Текст книги "История одного листа"

История одного листа
Сборник рассказов
Надежда Скорнякова

© Надежда Скорнякова, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Импрессия
(вместо предисловия)

Импрессия – это внутреннее ощущение, которое, в отличии от экспрессии, может так и остаться внутри.

Можно писать картины кистью и красками, а можно словами.

Еще в школьные годы меня до глубины души поразила картина Клода Моне «Скалы в Бель-Иль». На полотне не было привычного отображения застывшей реальности. В нем было движение. В нем была жизнь. Чуть позже на уроках искусствоведения я узнала, что этот жанр живописи называется «импрессионизм», от французского слова «впечатление». Не буду вдаваться в пространственные описания истории и особенностей этого жанра. При желании их можно найти в любом источнике.

Меня волнуют другие мысли. Почему впечатление должно быть передано только через зрительный ряд? Визуализация упрощает работу мозга. Что если эту задачу затруднить, тем самым заставив мозг работать на иной частоте? Смогут ли другие глаза увидеть то, что видят мои, пройдя лабиринты букв и знаков препинания? Почему импрессионизм в литературе так и не получил своего развития, переродившись в натурализм и символизм?

Вопросов много… Буду искать ответы.

История одного листа

История одного листа

I

Однажды, погожим весенним деньком на оживающей после зимы ветке родился робкий зеленый листочек.

– Как прекрасен мир, – подумал новорожденный. – Он весь словно соткан из света и тепла. Как же здорово, что я появился. И с этой мыслью листочек начал расти.

Но весенние дни еще коротки. Солнце подарило листочку свой прощальный закатный взгляд и нырнуло за горизонт.

– Как же холодно, – зябко ежился лист. – Выходит, мир – это не только тепло и свет. О, зачем? Зачем мне эти муки? Как было здорово прятаться внутри почки. Зачем я решил, что мне пора расти?

За этими грустными мыслями прошла ночь. И мир начал снова постепенно наполняться теплом и светом восходящего светила.

– Как коротка ночь, – радовался листик. – И вот опять мир прекрасен. Как глупо я корил судьбу за несправедливость!

Листочек был еще очень юн. А юности свойственен максимализм.

II

Шли дни. Ночи перестали быть такими обжигающе холодными. Листочек рос. И вот он уже стал большим листом, хотя еще и не успел утратить юношеской свежести. Всю ветку теперь покрывали его собратья. У него появились друзья. Как же здорово было всем вместе петь под умелым руководством ветерка. На ветках распускались дивные цветы, они источали сладостный аромат и были несказанно красивы.

Все вокруг ему казалось прекрасным – небо, солнце, цветы, другие листья.

– Мир – это тепло, свет, друзья, любимые, – мечтательно думал листок. – Как же здорово, что я не сдался той первой холодной ночью и решил расти дальше.

Но он еще не ведал майских гроз… В один из дней небо внезапно потемнело. Ласковый обычно ветерок, разозлился и с остервенением начал раскачивать ветку. Цветы утратили свои лепестки и перестали быть столь прекрасными. Да и листья изрядно потрепало, колотя друг о друга и об ветку.

– Аккуратнее. Я прошу вас, аккуратнее, – взмолился лист, обращаясь то ли к ветру, то ли к своим собратьям. – Мне же больно. Вы меня покалечите.

Но ни ветер, ни другие листья его не слышали. Надвигалась гроза. Первые вспышки молний раскололи небо. Грянул гром. И, вслед за авангардом, к земле устремилось все грозовое воинство. Крупные капли больно ударяли по еще такой нежной коже бедного листочка.

– Как же ужасно! Мир вовсе не прекрасен! Наверное всему пришел конец! И я умираю, – думал бедняга. – Прощайте, друзья! Прощайте, цветы! Как страшно умирать таким молодым!

