто грубо земное и странно знакомое:

 
А я еще так заживу-у-у…
Что все вы поймете – счастливей меня
не бывало-о-о…
У моего очага-а-а…
 

И она вспомнила все. Все, что до сего момента было прочно скрыто покрывалом боли.

…Ты засветишься!

…Вдова Немова решила отомстить убийце мужа…

…Исчезни…

…Я тебя найду…

…Если я скажу тебе, что я – Истопник, это многое объяснит?..

Лариса открыла глаза и сначала подумала, что сошла с ума от боли – так близки были к ней ледяные капли созвездий и серебряно-синеватый серп молодой луны. Но потом она правильно оценила перспективу окружающего пространства и поняла, что лежит на кровати под потолком из цельного стекла. И видит настоящую ночь.

– Ты любишь молодую луну? – На кровать тихо присела та, что назвала себя Истопником.

– Да, – ответила Лариса и порадовалась тому, что голос ей повинуется.

– Я это знала. В нас много общего. Но об этом позже. Я принесла тебе выпить. Не бойся, это просто вода.

Лариса приникла к высокому темному бокалу, но удержать его в руках не смогла, и бокал, странно спружинив, упал с кровати и разбился с хрустальным звоном.

– Ты еще слаба. – Голос женщины, которую трудно было разглядеть в свете звезд, был насмешлив и мягок. – Я с тобой переусердствовала. Но зато теперь буду искупать свою вину достойным уходом и лечением. Отдыхай, Лариса.

Женщина поднялась с кровати. Осколки бокала небрежно хрустнули под ее ногами.

– Постой! – Лариса двинулась было, но тело ей не повиновалось. – Зачем я тебе?!

– Неверный вопрос…

– Хорошо. Зачем я тебе живая!

– Отдыхай. Позже поговорим. Когда серебро луны войдет в полную силу.

Лариса слабо кивнула и снова провалилась в сон.

А сон был странен, но все же милосерден. Во сне луна достигла своей спелости серебряного яблока и упала сквозь стеклянный потолок прямо на живот лежащей Ларисы. И Лариса не испугалась и не удивилась. Она, тихо смеясь, гладила нежную, шелковистую лунную сферу, и оказалось, что у луны было прекрасно-задумчивое женское лицо: с глазами цвета синего кварца, с серебряными губами, с прядью волос, напоминавших Млечный Путь… Ах, как это было хорошо и странно! Лунные губы ласкали безвольные Ларисины плечи, струящиеся серебряные волосы, словно два потока, омывали холмы истомленных страстью Ларисиных грудей… Лариса стонала и прижимала к себе лунную негу, не давала ей прерваться, упивалась и страшилась, что упоение кончится вместе со сном… Но сон длился, лишь стал другим. Луна ушла, а на ее месте рядом с Ларисой лежала женщина, называвшая себя Истопником. Но во сне она не источала ужаса, наоборот, манила к себе глазами цвета синего кварца и серебряными губами.

– Тебе хорошо со мной? – серебряно-властно спросила женщина.

– Да, – прошептала Лариса.

– Ты не боишься меня?

– Нет.

Глаза из синего кварца чуть вспыхнули от света пролетевших комет.

– Почему?

– Я жажду тебя, – ответила Лариса и поняла, что плачет. И что все вокруг, и даже женщина, спокойно лежащая рядом, уже не сон.

– Не плачь. – Женщина нежно лизнула-поцеловала мокрые Ларисины щеки. – Луна изменила тебя и меня. И сейчас мы спустимся вниз – в каминный зал, где нам подадут лучшие вина и кушанья, достойные богинь. Ведь мы и есть богини. Хоть и падшие.

Лариса вскочила с кровати и почувствовала, что ее тело по-прежнему повинуется ей во всем. Только было что-то новое в этом теле. И это новое тихо напоминало о боли и незримом пламени. И это новое почему-то заставило Ларису застыдиться наготы.

– Не стесняйся, – словно прочла ее мысли женщина. – Во-первых, сейчас глухая ночь и нет лишних соглядатаев. А во-вторых, вот твоя одежда.

И Ларисе на руки легло платье – ласковое, обволакивающее и податливое, как океанский прибой. Цвет платья был черный с серебром.

– Одежды чисто серебряного цвета могу носить здесь только я, – улыбнулась женщина, – но, полагаю, тебя это не огорчит и не взволнует. Разве мы – обычные?

“А разве – нет?”

