Текст книги "Про Дуньку, которую знали все"

Раньше слёзы её Дуньке были до фени: побольше поплачет – поменьше пописает. А теперь вот, после смерти Крезика, крепко задумалась.

Случись что с мамой, куда податься? Баба Зоя, конечно, приютит. Но ведь она уже старенькая, даже очень. Тоже умереть может. Всё-таки маму беречь надо и стараться не расстраивать. Язык свой «поганый», как выразилась всё та же баба Зоя, «нужно держать на жёсткой сцепке». Права она: словами, конечно, можно сильно ранить.

Сколько раз её «безотцовщиной» обзывали, пора бы привыкнуть, не обращать внимания. Так нет же – до сих пор как ножом режет! И даже само слово ядовитой змеёй представляется. Уже от одного его звучания – мурашки по коже.

А маме она, Дунька, порой сколько гадостей говорит! Как та терпит?! Просто мама у неё очень добрая, что иногда Дуньку даже злит. Вот в магазине, например, маму толкнут, а она ещё и извинится. Почему?! Что за дурная привычка перед всеми заискивать?! Попробуй толкни кто Дуньку!..

Однажды соседка снизу прибежала и давай на маму орать: мол, вы у нас потолок в ванной залили. Ну, было дело… Это Дунька решила вместе с Крезиком в ванне помыться. Тот воспротивился, стал выпрыгивать. Воды на пол много налилось, что уж там говорить. И Дунька вытирать эту воду не стала. Мать, увидев разъярённую соседку, не на шутку испугалась, тут же побежала к ним потолок белилами замазывать. Да ещё денег дала. Зачем?!

И сердиться мама долго не умеет. Стоит Дуньке после ссоры какой-нибудь подойти и положить ей голову на плечо, она тут же по волосам погладит и попросит: «Только больше никогда не делай так, ладно?»

Вообще-то Дунька маму очень даже любит, а грубит… потому что жалеет! Ну нельзя ж такой мямлей быть!

А мысли снова вернулись к Крезику. Теперь никто не будет лизать её голые коленки. Никто не поцелует в ухо, не принесёт к кровати тапки по маминой команде: «Иди, буди Дуняшу!», не позовёт на прогулку, притащив к ногам поводок. Но самое главное – его глаза! Баба Зоя однажды точно подметила: «Не у всякого человека такой добрый и умный взгляд! – и многозначительно добавила: – У Крезика многому поучиться можно!»

Вот уж правда! Скажешь: «Иди спать!» – пойдёт и ляжет на свой коврик у маминой кровати. Велишь: «Принеси миску!» – тут же тащит. Или: «Тихо!» – замрёт, и ни лая, ни звука больше. Как-то Дунька маму сильно расстроила. У той слёзы по щекам покатились. Крезик взвизгнул, прыгнул к маме на диван и давай её слёзы слизывать. Маму, конечно, он лучше слушался и больше любил. Дунька из ревности ему вредила. То уши на голове лентой завяжет, то чесночным духом в морду дыхнёт. А когда мамы не было дома, сама его в губы целовала, что та делать ей категорически запрещала: мол, это всё-таки собака, у неё могут быть глисты. Ну, по поводу глистов Дунька шибко сомневалась, а вот то, что собаки друг у друга под хвостами нюхают – это замечала. И когда Крезик возвращался с прогулки, старательно вытирала ему мокрой тряпкой не только лапы, но и нос.

Мысли стали путаться, рассеиваться в навалившейся дрёме, и Дунька наконец уснула. В эту ночь ей приснился Крезик. Он бегал по ясному лазурному небу с опущенной головой, будто искал кого-то, но почему-то был не чёрным, а ослепительно-белым, как и эти мягкие, словно ватные, облака, которые он так тщательно обнюхивал. Дунька стала звать его. Он услышал, потому что стал крутить головой, прислушиваясь к чему-то. А потом вдруг вылез из-под кровати, но уже не белым, а чёрным. Радостно подпрыгивал, норовя лизнуть в губы. Дунька метнулась в кухню, чтобы угостить его конфетой, но Крезик выпрыгнул в окно. Дунька за ним. Они с Крезиком долго летали по звёздному небу, не чувствуя тяжести своих тел, были лёгкими, как пушинки. И даже могли перепрыгивать с крыши одной пятиэтажки на другую. И это Дуньку почему-то нисколько не удивляло. Наоборот, от восторга захватывало дух.