Но майские грозы короткие. И вот уже дождь миновал, а на небе отражая солнечный свет из края в край растянулась семицветная красавица-радуга. Воздух стал чист и свеж.

– Как коротка гроза, – воскликнул листок. – Мир после нее еще более прекрасен. Как же я еще неопытен и порою излишне тороплив с выводами! Мне еще многому надо научиться.

Листок был молод. А молодости свойственна горячность.

III

И опять бежали дни. Лист пережил еще не одну грозу. Но больше их не боялся. Ведь после них в небе сияла радуга. Кожа его постепенно огрубела, а дождь смывал с нее пыль, позволяя дышать полной грудью.

Как-то ветку, которую наш герой считал своим домом, облюбовал для своих ночных серенад соловей.

– Как же прекрасно поет это дивное создание, – думал лист. – Его пение заставляет меня мечтать и грустить. Но это радостная грусть. Она дает мне возможность задуматься о жизни, о смысле. Мир – это не только тепло, свет, друзья, любимые. Это еще и то, что сокрыто внутри меня – мои мысли, рожденные пением этой птицы.

И лист с нетерпением стал ждать ночей, которые когда-то в детстве его так пугали своей холодностью, а сейчас, после дневного зноя, утешали своей прохладой и соловьиными трелями.

Так незаметно пролетело лето… Соловушка, взмахнув крылом, покинул своего нежданного поклонника. Ночи стали холодными и одинокими. Днем зарядили промозглые дожди. И лист загрустил.

– Как было бы здорово, вот так же взмахнуть крылом и оторваться от этой опостылевшей ветки и улететь вместе. Посмотреть мир. Соловушка пел, что там далеко есть такие страны, в которых всегда тепло, – вздыхал лист.

– Мир – это вовсе не то, что я могу охватить своим взглядом, – думал он. – Мир огромен. Его невозможно выразить в словах. Но что если за пределами видимого меня поджидает опасность?

Он уже не был молод. Края его некогда зеленой кожи золотила седина. Это была зрелость. А зрелости свойственна рассудительность.

IV

Летела осень. Дни становились короче и холоднее. Дожди могли идти целыми днями напролет, и после них не было радуги. Солнечным лучам было сложно прорваться сквозь плотный строй туч. Лист уже совсем пожелтел, все слабее он держался за ветку, но отпустить ее все же боялся. Неизведанное пугало. Изо дня в день лист наблюдал, как отрываясь от веток пускаются в полет его собратья.

– Какое безрассудство, – думал лист, – Вот так, бросив все, сорваться с насиженного места и пуститься в полет. Ведь назад возврата не будет! И какая разница, что там, за доступным мне миром! Я никогда его не видел, и как-то прекрасно без этого обходился. А может его вовсе нет? Истинно только доступное глазу!

Но каждую ночь он вспоминал своего соловушку, и давал себе обещание:

– Вот завтра… Вот прям с утра… Я должен его найти!

Однако утром у него опять не хватало смелости. И казалось бы, что терять? Жизнь прожита – сорвись и лети… Как иначе понять, что же такое мир, если ты его ни разу так и не увидел? Но…

Ох, эти вечные но…

Это была старость. А старости свойственен прагматизм.

V

И вот настал тот день, когда наш герой зазевался, и его сорвал ветер. Это был полет… Это было круженье… Это было прекрасно… Это было…

У бедняги просто не хватало слов, чтоб описать всю гамму своих чувств.

– Наверное это и есть рай, – думал лист. – И все листья после смерти попадают в рай… И почему я раньше этого так боялся?

Но лист – не птица. Весь мир не облететь. И его полет был прерван грубым касанием земли. Бедняге не повезло упасть на мостовую. И его безжалостно терзали сотни подошв, втаптывающих в грязь. Хрупкое тело несколько раз проткнули каблуки.