– Идем ужинать. – Женщина властно взяла Ларису за руку. – В моем жилище всегда подают только ужин.

Небольшая зала, куда женщина привела Ларису, была целиком облицована прохладно мерцающими плитами полированного обсидиана. Но эта мрачноватая роскошь не тревожила, а, как ни странно, успокаивала и обволакивала негой почти домашнего уюта. Возле изящного, отделенного матовым экраном камина уже был накрыт стол на две персоны. И все приборы, как мельком отметила Лариса, были из черненого серебра.

– Угощайся! – улыбнулась женщина и сама налила густо-черного вина в кубки Ларисе и себе. – Это фандагейро сорокапятилетней выдержки. Таким вином можно воскресить и убить. Ты воскреснешь. Пей! За твое воскресение! За твою жизнь!

Таинственное фандагейро на миг лишило Ларису дыхания, а потом словно заключило ее разум в оправу из алмазной крошки.

– Божественно! – искренне выдохнула Лариса. Лунная женщина лишь торжествующе улыбнулась.

В неверных бликах каминного пламени ее лицо было столь разным, сколь разны бывают серебро нательного креста и вороненая сталь засапожного ножа ночного убийцы.

Лариса отставила в сторону бокал. Странно, но после выпитого вина к ней возвращалась ее былая холодная и расчетливая трезвость.

– Я пью с вами, – осторожно сказала она, словно пробуя каждое слово, как иголку, на остроту. – Но я не знаю, кто вы. И не знаю вашего настоящего имени. Ведь французская шансонетка мадемуазель Шоффо – только личина, так?

– Так, – кивнула женщина и принялась поглощать кусочки ананаса, плавающие в глубоком хрустальном судке. – Кстати, ты не стесняйся в выборе закусок. Это я в основном ужинаю фруктами, а тебе настоятельно рекомендую для подкрепления здоровья вон тот паштет из куропатки. И королевское суфле: как надо, его готовят только у меня.

Лариса почла невежливым искушать долготерпеливое гостеприимство своей странной хозяйки и отведала паштета. Впрочем, она сейчас съела бы и пригоршню живых тарантулов, лишь бы знать все ответы на мучающие ее вопросы!..

Честные, разумеется, ответы.

Женщина ее поняла.

– Что ж. – Она пригубила вино. – Ответим на все вопросы. Только поверишь ли ты?

– Верить – дело моей души, – веско сказала Лариса.

– Хорошо сказано, хотя это утверждение можно оспорить… Итак, призови на помощь свою душу, Лариса, потому что сейчас ей придется поверить. А это будет нелегко.

Женщина поднялась из-за стола и вплотную подошла к одной из обсидиановых стен. Опустила голову, безвольно ссутулила плечи и стояла так с минуту, а может, и меньше. А потом Лариса закричала и подавилась собственным криком.

Потому что женщина горела. Ее тело, даже одежда не изменили очертаний – но все они были из яростного бело-серебряного пламени. Стена за спиной женщины раскалилась и пошла багровыми трещинами, пол ощутимо трясся, как при землетрясении, и тоже становился горячим – струйки пара подымались вверх от каменных плит. Но средоточие пламени было в этой женщине. Или, точнее, она сама была пламенем.

Женщина подняла голову и посмотрела на Ларису глазами-протуберанцами:

– Веришь ли ты тому, что видишь?

– Да, – выдохнула Лариса. Всему прошлому, что ее когда-то окружало и было знакомо, больше не было места. Сознание Ларисы завоевала страшная женщина, ставшая пламенем и повелевающая пламенем.

– Не бойся, – спокойно сказала женщина и стала остывать, как остывала бы, наверное, доменная печь. К столу она подошла как ни в чем не бывало, хотя степа, у которой она только что стояла, все еще была раскалена.

– Так вот, моя милая Лариса, – улыбнулась женщина (от нее даже дымом не пахло!), – как ты только что изволила видеть, я не человек. Хотя на первый взгляд вполне подпадаю под антропологему Платона: двуногое, прямоходящее и без перьев. И с плоскими ногтями, ха-ха. Я выгляжу как человек удобства и собственной безопасности ради, хотя я фламенга.

– Кто?!

Женщина предупредительно рассмеялась:

– Не перепутай с фламинго и фламенко, хотя мнемоника может тут сыграть свою очередную шутку. Я фламенга – ходячая плазма, существо, состоящее из упорядоченных видов пламени, полностью подконтрольных моему базовому сознанию.

