Текст книги "Держитесь, девушки! (сборник)"

8

Вот уже несколько дней Вика жила у Захарки, или, если угодно, Захара Феликсовича. Ей самой было странно, что она все-таки оказалась под его, так сказать, гостеприимным кровом. С одной стороны, это объяснялось стечением обстоятельств, с другой – кто знает? Возможно, подсуетился сам Захарка. Если он сумел организовать увольнение Вики с работы, так и тут, глядишь, без него не обошлось…

На первый взгляд ничего особенного не случилось. Квартирная хозяйка давно поговаривала о том, что хорошо бы оплатить помещение за все лето, на три месяца вперед. Вика тянула, зная, что никаких решительных мер Серафима все равно не предпримет: какой смысл при отсутствии лучших предложений выселять проверенную временем жилицу, которая не скандалит, не портит вещей, аккуратно платит помесячно? Но, видно, эти лучшие предложения все-таки поступили, потому что хозяйка поставила Вике ультиматум: оплачивай лето, либо вовсе съезжай. На раздумья она дала две недели.

Именно в это время Вика стала жить как зверь, восстанавливающий силы после болезни или долгой спячки. Наверное, тут крылись свои психологические причины, да и физиологические тоже. В первый раз за долгий период Вика не ходила на работу – должно быть, ее организм решил, что настало время отдыхать, приходить в себя. На Вику напал прямо-таки волчий аппетит: она то и дело выбегала из дома за покупками, а потом дрожащими от нетерпенья руками разворачивала семгу, ветчину, пирожные, не имея терпения дождаться, пока вскипит чайник. После еды ее тянуло отдохнуть, а через некоторое время все повторялось сначала. Может быть, организм и восстанавливался, но вот деньги из бледно-сиреневого конверта такой способности не имели. Они исчезали с поразительной быстротой.

И в довершение всего Вика разленилась. Ей следовало искать новую работу, а она вместо этого отдыхала, потягивалась, резала бутерброды. Даже самой было удивительно: что же это я? Не первый день, кажется, живу на свете, знаю, что все мои промахи, ошибки, неправильные решения меня же потом и придавят. Это в детстве можно было рассчитывать на жалость папы и мамы, и бабушки в придачу. А взрослый человек сам за все расплачивается, да еще как круто порой!.. Проколешься на копейку, а судьба потребует с тебя штраф в сто зеленых.

Потом эта сонно-едовая, безвольно-леностная болезнь вдруг как-то сразу прошла, словно отрубили. Очнувшаяся Вика заглянула в кошелек, потом в бледно-сиреневый конверт, посчитала дни, оставшиеся до истечения хозяйкиного ультиматума… И отправилась по уже знакомому ей адресу.

Захарка воспринял ее приход без видимого злорадства. Со стороны все выглядело так, словно радушный родственник встречает иногороднюю племянницу, приехавшую поступать в столичный институт. Он гостеприимно раскрыл дверь во вторую комнату:

– Теперь это твои апартаменты. Располагайся!

Потом была экскурсия на кухню, где Вике отныне предстояло проводить много времени. Захарка показал, где что лежит, какие есть бытовые приборы и какой запас продуктов имеется в наличии. Надо сказать, для холостяка, одержимого идеей собирать чужие импульсы, этот запас оказался вполне приличным. Подумал он также и о том, чтобы приобрести хорошенький кухонный фартук с оборочкой – голубой, под цвет Викиных глаз. Значит, действительно не сомневался, что в его холостяцкой кухне появится молоденькая хозяйка…

Всякий измученный человек чувствует потребность расслабиться: Вике уже и самой начинало казаться, что она дома, что рядом свой человек. Захарке отлично давалась роль заботливого дядюшки. Даже разговор о пресловутых импульсах он повел так, словно Вика все еще была маленькой девочкой:

– Знаешь сказку Гауфа «Карлик Нос»? Помнишь, там действует фея по имени Кройтервайс, – старуха, которая живет на земле сотни лет?

– Вроде что-то припоминаю, – неопределенно отозвалась Вика.

– Кройтервайс в переводе – «фея белого тумана». Ей служат белки, собачки, морские свинки. В действительности… – он слегка покосился на Вику, – все это люди, но заколдованные.

