Текст книги "Романовы"

8

Когда мы спускались по лестнице в сад, после того как буря утихла, я услышала голос доктора Боткина, доносившийся из кабинета Авдеева. Я не могла разобрать слов, но он был непреклонен. Даже напорист. Может, у него неприятности с комендантом?

Я оторвалась от родных, чтобы прижать ухо к двери, но папа, который шел позади, взял меня за руку и повел вниз по лестнице.

– Оставь, Настя.

В моем воображении крутились все мыслимые варианты – возможно, большевики собирались избавляться от каждого из нас по очереди. Начиная с доктора Боткина. Потом Анна, все слуги… пока, наконец, не примутся за семью Романовых.

Мы вошли в сад, и я жадно окунулась в солнечный свет. Сердце уже тревожно колотилось от ожидания крика Авдеева, отправляющего нас обратно в дом.

Еще немного.

Еще минута.

Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Меня не заботили возможные солнечные ожоги. Было все равно, что ветер спутает мои волосы. Не волновало, что люди по ту сторону частокола могут выкрикивать ругательства в наш адрес. Мне просто хотелось подышать свежим воздухом. Дыхание. Свобода.

Из Нижнего города донесся выстрел. Я слышала по крайней мере один каждый раз, когда мы посещали сад. Кого-то за что-то казнили. По-большевистски. Выстрелы звучали чаще, чем церковные колокола.

Папа прогуливался, словно впитывая свободу, несмотря на отвратительные звуки, тогда как Мария хотела утомить себя на вольном воздухе и напиться им вдоволь. Отец попросил больше времени на улице. Авдеев отказал. Тогда он попросил коменданта разрешить помогать с садом, с дровами, с хозяйством.

И снова тот сказал «нет» между глотками водки.

В этом не было никакого смысла, кроме как мучить нас.

Еще один отдаленный выстрел со стороны города прорезал воздух. Я вздрогнула. Поначалу трудно было осознать, что каждый залп означал смерть человека, не согласного с требованиями большевиков. Но чем чаще подобное происходило, тем больше я в это верила. Насколько мы знали, это мог быть один из солдат Белой армии, направлявшийся к нам на выручку.

– Папа, что с нами будет? – Я подозревала, что он также услышал мой невысказанный вопрос: «Будем ли мы спасены?» Мы стремительно приближались к голодной смерти. Даже с редким утренним какао наши тела едва повиновались командам мозга, виной чему – диета из бульона, редких котлет и хлеба.

Мы исчезали – и из сердец народа, и из наших собственных отражений в зеркалах. Мама по-прежнему не выходила на улицу. Она едва могла встать с постели из-за головной боли и плохого питания.

– Наша единственная надежда – это освобождение или смягчение сердец.

Он верил, что большевики – если они добьются своего, – будут держать нас здесь, пока мы не сгнием. Или убьют, прежде чем дело зайдет так далеко. До этого момента я цеплялась за надежду, что, может быть, они все-таки отправят нас в заброшенную деревушку, лишенных богатства и титулов, но живых, чтобы мы затерялись среди крестьян.

Даже эти смутные грезы теперь таяли.

– Можно ли смягчить их сердца?

– Не тебе их смягчать. От тебя зависит только кротость твоего сердца. Солдаты служат своей стране так же, как они служили бы мне, если бы я все еще был царем.

Я в это не верила. Если бы они были верны папе, то не участвовали бы сейчас в его изгнании и надвигающейся смерти. Я позволила себе скользнуть взглядом по Зашу. Они с Иваном дежурили по очереди, в саду или на лестничной площадке. Заш наблюдал за нами, как пустельга.[5]5
  Хищная птица семейства соколиных, питающаяся грызунами и насекомыми (прим. пер.).


[Закрыть]

Возможно, после нашей вчерашней улыбки он почувствовал себя обязанным вернуться к официальной холодности. Почему он так боится проявлять доброту?

Я отвернулась, чтобы он не мог читать по моим губам.

– А как же матрешка? Когда мы сможем ею воспользоваться?

На этот раз никаких кодовых слов. Сегодня утром я вытащила игрушку из тайника в корсете, но она все равно не открывалась, как бы сильно я ее ни крутила. Заклинание еще не было готово.

Папа остановился в дальнем углу, и я почувствовала на себе взгляды охранников.

– Настя, это как бриллианты в твоем корсете. Тот момент, когда мы используем заклинание, покажет, что мы бросаем вызов новому правительству. Это говорит о том, что мы несговорчивы. Использование заклинания вполне может спровоцировать нашу казнь. Вот почему, даже если она откроется, ты должна использовать ее только в самый последний момент.

Я подумала о Юровском, коменданте, который чуть не отнял у меня матрешку в Тобольске. Прикоснулась к груди, убедившись, что она все еще там.

– Заклинание не всегда действует так, как мы могли бы ожидать. Мы с вашей мамой использовали один слой чар, когда она была беременна Алексеем – просили, чтобы ребенок оказался мальчиком, чтобы у меня появился наследник. Мы не ожидали, что у нас будет ребенок с гемофилией, который, вероятно, не проживет достаточно долго, чтобы править.