– Что значит “базовому сознанию”?

– Сознанию фламенги, разумеется. Человеческое сознание, которым я также владею в совершенстве, носит для меня лишь факультативный характер. Это как в коктейле “Пламя со льдом”: взбалтываешь, но не перемешиваешь… Ты продолжаешь верить мне, Лариса?

– Да.

– А доверять?

– А разве мы и об этом договаривались?

– Конечно! – Фламенга допила свое вино. – Договаривались. Когда твоя жизнь полностью оказалась в моей власти. Когда я решала: наказать тебя болью невещественного пламени, но оставить живой и даже невредимой, или просто спалить обычным напалмом, как кусок мяса.

– Я понимаю, почему оказалась в твоих руках, – медленно заговорила Лариса. – Ты тот самый загадочный убийца Истопник, о жестокости которого ходят легенды и которому платят чудовищно огромные деньги, чтоб ты сделала свое дело. Я перешла тебе дорогу. Верней, не тебе, а какой-то вздорной бабе, чьего мужа мне заказали. Я убрала его, а она решила мне отомстить. Наняв тебя.

– Почти правильно. Но только почти. Мало кто может меня нанять, это верно. Но родственник – хоть самый завалящий и отдаленный – имеет полное право. Своему не откажешь – закон любой приличной организованной преступности.

– Но ведь ты не человек! – Лариса нервно усмехнулась и мельком посмотрела на уже остывшую обсидиановую стену. – Сама говорила: другая структура, другое сознание… Какие у холодной плазмы могут быть родственники среди людей?!

Фламенга кивнула:

– Логично мыслишь. Но не до конца. Алиса Не-мова – как ты выразилась, вздорная баба – наполовину человек, а наполовину фламенга. Мутагенный фактор на молекулярном уровне. Урод в семье. Сама Алиса ничего не может сжечь, лаже яичницу на ладони не поджарит, но характер у нее наш. Пожароопасный. И хотя Алиса и не подозревает о существовании фламенг, мы сами, на подсознательном уровне, вложили в ее бестолковую голову спасительную мысль о том, что, случись беда, – у нее, Алисы Не-мовой, найдется защитник и отмститель обидчикам.

– Значит, родственная помощь, ничего больше, – задумчиво протянула Лариса. Первый страх и восторг перед невиданным существом прошли, и она старалась вести себя достойно. Достойно своей специальности. Она ведь тоже умеет многое. – Почему же тогда ты меня не убила? Почему я оказалась у тебя дома – ведь это твой дом?

Фламенга комично пожала плечами:

– Я оказалась пленницей собственного слова чести, Ларочка! Когда Алиса связалась со мной, она клятвенно потребовала с меня две вещи: покарать убийцу ее супруга и… На свой вкус и манер отблагодарить загадочного Доброго Человека Из Сычуани.

Лариса вздрогнула.

– Я и не подозревала, что судьба до смешного упростит мне задачу. – Фламенга улыбалась, и лицо ее снова приобретало ртутно-серебряный блеск. – Я очень удивилась, узнав, что убийца по прозвищу Косметолог и старающийся предотвратить неизбежное зло Добрый Человек Из Сычуани на самом деле некая малозаметная человеческая женщина Лариса Бесприданницева с тяжелой, но необычной судьбой… Интересно, для чего хладнокровная убийца предупреждает своих жертв о готовящейся трагедии – из-за собственных мук душевных или?..

– Хватит меня мучить, сука! – Лариса схватила тяжелую серебряную вазу. Градом посыпались на пол персики. – Добиваешь – добивай! А в душу мою не лезь, п-плазма!

Фламенга строго глянула на побагровевшую от гнева Ларису:

– Поставь вазу на место, дурочка. Ты так ничего и не поняла. Я просто выполнила оба условия, поставленные мне Алисой Немовой. Алисе я больше ничего не должна, и она оплатила мои услуги. Убийца ее мужа понес заслуженную кару. Согласись, кара была болезненной…

– Ты жгла меня, жгла?!

– Для всех, кто знал тебя в прежней жизни, Лариса Бесприданницева – обугленный труп, впаявшийся в решетку пожарной лестницы некоего захолустного Дворца комбайностроителей. И те, кому нужно, этот труп опознали. Но на самом деле ты вышла живой из моего огня. Живой и с возможностью новой жизни. Радуйся.