Утром просыпаться Дуньке не хотелось. Ох уж эта мама! Вечно прервёт самый сладкий сон! Но мама так умоляюще смотрела на неё, так ласково гладила по плечу, что Дунька всё-таки потянулась и стала нехотя одеваться. В школу шла вялой макаронной походкой, цепляясь ногой за ногу.

В классе стоял привычный галдёж, который гулко бил по ушам. Слышать этого не могла. Закрыв уши руками, поплелась к своему столу. Скинув с плеч рюкзак, плюхнулась на стул и, опершись локтями о стол, спрятала лицо в ладони. Шум в классе стал стихать. Скорее чувствовала, чем видела вытаращенные на неё удивлённые глаза одноклассников. Такой серьёзной Дунька была впервые.

Наконец в класс вошла Елена Сергеевна. Изумлённо посмотрела на притихших ребят и остановила свой взгляд на Дуньке.

– Дуня, что-то случилось? – подойдя к её парте, тихо спросила учительница.

От её участливого голоса у Дуньки из глаз брызнули слёзы, а из горла вырвалось какое-то сдавленное мычание. Слышала, как задвигались ребята. Они окружили её тесным кольцом, тревожно дышали на неё со всех сторон. И Дунька выдохнула:

– У нас вчера Крезик умер! И это моя вина! Я ему кость дала, которой он подавился!

Воцарилась минута скорбного молчания. Кто-то сочувственно шмыгнул носом. Кто-то прошептал: «Как жалко! Бедный Крезик!» А Елена Сергеевна сказала:

– Когда я была маленькой, у нас в семье тоже была собака. Она попала под машину. Я несколько дней плакала. Собака – ведь она как член семьи. Смерть домашнего любимца – большая трагедия. Но это нужно как-то пережить. Постарайся не думать о случившемся. Переключи внимание, слушай урок. И боль потихоньку утихнет.

Прозвенел звонок. Все побрели к своим партам. Урок начался непривычно тихо. И хоть все ребята старательно выполняли задание, Дунька нет-нет, да и ловила на себе их участливые взгляды. Значит, не такая уж она, Дунька, плохая.

Три дня в классе царило траурное спокойствие. На четвёртый день, как сказала бы баба Зоя, «бес снова боднул Дуньку в ребро».

После уроков домой идти не хотелось. Крезика больше не было. Никто дома её не ждёт, не завиляет приветливо хвостом, не будет стоять сусликом на задних лапах, выпрашивая печенье. И до того на душе горько стало, хоть волком вой! А тут ещё эта техничка!..

Намывая полы в пустынном коридоре, старуха ни с того ни с сего вдруг набросилась на Дуньку:

– Давай шагай мимо, да быстрее! Плетёшься еле-еле!

От такой неслыханной грубости Дунька поначалу даже опешила. Техничка была новенькой, возраста бабы Зои. Бывшая уборщица, молоденькая Танька, никогда с ней, Дунькой, не связывалась, тихонько «посылала» беззлобным матом на все четыре стороны. А эта!.. В каком-то смешном чепчике и затрапезных спортивках знай себе шаркает «лентяйкой» по крашеному полу.

Какое-то время Дунька тупо смотрела на выбившуюся из-под чепца и взмокшую от работы прядку волос женщины, а потом… её прорвало:

– Кто тебя учил так пол мыть?! Только грязь размазываешь!

– Иди отсюда! – сняв со швабры мягкую фланелевую тряпку, замахнулась та на Дуньку. – И не топчись на мокром полу!

– Да что ты говоришь?! – по-петушиному захлопала себя по бокам Дунька.

И уже нарочно пошла нарезать круги по вымытому полу своими пыльными подошвами, поддразнивая техничку куриным квохтаньем.

– Кто только таких уродов на свет божий рожает?! – зашлась в гневе тётка.

– Родили – тебя не спросили! – зло выкрикнула задетая за живое Дунька. И изо всех сил пнула ногой ведро с водой. – Что вылупилась?! Вытирай давай! Работа дураков любит!

И пока та что-то истошно орала вслед, Дунька знай себе напевала:

 
Шёл по школе ученик —
Всем известный озорник.
Он хотел созорничать,
Но не знал, с чего начать.
 