– Вот как…

– Да. Они ловят для нее пылинки света, из которого пекут старухе хлеб.

– Почему из пылинок?

– Потому что она беззубая и ничего другого не ест… С сегодняшнего дня ты тоже начнешь ловить для меня пылинки.

Вика взглянула на его рот: вроде бы с зубами у него все в порядке…

– Не солнечные, – проследив ее взгляд, уточнил Захарка. – Знаешь, какие? Энергетические!

– Я не умею, – вздохнула Вика.

– Я уже говорил, тебе ничего не надо уметь. Варенье кипит – пенка набегает, упадет камень в воду – от него пойдут круги. Так же и человек: уже самим своим существованием он вырабатывает определенную ауру, слой энергии, располагающийся вокруг его личности. Кстати, этот слой можно сфотографировать в инфракрасном излучении, сейчас уже научились. На таких фотографиях он выходит светящимся… Так что ты просто живи, а я буду время от времени снимать пенки с твоего варенья, – закончил разболтавшийся Захар.

– И ради этого столько хлопот?

– Это очень важно. Твоя энергетика – строительный материал для моей работы… А незаметно брать я, признаться, не научился.

– Как это – незаметно?

– Ну, иной в толпе погуляет, и уже полон чужой энергии. Многие люди не умеют ее беречь, так что у них легко заимствовать… А вот я так не могу, – вздохнул Захарка, словно признаваясь в некоем изъяне. – Мне нужно, чтобы в соответствующей обстановке…

После ужина, без проблем приготовленного Викой, они провели первый сеанс «снятия пенок». Захар велел ей лечь на диван и расслабиться:

– Ни одна мышца в твоем теле не должна быть напряжена. Знаешь, почему в народе при встрече с колдуном принято складывать кукиши? Потому что при этом руки становятся твердыми, жилы натянуты, и весь человек скручен, напряжен, иначе говоря, готов к отпору. В таком состоянии трудно на него воздействовать…

– Разве есть связь между колдовством и тем, что мы сейчас собираемся делать? – спросила Вика.

– А ты думала! – Захарка был доволен, что добился своего и теперь может добродушно поучать эту глупенькую девчонку. – В обоих случаях необходимо вырубить человека как волевую единицу, чтобы не оказывал внутреннего сопротивления. Превратить его на время в зомби. Может быть, ты знаешь, что и при гипнозе, и на сеансах целителей, вообще при всяких экстрасенсорных опытах объект первым делом усаживают в мягкое кресло, предлагают расслабиться. Так его волю легче подавить…

Он толковал вполне самодовольно, не думая, что «объекту», которым собираются управлять, это может быть не очень приятно. Но ведь Вика теперь зависела от хозяина со всеми потрохами, и волей тоже…

– Твое состояние во время сеанса должно быть сродни медитации. Главный принцип – внутренняя открытость. Не думай ни о чем целенаправленно, пусть твои мысли скользят, колышутся наподобие волн морских, – говорил Захарка. – Тогда мне будет легко взять твои импульсы. Как пенки шумовкой – р-раз! – и поверхность варенья чистая. А знаешь, какое это будет варенье?

– Какое? – машинально повторила она.

– Клубничное! – Он сморщил нос и облизнулся, показывая своей мимикой вспышку удовольствия. – Я люблю клубничку…

Вечером Вика старалась впасть в состояние внутренней невесомости: ни о чем не думать, ничего не желать, не пропускать своих впечатлений глубже поверхностного восприятия. Сначала не получалось, потом подошел Захарка и стал водить над ее лбом руками. Через какое-то время (пять минут или через час с лишним?) она ощутила результат: ее тело как будто утратило свою плотность, а голова стала пустой и звонкой, наподобие выдолбленной арбузной корки. Теперь она была свободна от всего и готова к любым ощущениям, которым вздумается на нее нахлынуть. Ей даже показалось, что она различает какие-то неясные отдаленные шумы, вздохи и шепоты. Конечно, это был психологический эффект, – дескать, вступаю в контакт с космосом, – но кто может сказать наверняка? Интереснее было думать, что Вику приняли в свой хоровод души таких же, временно оторвавшихся от своей личности, медитаторов. Или олицетворенные силы природы, когда-то обожествлявшиеся древними людьми, – ветер, например, или звезды, о которых толковала в супермаркете Эльвира?

