Текст книги "Подари мне свою жизнь"

Подари мне свою жизнь
Надежда Севостьянова

© Надежда Севостьянова, 2020

ISBN 978-5-0051-9012-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я лежала в позе страуса, то есть спрятав голову в песок, вернее, в землю. Страусы это делают стоя, но встать я не могла, я и лежала то с трудом, но точно знала, что в земле у меня только голова, а моё молодое, крепкое и стройное тело торчало наружу. Я это чувствовала, потому что только что пришла в себя. Правда, я всё ещё боялась пошевелиться; если рядом со мной кто-то есть и наблюдает, пусть думает, что я в отключке. Хотя, представив себя со стороны, я подумала, что вряд ли кто-нибудь выдержал бы такое зрелище, тем более захотел бы воспользоваться моим беспомощным положением, если он только не некрофил. Ощущения потихоньку вернулись, но я не сразу выпростала голову из земляного сугроба. Выждав немного, я, наконец, выдернула то, что пока с трудом можно было назвать головой. Но подняться сразу я не смогла, потому что лежала на склоне оврага головой вниз. Точно знаю, что по собственной воле не могла здесь оказаться. Овраг был не очень глубокий, я с трудом, но выбралась из него. Несмотря на шум в ушах и легкую тошноту, я выползла на неширокую дорогу. Встав на колени, я осмотрелась вокруг: справа был лес, слева – цветущий луг с васильками и маками. Сев на край оврага, я попыталась сосредоточиться и вспомнить, что было накануне. Я пришла к выводу, что кто-то меня сюда просто-напросто выбросил. Одета я была для этого вполне подходяще: маленькое чёрное платье и длиннющие черные сапоги на четырнадцатисантиметровых каблуках. Кто мог выбросить молодую красивую особу двадцати трёх лет в столь экзотичном наряде оставалось для меня полнейшей загадкой. Хотя вариантов наклёвывалось до фига: выбросили из машины на ходу, скинули с вертолёта или даже из самолёта (хотя вряд ли, если только не на бреющем полёте), похитили меня с какой-нибудь тусовки (на это намекал прикид) два орла, которые синхронно схватили меня и, пронеся над лесами и полями, вдруг, тоже синхронно, скинули в заброшенный овраг. Более экзотические версии (типа умыкания меня инопланетянами и тому подобное) я даже не рассматривала. Я склонялась к последней версии и даже знаю, почему орлы могли это сделать. Скорее всего их привлекли кристаллы Сваровски, которыми были расшиты голенища моих сапог. Всё логично: они схватили меня за ноги, каждому досталось по сапогу и, протащив какое-то расстояние (это предстояло ещё выяснить), бросили вниз головой. Это объясняет то, что она оказалась зарытой в землю. Скорее всего орлы просто надорвались, я ведь девушка крупная, рост метр семьдесят семь, вес шестьдесят пять кило. Счастье, что при падении я не сломала себе шею.

Конечно, это был чистый бред, просто таким образом я пыталась восстановить мыслительную функцию, функция памяти пока не включилась. Я занялась самоидентификацией. Итак, моё имя?… По-моему, что-то на букву «Г»… Г…Г…Гвендалин! Это имя прямо выскочило из меня. Гвендалин?! Что ещё за хрень! Если имя такое, какое же тогда отчество? Не могу же я быть Ивановна. Гвендалин Ивановна! Бред! Моего папу не могут звать Ваней. А как? Что-то вертелось на языке на букву «К». Кирилл? Куприян? Нет, точно нет. Вспомнила – Казимир. Я что, Гвендалин Казимировна, полячка? А как с фамилией? Если папа поляк, значит какой-нибудь Поланский, Вайда или Кавалерович. Я перебирала всех знаменитых польских режиссёров. Нет, конечно, не они. По-моему, что-то тоже на «Г». Чёрт, у меня что, всё что ли на «Г». Казимир, Казимир… Гайсин. Да, да… Гайсин. Казимир Гайсин, он еврей. Я тоже. Еврей может быть кем угодно, хоть Казимиром, хоть Емельяном. А в какой стране он еврей? Судя по пейзажу, это может быть и Польша, и Россия, и даже Канада. Я поймала себя на мысли, что думаю по-русски. А говорить-то по-русски я могу? «Я помню чудное мгновенье – передо мной явилась ты, как мимолётное виденье, как гений чистой красоты». Я думаю и говорю по-русски, значит, я русская. Гвендалин Казимировна Гайсина. Жесть! Ну что ж, бывает и хуже.