И снова на бедную голову Елены Сергеевны посыпались жалобы. Она, рыдая, обещала директору подать заявление об уходе, если Цыганову не уберут из её класса. Дуньке этого совсем не хотелось. Учительница была доброй и, самое главное, незлопамятной. Когда на Дуньку нападала немота, у Елены Сергеевны лицо светилось от счастья и она превращалась в настоящую красавицу. Большие серые глаза её прямо-таки искрились, на щеках появлялись игривые ямочки, и даже спина выпрямлялась. На глазах у всего класса она начинала перед Дунькой заискивать: «Дуняша, ты уже справилась с заданием? Какая молодец! За работу на уроке я сегодня тебе ставлю „пять“!»

Такой поворот дел Дуньке был по нраву. За пятёрку маман дома обычно отстёгивала ей на мороженое. Обращение «Дуняша» тоже льстило. Мать в добрые минуты называла её так же.

Какое-то время дисциплину в классе Дунька не нарушала, на уроках занималась своими делами: рисовала платья бумажным куклам и придумывала карикатуры на одноклассников, благо цветные карандаши в специальных пластмассовых стаканчиках у всех стояли на партах. К изогнутой в вопросительный знак фигурке Светки Тимохиной пририсовывала её узкую лисью мордочку. Круглую, похожую на румяный блин физиономию Юрки Блохина изображала с зелёной соплёй, висящей до нижней губы. Горластому Кольке Ручкину вместо рта рисовала бублик. Толстуха Вика Воробьёва была у неё розовой свинкой. Маленький и пакостный Вовка Ершов – юрким колючим ершонком. К голове сплетницы и ябеды Лизки Капраловой приделывала огромные уши и длинный извивающийся язык. Танька Фролова представлялась ей серой крысой с ощеренным ртом и жёсткими усами.

А вот как изобразить Гальку Сорокину – над этим долго голову ломала. Сорокина старалась подражать Елене Сергеевне. Все эмоции учительницы, словно в зеркале, тут же отражались на Галькиной физиономии. Наблюдать за этим было забавно. И Дунька могла долго постреливать глазами, переводя любопытный взгляд с лица учительницы на Гальку. А когда ей это надоедало, начинала сама передразнивать мимику Елены Сергеевны. Эх, жаль, что нет у неё планшета, а то бы можно было сделать, как там это называется… «сэлфи», что ли, а потом сравнить с оригиналом. Но о планшете оставалось только мечтать. Матери и на захудалый мобильник денег было не скопить. Но это Дуньку не колыхало. Кому ей звонить? К тому же за разговоры ведь тоже платить надо.

Прошёл день, другой, третий… Елена Сергеевна с работы не уходила, продолжала вести уроки. Дуньку точила зелёная скука. Снова на уроке принялась комментировать каждое слово учительницы, вызывая безудержный смех у ребят. Елена Сергеевна съёжилась, вжала голову в плечи и замолчала. И сразу стала похожа на нахохлившегося воробья. Комментировать было нечего. Тогда Дунька сделала из листка с карикатурами самолётик и пустила его летать по классу. Но полёт самолётика нужного эффекта не произвёл. Все записывали в дневники домашнее задание. Дунька вздохнула.

На её счастье, из парты нагло выполз какой-то жук. Дунька оживилась, достала из рюкзака лупу и стала внимательно его разглядывать. Поворачивала на спину, блокировала карандашами все пути возможного побега, поднимала на книге вверх и смотрела, что он будет делать на высоте. Жук каким-то образом умудрялся ползать вверх ногами. Вдоволь наигравшись с жуком, стряхнула его в пенал, достала из рюкзака художественную книжку и погрузилась в чтение, громко хохоча в самых интересных местах.

С первого класса Дунька сидела на последней парте, одна. И не только потому, что была выше всех в классе. А ещё потому, что она, Дунька, жаловались родители, «отвлекает их детей от занятий». К одиночеству своему Дунька быстро привыкла. И в этом находила своеобразный кайф. С пацанами из класса, «тупицами и недотёпами», ей было совсем неинтересно. Любому из них она могла бы так поднадавать, что мало бы не показалось.