Очнувшись потом на диване, Вика была полна отголосков всего того, что набрала в своих непонятных странствиях – по иным мирам?.. А когда она захотела встать, у нее первый раз в жизни закружилась голова…

Захарка был доволен.

– Теперь я могу что-то делать, потому что у меня есть материал: невидимые кирпичики для моей постройки!

Из этих невидимых кирпичиков он возводил кое-что вполне видимое. На столе в большой комнате располагалась, как называла для себя Вика, пещера Гингемы: металлическая конструкция перевернутой пятиконечной звезды рожками вверх, стеклянная колба, брошюрки по эзотерике, звездные карты и, за неимением древней чаши, простая салатница с водой. Ну ладно вода: ее можно заряжать энергией, об этом даже Вика слышала. Но зачем, например, часто и подолгу смотреть внутрь стеклянной колбы, когда там очевидная пустота?

– Видишь ли, дорогая, – рассуждал Захарка, подметив ее косой взгляд на «пещеру», – в магию ведут разные пути. Потомственной ведьме, будь она простой деревенской бабкой, тайна открыта изначально. Но и эти бабки используют для колдовства разные предметы, то есть претворяют магическую суть в материальную форму… Что же говорить обо мне, идущем теоретическим путем? Без символики никуда…

Его объясненья были скорее рассуждениями вслух, Вика в них мало что понимала. На «пещеру» она смотрела по-прежнему с неприязнью: символика символикой, а вот не нравилась она ей, и все. Гингема как таковая с детства внушала Вике мистический ужас, после того, как она увидела колдунью на картинке в книге «Волшебник Изумрудного города».

Надо сказать, что в области быта они с Захаркой неплохо уживались. Он не сорил где попало, как некоторые мужики, хвалил ее кулинарию, не требовал в области быта ничего особенного. Иногда спрашивал – надо ли сходить в магазин? Но Вика редко пользовалась этими предложениями, потому что сама любила уходить из дома на улицу. Там во всех смыслах легче было дышать. На улице все становилось на свои места: она была нормальной девушкой, на которую прохожие смотрели без подозрений, не представляя себе, что на самом деле рядом с ними – донор импульсов. Здесь не было колдовской «пещеры», над которой упорно склонялась полысевшая от всякой лжемудрости башка Захара: картина, которая постепенно начала вызывать у Вики тоску.

Итак, ее тянуло на свежий воздух. Недостатка в свободном времени она теперь не испытывала, так что могла запросто гулять по рынкам и распродажам, в парках и во всяких интересных местах. Однажды зашла в церковь: проходила мимо и вдруг вспомнила, как однажды в детстве бабушка надела ей чистое платьице, повязала голову белым в крапинку платочком и повела на церковную службу. Маленькой Вике запомнились огоньки свечей, блестящие столбики низеньких оград возле мраморных ступеней, большие иконы, золотая одежда батюшки… И все это – сквозь колышущиеся концы платочка, которые ей нравилось теребить перед глазами, чтобы они качались, как зайкины ушки…

Теперь, в двадцать лет, церковь больше всего удивила Вику находящимися внутри людьми: это были не одни старушки и даже не одни женщины, как она запомнила с детства.

Представители сильного пола порой совершали здесь действия, для Вики совсем непривычные. Например, один интересный с виду парень клал на коленях поклоны, другой ушел за перегородку и вернулся в надетом поверх костюма холщовом балахоне, из-под которого островками цивилизации темнели манжеты брюк и вполне современные ботинки. Он оказался церковным прислужником, так что балахон, выходит, был для него вроде униформы. Два еще не старых бородатых дяденьки, обрадовавшись встрече, поцеловались друг с другом плечо в плечо. Тот его в плечо, и этот в плечо! С ума сойти, что за эпоха Ивана Грозного…

Ну, а главные действия происходили здесь за внутренними дверями, которые назывались АЛТАРЬ. Точнее, как поняла Вика из разговоров стоящих рядом старушек, алтарем было то, что находилось внутри. В самые торжественные моменты высокие резные двери отворялись, и можно было видеть полукруглую комнату, обставленную таинственными предметами.