– Обманул соловей. Мир за пределами ветки – сплошная боль и грязь, – сокрушался лист. – Зачем я его послушал…

Дни становились все холоднее и холоднее. Срывался первый снег. Лужи по утрам сковывал тонкий лед. Бедняга дрожал от холода и все чаще грезил, впадая в дрему. Ему снились друзья по ветке, весенние цветы, красавица-радуга, и долгие лунные летние ночи, наполненные соловьиной трелью…

Как-то утром дворник, подметая тротуар, захватил метлой и наш листок. Его бесцеремонно сгребли в кучу ему подобных и подожгли. И хоть легкие сразу наполнил едкий дым, замерзшее тело согрело тепло огня.

– Я снова легок, – думал лист, превращаясь в дым. – Я снова могу летать. Я смогу облететь весь мир… Где ты, соловушка?..

Это были последние мысли нашего героя. Потому что это была смерть. А что ей свойственно? Не знаю… Надо было у листа спросить…

Мир наизнанку

Мир сжался до размеров ореховой скорлупы. Только прорезь улыбки… Только щели для глаз… Я слежу за вами. Вы движетесь, суетитесь, любите, замираете на полуслове, плачете, страдаете, задыхаетесь от счастья… Вы живете! А я просто на вас смотрю…

Только я знаю цену улыбки на моем лице. Говорите, плохо выгляжу? Так это снаружи. А я внутри…

Да, я улыбаюсь! Просто, чтоб закрыться от всех, чтоб в душу не лезли… Спрятаться, убежать… В свой мир. Он внутри…

Но вот, в толпе лиц я вижу глаза… Они смотрят на меня. Они видят мой мир через скорлупу. В них море доброты. Я останавливаюсь. Я смотрю. Я тону в этом море тепла.

И вдруг скорлупа, окружающая мой мир, лопается. Я беззащитна, как только появившийся из земли росток. Скорлупа выворачивает все наизнанку, и тот мир, что был внутри, в одночасье стал снаружи.

Но вместо беспомощности приходит счастье. Я парю, я пою, я летаю… Я тону в этих бездонных глазах. Я осознаю, что без скорлупы, без этого внешнего скелета, без барьера я уязвима. Но мир, вывернутый наизнанку, дарит радость. Как мало, как много, как емко…

А сколько еще таких, как я, ходит по этой планете?! Замкнувшись в своей скорлупе, вынашивая планы мести этому миру… За то, что его не поняли, не приняли, не оценили, не полюбили…

Одумайтесь! Каждому свое время и свое место! Не надо закрываться в себе после первого, ну, или даже сто первого неудачного опыта общения! Верьте, что где-то в толпе вас ждут глаза, в которых плещется бездонное море доброты… И ради этих глаз стоит жить, вывернув свой мир наизнанку!

О чём шумит море

Она лежит у меня на ладони, такая хрупкая, такая загадочная. А в её таинственных недрах рождается мелодия. И пусть за окнами зима, а столбик термометра уже почти неделю не вспоминает, что где-то выше есть нулевая отметка, эта таинственная соната зовет за собой в лето…

…Тишина. Раннее утро. Пляж. Ни души. Легкий ветерок ласково перебирает волосы. Первые робкие лучи солнца стремятся скорее поведать миру, что рожден новый день.

Вода прозрачна как стекло. Волны мелкой рябью накатывают на берег, стремясь отвоевать у суши хотя бы сантиметр. Но со стоном, увлекая за собой мелкие камни, отступают обратно в море, чтобы через мгновенье возобновить свой извечный бой. С тех пор как в этом мире появился первый континент, эта война не прекращается ни на миг.

Натиск. Отступление. И опять натиск. С легким шорохом разноцветная галька, взятая в плен отступающей волной, в новом наступлении стремится вернуть себе свободу.

И вот в потоке увлекаемых в море пленников замечаю ракушку. Обычный рапан. Когда-то она была домом для живого существа. Но сейчас лоно ее опустело, и море выбросило ее на берег. Что значит жизнь одного солдата для таких масштабных военных действий?

