Текст книги "Не те времена. Рассказы"

Как ни в чем не бывало

Все, последний штришок – цветы полить, что стоят на полу в двух больших керамических вазах, – и можно передохнуть. В квартире чистота и порядок.

Валя взглянула на часы. Почти полдень. Уф, устала немножко. Ну, ничего, так у нее заведено: каждую субботу с утра – генеральная уборка. Кровь из носу. Хоть бы даже давление пошаливало.

Потому что за неделю, как ни смахивай пыль, как ни протирай пол, с каким тщанием ни мой посуду – все равно делаешь это наспех. И грязь накапливается, и раздражает безумно. Выходные не в радость, когда такая грязь. Ничем заниматься невозможно, ни книжку почитать, ни телевизор посмотреть, ни чайку попить.

А теперь можно и чайку. Все сверкает, одно удовольствие.

Валя включила электрочайник, поставила на стол банку Нескафе Голд, сахарницу, любимую чашку.

Хорошо. И давление сегодня в норме. Можно под кофе даже сигаретку вытянуть. А уж потом собой заняться.

Попивая кофеёк, она задумалась о климате. Неприятный у нас климат. И даже не климат. Когда-то Илья Олегович объяснил, что пыль в наших краях так быстро накапливается везде, потому что – эрозия почвы. Вот в Европах – там почвы другие, поэтому и пыли почти нет.

Умный он, Илья Олегович, и начитанный. Ведь когда про эрозию рассказывал – в те времена еще никто за границу не ездил. А прав оказался. Валя с мужем гораздо позже самолично убедились. Приехали во Францию – у Саши командировка выдалась интересная, почти туристическая, и он жену с собой взял, – ну вот, целую неделю ездили на арендованной машине от одного винодела к другому. А сдавали машину такой же чистой, как брали.

А виноделы эти даже не знают, что такое домашние тапочки. Прямо в ботинках – в дом, а в доме все равно чистота идеальная.

Валя вздохнула, неглубоко затянулась тоненькой ментоловой сигареткой.

Да, умный Илья. Она, бывало, спросит: ну откуда вы, Илья Олегович, даже это знаете? А он сдержанно усмехнется и ответит: читал.

Очень ей всегда это нравилось. Просто сердце замирало.

Ах, какой он был… Блестящий человек был, да. Душа коллектива. Любой компании душа. И в работе силен, и вне работы. Всегда вокруг него все строилось, а уж какие он споры затевал на самые неожиданные темы – о пришельцах, например, или о путешествиях Тура Хейердала и нашего Сенкевича, или о поэтах Серебряного века. Орут, захлебываются, прямо бурлит все. И он – в центре. А она, Валя, на него смотрит благоговейно.

Еще бы. Сопливой девчонкой – хоть уже вроде и замужней женщиной – распределилась в НИИ, к Илье Олеговичу под крыло попала, так под его началом и проработала двадцать лет. Пока на пенсию не вышел.

Что скрывать – влюбилась сразу. Илюша.

Нет, ничего не было. Просто, как говорится, смотрела ему в рот. А ничего другого и не было.

Илье Олеговичу многие в рот смотрели. А она, Валя, этим гордилась. И даже не особо ревновала. Один только период… когда между ним и Анной роман очевидным образом завязывался… вот это время Валя тяжело пережила. Странно, к жене не ревновала – да и что уж, сама же с Сашей вполне счастливо жила, – а к Анне… Очень тяжелое время было. Пять лет. Сколько рубцов на сердце.

Потом у них как-то все прекратилось. Анна уволилась, Илья Олегович стал прежним. Почти прежним… Что-то в нем потухло. Никто не замечал, только она, Валя.

А теперь уж всем видно. Сдал, конечно. Семьдесят шесть, не шутка. О здоровье своем говорит, в основном. О том, что полезно, а что не полезно. Валя ему частенько звонит, а порой заглядывает – по хозяйству помочь, да и просто расшевелить. Вот на полезность обезжиренных продуктов и на вредность сахара он все время и перескакивает.

Бывает, правда, что расшевелить удается. Нет-нет, а проглянет прежний Илья Олегович. Илья. Илюша.

Жаль его.

Позвонить, может быть? Валя потянулась было к телефону, но передумала. Сначала себя в порядок привести – а то, вон, распаренная, непричесанная. Потом уж и позвонить можно будет. Даже нужно.