Оттуда выносили то тяжелую, инкрустированную золотом книгу, то золотую чашу на высокой ножке, то опять же золотой крест. Священник произносил не вполне понятные для Вики слова, прислужник помахивал дрожащей на трех цепях резной коробочкой, напоминающей по форме уменьшенный детский волчок. Посередине у нее находился разрез, откуда выползал сладкий пахучий дым, расползающийся струйками во все стороны.

В такие минуты все замирали, наклонив головы: казалось, они ждут, чтобы сверху на них сошел тот золотой свет, которым сияли крест, и чаша, и книга. Вика сама попадала в общую струю: ее голова, стянутая купленной за свечным ящиком голубой косынкой, с той же готовностью склонялась под золотые лучи и непонятные слова священника. А потом возникало чувство, будто вся она осыпана невесомой золотой пыльцой, как та, что дрожит весной на цветущей иве…

– Где ты сегодня была? – спросил ее по возвращенью Захарка, поднимая голову от очередной звездной карты. У Вики враз упало настроение: попробуйте-ка после воспаряющих ароматов, света и золота уткнуться лбом в территорию Гингемы. Ей даже показалось, что от пустой стеклянной колбы попахивает какой-то гнилью. Но это уж пусть думает Захарка – она моет только обычную посуду, после еды…

– Так где ты была?

Вике хотелось в будущем еще почувствовать на себе золотую пыльцу, поэтому она промычала в ответ что-то неопределенное. Дескать, гуляла по улицам, заходила в магазины, ну и во всякие здания, которые встречались по дороге.

Но Захарка сам узнал правду вечером, после обычной процедуры снятия пенок.

– Сегодня твои импульсы намного богаче, – констатировал он. – Подозреваю, что ты набрала их в церкви.

Вика ждала разноса, но хозяин, похоже, раздумывал…

– Если так пойдет, я достигну своей цели еще раньше, чем предполагал…

– Разве для тебя не важно, где я собираю эмоции? – удивилась Вика. – Тебе не мешает, что богатство моих импульсов – из церкви?

– В какой-то мере мешает, но я использую накопленное тобой, как мне надо. Возьму твою добрую, красивую энергетику и переделаю ее в подходящий для дела материал. Иногда экстрасенсы касаются икон руками, не видела? Для чего, как ты думаешь, они это делают?

– Наверное, для того, чтобы стать сильнее.

– Правильно. Но чем шарить руками, они могли бы в открытую попросить у Бога силы или чего еще там им надо. Просто помолиться, наподобие всех верующих. Почему, как ты думаешь, они так не поступают?

И, поскольку Вика ответить не могла, закончил сам:

– Потому что их деятельность идет вразрез с тем, чего хочет от человека Бог. Так же как и моя. Нельзя договориться, понимаешь?

Вике вдруг вспомнилась бабушка, с которой они когда-то ходили в церковь, и ее слова: «С Богом не договариваются. У Бога просят».

– Ну, в данном случае это все равно. Не цепляйся к словам, – мимоходом заметил он. – Суть такова: мой жизненный выбор несовместим с тем, чтобы получать помощь от Бога. Значит, такие, как я, могут пользоваться церковной энергией не впрямую, а, как говорится, с черного хода. В данном случае через тебя.

– Значит, ты согласен, чтобы я ходила в церковь?

– У меня есть одно условие…

И хозяин сказал, что она может получать в церкви эстетические и вообще всякие впечатления, но не должна участвовать в том, что там происходит. То есть со стороны – пожалуйста, а вот чтобы сама – ни-ни!

– Молиться, что ли, нельзя? – уточнила Вика.

– Только для виду. Если станешь делать это по-настоящему, я непременно узнаю, и у тебя будут проблемы. Говорю серьезно, поняла?