Первый раз это случилось ещё в первом классе. Разодрались они тогда с Колькой Ручкиным. С чего началось, сейчас уж и не помнила. Короче, открыл тот свою глотку лужёную и давай её на весь класс высмеивать. Дунька с минуту молча, в упор смотрела на него: думала, что угомонится. Но Ручкин только больше распалялся. 0бзывки вылетали из его поганого рта, как плевки с губ разъярённого верблюда. Что было делать? Пантерой сорвалась с места и с ходу, изо всех сил, ударила его кулаком в нос. И долго бы ещё катались они клубком по грязному полу класса под визги трусливых девчонок, да кто-то догадался вызвать из коридора дежурного учителя. Та, увидев окровавленное Колькино лицо, взвыла сиреной и стала растаскивать их в разные стороны. А когда ей это наконец удалось, почему-то набросилась на Дуньку:

– Ты что творишь, Цыганова?! За что ты парня так избила?!

– А пусть не обзывается, – процедила сквозь зубы Дунька. – Если ещё хоть раз своё хайло откроет – не так получит! Это я обещаю!

У учительницы, похоже, язык отнялся. Взгляд изумлённых глаз застыл, и только быстро хлопали крашеные ресницы. Но передразнивать её, как это раньше бывало, Дунька не стала. Адреналин весь вышел. С чувством исполненного долга неспешной походкой направилась к своей парте, чтобы уложить в рюкзак тетрадки и книжки. При этом держала голову так прямо, будто несла на темени наполненную доверху драгоценную чашу. Душа ликовала. Теперь и другим пацанам неповадно будет. А разбитая губа – это ерунда. На ней, как однажды выразилась мать, «всё заживает, как на собаке».

Одноклассники это усвоили и больше не задирались, предпочитая обходить её, «бузу», стороной. Что касается девчонок, откровенных ябед и подлиз, то с ними Дуньке вообще говорить было не о чем. А потому на переменах она торопилась в коридор, чтобы пообщаться со старшеклассниками. И в этом ловила драйв.

Частенько, после уроков, забежав за угол школы, просила у курильщиков хапчик. Те гоготали над её неслыханной дерзостью, но давали, приговаривая при этом: «Ну, Дунька-пердунька, молодца!» Она с заправским видом затягивалась и, как не раз видела по телевизору, картинно пускала дым через рот кольцами. Старшеклассников забавляла её отчаянная наглость. И даже на её подколки они не обижались.

«Чего хребет согнул в вопросительный знак?» – могла она кого-нибудь панибратски хлопнуть по спине. «А у тебя чего такой нос красный, как у алкоголика?» – переводила быстрый взгляд на другого. «Глядите, как у этого хмыря джинсы-то сзади отвисли, будто он в них наложил!!» – уже стараясь перекричать звонок, тыкала пальцем в сторону третьего.

И всё ей с рук сходило.

«Это ж Дунька! – ржали „старики“. – У неё не язык, а помело! Что с этой придурочной взять, кроме анализов?! Её, наверное, в детстве с печки уронили! А может, в зоне на свет зачали!»

И снова ржали. Дунька вместе с ними. Но даже пальцем Дуньку не трогали: мол, потом вони не оберёшься.

Общаясь со «стариками», Дунька значительно расширяла свой, как говорила Елена Сергеевна, «словарный запас». Её подвижный и гибкий ум ловил каждое незнакомое слово подобно впитывающей воду губке. Первой, кому она «демонстрировала» свои познания, была мать.

– Жрачку гони! У меня брюхо бунтует! Да побыстрей: одна нога здесь, другая – там!

– Господи! Где опять понахваталась?! – возмущалась мать.

…Мать в школу уже не вызывали.

Ещё в первом классе в разговоре с директором она прямо при Дуньке откровенно призналась:

– Что хотите со мной делайте! Не могу с ней справиться! Скоро, наверное, с ума сойду! Откажусь от неё – и всё! В детский дом отправлю!

На что директриса укоризненно покачала головой.

Слышать такое от матери было обидно. Дунька выпускала скопившийся в груди тугой воздух одним уголком рта.

– Вот завтра и отправь! Пусть на моей кровати твой хахаль спит!

Все возмущённые слова директрисы, как всегда, пропустила мимо ушей. А когда та наконец замолчала, Дунька, скосив в сторону матери презрительный взгляд, выпалила:

– А что она про меня всё и всем по телефону рассказывает?!

Мать не нашлась что ответить, опустила глаза в пол. Директрисе тоже, казалось, не больно-то хотелось развивать эту щекотливую тему.

– Иди, Дуня! – устало произнесла она. – Подожди маму в коридоре и подумай над своим поведением!