– Уже…

“Значит, и Старик, и Нарик уверены, что я мертва. И на них мне рассчитывать нет смысла. И мне не выбраться…

А куда выбраться?!

И стоит ли выбираться?..”

– Как быстро ты можешь озлобляться, причем совершенно напрасно. – Фламенга смотрела на Ларису глазами, в которых снова бездонно сверкал синий кварц. – Вспыхиваешь, словно бенгальский огонечек. Человек-искорка… Не бойся меня, Лариса. Я ведь сказала: время мести прошло. Теперь пришла пора благодарить… Доброго Человека… На мой манер и мой вкус.

И фламенга наполнила бокал Ларисы черным дивным вином. До краев.

…Лариса не чувствовала себя пьяной, но истома, прочно оплетшая все тело, не давала связно рассуждать или хотя бы толково подумать о сложившейся ситуации. Лариса лишь смутно помнила, что некие смуглые, подобные людям существа подняли ее из-за стола и понесли на руках бесконечными багрово-золотыми коридорами. А потом она увидела себя обнаженной среди медленно колышущейся голубовато-молочной, пенистой воды. В этой воде собственное тело показалось Ларисе каким-то хрупким, ненастоящим и исполненным странного неутолимого желания, не похожего ни на одно из обычных желаний человеческих. Лариса плескалась в воде и оглядывала стены бассейна – кажется, они были выложены изумрудами и бирюзой. А куполом пребывало все то же ночное бархатное небо, полное неведомых созвездий и цепочек из тысяч и тысяч лун…

– Это прекрасно? – спросила Ларису фламенга, подплывая так грациозно, что молочная поверхность странной воды оказалась почти неподвижной.

– Это прекрасно, – повторила Лариса. – Что это?

– Я называю это Источником Желаний. Но ты можешь придумать свое название.

Нагое тело фламенга извивалось в воде и наливалось ртутным светом…

– Я порождаю желание и награждаю его исполнением, – прошептала фламенга, и ее серебряные губы нашли воспаленные от внезапной страсти губы Ларисы.

– Да, – простонала Лариса. – Да!

Текучее и властное тело фламенги ласкало Ларису, словно дождь и тропический ветер. Оно доводило до сладкого безумия новизной ощущений и вдруг прерывало ласки, так что хотелось кричать от тоски и обездоленности.

– Если я заполню тебя…

– Да.

– Это будет наслаждение, которое ты больше никогда не испытаешь и которого будешь искать всю жизнь.

– Да!

Лариса выгибается тугим луком, разметывая опаловые брызги. Соски ее грудей сверкают словно ртуть, а в глазах стоит серебро.

– Возьми меня! – кричит Лариса. И серебряная пена шепчет:

– Беру…

Они долго, бесконечно долго вспенивают молочную воду бассейна, покуда тысячи лун не начинают медленно гаснуть одна за другой. Фламенга неторопливо убирает серебряную узкую ладонь с истомленного лона Ларисы.

– Это была твоя награда? – тихо спрашивает Лариса.

– Нет. – Фламенга приподнимается из воды и долгим странным взглядом смотрит на Ларису. – Я наградила тебя тем, что исполнила твое самое потаенное желание.

– Какое? – не веря, шепчет Лариса.

– Ты более не бесплодна. И любой мужчина, чье семя ты сочтешь достойным, подарит тебе ребенка. Разве не это было твое сокровенное желание?

– Да. – И Лариса сотрясается от слез.

Фламенга обвивает ее сверкающими руками, и теперь они не в бассейне – они среди трав и цветов, которые могут расти только во сне. А неподалеку сверкает под огромной луной обсидиановый замок.

– Я могла бы принять плоть мужчины, и ты понесла бы от меня, – просто говорит фламенга Ларисе. – Но тогда у тебя родился бы не человек. А еще… Мужчина не подарил бы тебе такого наслаждения. Идем в замок. Мы должны отдохнуть. Если бы ты знала, сколько часов по меркам обычного времени длилась наша любовь!

– Любовь?

– Да, любовь.

– Я готова для тебя на все, – глухо говорит фламенге опоенная страстью и надеждой Лариса, когда за ними, идущими, смыкаются посеребренные врата замка.

– Я знаю, – кивает фламенга.

– У меня нет другой жизни и радости, кроме тех, что принадлежат тебе.

– Ты ошибаешься, – мягко говорит фламенга, и синий кварц ее глаз затуманивается вечной печалью. – Но это пока скрыто от тебя. Идем. Нас ждет вино и отдых.