– Ладно-ладно, – согласилась Вика, довольная уже тем, что можно получать «эстетические и вообще всякие впечатления». – Я и молиться-то, кстати, не умею. Бабушка когда-то учила меня, но она скоро умерла. Так что ты можешь не беспокоиться. Вот только знаешь что…

Расслабившийся было Захарка вновь поднял на нее свои выпуклые глянцевито черешневые глаза.

– Может, если бы я когда-нибудь помолилась, мои импульсы стали бы еще богаче? Совсем богатыми, а?

Он раздраженно хлопнул себя ладонями по бокам:

– Опять двадцать пять! Нет, дорогая моя, в таком случае все будет иначе. Я уже не смогу распоряжаться твоими богатыми импульсами по своему усмотрению, поскольку в них появится некий разрушительный для моей деятельности заряд.

– Почему же его нет сейчас? – спросила Вика.

– Я уже сказал, почему. Сейчас твой внутренний мир пассивен, а начнешь молиться, он станет качественно иным. В результате я вообще не смогу добыть твоих импульсов, какими бы насыщенными они ни были!

Он выдержал паузу и продолжал нарочито спокойным тоном:

– Что же касается тебя, то ты потеряешь кров и средства к существованию. Помнишь, чем ты думала заниматься в случае, если окажешься на улице? Кажется, бутылки собирать?..

Вика вспыхнула и отвернулась. Умеет же он ужалить, змей подколодный! Она просто так спросила, даже не думала пробовать эти запрещенные им средства – молитву, участие в церковной службе… Просто спросила, а он уже сыплет соль на ее не успевшие зажить раны…

– И учти: если что, я обо всем узнаю, – подытожил Захар. – Меня невозможно обмануть. Да и нехорошо было бы, – прибавил он более мягким голосом. – Ведь я свои обязательства выполняю: комнату предоставил, деньги на хозяйство даю и как женщину пальцем тебя не тронул…

Да, это было правдой. Но Вике вдруг вспомнилось его недавние слова: «клубничка», «варенье люблю клубничное». Плюс гримаса удовольствия, на которую она тогда не обратила внимания, а сейчас ей словно пелену с глаз сорвали. Да ведь для Захарки это два в одном: он насыщается Викой сразу в двух направлениях, отбирая ее импульсы и занимаясь с нею, открытой в этот момент всем ветрам, виртуальным сексом. А прикидывается, хитрец, будто ничего такого…

Ей стало противно, как если бы хозяин по-настоящему полез к ней ночью в постель.

Даже еще противнее, потому что естественное всегда лучше извращенного, придуманного для того, чтобы попрать законы естества. Но что она может сделать – девушка без средств, без собственного жилья и, главное, без воли, которую Захарка уже успел, кажется, поработить? Во всяком случае, в какой-то степени…

А тут еще у Вики стали возникать проблемы со здоровьем, которых она прежде знать не знала. Привыкла ничем не болеть и считала это в порядке вещей. А теперь то голова закружится, то в жар бросит, а иногда просто ноги подгибаются… Странно, неприятно и, главное, совсем не ко времени, потому что болеть ей ни в коем случае нельзя. Если она всерьез сляжет, это будет полная катастрофа. Ухаживать за ней некому… Вика знала, что хозяин поступит с больной помощницей не лучше, чем с отслужившей половой тряпкой, с обсосанной корочкой лимона… Выбросит на помойку, и дело с концом. Трудно, что ли, найти другую девушку, совмещающую в себе донора импульсов, объект виртуального секса и домработницу? Да с его хитростью, пронырством и знанием психологии это раз плюнуть!..

9

Домой Настя возвращалась после того, как полчаса пролежала на холодной клеенчатой кушетке в школьном медкабинете. Ей измерили давление, дали выпить какое-то остро пахнущее лекарство. Потом медсестра хотела позвонить родным, но Настя не сказала номера: бабки тут только не хватало, а мама все равно на работе. Вообще ей хотелось побыть сейчас одной. В конце концов она всех обхитрила: не пошла к воротам, где ждали ребята и, возможно, Николай Дмитриевич, а вместо этого обогнула школу, нашла в заборе дыру и спустилась на улицу совсем с другой стороны. Ей нужно обдумать свои дела – ведь горе, свалившее ее в обморок, не исчезло после того, как она очнулась. Обморок-то прошел, а вот горе никуда не делось.