Чем дольше я сидела, тем меньше понимала, что мне делать дальше. Ясно, что надо идти, но не ясно, куда. Я поднялась с большим трудом на ноги и с высоты почти двух метров (рост плюс высота каблуков) начала из-под козырька руки озирать окрестности. Ничего, похожего на какие-нибудь строения, сооружения, я не наблюдала, и получалось, что абсолютно всё равно, куда идти. На таких каблуках идти невозможно, но проблема заключалась в том, что снять сапоги без посторонней помощи не было никакой возможности, потому что это были сапоги-чулки. Ни стоя, ни сидя они не стягивались. А кто же тогда освобождал меня от них раньше? Вдруг возник смутный образ молодого человека, настолько смутный, что разглядеть его мне не удалось и вспомнить его я тоже не смогла. Да и что грезить без толку. Снимай сама, как хочешь. Я попробовала потянуть за мысок сапога, но он был скользкий, я тянула в разные стороны, ничего, кроме боли в щиколотке не добилась. К несчастью, на сапогах не было молнии, на то они и сапоги-чулки. Адское изобретение, настоящий «испанский» сапог. Я медленно встала на каблуки и пошла просто вперёд, как Бог на душу положил. Так же, наверное, шла на казнь Жанна д"Арк, да и сапоги у неё были похожие. Идти по такой дороге на таких подпорках – это почти цирковой номер.

Вокруг была музыкальная тишина: шум ветра, пенье птиц, стрекотанье кузнечиков. Грех было идти молча, я запела: " Если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а так…» Стало полегче, смущало только одно, как я могла прожить столько лет, будучи Гвендалин Казимировной.

Прежняя жизнь никак не возвращалась. Ничего, дойду куда надо, во всём разберусь. Дойду ли, вот в чём вопрос. Ноги разъезжались, складывались в колесо. Не думаю, что я делала больше двадцати шагов в минуту, шла уже по моим ощущениям не меньше часа и вдруг поняла, что никогда не была в подобной местности. А как я определила, что это – лес, а это – луг с васильками и маками? Я ведь никогда не видела ни того, ни другого. Вернулось воспоминание о большом городе с толпами народа, снующими между высотками. Я это очень любила. А лес и луга я, наверное, видела в кино и по телевизору. В натуре мне всё это понравилось больше, но мешало восприятию ощущение неустойчивости во время ходьбы. Каждую секунду я рисковала рухнуть с высоты своего немаленького роста. Ноги болели, голова чесалась (я, наверное, не всю землю вытрясла из волос), в желудке отчаянно скреблись две мышки, они также, как и я, отчаянно хотели жрать. Но в пределах видимости не наблюдалось никаких человеческих объектов, ни кафешек, ни «Макдональдсов», ни даже захудалых забегаловок.

Вдруг впереди что-то блескнуло, я почуяла близость воды, только сейчас я ощутила жгучую жажду. Я понеслась, насколько мне это позволяли «копыта», по направлению к источнику. Никогда ничему так не радовалась, как этому небольшому чистейшему ручью. Вода была очень холодной, у меня заломило зубы, но я не могла остановиться, пила и пила. Я сидела на корточках, еле держала равновесие и, конечно, завалилась, задрав ноги. Напившись, я почему-то обессилела. Лежала и смотрела в небо. Странно, его я тоже, кажется, видела впервые. По организму гуляла стылая вода, я вспомнила сказку про" живую и мертвую» воду. Интересно, я сейчас какой воды напилась? Судя по ощущениям – мёртвой. Глаза слипались, навалилась приятная тяжесть, даже есть уже не хотелось, ничего не хотелось. Ну всё, мне кобздец. «И никто не узнает, где могилка моя». Ну и пусть, всё равно, наплев…

Открыла один глаз, второй почему-то не открывался. На втором кто-то сидел, маленький и мягонький, тёпленький такой, нежненький. Лежу, не шевелясь, только глаз кошу, чтобы рассмотреть, кто уселся мне на глаз. Толком ничего не разглядела, только силуэт: что-то кругленькое и пушистое. И тут, слышу писк: «Ну ты как там, дылда, очнулась, оглобля?» Ничего себе, вместо «здрасьте» тебя обзывает какая-то маленькая какашка!