…И вечная луна несет серебряный дозор над вечным замком из обсидиана. И в одной постели, обнявшись как сестры или любовницы, спят две убийцы – человек и лукавая повелительница пламени.

Прошло несколько дней – пустых и в то же время наполненных радостью узнавания, блаженством совместных прогулок и послеобеденных бесед, значительных, как диалоги перипатетиков.

Лариса обживала новые стены – они лишь поначалу казались ей замком, в сладкие моменты ее подчинения жутковатому обаянию фламенги. Теперь она общалась с фламенгой почти запросто и звала ее Фридой, потому что своей неистовой красотой и эпатирующей взрывоопасностью фламенга напоминала Ларисе знаменитую звезду Мексики Фриду Качло. Запросто Лариса общалась и с домом – он вовсе не был таинственным и полным какой-нибудь дешевой эзотерики: особенно заметно это было днем. Коттедж, окруженный парком, плавно переходящим в бесконечные, засеянные гаснущим осенним разнотравьем поля. Лариса бродила, где ей вздумается, но не узнавала местности. Это могло быть где угодно: в Андорре или Колумбии, в Румынии или деревне Южные Выселки… Лариса наперечет знала все травы, по голосу определяла любую птицу, по запаху – зверя и По всем общим признакам – местность, но здесь все было иным. И когда Лариса срывала пожухлый цветок клевера и внимательно подносила его к глазам, то понимала, что обычный клевер имеет к сорванному ею цветочку примерно такое же отношение, какое имеет игрушечная звездочка из фольги к сияющей сверхновой. И Ларисины догадки умолкали перед непостижимостью мира, в который ее угораздило попасть.

Нагулявшись, она возвращалась в коттедж, только притворявшийся огромным замком. Все в этом доме было выстроено строго и просто: величественные обсидиановые стены, как оказалось, ничуть не мешали целому параду незатейливых гобеленов, которые с болезненной страстью коллекционировала Фрида. В лоджии, заставленной большими горшками с растениями, напоминавшими двухметровые пионы и хвощи, можно было занимать любой шезлонг и принимать последние в сезоне осенние солнечные ванны Что, кстати, и делала Лариса, прихватив пустой дамский журнальчик и лосьон для загара. Фрида не препятствовала ей в таком бессмысленном времяпровождении, хотя сама избегала солнца и дневного света с завидным упорством. Она как-то объяснила Ларисе свою неприязнь к свету дня: для всех фламенг это сияние – как подсознательный вызов, как провокация на сильную, неконтролируемую и немотивированную вспышку. А истинная фламенга не станс: пламенеть по пустякам, иначе в доме придется н. каждом шагу ставить огнетушители, да и все содержимое гардероба сшить из кевлара. Или других жаростойких материалов. Поэтому днем Лариса нежилась на солнышке или гуляла среди невысоких аллей неведомых деревьев, а фламенга (по ее собственном, выражению) “разбиралась с делами имения”, сидя кабинете-библиотеке без окон и с одной керосиновой лампой: обсидиановый коттедж достался фламенге недавно по наследству от дальнего родственника.

Зато по ночам женщины, ставшие больше чем подругами, либо плескались в том самом бассейне, либо ужинали чем-нибудь экзотическим, либо уходили в раскинувшийся за коттеджем неухоженный парк и предавались беседам.

…Иногда Лариса словно опоминалась, останавливалась внутри себя и принималась пропускать нервный ток сквозь собственную душу: “Почему ты не удивляешься происшедшему с тобой? Почему ты так легко сменила общество профессиональных убийц на общество фламенга? …Впрочем, фламенга тоже убийца. Хоть и не человек. Нет, стоп, этак можно до многого договориться. Например, до того, что осознанное убийство является прерогативой лишь осознающего себя существа… Чушь. Лариса, Лариса, где твое изумление перед странностями жизни?! Перед странностями твоей собственной жизни?!”

И ответ возникал почти сразу.