Бережно беру ракушку в руки и подношу ее к уху. Тихий шум сливается с плеском волн. Она поет… И песнь эта о том как Великий Океан был вынужден отступить перед натиском стремительно поднимающейся на поверхность Пангеи. Как непокорные дети его, покидая родительский дом, выбирались на сушу и обосабливались от него. О том, как он пытался вернуть себе всемирную власть, сметая на своем пути отдельные острова и целые континенты…

Зов моря не пугает. Он манит окунуться в неизведанное. Прародитель всего живого хочет вернуть домой своих непослушных детей. В этом зове рассказ о том, как прекрасна жизнь под водой в недрах океанических глубин, какие тайны она скрывает…

И пусть ученые утверждают, что на самом деле то, что мы слышим в раковине – не более чем шум крови, циркулирующей в голове, мы-то знаем, что значит этот извечный зов глубин.

Ожидание

Мне не спится. Сегодня ночью синоптики обещали снег. И я как в детстве замерла у окна в ожидании.

Небо разбухло от облаков как бабушкино тесто на пироги от дрожжей, став низким-низким и серовато-желтым. Только бы не убежало…

[…«Только бы не убежало,» – думаю я спросонок. Бабуля встала до рассвета, растопила печку и замешала тесто. В кухне жарко так, что окно запотело, и пахнет зимой.

(Вот хоть убейте, а почему у меня этот запах вызывал такую ассоциацию, не знаю. Может потому, что это было на новогодних каникулах, во дворе лежал снег, а на окнах цвели морозные узоры. В теплое время года бабушка пекла пироги в летней кухне, чтоб в доме жарко не было.)

Тесто упрямо выбирается из кадки. Бабушка его снова перемешивает, заталкивает обратно и накрывает. Я делаю вид, что сплю…]

Я делаю вид, что сплю. Мама ворчит. Часы отрапортовали о том, что два часа нового дня канули в лету. Проваливаюсь в память. Снега нет. Есть ожидание…

[…Есть ожидание. Елка искрится огоньками возле кровати. Настоящая. Хвоей пахнет на всю квартиру. Она две недели провисела за окном в ожидании праздника. И вот теперь, наряженная и душистая, она готова к сказочной (для меня) ночи.

Жду Деда Мороза. Я еще в него верю. Мне лет пять-шесть. Глаза слипаются…]

Глаза слипаются. Небо все ниже и светлее. Пошел дождь. Мелкий. Почти крупа. Нос замерз от того, что я им прижимаюсь к стеклу…

[…Нос замерз от того, что я им прижимаюсь к стеклу, вглядываясь в неровный рыжий свет фонаря. Снег валит с двенадцати. Больничное отделение пустует. Всех, кто мог ходить, отпустили домой встречать Новый год в кругу семьи. А я и несколько парализованных стариков остались. Врачи не рискнули отпускать меня домой.

В коридоре темно. Дежурная смена заперлась в ординаторской. Отмечают. За окном метет. Сугробы уже по самое крыльцо. Что же будет к утру?..]

Что же будет к утру? Вдруг снег пойдет и растает? И я его не увижу… Ну как тут спать? Ведь сегодня ночью синоптики обещали снег! Мне не спится…

Золотые ночи ноября

Вышла на улицу, а там туман. Небо низкое-низкое, аж деревья прогнулись под его весом. На их ветках доживают последние листья. Освобожденное от лишнего пространство отражает звуки. Легкий шорох листвы под ногами разносится эхом на всю округу. И рыжий свет фонаря вкупе с туманом делает ночь золотой, а не черной.