– Сама ты, какашка. Ты чё тут развалилась, из-за тебя к ручью никто подойти не может.

– Что-то я тут никого не вижу.

– Конечно, не видишь, дурында одноглазая.

– Так ты ж меня сам одноглазой сделал. А ну, слазь!

И тут этот, не знаю, как обозвать, залезает мне на нос. Я скосила глаза к переносице и с трудом, но всё-таки смогла рассмотреть «лапулю», я сразу его так окрестила. Представьте себе: помесь котёнка, цыплёнка, крысёныша и змеёныша. Всех этих зверушек я видела в живом уголке в школе. Симбиоз получился такой жутковато-сюсипусенький, что я даже прослезилась.

– Ты чего ревёшь, дурёха?

– Ты – кто?

– Откуда я знаю? Ты сама-то знаешь, кто ты?

– Не уверена

– Не плачь, жаба. Всё ведь хорошо.

– Почему ты всё время обзываешься?

– А разве «жаба» – это обидно?

– Ты, наверное, жабу никогда не видел, а я видела в живом уголке, я совсем на неё не похожа.

– А что, бывают мёртвые уголки?

– Бывают, это там, где чучела.

– Что такое чучело?

Я молчала, не могу же я ему объяснить про чучела. Интересно, сколько он будет сидеть у меня на носу, у меня уже и глаза заломило. А чегой-то я развалилась тут?

– А можно я встану?

– А зачем?

– Не могу же я тут бесконечно валяться.

– Ну, тогда ползи.

– Я не ползаю, я хожу, на своих двоих, – я подрыгала ногами.

– А я думал, это у тебя такой хвост.

– Ну сейчас это, действительно, скорее хвост, чем ноги. Но как только я встану, ты увидишь.

– А как же я? Возьми меня с собой.

– Куда?

– Туда, куда ты встанешь.

– А ты высоты не боишься?

– Не знаю, я не пробовал.

– Ну, держись крепче.

Я осторожно приподнялась и подставила «ему» ладонь. Он переполз в неё и я постаралась как можно медленнее встать на свои «ходули». Я держала ладонь ближе к лицу, хотелось разглядеть «лапулю». Он был ещё «гризопулистей», чем показалось сначала.

Я по-прежнему не видела вокруг ничего примечательного.

– А где мы?

– Мы здесь.

– Где здесь?

– Ну что ты ко мне привязалась, ты сама-то откуда взялась?

– Я… с неба упала.

– Значит, ты – падаль.

– Вообще-то, да, но только больше меня так не называй.

– А почему?

– Потому что мне это неприятно.

– Не понял, ну ладно, а что тебе приятно?

– Вот пожрать сейчас было бы очень приятно. Я голодная.

– А что ты любишь пожрать?

– Лобстеров…, – стоп, чего это я, какие лобстеры? Я что, это когда-нибудь ела?

– А я тут ухватил пару нежных зелёных листочков, мне понравилось.

– Мне точно не понравится, я что, коза что-ли?

– Другого ничего предложить не могу. Слушай, а как тебя зовут?

– Кажется, Гвендалин.

– Ты чего, не уверена?

– Я ни в чём не уверена. Давай, я тебя буду как-нибудь звать, крысюля, например.

– Крысюля? А что, мне нравится.

– Слушай, крысюля, ты в это место как попал? Тоже с неба упал?

– Ага, вместе с тобой, я тоже падаль. Если бы не я, от тебя остались бы…

– … только рожки да ножки?

– Именно, я – твоя духовная сущность.

– А почему я тебя раньше никогда не видела?

– Духовная сущность есть у каждого человека, она внутри, поэтому её не видно. Когда ты долбанулась, я отделился и выполз из твоего левого глаза.

Я внимательно посмотрела на крысюлю. Моя духовная сущность мне, в основном, нравилась, вот только крысозмей, проглядывающий сквозь милого пуховичка, меня несколько смущал. И ещё меня мучил вопрос, кто мог выбросить такую милашку в чистом поле.

– Слушай, крысюля, а кто нас сюда зафигачил?