Она вымыла чашку-блюдце-ложечку-пепельницу, расставила все по местам, собралась душ принять. В ванную войти не успела – тренькнул звонок.

Кого это принесло, с неудовольствием подумала Валя, направляясь к двери? Саша машину на сервис погнал, сказал – там часа на четыре работы. Рано ему еще. Да и своим ключом всегда открывает.

На пороге, легок на помине, стоял Илья Олегович. Как всегда, чистенько одетый, только слегка теплее, чем по погоде надо. В руке одинокая хризантема.

– Ой, – сказала Валя. – Здравствуйте, Илья Олегович! Вот не ожидала! Заходите!

– Здравствуй, – глухо произнес он, входя в квартиру. Протянул цветок. – Это тебе.

– Спасибо! А я только вот думала вам звонить… Раздевайтесь, проходите. Надо же, не ожидала! Редкий гость… Проходите, проходите! Садитесь, я сейчас чайку вам сделаю, как вы любите, некрепкого, да садитесь же! Я рада, только сейчас себя в порядок приведу быстренько, а вы пока попейте. Вот печенье, хотите?

– Да не суетись, Валентина, – сказал Илья Олегович. – Ты и так в порядке. Посиди со мной.

– Что-то случилось? – обеспокоилась вдруг Валя.

– Как тебе сказать… Со здоровьем все в порядке, не могу пожаловаться… Да, спасибо, крепче не нужно… А себе что не наливаешь?

– А я только что кофейку дернула, – объяснила Валя. – Помните? Это ваше выражение – дернем-ка кофейку!

Илья Олегович пожевал губами, неодобрительно покачал головой.

– Так все-таки что случилось?

– А чисто у тебя… Давно не был… Да в общем, Валюша, ничего особенного не случилось. Только душа не на месте. Даже боюсь – не впадаю ли в детство. Понимаешь, на днях встретил… совершенно случайно… Аню Моторину встретил, помнишь такую?

Валя кивнула.

– Двадцать шесть лет не виделись. Она, правда, говорит, что двенадцать, но я не помню… Ладно, не в этом дело. Ты-то не знаешь, а у нас с ней… Ну, как это тебе сказать…

– Господи, – засмеялась Валя. – Я не знаю?! Да все знали!

– Да? – вяло удивился Илья Олегович. – Вот и она говорит, что все знали. А я ума не приложу… Да и не было у нас ничего. Никогда. Могло быть, а не было. Она все так и сказала – ты, мол, Илья, струсил, а я тебя любила. Ну, не совсем так сказала, но в этом смысле. И ушла. А меня разбередило. Сначала испугался, потом разбередило. Сплю плохо. Изжога. На сердце тяжесть. Маюсь я, Валентина, хоть помирай.

– Вам бы к врачу… – сказала Валя.

Илья Олегович махнул рукой.

– Не надо мне к врачу. Зоя Сергеевна моя участковая – в отпуске, а другим не доверяю. И вообще не надо к врачу. В аптеке вот – уже был.

Он запнулся. Потом продолжил:

– Был в аптеке. Феназепама купил, чтобы спать. Фамотидина купил, от изжоги. А потом нашло что-то. Ох, неудобно мне… А посоветоваться-то не с кем…

Он допил чай.

– Еще налить? – спросила Валя.

– Нет, спасибо. Ох…

– Да говорите, Илья Олегович! Свои люди, в конце концов…

– В общем, Валюша, решился я. Поздно, может быть, но решился. Скорее всего, ничего не выйдет, но не попытаюсь – не успокоюсь. Жизнь-то кончается, так хоть разок…

– Господи, да о чем вы?!

– Короче говоря… Таблетку я купил. Эту… виагру… Ох, стыд какой… И там, в аптеке, тоже стыд… Мало того, что дорогая безумно, так еще и девчонка-фармацевт спрашивает – вы, мол, для себя берете? Если для себя, говорит, берите дозировку вот эту. Я прямо куда деваться не знал. За мной в очереди еще женщина какая-то пристроилась, все слышала… Уж презерватив покупать не решился. Да и не нужен он, по большому счету… Просто там на витрине такие… Даже светящиеся… Вот и подумал – если виагра не поможет, то вот это… светящееся… возможно, как-то стимулирует… Но не решился…

Он обессилено откинулся на спинку стула.