Настя и раньше чувствовала, что свернуть бабушку с колдовской дороги будет ох как непросто! То самое, что сидит в ржавых гвоздях, в лоскутках под ее подушкой, в обычной воде, которую она по временам молча наливает в миску, – все это засело также и в бабушкиной уже несвободной душе. Колдовство. Даже если человек захочет от него избавиться, оно его так просто не отпустит. Но все-таки остается шанс, если кто-то очень захочет, если окружающие будут помогать ему делом и словом, и, конечно, молитвой…

Недавно в их дворе были похороны: разбился на мотоцикле молодой парень, один из тех, что шумели у них под окнами. Страшно подумать, но это, возможно, сделали с детства знакомые Насте ржавые гвозди… А у соседки Матвеевны после бабкиного лечения поехала крыша – недавно в психушку увезли…

Настя шла, опустив голову, в такт шагам покручивая сумку на длинном ремне. Она любит бабушку и ненавидит колдовство, но их, выходит, нельзя отделить друг от друга. А когда придет время умирать, колдовство должно перейти по наследству… Кому именно? Выходит, что либо маме, либо ей самой…

Прохожие с удивленьем смотрели на девочку, ни с того ни с сего остановившуюся посреди дороги. Зажмурившись, она так отчаянно трясла головой, что прядки блестящих темных волос высыпались из-под заколки и мотались во все стороны. Чуть не налетевший на нее с ходу дяденька расслышал, как она чуть слышно шептала: «Нет, ни за что…» Но когда он спросил, в чем дело, девочка словно очнулась, смутилась и пошла дальше.

Дома слышался разговор и звенели чашки: у бабушки в гостях была Сима из деревни Мокшаны, откуда происходит корень их общего рода. И сама Настя там родилась, только ничего не помнит об этом. Они с мамой перебрались в Москву десять лет назад, когда ей было годика полтора, и вскоре к ним приехала бабушка. А тетя Сима переселилась сама по себе, когда именно, Насте неизвестно.

– Что ж, Нинушка хорошо живет? – спрашивала она теперь, потягивая из чашки чай. Вопрос был задан специально, чтобы угодить хозяйке: бабушка ведь только и ждет, чтобы ее об этом спросили.

– Живет, как собачий хвост – оторвали от кобеля да бросили! – с надрывом отвечала она. – Как ветка, градом побитая… Нормальный мужик резину тянет, а которые рады в дом, те все голяки да пьяницы! Вот и робит Нинка одна в семье, а много ли проку? Сама гляди: из нищеты не вылезаем…

– Да тетенька, как же… чего ж она вас не попросит… – пустилась в причитания Сима. – Насчет мужика-то… Неуж не помогли бы родной-то дочери?

«И это нарочно спросила», – со злостью подумала Настя, стоя за стенкой в кухне, куда ее послали заварить чай.

– Не трави душу! – крикнула бабка. – Десять лет, как разошлись они с Наськиным отцом, все об одном твержу. И есть ведь один – я сама карты кинула – неплохой будто, в цеху начальник! Дурехе моей нравится, а она ему. Дай, говорю, я так сделаю, что семью оставить не побоится, на коленках к тебе приползет! «Не смейте, мама», – вот тебе и весь сказ.

– Да, упрямая Нинушка, упрямая, – в чашку с чаем вздохнула гостья. – Чего уж нос воротить: не пятнадцать ей лет, чтобы в любовь играться!.. ждать, когда черемуха зацветет!..

– А я о чем говорю!

– Но коль она своей пользы не понимает…

– Думала я об этом, – тотчас откликнулась бабка. – Да просто так, на голом месте, туго. Иное дело, если б она мне вещицу его какую принесла, либо карточку… на работе, поди, и карточки есть…

– А так, безо всякого, не выйдет?

– Может, и так бы вышло, – раздумчиво сказала бабка. – Кабы она мне встречь не портила. Все своим норовом мешает, увидит, что я взялась, и сейчас про себя твердит: «Нет, не хочу, на надо мне!» Что тут будешь делать…

Помолчали. Гостья вздыхала из приличия, выжидая момента заговорить о своем деле, ради которого пришла. Слушающей за стенкой Насте эти вздохи казались похожи на лошадиное фырканье.