– Я знаю только то, что знаешь ты. Кому-то ты сильно насолила. Ты совсем ничего не помнишь?

– Нет, я вспомнила только имя, отчество и фамилию, и то не уверена, что это я. Посуди сам, Гвендалин Казимировна Гайсина. Я удивляюсь, что с таким именем у меня ещё такая милая сущность.

– Я согласен, скорее всего, это кто-то из твоих подруг. У тебя подруги-то есть?

– Спроси чё полегче. Посмотри на меня, могут у меня быть подруги?

– Да, вряд ли, ну, если только очень страшненькие.

– Чё это? Я что, по-твоему, боюсь конкуренции? Да я любую за пояс заткну.

– Вот– вот, не потому ли ты здесь? Вспоминай, что произошло, не всё же нам с тобой тут колупаться, тем более жрать тут нечего, а такую кобылу легче убить, чем прокормить.

– Слушай, крысюля, я так всегда грубо выражаюсь?

– Всегда, это недостаток воспитания или ты слишком избалована, или общаешься, в основном, с отбросами общества.

– С какими отбросами? Ты посмотри на меня, у меня на сапогах целое состояние. Скорее всего, я из бомонда, может актриса или певица.

– Ну-ка, спой чё-нибудь.

Я открыла рот, но из него вырвалось только хрипенье, перемешанное с запахом какой-то бормотухи. Я что, пила дешёвое пойло?

– Крысюля, чуешь, чем пахнет?

– Слава Богу, у меня нет обоняния в принципе. Понемногу ситуация проясняется, ты где-то надралась до дырявых трусов (твоё выражение) и тебя, как ненужную рухлядь, выбросили на помойку.

– А почему так далеко?

– От какого места далеко?

– А хрен его знает? Ну никаких ориентиров. Слушай, крысюля, залезай мне на головешник, посмотри, может что-нибудь узыришь? Блин, я хотела сказать, увидишь.

Я поставила крысюлю себе на голову и почти ничего не почувствовала, только невесомое шевеление.

– Ну что, видишь что-нибудь?

– Как красиво, везде только лес и поля.

– А сельпо какое-нибудь не видно?

– Сельпо? Это что и откуда ты про него знаешь, ты ведь никогда не была в деревне.

– Не знаю, мы так называем народ из деревни.

– Значит, это – ругательство? Нет, никакого такого народа не видно. А вот дымок я вижу, то ли лес горит, то ли кто-то костёр развёл.

– Далеко? Дойти можно?

– Захочешь – дойдёшь. Я буду твоим навигатором.

– Держись крепче за мою шевелюру.

Мы двинулись в путь, крысюля время от времени командовал, как настоящий рулевой: «Поверни направо, поверни налево, сто метров вниз по склону», – и тому подобное. Вообще вдвоём идти было гораздо веселее и легче. В какой-то момент уже и я увидела дым на берегу ручья, который в этом месте представлял собой небольшую речушку. Костёр был на противоположном берегу. Возле костра виднелась фигура, мужская или женская, пока было не разобрать.

Ноги у меня отваливались, моста нигде не наблюдалось, и я решила перейти реку вплавь. Я рухнула в воду и попилила к другому берегу, дёргая ногами в сапогах; сил было всё меньше и меньше.

На берег я уже выползла окончательно обессилев. Лежала, закрыв глаза и тяжело дыша. Услышала приближающиеся шаги. Страха или волнения не было, уж очень выдохлась. Я лежала на животе и вдруг почувствовала, как кто-то меня переворачивает на спину. Лёжа на спине, увидела склонившееся надо мной очень красивое лицо. Не сразу поняла, что это мужчина, сбивали с толку длинные, до плеч, чёрные волнистые локоны и прекрасные синие, с длиннющими ресницами глаза. Я невольно зажмурилась. Как там в песне поётся: «ведь нельзя быть на свете красивой такой». Но в песне поётся о женщине. А тут мужик. Может, это – галлюцинация от переутомления, от удара башкой о землю? Я приоткрыла глаза, если это галлюцинация, то она затянулась.

– Как Вы себя чувствуете? – спросил мужик на незнакомом мне языке, но я абсолютно всё поняла.