– С ума сойти, – выдавила Валя, не зная, смеяться или плакать. – С ума сойти. Не знаю, Илья Олегович… раз уж мы о таких вещах говорим… поможет ли виагра, просто не знаю. Но если нет – то и… светящееся… оно тоже ничего не даст. Ну, за хризантему спасибо… А вот дальше… Ну, не знаю, что сказать. Вы меня поразили…

В конце концов, подумала она, это даже интересно. Всегда была верной женой, почти всегда – мужу изменила только один раз в жизни, как раз когда у Ильи с Анной что-то разворачивалось. Случайный партнер, одноразовый опыт, даже угрызений совести не испытала.

А тут – человек, которого любила. Смешно, грустно. И почему-то – возбуждает. Даже то, что он на двадцать лет старше – тоже возбуждает.

Климакс только-только прошел, а вот поди ж ты. А он-то и вовсе… Виагра, говорят, работает без осечек, там чистая физиология…

Она отстраненно удивилась собственной деловитости.

Теперь интересно, как он будет дальше себя вести. Подтолкнуть надо… Только уже забыла, как это делается.

– Боюсь только, прогонит она меня, – бесцветно проговорил Илья Олегович.

– Кто? – не поняла Валя.

– Аня, конечно… И пятьсот рублей псу под хвост. И вообще… Господи…

– Так вы к ней собрались?!

– А к кому?

Глаза у него, как у потерявшейся собаки, подумала Валя.

– Илья Олегович… Илья… Вашей Ане, насколько я помню, под семьдесят. Вы о чем?! Она над вами просто посмеется!

– Вот я думаю…

Эх, была не была, решилась Валя. Пара часов еще есть до возвращения мужа.

– Это мне, – тихо сказала она, – всего под шестьдесят. Принимайте… принимай свою виагру. А я сейчас. Душ приму. А потом и ты прими. И приходи в спальню. Знаешь, где у меня спальня?

Илья Олегович смотрел на нее, приоткрыв рот.

Посмотрим, сказала себе Валя, поднимаясь со стула. Главное – не умер бы в процессе. Типун мне на язык.

Вот и дождалась, добавила она про себя.

Когда Валя вышла из ванной, в квартире никого не было. На кухонном столе, рядом с вазочкой, в которой красовалась одинокая хризантема, лежала голубая таблетка.

Валя хотела заплакать – и не смогла. Вместо этого засмеялась.

Что ж, позвоню ему вечером, подумала она. Как ни в чем не бывало.

А то жалко старика.

Хромой черт

«Дорогой, любимый и много уважаемый товарищ Леонид Ильич Брежнев!

Разрешите доложить что твориться много безобразий. Особено на железных дорогах которую я как коммунист 40 лет партстажа курирую Казанское направление от Казанского вокзала до станции Голутвин и Черусти. Хотя Голутвин станция по Рязанскому направлению а дорога то одна. А в пригородных электропоездах курят в тамбурах и плюют на таблички что курить строго воспрещается и харкают на пол и нецензурно ругаються на справедливое партийное замечание чтобы не курили и не харкали. А в вагонах играют в карты как будто это игорный дом на колесах а не изба-читальня на колесах потому что партия учит коммунистическому воспитанию трудящихся и тоже ругаються на критику. Как член партии 40 лет стажа предлагаю запретить карты в нашем великом Советском Союзе как пережиток капитализма и для воспитания. Ведь в пригородных поездах едут и курят и шлепают в карты рабочие на смену и студенты на учебу а также дети и женщины.

Разрешите также доложить что мои неоднократные донесения в райком партии и в обком а также в Центральный Комитет и в Комитет Партийного Контроля и в Ревизионную Комисию остались можно сказать без ответа а одни отписки с благодарностью. А я ветеран партии и Великой отечественной войны и мне отписок с благодарностями не надо потому что я курирую по долгу партийного сердца.

Разрешите пожелать вам дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев успехов в борьбе за мир во всем мире.

Член КПСС с 19.. года партбилет номер ……………………»

Александр Иванович разборчиво расписался, проставил дату (подпись без даты недействительна!), аккуратно вложил исписанный листок в конверт, вывел адрес – Москва, Кремль, Генеральному Секретарю ЦК КПСС тов. Л. И. Брежневу, – добавил и свой адрес, обратный, проверил марку, заклеил конверт, спрятал во внутренний карман пиджака, с партбилетом рядом.