А что тут было думать? Мать, действительно, делала ей «рекламу» при каждом удобном случае. Всем своим подругам обрисовывала Дуньку в таком свете, что хоть сквозь землю провались. Дунька за это как-то обрезала ей телефонный провод. Мать, не заметив подвоха, продолжала в красках расписывать её, Дунькины, проделки. А потом долго дула в трубку: «Алё! Валь? Ты меня слышишь? Алё! Да что же это такое? Телефон за неуплату отключили, что ли?!»

Наконец, сообразив, в чём дело, принялась в сердцах оборванным проводом хлестать Дуньку по ногам. Дунька подняла визг, да такой пронзительный, что соседи, вроде бы привыкшие к их буйным разборкам, застучали ложками по батареям. Матери ничего не оставалось делать, как погрозить ей кулаком и прогнать в свою комнату.

Успокаивалась Дунька после таких скандалов, посмотрев свои любимые боевики на DVD-плеере. Там всё было круто. Суровые дяди жили «по понятиям», и, как она, Дунька, ничего не боялись.

Иногда Дунька жалела о том, что мать родила её девчонкой. Терпеть не могла платьев! Придя из школы, тут же натягивала на себя спортивки и футболку. Только в штанах чувствовала себя комфортно. Кукол и прочей бабской ерунды тоже терпеть не могла. Машинки ломать любила. Только ей их никто не дарил. Приходилось отбирать у дворовых малышей. Но домой со двора игрушки не приносила. Мать бы подняла такой вой! Разломанные трофеи бросала в песочнице или в подъезде.

Больше всего ей нравились мальчишеские опасные игры. Ну, например, кататься на льдинах во время весеннего ледохода. Оторвавшиеся от берега глыбы льда течением быстро гнало по реке. Старшие мальчишки бесстрашно перепрыгивали с одной льдины на другую. У Дуньки захватывало дух. Вот это драйв! Но первый опыт оказался неудачным. Два раза перепрыгнуть с льдины на льдину удалось, а на третий – осечка. Под её тяжестью ледяную глыбу неожиданно наклонило, и Дунька оказалась в воде. Хорошо, что в этом месте было не так глубоко, ей по пояс. Ободрав об острый и корявый лёд лицо и руки, выбралась на берег и со всех ног припустила домой.

В подъезде столкнулась с бабой Зоей. Та, увидев её, ахнула. У Дуньки зуб на зуб не попадал, не говоря о том, чтобы ключ в замочную скважину вставить. Баба Зоя затащила её к себе, напустила в ванну горячей воды, сняла с Дуньки мокрую одежду и велела лежать в ванне до тех пор, пока не покраснеет всё тело. А потом ещё заставила выпить какой-то горькой настойки с перцем, от которой у Дуньки перехватило дыхание. Но баба Зоя, предупреждая Дунькины истерики, грозно пообещала:

– Будешь выть – матери скажу! Она за это по головке не погладит.

Угроза бабы Зои рассказать матери была напрасной. Скрывай не скрывай – без разницы. Что, мать не заметит ссадины на лице? Руки можно ещё спрятать, а моську – как?! Видя, что Дуньке это – трын-трава, погрозила пальцем:

– Тогда «скорую» вызову, чтобы тебе уколов наставили в задницу! Пацанка ты этакая! Будешь за мальчишками таскаться – когда-нибудь голову себе проломишь! – И, сменив гнев на ужас, тихо прошептала: – А если бы под лёд ушла? Думала об этом? И не нашли бы никогда.

Дунька вскинулась:

– Баба Зоя, а откуда ты знаешь, что я на льдине каталась? Колдунья ты, что ли?!

– Да уж знаю я эти ваши забавы! – снова погрозила ей пальцем та. – В детстве и мы подобными шалостями занимались. На моих глазах одного мальчишку под лёд затянуло…

– И что?! – вытаращила на бабу Зою испуганные глаза Дунька.

Та молчала, довольная произведённым эффектом. Потом, после паузы, передразнила:

– «Что», «что»! Сколько горя у родителей было…

Дунька проглотила слюну. Глотать было больно. Но не это пугало. Представила мальчишку подо льдом. По телу снова пробежала дрожь.