Вообще, по самоощущениям, я, наверняка, получила высшее образование, но какое именно, пока не вспомнила. Скорее всего, что-то филологическое. И знаю, что каждый язык имеет свою мелодику. Так…, так… что-то начинаю смутно припоминать. Польский язык – это сплошное шипенье, венгерский – кудырлыканье индюка, корейский – собачий лай, японский – журавлиный клёкот, арабский – покашливанье человека, объевшегося пахлавой, итальянский – воркование голубей, английский – речь человека с парализованным языком. Мелодику русского языка я определить не могу, потому что являюсь его носителем, это сможет сделать только иностранец, не знающий его и имеющий музыкальный слух.

Мелодика языка, на котором говорил со мной этот необыкновенный человек, была мне не знакома. Перевод на русский происходил прямо у меня в голове, я поняла, что всё ещё нахожусь не в себе, потому что такое возможно только во сне или в бессознательном состоянии. На вопрос «ангела» (надо же как-то его обозначить, ну он уж точно не мужик) я ничего не ответила, я себя перестала ощущать: ничего не болело, не ныло, это, наверное, после купания.

Мой «ангел» был одет отнюдь не по-ангельски, на нём был белоснежный ватник, брюки небесно-голубого цвета, заправленные в длинные лакированные сапоги. Чумовой прикид. Интересно, он по-русски понимает?

– Здравствуйте, я чувствую себя хорошо, только очень есть хочется, – я старалась быть вежливой.

– Идёмте к костру, еда готова, я тоже проголодался.

– Могу я Вас о чём-то попросить, – с мольбой обратилась я к красавчику.

– Я догадываюсь.

Он ухватился за каблук и щиколотку и, слегка потянув, удивительно легко стянул с меня ненавистные уже мне сапоги, один за другим. Потом неожиданно стал массировать мне стопы, руки у него были как будто бесплотные, но мои ноги мгновенно ожили, боль ушла. С помощью его руки я поднялась и пошла к костру. И только тут я вспомнила о крысюле, стала копаться в волосах, но ничего не могла нащупать, в какой-то момент я почувствовала, как кто-то дёрнул меня за волосок, от боли я вскрикнула, «ангел» улыбнулся, но ничего не сказал. Так, крысюля на месте, я успокоилась. Мы расположились у костра друг напротив друга.

– Меня зовут Антоний, а как твоё имя?

Я хотела ляпнуть про Гвендалин, но подумала, что мой «ангел» меня просто засмеёт. Видок у меня для этого имени был неподходящий.

– А меня – Анфиса, – имя само выскочило из меня.

– Оно тебе очень идёт. Ты, действительно, похожа на цветок.

Я не краснею, когда вру, я – врушка, я это поняла только что. То, что моего визави зовут Антоний, меня не удивило. Ну не Ферапонт же, в конце концов.

На костре в это время готовилось кушанье, от запаха которого я чуть не упала в обморок. Антоний достал из холщёвого мешка миску из аллюминия и такую же ложку и стал накладывать в неё ароматное варево, у меня потекли слюньки. Передав мне миску с едой, он вынул из того же мешка круглый хлеб и отломил от него хороший кусок и тоже протянул мне. Никогда, ни до, ни после, не ела ничего вкуснее. Это был всего лишь рыбный суп, проще говоря, уха.

– Это – форель, я сам только что поймал её в ручье.

– Господи, как вкусно.

Антоний налил и себе ухи в такую же миску. Я сидела на пне и в какой-то момент мне стало неловко от того, что моя юбка не прикрывала не только колени, но и открывала некоторый обзор интимных мест. «Идиотка, как можно было надеть такой говённый лапсердак? Интересно, где и с кем я в нём тусовалась?» Я постаралась слепить ноги как можно теснее, но это удавалось только отчасти. Антоний, казалось, не обращал на мои мытарства никакого внимания. Тут я заметила, что миска, из которой я ела «божественный» суп, была вовсе не аллюминиевая, это было серебро, ложка тоже была серебряная. Я в этом толк знаю, серебро – мой любимый металл, удивительно, что в данный момент на мне не было ни одного украшения из серебра, ни из другого металла. Может меня обокрали, прежде, чем выбросить.

А Антоний-то не простой чел, но почему он тут один?

– Вы – рыбак? – спросила я так, чтобы он начал рассказывать не только о рыбалке, но и обо всей своей жизни.