– Ну а у тебя, милка, чего стряслось? – спросила наконец бабка.

– Помнишь, тетенька, ты мне квартиру отсудить помогла? Когда я с мужиком своим разводилась? – зачастила Сима, торопясь скорее все выложить. – Так вот я эту квартиру сдавала, вначале только комнату, а после всю. Сама на даче жила, зато денежки!

– И почем сдавала? – живо заинтересовалась бабка.

В это время в руках у Насти звякнула крышка чайника, и она не расслышала ответ. Но вслед за тем бабка завистливо причмокнула:

– Хорошо устроилась, милка!

– Хорошо, тетенька! А теперь по глупости моей все пропало. Жилица – девка молодая, приезжая, из себя фу-ты нуты. Зарабатывала где-то и мне платила. А тут лето на носу, может, думаю, она куда отдыхать поедет… вот и спросила с нее деньги вперед. Да еще мне звонили, уговаривали…

– Погоди, – перебила бабка. – Чего горохом сыплешь, не пойму я. Кто тебе звонил? Об чем условились?

– Деньги сулили, тетенька, за квартиру. Больше, чем от жилицы моей. Человек с голосу солидный, не думала, что так меня подведет…

– Посулил деньги, а сам в воду канул?

– Во-во! Канул, тетенька. Теперь о нем ни слуху ни духу, а девку свою, Вику, я уж с квартиры согнала… вот и стоит квартира пустая безо всякой пользы…

– Так снова сдай, только и делов!

– Боюсь, тетенька, – опять вздохнула, словно фыркнула, Сима. – Кому попало сейчас не сдашь, не то тебе же рыло начистят да с лестницы спустят, чтоб больше не приходила. Мне б желательно снова Вику поселить. Девка аккуратная, платить будет исправно…

– Гм, желательно… Ну так от меня-то ты чего хочешь? – спросила бабка.

– Найти, тетенька. Как съехала она, никаких следов не осталось. Разыщи Вику, в ножки тебе поклонюсь!

Бабка всплеснула руками:

– С ума сошла, милка! Как же я тебе безо всякой зацепки человека в Москве найду? Это ж все равно что иголка в стогу сена!

За стеной прошелестел целлофановый пакет.

– А я уж знала, тетенька, что тебе зацепка требуется. Какая-нибудь ее вещица. Только я всю квартиру перерыла, нигде ничего! Говорю ж – девка аккуратная. А все ж нашла. Волосики она свои оставила, на гребенке забыла. Гляди, как намотались, колечком…

За стеной с минуту молчали.

– Можно попробовать, – наконец решила бабка. – Ну-ка, кипяток остыл? Сейчас налью в миску, и бросай туда ее кудель. – Стало слышно, как льется вода и вслед за тем – неразличимое бабкино бормотание.

Через минуту она заговорила своим обычным голосом:

– Гляди, куда плывет? Ох-те-те – к востоку!

– Это что ж она, на восток, выходит, уехала? – огорчилась Сима.

– Ничего-то ты, невежа, не смыслишь. Восток – это где солнце встает и все, значит, светлое. В церкви сейчас твоя Вика, да не раз зашла, а часто бывает: эк ее волосы к востоку крутит!

– Где ж та церковь, тетенька? – жалобно зазвучал голос гостьи. – Ведь их много теперь пооткрывали. Ужели мне все по череду обходить?

Бабка засмеялась хриплым квохчущим смехом:

– Не находишься, пожалуй! Где та церковь – это другое гаданье надо, за денежки. Вот погоди, выпьем еще по чашке, и сделаю…

Прилипшая к стенке Настя словно очнулась. Чего она ждала, на что еще надеялась, слушая этот разговор? Все будет как всегда. У бабки нет никакого шанса вылезти из этой ямы под названием колдовство, потому что бабка сама этого не хочет.

Настя взяла чайник со свежезаваренным чаем, внесла его в комнату и грохнула на табуретку рядом со столом, где плавало в миске колечко светло-золотистых волос. А сама выбежала на улицу, хлопнув дверью.