Светало. Пора было поторапливаться. Скоро голутвинская пойдет, а не удастся влезть, так через восемь минут с 47-го км, там посвободнее.

Он допил чай, надел пальто, шапку-пирожок, взял палку и двинулся на работу.

Да, в который уже раз сказал себе Александр Иванович, это работа! Трудная работа, не то, что в Совете ветеранов штаны протирать! Нет, там, конечно, тоже нужно, но: каждый на своем месте и каждый – все что может! Без остатка!

Неровным своим шагом он дошел до станции. Опустил письмо Генеральному в почтовый ящик, проверил – все правильно, ближайшая выемка в восемь, значит, уйдет еще до обеда. Потом проверил, не забыл ли удостоверения: платить-то за билет на электричку – это ж никакой пенсии не хватит. Нет, пенсия хорошая, девяносто рублей, да ведь на похороны откладывать от нее надо? Надо. Жены давно нет, детей не нажили, из родни один племянник, да и тот неизвестно, жив ли. А то и, глядишь, в местах лишения свободы, потому что, помнится, выпивать не брезговал и сознательностью никакой не отличался. Совет ветеранов, конечно, похоронит, да только тут уж лучше ни на кого не надеяться, смерть дело такое.

Пенсионное оказалось на месте, удостоверение участника войны тоже, пусть-ка потребует кто-нибудь, чтобы он заплатил за проезд, он свое давно заплатил, а сейчас на работе, все равно как на боевом посту!

Александр Иванович, с трудом – покалеченная нога еще не разошлась – преодолел пешеходный мост, спустился на платформу. Было людно. В основном, порадовался Александр Иванович, рабочий класс собрался. Потом сообразил: зря радуется, не тот рабочий класс, что прежде, не тот! Вон, донеслось: «Снова хромого черта принесло…»

Каждый раз так, ругнул себя Александр Иванович: сперва радуешься, после глянешь на них – и отпадает всякая охота радоваться. Стоят, курят, выражаются. Плохо стало, а делается еще хуже. Эх, нету Батьки! Нету Батьки, и нету порядка. Дисциплины нету. А без дисциплины-то, без нее что построишь? Ничего не построишь, одно моральное разложение будет, а особенно бытовое.

Его вдруг передернуло от ненависти: гад лысый, жирный, предатель недорезанный! Это про Хрущева вспомнил… Тут же окоротил себя: Леонид-то Ильич правильный. Ошибки исправляет, Батьку снова в кино показывать стали и в газетах пропечатывать. С контрреволюцией в Чехословакии разделались, сионизму отпор даем…

Подошла голутвинская электричка, битком забитая. Народ ринулся на штурм, зазвучали матюги. Поняв, что втиснуться не судьба – годы, нога, – Александр Иванович отступил в сторонку. Придется на следующей ехать. Он огляделся. Влезли не все, но все-таки народу на платформе стало поменьше. Эх, народ-народ…

Да-а… Сионизму-то отпор даем достойный, а вот с дисциплиной – плохо, хуже некуда, разболтался народ! И даже партконтроль на сигналы не реагирует, а только отписывается! Потому-то его, Александра Ивановича, место – тут, на переднем крае. Каждый, напомнил он себе, на своем месте и каждый – без остатка! Ни шагу назад! Как в войну: сидишь в своем окопе, и сиди, пали куда велено, а назад не сметь! А кто струсил, панике поддался, того заградотряд-то и поправит! А коли бросил свой окоп, побежал да по своим палишь – Александр Иванович хотел было потереть раненое колено, но взял себя в руки и выпрямился, – ты, стало быть, не свой, ты все равно как на сторону врага перекинулся, и мы наш долг выполним, потому что на своем месте и без остатка.

Он несколько запутался в своих построениях, но тут пришла электричка с 47-го. Наступала пора работать.

В вагоне было плотно, но терпимо. Александр Иванович прикинул наметанным глазом – сумеет пройти по поезду. А вот порядок наводить следовало уже в первом же тамбуре: в дальнем его углу стояли и распущенно курили свою мерзость трое молодых людей. И ведь вида приличного, не иначе как студенты, и родители у них, может, заслуженные люди, настоящие советские, а эти… Под самым запрещающим знаком стоят и хоть бы хны! Значит, не сумели родители воспитать как следует. Тоже беда: каждый за себя, и ни до чего дела нет.