Вспомнился рассказ «Полынья», который им Елена Сергеевна после уроков читала. Передёрнула плечами. Жуть просто! Наговорит баба Зоя страстей! И всё же не верить ей не могла. Умела баба Зоя что-нибудь «этакое» вытащить из закутков своей старческой памяти, что вырисовывалось в живом воображении Дуньки яркими сюжетами, которые не отпускали долгое время. Картинки эти тяжёлым грузом оседали на дне небогатого багажа Дунькиного жизненного опыта.

Будь на то её воля, осталась бы жить с бабой Зоей навсегда. И почему у неё нет бабушки? Мать говорила, что та умерла задолго до Дунькиного появления на свет от какой-то тяжёлой болезни. Кто насылает на людей всякие болячки? Спросила об этом у бабы Зои.

Та долго думала, внимательно глядя (нет, не на Дуньку!) прямо в самую Дунькину душу. Потом тихо произнесла:

– Бог! Вот кто. Так Он нас, людей, учит, когда мы живём не так, как надо.

– А откуда нам знать, как надо?! – изумилась Дунька.

– На то есть Божьи заповеди. Да только этому в школах не учат. Да и в семьях тоже. Вот и совершаем массу ошибок по своей глупости.

Дунька задумалась, прихлёбывая горячий чай с мёдом из блюдца. Чуднó!

А баба Зоя, мельком взглянув на икону Богоматери, что стояла за стеклом серванта, продолжала ворчать:

– Отлучили людей от Бога – вот и пожинаем горькие плоды. Не зря говорится: «В пустом мозгу господствует дьявол». Вот она, нынешняя молодёжь: творят что хотят, ничего и никого не боятся…

– А где твой Бог, баба Зоя? Скажи! Покажи! – упрямо допытывалась Дунька.

– Будет Он каждой букашке показываться! Больше делать Ему нечего!.. – подливая Дуньке горячего кипятка в бокал, вздохнула баба Зоя.

Дунька перевела взгляд на икону.

– Баба Зоя, а в книжках почему об этом не пишут?

– Почему не пишут? В книжках много чего полезного. Да вы книги не те читаете. Вам одна забава нужна…

– Баба Зоя, а откуда ты столько всего знаешь? У тебя ж книжек немного. Кем ты раньше работала? – догадалась она спросить.

Баба Зоя усмехнулась чему-то:

– Воспитателем детского сада. Таких, как ты, архаровцев, воспитывала, уму-разуму учила.

– Вот это да! – искренне изумилась Дунька. – А я и не знала! А ты чего мне никогда не рассказывала об этом?!

– Так ты не спрашивала! – лукаво взглянула на неё баба Зоя. – Не люблю опережать события. Говорить что-то человеку нужно тогда, когда он слышит. – И добавила какую-то непонятную фразу: – Зачем без толку стучаться в закрытые двери? Отвечать на вопросы нужно тогда, когда вопросы эти уже душу жгут.

Фраза эта – «душу жгут» впаялась в Дунькино сознание крепко-накрепко. Как точно сказано! Вопросы Дуньку действительно жгли. «Безотцовщина проклятая» занозой, острой, болезненной, застряла в Дунькиной голове. И вытащить эту занозу могла только одна баба Зоя.

– Баба Зоя, а почему меня «безотцовщиной» называют? – катая по столу пальцем хлебную крошку, спросила Дунька. – Вот и математичка туда же…

Баба Зоя только головой покачала:

– Как такое с языка-то срывается? Наверное, достаёшь ты своими проделками… – И, вздохнув, пояснила: – Никогда никого не проклинай! Бедой всему роду это обернётся. И на учительницу не обижайся. Учителя ведь не святые, тоже люди, со своими слабостями и бедами. Вот ты и попала «под руку» в такой момент. К тому же верю: ты любому голову замутишь. – И неожиданно спросила: – Отца-то своего помнишь?

Но Дунька не ответила. Отца своего она не помнила. Он где-то, конечно, был. В сказочку про аистов, которые приносят детей, Дунька давно не верила.

– Баба Зоя, а почему у тебя ни детей, ни внуков нет? – пытливо уставилась она взглядом прямо в глаза бабы Зои, чтобы та не увильнула от ответа.

– Был у меня сын… – после долгой паузы тяжело вздохнула она. – Да утонул в детстве, пока за чужими приглядывала. Так откуда ж внукам быть?

– А отец его? Ну, сына твоего?