И мне подумалось, что в такие вот золотые безлунные ночи совсем невозможно спать. Хочется бродить по скверу или парку, да даже просто по улице и наслаждаться ощущением легшего на плечи неба. Узкий зрительно, но несоизмеримо огромный на слух мир кажется родным и прекрасным. Только бы день не нарушал эту идиллию…

Дыхание осени

Сегодня с утра было так красиво. Легкие облака на небе поменяли цвет окружающего мира на золотисто-серый. И еще совсем зеленые листья падали с деревьев в полном безветрии. Было такое острое предчувствие тумана, что казалось, еще секунда – и контуры окружающих предметов начнут расплываться.

И воздух… Запах чего-то щемяще родного, но безвременно утраченного…

А еще была тишина. Не звенящая, как летом. И не зимнее безмолвие со скрипом мороза в обезжизненных деревьях. А осенняя. Такая густая, глубокая, что в ней гулким эхом отдавался легкий шорох расставания листа с веткой.

Биологически сегодня я начала ощущать осень…

Без десяти осень

– Который час, не подскажете?

– Легко. Без десяти осень.

– То есть вы хотели сказать девять десятых лета?

– Нет. Сейчас именно без десяти осень! Разве вы не чувствуете разницу? Посмотрите на минутную стрелку берез. Вы не видите, как облетают секунды листьев?

– Да… Надо же… Как я мог не заметить?

– Наверно ваши часы отстают?

– У меня нет часов. У меня только годы.

– Тогда не удивительно, что вы теряете мгновения.

– Постойте. Нельзя же мыслить так мелко!

– Мыслите глубже. Между двумя ударами сердца иногда можно разместить столетия.

– Но ведь в конечном итоге секунды все равно скапливаются в года, а время в сжатом виде носить удобнее.

– Мне вас жаль. Ваша жизнь слишком коротка и концентрирована.

– А зачем ее разбавлять? Зачем оттягивать неизбежное? Ведь это ничего не изменит!

– Вы не правы. Когда придет ваше время, жизнь, разбавленная эмоциями и чувствами, послужит для вас хорошим трамплином в вечность.

– Эк вы загнули. Я всего лишь хотел узнать время.

– Время сложно узнать. У него много лиц.

– Просто скажите, который час!

– Уже без девяти осень. Пока мы с вами разглагольствовали, ветер сорвал и унес еще один желтый лист.

Ну, здравствуй, осень…

С ночи зарядил дождь. Ну, здравствуй, осень! Стучи в окна. Швыряй под ноги листья. Главное, не забывай, что ты тоже временна. Хоть и не лишена прелестей.

Будет. Все будет. Будет треск дров в камине долгими вечерами. Будут прогулки по сырому, туманному парку. Будут леса, полные грибов, роняющие свой золото-багряный убор на еще не уснувшие травы. Будут первые заморозки…

Но все это потом. А пока всего лишь дождь…

Шторм

Шторм. Ветер силен. Чайка, расправив крылья, спорит с ним. Но сдавшись, ищет приют среди песчаных дюн, поросших тамариском и лоховником11
  У этого растения много имен: дикая маслина, лоховина, серебряное дерево, лоховник, верба масляничная, маслинка, северный финик. Современное название – лох серебристый. Деревянистое или кустарниковое растение. Свое название получил за форму листьев, напоминающую лохань (корыто). В старину считалось, что это колючее и очень душистое растение оберегает людей от злых духов. Лох серебристый живет до ста лет.


[Закрыть]. Пьянящий запах последнего щекочет нос.

Движение затруднено. Ноги утопают по щиколотку. Вездесущий песок. Проникает, кажется, в самое нутро сквозь поры. Скрипит на зубах. Застит глаза. Я – не чайка, не сдамся.

Одна за другой, отражая свинцовость неба, накатываются на берег волны. Пена серебрит сединой песок. Мелкие брызги освежают разгоряченное в борьбе с ветром тело.

Пляж пустынен. На сотни метров вокруг лишь я, море, чайки, песок, заросли лоховника и ветер.

Маки

За городом маки расцвели. Вдоль железки ехали. Насыпь, на ней рельсы, над ней небо. А она – вся заросла какими-то желтыми цветочками неизвестного мне вида и маками. Аж голова от красоты закружилась.