“А с какой стати я должна изумляться? Замирать в благоговейном удивлении? Ахать: вот оно, новое, неизведанное! Во-первых, моя воспитательница фрау Фейербах была суровым гностиком и вытравила из моего характера всякое удивление – изумление пред миром и красотой его и прочие сентиментальные духовные факультативности. Из меня успешно вырастили убийцу. А если убийца примется удивляться, то перестанет убивать. Надо выбирать, на что тратить отпущенное тебе время: на любование игрой росы в чашечке цветка или на наблюдение за агонией убитого тобой человека (чему, кстати, тоже не откажешь в определенном эстетизме). Да, так вот это во-первых. А во-вторых, чего такого удивительного должна узреть я в своей новой подруге? Что она не человек и к тому же сверхъестественная любовница? Это отнюдь не повод для благоговейного трепета души и всяких там восторгов. Ну, исключая восторги сексуальные, конечно: вот уж не думала, что оргазм может быть столь разнообразен… И еще. Я точно знаю, почему фламенга не поражает меня удивлением и не ждет от меня этого удивления. Она такая же убийца. Как и я. Только наши рабочие методы радикально отличаются. Но из-за этого, право, не стоит визжать: “Ах, мне открылась новая ипостась бытия!” И кстати, я терпеть не могу слов “бытие” и “ипостась”.

Однако любопытства, обыденного для всякой женщины, даже для женщины-убийцы, Лариса в себе отнюдь не подавляла.

– Фрида, – как-то призналась Лариса фламенге, – я ведь стопроцентно поверила в то, что ты – настоящая француженка, певица, да и к тому же убийца, которую разыскивает Интерпол. Я все это услышала о тебе от двух типов в момент, когда ты пела на заседании нашей Организации, ну, ты помнишь. Пела о том, как ты еще станешь самой счастливой и люди к тебе потянутся… Черт, это было так убедительно!

– Это стиль моей работы – делать все очень убедительно, Лара, – улыбнулась фламенга и обняла подругу за плечи. Она любила обнимать, при этом ее пальцы становились сверкающими и то удлинялись чуть не до земли, то превращались в шипастые шарики наподобие репьев. Словно фламенгу это забавляло. А еще при ночных разговорах она любила выпускать изо рта крошечные шаровые молнии. Чтоб в атмосфере было побольше озона.

Или чтоб Лариса ни на минуту не забывала, с кем имеет дело.

– Ведь и ты, моя дорогая Лара, очень убедительно демонстрировала всем тебя окружавшим, что ты – невзрачная, незаметная женщина. Бабочка с крыльями такого цвета, который не различить на коре дерева. А разве по-настоящему ты такая уж дурнушка?..

И фламенга поставила перед лицом Ларисы свою ладонь: ладонь стала зеркальной, и в этом зеркале Лариса Бесприданницева увидела ту настоящую себя, которую так старательно скрывала от окружающего мира.

– Разве ты не прекрасна, Лара? Разве твоя красота – не сила, страшная сила, способная разорвать этот мир, как бумагу? – тихо спросила фламенга. – И разве ты не прокляла свою судьбу за то, что она нацепила на тебя ослиную шкуру?!

– Ослиную шкуру?..

– А, это из старой французской сказки. Вот привязалась-то ко мне эта устричная страна! Le diable me prends![4]4
  Черт позьми! (Фр.)


[Закрыть] На самом деле никакая я не француженка, ты же понимаешь. – Фламенга выпустила еще один шарик-молнию. – У пламени нет национальности. И половой принадлежности тоже.

– Я догадалась…

– В пламени есть главное: страсть и воля. И эти же качества есть и у настоящего убийцы. Потому мы так близки, Лариса.

– Фламенга… Ты знаешь… С тех пор как я у тебя, все мое прошлое кажется мне несуществующим.

– Ты думаешь, что разучилась убивать?

– Д-да…

– Ты ошибаешься. Это смешно. Представь, что я разучилась гореть.

– Но горение – твоя сущность.

– А убийство – твоя.

Лариса долго молчала, шурша опавшей листвой. Потом сказала:

– Я этому не верю. Сейчас… почему-то не верю. Фламенга стиснула пальцами-шипами ее плечо:

– Тебе придется скоро испытать свою веру. Очень скоро.

Однажды фламенга за ужином сказала Ларисе:

– Знаешь, какое сегодня число?

– Нет.

Лариса слегка удивилась вопросу. Доселе о времени и календарях в коттедже пламенной женщины речи не было. Тем более что, судя по пейзажу, тут неизменно пребывала ранняя сухая и солнечная осень.

– Третье ноября. По человеческому исчислению, принятому в твоем государстве, – сообщила фламенга и принялась очищать странный плод, напоминавший грушу и репу одновременно.

– Это число что-нибудь значит?