– Я здесь случайно, заблудился, смотрю место красивое, речка, а в ней рыбы полно. Почувствовал голод, рыбы сачком наловил, а тут ты.

Да наговорил много, а не сказал ничего.

– А вроде говорят, что ничего случайного не бывает.

– Пожалуй, ты права. А сама-то как здесь оказалась?

– Сама не знаю. Вспомнить никак не могу

– У тебя на дне миски ещё уха осталась, доешь, негоже оставлять силу.

– Ни за что не оставлю, ещё добавки попрошу.

– А добавки нет.

Я доела суп и стала разглядывать дно миски, на нём было что-то выгравировано, но на каком языке, непонятно, какая-то вязь.

– А что тут написано?

– Там начертано твоё прошлое, смотри внимательно и жди.

Я уставилась на этот рисунок и почувствовала, как у меня поплыло перед глазами.

* * * * *

В это утро я проснулась с жуткой головной болью. Правда, было уже не совсем утро, где-то часа два. Боль была нестерпимой. Чего это я вчера набралась, пила вроде только бурбон. Причём, безумно дорогой. Может бармен разбавил его какой-нибудь гадостью? Надо сказать Гарику, телохранителю, проверить, не бодяжит ли Пашка-бармен. Если да, я его в порошок сотру, прикрою его вонючую лавочку. Недаром у меня папахен – шишка в Министерстве по налогам и сборам.

Я нажала кнопку звонка, на пороге появилась Верочка.

– Доброе утро, Гвендалин Казимировна.

И за что мне это наказание – каждый раз слышать это дикое сочетание? Спасибо, папочка, мне что теперь всю жизнь мучиться? Нет, надо менять имя.

– Верочка, принеси мне что-нибудь солёненькое, типа рассола, голова раскалывается.

– А Вы вчера водку пили?

– Нет, только бурбон.

– Я сейчас принесу свой фирменный бальзамчик, Вы же знаете, не первый раз.

– Сегодня как-то особенно отвратно.

Верочка вышла за своим волшебным зельем. С прислугой надо быть не просто вежливой, а сверх вежливой, ведь в какой-то степени от неё зависит твоя жизнь. Очень глупы те, кто чморят своих слуг, это опасно для жизни. Они ведь вас кормят, поят, они ближе всех к вашему телу. С Верочкой я предельно ласкова. Служанка принесла зелье, оно пахло чем-то диковинным, но я выпила его спокойно, как говорится, не в первый раз.

– А что принести поесть?

– Что-нибудь холодненькое.

– Есть осетринка заливная.

Мне явно стало легче. Я обожаю заливную рыбу, тем более осетрину.

– Неси, солнышко, и ещё твоего морсика клюквенного.

– Хорошо, а через полчасика – чайку с моими травками, всё как рукой снимет.

– Хорошо, слушай, Верунчик, попьём чаёк вместе на кухне.

Мне надо было посоветоваться с ней. Последнее время меня одолевали неприятные мысли о жизни. Казимир, мой папахен, всё время старается меня пристроить, то есть выдать замуж, подсовывает мне знакомых папиков, своих ровесников. По большому счёту моя жизнь пуста. Встаю поздно, как правило, с бодуна, пока прихожу в себя с помощью Верочки, на дворе уже вечер и вариант один – ночной клуб и так по кругу. Иногда проскакивает мысль, а может начать работать, хотя бы по специальности. По образованию я – преподаватель французского языка, училась заочно и очень плохо. Если и возьмут преподавателем, то только в школу. Но в школу мне нельзя. Я на первом же уроке поубиваю всех учеников. Ничего другого я не умею. Спасибо папе с мамой. После института я жила с ними, но недолго, выдержала только два месяца, вернее, они не выдержали. От папочки мне достался скверный характер, с которым я сама управляться не могу. Думаю, с ним никто не сможет сладить. Может, если выйти замуж, какой-нибудь мужик меня приструнит.

Сидя с Верочкой на кухне, я разглядывала её и не могла понять, какие два обормота могли бросить такого терпеливого и мягкого человека.

– Верунчик, вот ты два раза была замужем, что посоветуешь, выходить или нет, а то папахен достал уже.

– А Вы детей хотите?

– Не знаю, по-моему, нет.

– Тогда зачем? У Вас же есть мужчина, вот и живите спокойно в своё удовольствие.