– Не было у него отца, как вот у тебя. Бывает так. И давай не будем об этом. Горько мне вспоминать…

Но у Дуньки от «перчёных» вопросов аж в горле свербило.

– Баб Зой, а ты своих дедушку с бабушкой помнишь?

Баба Зоя задумалась:

– Бабушка умерла, когда я маленькой была. А вот деда хорошо помню. Он у меня «странным» был. После смерти бабушки из дому ушёл, странствовал по деревням и весям. Хворых людей словом лечил. Его по всей округе знали.

– Колдуном был? – прищурила свои изумлённые глаза Дунька.

– Типун тебе на язык, что не дело мелет!

– А кто ж тогда? – упорно допытывалась Дунька.

Но баба Зоя её уже не слышала, погрузилась в свои далёкие воспоминания, уносясь туманным взглядом за двойные рамы давно не мытых стёкол большого окна. Что за дурная привычка так вот надолго зависать?!

– Баб Зой, а как он словом-то лечил? Сказки рассказывал, что ли?

– Почти угадала, – медленно перевела на неё косой взгляд баба Зоя. – Он людей насквозь видел. С нескольких фраз проблему любого человека распознавал. Ведь все телесные болячки тесно связаны с нашими душевными недостатками. Начинал рассказывать больному сказки да притчи, чтобы на чужих примерах понял человек свои грехи да ошибки и, осознав, на поправку шёл. Иногда больному просто выговориться надо, в самом себе разобраться. В этом людям нынче психологи помогают. А раньше… такие вот мудрые целители, как мой дед. Добрая молва о его способностях впереди него летела, открывала перед ним двери всех домов, где беда гнездилась. И платы ни с кого не брал. Еда да ночлег – вот и вся награда.

– Баба Зоя, ну расскажи хоть одну из его сказок! Ты ведь знаешь?!

Баба Зоя хитро прищурилась:

– Одну расскажу. Жил-был один мальчишка, торопыга и зазнайка. Кто бы и что ни говорил ему – у него на всё один ответ: «Сам знаю! Сам знаю!» И вот однажды подарил ему старик сосед на день рождения плащ. И был тот плащ не простой – волшебный. Надел он на именинника этот плащ, застегнул на три пуговицы и говорит: «Сейчас я научу тебя, как им пользоваться». Но мальчишка и слушать не хочет: «Не учи, дед, учёного! Я всё сам знаю!» Взял да и расстегнул первую пуговицу. И в тот же миг оказался поднятым в воздух. Сосед ему кричит: «Слушай меня! Это ведь не простой плащ, а волшебный!» А тот знай себе орёт: «Ну и что?! Я сам всё знаю!» Расстегнул вторую пуговицу. И поднялся в воздух выше облаков. Сосед из последних сил кричит ему: «Застегни все пуговицы и опустись на землю!» А зазнайка ему: «Я сам знаю! Ты мне не указ!» Не послушал умного старика, взял да и расстегнул третью пуговицу.

И опять баба Зоя замолчала. Ну что с ней делать будешь?! Дунька от нетерпения даже губы покусывать стала. Что там с этим мальчишкой случилось?

– Баба Зоя! Да не тяни ты кота за хвост! Что дальше-то было?!

А та смеётся и большим своим животом колышет.

– Унесло его за горизонт. С тех пор никто больше его и не видел.

Дунька сморщила нос, разочарованно выпустила скопившийся в груди воздух через слегка подрагивающие губы. Дурацкая сказка! Разве можно такой сказкой кого-то вылечить? Ну вот, к примеру, она, Дунька, тоже часто говорит: «Сама знаю! Не учи учёного!» Так что с того? У них в классе почти все так говорят. Но ведь никто никуда не улетел. И рога от этого ни у кого не выросли.

Однако в душу запало…

И спорить с бабой Зоей не стала. Долго потом ещё про этого сказочника думала. И представлялся он ей лысым сутулым стариком, в истрёпанных ветром одеждах, с длинными всклокоченными волосами, седой бородой и белой осиновой палкой в руках. Отчётливо видела его большие спокойные глаза и мудрый, проницательный взгляд.

А потом мысли снова вернулись к бабе Зое. Почему у неё не было мужа? Интересно, а мамкин хахаль тоже свою семью бросил? Что они, мужики, все такие сволочи?! Хотя не все, наверное. На родительские собрания папаши, конечно, не ходят, но многие в школу на машинах приезжают и «чад» своих после уроков забирают.