– В какой-то мере… Это сороковой день с твоей смерти для них. Для тех.

Лариса произвела в уме несложный расчет и кивнула:

– Верно. Согласно верованиям тех, по мне сейчас положено служить панихиду. Заупокойную службу. Но я не думаю, что ты собираешься это делать.

– Ты правильно меня поняла. – Фламенга покончила со своим кушаньем и отпила глоток воды из хрустального бокала. – Я лишь намекнула тебе, что сорок дней ты оказывала мне честь быть моей дорогой гостьей и возлюбленной.

– Кем теперь я должна стать для тебя, фламенга? – В голосе Ларисы зазвенел металл.

Она не ошиблась. Она никогда не ошибалась в одном: за наслаждение приходится платить. За то, что называют любовью, братством и дружбой, – тоже, и в большей мере. И теперь от нее ждут платы. На вполне законных основаниях.

Серебряная женщина не расточает свои ласки даром.

– Кем я должна стать для тебя, фламенга?

– Собой. – Ртутнолицая женщина не замечает, что вместе с водой выпивает и бокал. Хрустальное крошево легко дробится о зеркальные зубы.

– То есть…

– Мне нужно, чтоб один человек был убит, – обыденно произнесла фламенга. – И ты сделаешь это. Ты убийца.

– Но ведь и ты убийца. Фламенга усмехается:

– Даже у богинь есть сферы влияния. И каждая отвечает за свое поле деятельности.

Лариса напрягается:

– Это не деловой разговор. Впрочем… Я твоя гостья, и мне не к лицу набивать себе цену. Тем более что долг платежом красен. Ты заказываешь мне человека?

Ртутная женщина поднимает длинный игольчатый палец:

– Я изменю формулировку. Чуть-чуть. Я заказываю тебе убить человека, которого заказали мне.

– А ты не можешь лично выполнить заказ?

Лицо фламенги кривится.

– Да.

– Я хочу знать почему, – деловито бросает Лариса. – Я не устраняю клиентов вслепую. Если ты сама не решаешься на убийство и подставляешь меня, значит, либо это слишком значительный человек…

– Нет.

– Либо… твой родственник.

– Нет. – Мрачность лица фламенги свидетельствует о том, что она не лжет.

– Тогда мне нужны подробные объяснения. – В голосе Ларисы сквозит усталость стрелы, не достигшей цели и вонзившейся наконечником в траву. – Верь, я помню свои слова о том, что готова сделать для тебя все что угодно. Но… разве так трудно растолковать гранате, почему ты хочешь поразить ею именно эту цель? Притом что сама ты по сравнению с этой несчастной гранатой – водородная бомба.

– Твои требования справедливы. Да, я передоверяю собственный заказ тебе, но не из-за слабости или нежелания. Проблема в том, что я не могу убить этого человека, так как не могу до него добраться. Он практически безвыездно живет в зоне, абсолютно закрытой для меня.

– Что за зона?

– Когда туда попадешь, узнаешь. Нет, не бойся, для тебя эта зона, как и для любого человека, животного, птицы, совершенно безопасна! Но эта зона создана с таким расчетом, чтобы ни один представитель фламенг и близко к ней не подошел.

– Значит, те, кто создавали эту зону, о существовании фламенг знают?!

– Они? О, они знают все! – Лицо ртутной жен-шины исказила нечеловеческая ярость. Впрочем, разве ярость плазмы может быть человеческой?

– А кто они?

– Вот об этом тебе лучше не знать! – резко хлопнула ладонью по столу фламенга. Стол оплавился в месте соприкосновения с ее грозной ладонью – значит, фламенга плохо контролировала свои силы. – Знай одно: для тебя они не опасны. И другое: тот, кого ты должна прикончить, не из них. Идем в кабинет. Там я дам тебе полный инструктаж по клиенту и по продвижению в зону…

Фламенга встала. Лариса осталась сидеть.

– В чем дело? – удивилась ртутная женщина.

– Давай уж соблюдать неписаные законы мира наемных убийц, – грустно усмехнулась Лариса. – Ты ведь еще не получила моего официального согласия и не определилась с оплатой.

– А я уже знаю, что ты согласна. – Фламенга склонилась над Ларисой и засверкала синими кварцами глаз. – Потому что в случае отказа ты не получишь оплаты. Высокой оплаты. В случае отказа ты никогда не получишь возможности родить дочь. Ты, кажется, всегда мечтала назвать ее Леночкой.