– А ты из-за детей вышла замуж?

– Да, я посмотрела на Алёшу и поняла, что хочу от него ребёнка. У меня сын весь в него.

– А почему вы разошлись?

– Обычная история, пил он. Алёша лётчиком был, казалось бы, где самолёт, а где водка. Если бы ты знала, как они там пьют, во всяком случае, раньше пили. Он летал за границу, сидят потом неделю в аэропортовской гостинице, ждут обратного транзита, делать нечего, вот и заливают. Я спрашивала: «Лёшенька, как же ты летаешь-то?» " А мы, – говорит, – так напряжение снимаем». Отговорки это, а всё от безделья и безнаказанности. Бывало перед медкомиссией трясётся, переживает. Без авиации они не могут. Напьётся таблеток, собьёт давление и вроде проскочил, ещё и взятку кому надо сунет. Я терпела, терпела, а потом сына в охапку и ушла. В общежитии жила. Потом Костю встретила. Долго раздумывала, идти за него или нет. Уговорил.

– Ты, Верунчик, красивая небось была, ты и сейчас хоть куда.

– Была, наверное, только правду говорят: «Не родись красивой». Я Костика со временем полюбила, не так, конечно, как Алёшу. Дочку родила, Оленьку. А потом он другую нашёл, очень влюбчивым оказался. Ушёл нехорошо, тайком. Мы у него жили, он потом позвонил и говорит, что через неделю вернётся, чтобы нас уже не было. Я спрашиваю, а как же Оленька, она ж твоя дочь, про сына даже не заикнулась, он с ним не ладил. И знаешь, что он мне ответил? «Сердцу, – говорит, – не прикажешь.»

– Вот подлюка! – сказала я, а сама подумала, куда ж ты сама-то смотрела.

– Так что, Вы подумайте хорошо, тем более, когда влюбляешься, как будто слепнешь. Или это гипноз, что ли, такой. Только дети и радуют. Если Вы детей сейчас не хотите, то и живите себе в своё удовольствие.

Как будто я по-другому живу, но что-то мне это уже несколько обрыдло. Тем более, каждый день с головной болью просыпаться. Не знаю, то ли чай Верочкин, то ли разговор её меня так расслабили и успокоили, что захотелось прилечь. Лёжа в гостиной на диване, я включила телевизор, чтобы не заснуть, в конце концов, сколько можно спать. Шло какое-то политическое шоу, тупо смотря в экран, я вдруг зафиксировала взгляд на одном из экспертов. Он как раз что-то говорил. Это была любовь с первого взгляда. Внешне он был полной противоположностью моему папочке Казимиру. Папахен у меня чернявый весь, как цыган, с орлиным носом и с жёлтыми, как у филина, глазами. Тот ещё красавчик. Говорят, я на него похожа, но носик у меня, к счастью, мамин.

Этот дядька из телевизора не был красавцем, он был лучше. Кого-то он мне напоминал. Я не вслушивалась в то, что он говорил, я в этом ничего не понимаю. Политика для меня – это скука смертная. Говорят, говорят, а какой толк? Неужели кто-то этим интересуется?

У моего эксперта был невероятно сексуальный мужской взгляд. Вообще, для меня самое эротичное в мужчине – это именно взгляд. Я подумала, что у него баб немерено. Да я сама за одним его взглядом пошла бы, как кролик за удавом. Передача закончилась и я не успела узнать его имени. Лежала и мечтала о встрече с ним, пустые мечты для меня характерны. Одно время я мечтала вдруг в один миг научиться играть на рояле или стать чемпионкой по фигурному катанию, но только чтоб сразу, без всяких там тренировок и без нудных гамм. А вот ещё была мечта: выйти на теннисный корт и, бегая по нему в коротенькой белой юбочке, уделать всех и стать первой ракеткой в мире. Я очень не люблю напрягаться, но в какой-то момент такое тотальное расслабление тоже начинает напрягать.

Конечно, мечта об этом дядьке из телевизора была абсолютно фуфловой. Лет ему на вид было тридцать-тридцать пять. Наверняка, женат и куча детей. Нет, если бы я очень захотела, я могла отбить любого мужика, несмотря ни на каких детей, ни на что вообще. Но его ещё надо найти. А мне лень. Со всеми этими «высоколобыми» рассуждениями я засопела. Когда проснулась, было уже темно. Пора в клуб. Я – полковая лошадь, меня труба зовёт.