Серый асфальт, стремительно убегающий из под колес. Коричневая земля с мелкой разноцветной рябью камней. Цветы – взрыв солнечно-желтого и закатно-алого, почти не перебиваемый на весенне-зеленое. И над всем этим беспечно-незабудковое небо с тополиным пухом мелких облаков.

Захотелось петь и молчать одновременно. Петь – от распирающих чувств, и молчать – от боязни их расплескать.

Ласточки

Воздух пропитан запахом мокрой земли. На листьях дрожат крупные капли, словно боятся сорваться, слиться в общую массу и утратить свою уникальность. Заливисто трещит синица. Ветер стих. И не тревожимые им, вальяжно уплывают за горизонт, выполнив свою миссию, дородные кучевые облака.

В отмытой до блеска сини мелькают две черных молнии. Ласточки. Рассекают крыльями-ножницами реальность. На до и после. И отсеченная часть, падая на землю, разбивается на осколки луж, разбегается сетью мелких ручейков по асфальту. Но, словно зеркало, отражает в себе то, что осталось после нее – бескрайнее небо с небрежным размашистым росчерком острых черных крыл.

Вернулись. Теперь не будет затяжных дождей. Весна в разгаре. Близится время внезапных, буйных, но кратковременных гроз. Ведь теперь есть кому контролировать осадки. Зазевается туча над городом. Зависнет. Бросит якоря. А они тут как тут. Рассекут в мгновение связующие нити. И вновь в небе воссияет солнце.

Мало неба и много солнца!

Как-то проезжала мимо поля подсолнухов. Мириады маленьких солнц. А по самому краю, у дороги – цикорий. Он такой трогательный. Нежные синие цветы на тонких, жестких ветках.

Это было, как взрыв! Ветер в листьях, ярко-желтые подсолнухи и цикорий… Как-будто небо и солнце поменялись местами. Мало неба и много солнца!

Яблоневый цвет

Не знаю, реальность ли это, или всего лишь обрывки сна. Но каждую весну будит во мне память об этом видении цветущий яблоневый сад…

…Заброшенный хутор, затерянный в горах. Не ведет к нему ни одной проезжей дорожки. Только тропы. Полуобвалившийся плетень зарос лебедой и борщевиком. Колодезный журавль поет свою заунывную песню. Дом совсем покосился. Подслеповато смотрят в апрельское небо мутные стекла.

У крыльца рясно цветет куст одичавшей без хозяйской руки сирени. Дверь беспечно распахнута, но только ветер решается зайти, чтобы смахнуть пыль с колченогого стола. Ступени совсем прогнили и отзываются на шаги жалобным стоном.

А вокруг сад – искореженые, поросшие мхом и лишайником яблони. В самом цвету. Словно розовый снег, кружат на ветру лепестки. И от их кружения все вокруг наполняется жизнью. Я чувствую запах скошенной травы с соседнего луга, ароматы цветущего сада и запахи сырой земли и прелой листвы, долетающие с опушки леса.

Кажется, вот распахнется окошко и, словно белая птица, выпорхнет из него растревоженная сквозняком занавеска. Засияют стекла, поймав солнечные блики. Закурится дымок над каменной трубой. Выбегут в сад резвиться среди одуванчиков, словно стайка воробышков, птицеголосые дети…

…Но дом молчит. Только розовый снег кружит вихорьками над досчатым полом старой террасы. И меня не покидает ощущение, что он (дом) ждет чего-то, или кого-то, затерянный в лабиринтах гор и моих снов. И я просыпаюсь, словно в бреду. И долго не могу понять, было ли это со мной когда-то? Или это всего лишь сон, повторяемый многократно?

Реальность мельчайших деталей, запахи, ощущения – все говорит о том, что это не может быть только плод моей фантазии. Может он ждет меня?