Материного хахаля Дунька в глаза не видела, но любила наблюдать за тем, как та разговаривала с ним по телефону. Чтобы согнать с её подкрашенного лица улыбчивое умиление, Дунька начинала донимать Крезика, который не выносил запаха чеснока: морщась, разжёвывала во рту ядрёный зубчик и дышала в морду пуделю. Тот бегал от неё по всей квартире, а потом забивался под диван. Но Дунька выдворяла его оттуда метлой и снова дула чесночным духом в самые ноздри. Пудель с воем вырывался из её цепких рук и жался к ногам матери. Та, сделав зверское лицо, грозила Дуньке кулаком и мило извинялась в трубку: «Валерочка! У меня, кажется, суп убежал. Я тебе потом перезвоню! Ладно?»

Дунька пряталась в свою комнату и, как всегда в таких случаях, подпирала дверь стулом. «Его так Валерочкой зовёт, а меня по-всякому: и идиоткой, и хамкой, и хулиганкой!» Но копить в себе обиды Дунька не любила. Что ей, больше делать нечего?!

Её одолевали вопросы, те самые, жгучие, о которых говорила баба Зоя. Они вылетали из Дуньки, как фонтанные брызги из ненароком прорвавшегося поливочного шланга. Она задавала их всем, даже обычным прохожим. А порой бывало и так, что ей нужны были не сами ответы – забавляла реакция разных людей. Кто-то снисходительно улыбался и проходил мимо, потрепав её по шапке. Кто-то хмурил брови: «Девочка! Отстань! Спроси у родителей!»

Но кое-кого удавалось зацепить. Попавшийся на её крючок лох принимался что-то сбивчиво объяснять, но Дунька новыми вопросами загоняла человека в тупик. Прохожий приходил в замешательство, его лицо болезненно морщилось. Он сердился и ускорял шаг.

Ну вот, к примеру, пристала однажды к толстому дядьке:

– Дяденька! Вы бедный или богатый человек?

Тот прибавил шагу.

– Не клянчи, девочка! Знаю я ваши штучки-дрючки. На сигареты просишь!

Но Дунька, еле поспевая за ним, клялась:

– Нет, что вы! Мне совсем не нужны деньги! Я просто хочу знать: почему есть бедные и богатые? Если вы богатый человек, то как вам удалось стать богатым?

– Уметь надо трудиться! А вы, молодёжь, нынче трудиться не любите. Вот ты, наверное, двоечница, да?

– Почему? – искренне изумилась Дунька.

– Да у тебя это на лбу написано! Да ещё и хулиганка.

Дунька это проглотила. Дядька, как говорится, вошёл в раж. Видно, задела за живое. И разговор прерывать он не хотел. Это было ясно по тому, как он замедлил шаг и стал разговаривать уже не с Дунькой, а сам с собой:

– Плачутся на бедность свою! Лентяи просто! Работать не хотят! Стоят с протянутой рукой на каждом углу. Стыда нет! Я вот тоже с удовольствием бы у церкви на скамеечке посидел, на солнышке погрелся, чтобы от проблем голова не пухла…

– Так сядьте! – тут же с жаром посоветовала Дунька. – Кто вам не даёт?!

– Легко говорить: «Сядьте!» А кто будет за меня финансовые дела решать?! – И снова ускорил шаг. – Отстань, девочка, без тебя башка кругом идёт!

Дунька отстала и долго размышляла над тем, зачем взрослые себе эти финансовые проблемы создают? Неужели нельзя просто работать: лечить больных, учить детей, шить одежду, продавать овощи, тушить пожары? Ведь столько разных нужных и интересных профессий! Зачем всё так усложнять? Но дядька уже скрылся из виду, и вопрос так и остался открытым.

Дома Дунька начинала атаковывать вопросами пришедшую с работы мать. Но та в ответ выставляла вперёд ладонь с крепко сжатыми и поднятыми вверх пальцами: «Не приставай!», «Я устала!», «Отвали!». Рукой этой мать защищалась от Дуньки, как рыцарским щитом. Выглядело забавно. И Дунька тотчас взяла этот жест себе на вооружение. Стоило матери сделать ей замечание, как она тут же выкидывала упругую ладонь вперёд: «Отстань!», ещё один резкий выброс: «Надоело!» и – к самому лицу матери: «Устала слушать!»