Гарик разведал, что бармен бодяжит-таки напитки, вот сволочь. Я собиралась устроить ему гражданскую войну между социальными слоями нашего самого справедливого общества. Подойдя к стойке, я тоже встала в стойку, боевую.

– Бармен, – мне казалось, что такое обращение сразу ставит обслуживающий персонал на место, – мне бутылку бурбона.

Паша достал бутылку и приготовился её открыть.

– Нет, дай мне бутылку, я сама.

Взяв бутылку в руки, я медленно изучала этикетку. Убедившись, что бутылка не распечатана, я отдала её Пашке.

– Открывай при мне, а то я тебя знаю, разбавишь. Это ж надо додуматься – бодяжить бурбон. Наливай, быдло.

У Пашки был убитый вид. Так ему и надо.

– Единственное быдло здесь – это Вы, – кто-то сказал это очень спокойно за моей спиной.

Я собралась с размаху вдарить нахалу по физиономии, но успела только развернуться с поднятой и сжатой в кулак рукой. Её перехватила в воздухе крепкая мужская рука, а я окаменела. Передо мной стоял тот самый дядька из телевизора. Во плоти и во всей красе.

– Это – Вы? – вся моя агрессия улетучилась.

– В каком смысле?

– Ну это же Вы в телевизоре сегодня были, про политику что-то врали.

– Почему врал? Вообще-то, у меня нет такой привычки.

– А я врушка ужасная, – мой рот невольно растянулся в улыбке.

– Вы чему радуетесь, я ведь Вас обозвал, прошу прощения, не хотел, но не сдержался. Не люблю, когда людей унижают.

Я смотрела на него, как загипнотизированная, меня завораживал его голос. Чел был так близко, что мне захотелось прижаться к нему. Сумасшедствие какое-то, надо было что-то сказать, но я не знала, что. Обычно я не задумываюсь, говорю первое, что приходит в мою чумную голову, но сейчас я поняла, что с ним так нельзя, да и не хотелось.

Он посмотрел на меня несколько удивлённо.

– Позвольте, – он подошёл к стойке, – Паш, налей мне, пожалуйста, водки.

Он, оказывается, знаком с барменом. Это мой шанс. Если бы каким-то чудом он предложил мне сейчас пойти с ним и прыгнуть с небоскрёба, я с удовольствием сделала бы это. Но ничего такого он не предложил, вообще ничего, даже потанцевать. Сама я на это не решалась, не узнавала сама себя. Мне ужасно хотелось узнать его имя. Наверняка, ему повезло больше, чем мне с моим. Скорее всего, у него нормальное мужское имя. Внешне он был похож на Александра или Владимира. Интересно, я угадала? Хотя, если его зовут как-нибудь типа Аверьян или Герасим, мне всё равно. Хуже моего точно не будет.

– Павел, налейте мне, пожалуйста, водки, – я ещё и попугайчик.

– Водка после бурбона, не советую, хотя… дело хозяйское.

Говори, говори со мной, ты можешь говорить до бесконечности, ты – профессионал болтовни, но со мной ему говорить было не о чем, да видно, и не очень-то хотелось. Зато мне очень хотелось, но все слова застряли в глотке. Этот, убивший меня наповал, человек опрокинул залпом рюмку и, не закусывая ничем, двинулся к выходу, не забыв попрощаться с барменом. Возникло желание догнать человека и напрямую спросить его имя. Довольно естественное желание, но я не смогла, сама себе удивляюсь. Я ведь не такая, для меня не проблема познакомиться с кем угодно, хоть с английской королевой, хоть с Папой Римским, хоть с нашим президентом. Но подойти к человеку, в которого я влюбилась, духу не хватило. Ну ничего, у меня есть Гарик, мой ангел-хранитель, уж он-то всё узнает, что мне надо. Я не побежала вслед за своей мечтой, а осталась у стойки, мне нужно было кое-что уладить.

– Паша, прости меня, пожалуйста, я просто чмо подзаборное.

– Да ладно, я всё понимаю. Вы не думайте, я ничего не разбавляю, только смешиваю, если меня об этом просят. Помните Джеймса Бонда: «смешать, но не взбалтывать».