Все это Александр Иванович и проговорил, обращаясь к студентам. Веско проговорил, палкой об пол пристукивая. И решительно призвал к порядку.

Обстановка в тамбуре сразу улучшилась. Пара мужчин, тоже собравшихся засмолить эту дрянь, подалась в вагон. А вот нарушители не реагировали вовсе никак. Александр Иванович немного повысил голос, и тогда один из студентов повернулся к нему и прорычал с ненавистью:

– Ты задолбал, козел старый! Хули ты ходишь тут каждый день, хули ты жить людям не даешь? Только вякни еще, сука, словишь промеж рогов!

А ведь это классовая ненависть, понял Александр Иванович. Самая настоящая классовая! Он приподнял палку, чтобы с особой силой стукнуть по полу, и открыл рот, чтобы гаркнуть, как в прежние добрые времена, и классовый враг шагнул к нему и начал разворачиваться для удара, и опередил бы, потому что был моложе и сильнее, но дружки повисли на его плечах.

– Ну его к ляду, Витек, – прокряхтел один, – плюнь, он же потом от тебя до смерти не отвяжется!

А другой, пыхтя от натуги, обратился к Александру Ивановичу:

– Иди, дед, иди отсюда! Витя вчера с девушкой поссорился, выпил из-за этого, теперь настроение плохое, а тут ты еще… Иди, мы его долго не удержим…

И Александр Иванович счел разумным отступить. Временно, конечно. Потому что припомнил: эти студенты и правда тут часто ездят, надо будет завтра призвать на помощь общественность… из Совета ветеранов… нет, лучше органы милиции. А лезть на рожон смысла не имеет. Бывали уже прен-цен-ден-ты.

Он прошел по вагону, не обращая внимания на матерщину и шлепанье засаленных карт, миновал и следующий тамбур, хотя в нем тоже курили, а вот дальше – развернулся. И, подъезжая уже к Казанскому вокзалу, с удовлетворением отметил: работа дает результат! Даже некоторые из картежников – самая трудная категория! – завидев Александра Ивановича бросали это свое вредное дело. Нет, он не позволял себе головокружения от успехов: вряд ли эти люди уже перевоспитались. Но оно ведь как – сначала их насильно заставляют что-то делать или чего-то не делать, потому что нельзя; а потом они привыкают. Это долго, но ничего не попишешь. Волюнтаризм решительно осужден партией. Большие дела быстро не делаются, даже в малом.

Эх, подумал Александр Иванович, смена нужна молодая, да где ж ее взять…

Он немного отдохнул на Казанском, постояв под расписанием. Мимо быстро прошел тот самый Витек с дружками – видно, опаздывали куда-то. Вспомнилось: точно, они на другую ветку переходят, на платформу Каланчевская. Вот ведь случай – с поличным взять мерзавцев. Александр Иванович покрутил головой, не увидел ни одного милиционера и отказался от мысли о преследовании. Все равно не догнать, с его-то ногой.

Нога, впрочем, уже не сильно беспокоила. Так всегда бывало: утром болит, а потом затихает. Вот жарко – это да. Вспотел, не простыть бы, нечего тут стоять, пора снова за дело браться.

Он сделал еще два рейса, до Быково и обратно, оба успешно, а третьим поехал в Куровскую. Тут уж и порядок наводить почти не пришлось – электричка шла полупустая.

Во время технологического перерыва, когда электрички не ходят, пообедал в столовой на привокзальной площади. Порадовался: недорого все и по качеству удовлетворительно. Потребовал только, чтобы персонал посуду мыл как положено, а то ведь тоже разболтались. Ну, тут его тоже знали. И подтянулись.

Пока обедал, задумался о так называемом дефиците и решил: клевета. Хлеб есть? Есть. Макароны есть? Есть. Да все есть, что советскому человеку требуется, а что водку купить трудно или что вино плохое, так лучше бы их совсем не было.

Впрочем, это его, Александра Ивановича, принципиальная партийная позиция, и при необходимости, конечно… но главный участок его работы – электропоезда пригородного сообщения. Электрички.

Как всегда, на первый после «окна» поезд народу собралось много. Александр Иванович занял хорошо известное ему место на платформе – именно здесь открывалась последняя дверь состава – и встал намертво, не сдвинешь, не оттолкнешь. Снова прошелестело: «Хромой черт» – но может, просто послышалось.

Толпа внесла его в вагон, люди расселись по скамейкам, заполнили проход, но все-таки работать было можно. И Александр Иванович приступил.

Работа в этих электричках, дневных, несложна. Едут в основном пенсионеры и женщины – должно быть, домохозяйки. Едут в Москву по магазинам, за пресловутым дефицитом. Сознательности, конечно, у них мало, но и порядок по части карт, курения, мата нарушать не особо нарушают. Легкий рейс.

Правда, повздорил с контролерами, но это даже с удовольствием. Высадить пытались, ни в какую не признавали за ветераном право на бесплатный проезд, да не тут-то было. Высказал им Александр Иванович все, что думает, палкой постучал по полу, партийным контролем пригрозил – и толстый дядька (грузчиком бы ему работать) сказал такой же толстой напарнице:

– Пошли, ну его, черта хромого, душу вынет…

Так-то, подумал Александр Иванович. Так-то!

На Казанском вокзале он снова передохнул под расписанием. И все выглядывал, не пройдет ли обратным путем утренняя троица – благо милиционер теперь маячил в поле зрения. Но троица не появилась, и Александр Иванович поспешил на электричку до Шиферной. На заводах заканчивались рабочие смены, а для него наступала вечерняя страда.

Страда эта завершилась, так, по сути, и не начавшись. Где-то в районе платформы «Фрезер» Александр Иванович сделал обычное свое замечание группе рабочих – шумели, выражались, некоторые выглядели нетрезвыми, другие картежничали. Он начал было излюбленную свою фразу, что тут не игорный дом, а изба-читальня на колесах, но на него заорали в несколько дышащих перегаром глоток, поднялись с мест, надвинулись, схватили, поволокли в тамбур, полный поганого табачного дыма, вырвали из рук и куда-то отшвырнули палку, несколько раз ударили, а потом, когда электричка остановилась и раскрыла двери, выкинули из вагона.

Электричка ушла. Александр Иванович лежал на покрытой грязным снежным месивом платформе. Мимо шли люди, и никто не пытался помочь. Да он и сам не звал на помощь.

Кое-как встал. Обнаружил, что пропала и шапка-пирожок. И что весь грязный. Продолжать работу было невозможно, он сел в ближайшую электричку, доехал до своей станции и побрел домой.

В поселке было тихо. По вечернему времени уже стемнело. Нога болела, хотелось плакать, но плакать Александр Иванович не умел. Подойдя к дому, еще крепкому, хотя и слегка покосившемуся – не до собственных ведь нужд, когда такое творится! – он прокричал что-то гневное в направлении соседнего участка, с хозяевами которого враждовал уже лет двадцать, и наконец вошел к себе. Разделся, проверил, на месте ли запасная палка, согрел кипятку, попил чаю и лег спать.

А утром не проснулся. И потому на заседание Совета ветеранов не пришел, а в свою очередь потому ветераны решили Александра Ивановича проведать, ибо не бывало, чтобы он на эти заседания не приходил. И еще более в свою очередь потому похоронили Александра Ивановича более-менее пристойно – не протухшим.

А спустя несколько дней по электричкам Казанского направления пошли разговоры, что хромого черта, который всех задолбал, то ли убили, то ли он сам под поезд упал сдуру. Некоторые даже жалели, что пропал хромой черт – скучновато без него стало. Студенты – Витек и его приятели – они тоже жалели. Правда, не сильно и не всерьез, а вскоре забыли, как и все остальные.

Ну и, конечно, от товарища Леонида Ильича Брежнева поступил ответ. Вернее, от его помощника, фамилия которого, естественно, забылась. От имени Генерального секретаря помощник благодарил Александра Ивановича и заверял, что меры по его сигналу будут приняты. И что не стареющие душой ветераны – золотой фонд партии.

Трудно сказать что-либо определенное по поводу нестареющих душ. Но если душа Александра Ивановича где-то есть, то вряд ли она обрадовалась такому ответу. Отписка ведь.