– Полковник Николай! – крикнул Авдеев из окна над нашими головами. Я впервые услышала, что он использовал настоящее звание папы после отречения.

Отец посмотрел вверх.

– Да, комендант?

– Продолжайте прогулку… М-м-м, но прекратите разговаривать. – Опять напился.

Папа слегка поклонился.

– Как пожелаете.

Мы продолжили нашу прогулку, но не раньше, чем папа пробормотал:

– Я подозреваю, что матрешка откроет тебе заклинание в тот день, когда Белая армия спасет нас.

Он отстранил меня локтем. Чтобы избежать дальнейших подозрений, я оставила его и присоединилась к Марии в тени одной из берез. Она лежала на спине, удобно устроившись у ног Ивана. Тот бросал вверх маленькие лепестки сирени, а Мария пыталась поймать их пальцами, пока они не попадали в лицо.

Она хихикала, да и Иван не переставал смеяться. Чем больше он хохотал, тем более каменным становилось лицо Заша. Не прекращая ронять лепестки, Иван толкнул его локтем.

– Если ты не способен справиться с весельем, иди охраняй куда-нибудь в другое место.

– Я здесь, чтобы охранять тебя, – огрызнулся Заш.

Решив поддержать шутливое настроение, я подняла руки, как боксер.

– От чего же? От хрупких женских кулачков?

Он отвернулся, ничего не ответив. Мои руки упали вниз. Мне требовался намек, что они имеют в виду.

Иван распахнул глаза.

– У Заша сложилось впечатление, что ваши голоса сирен промывают нам мозги.

– Что? – фыркнула я и рассмеялась над нелепым суеверием, но чем дольше Заш стоял с бесстрастным лицом, тем больше улетучивалось мое веселье. Я осторожно шагнула к нему.

– Я не совсем понимаю, что Иван имеет в виду, но… мы не в силах сделать это, Заш.

Откуда у него такая идея? Может, потому, что он видел, как я искала заклинания в кабинете Авдеева?

Иван погрозил мне пальцем.

– А это именно то, что сказала бы сирена. Особенно под охраной…

– Иван. – Замечание Заша ударом грома рассекло легкомысленную атмосферу.

Я сложила кусочки головоломки вместе.

– Из-за Распутина? – Сколько бы мама ни убеждала нас не упоминать этого имени, люди все равно знали о нашей с ним связи.

При этих словах Мария села, и мы все четверо помрачнели.

– Вы думаете, что мы можем контролировать ваш разум из-за мага?

– Он бывал в вашем дворце чаще, чем сам царь. – Заш поднял брови, намек был ясен.

Острая несправедливость болезненно пронзила мою грудь.

– Вот как вы думаете? Что Распутин промыл нам мозги? Манипулировал нами? Научил нас контролировать других людей? – Сад казался пугающе тихим из-за возмущения в моем голосе. Но, возможно, так казалось, потому что я ничего не слышала, кроме злого пульса в ушах.

– Он. Вызвал. Революцию! – Лицо Заша залилось краской. – Как вы думаете, почему народ взбунтовался? Никто больше не мог доверить вашему отцу управление страной.

Мария вскочила с травы.

– Это просто смешно. Пойдем, Настя.

Тот факт, что она была готова уйти от Ивана, предельно ясно показал, насколько она расстроена. Но я твердо стояла на месте.

– Нет. Мне хочется понять. Я полагала, даже простой человек знает, что мастерство заклинаний не работает таким образом.

– Тогда почему Распутин постоянно находился во дворце?

– Чтобы исцелить Алексея от травм! Он был единственным, кто мог это сделать! – Жгучие слезы, скорее от разочарования, чем от горя, норовили вырваться наружу. Как мог Заш не понимать, особенно после того как я рассказала ему о болезни Алексея?

– Вы действительно верите, что он приходил только ради вашего брата? – Голос Заша звучал сочувственно. – Ваша мать обожала его. Газеты публиковали ее письма. Мы читали, что она ему написала. Все знали, что она посещала его резиденцию. Одна.

Я видела эти письма. Намеки Заша доказывали, что сплетни стали более влиятельным монархом, чем мой здравомыслящий папа. И я ничего не могла сделать, дабы что-то изменить.

– Вы читали пропаганду, Заш, но мы там жили. Мы видели это изо дня в день. И все, что у нас есть – лишь наши голоса, чтобы говорить правду… если вы готовы слушать, не думая, что мы пытаемся контролировать ваш разум.

Все замолчали и глубоко вздохнули. Иван изобразил слабую улыбку, словно призывая Заша ответить на это.

Когда мой оппонент открыл рот в следующий раз, он заговорил мягко, словно стараясь не обидеть меня.

– Может, Настя, вы были слишком близко, чтобы рассмотреть то, что видела вся страна.

Я с шумом втянула в себя воздух. Дважды. Я не позволю ему порочить мамину репутацию. Но спор в этом месте не зайдет слишком далеко. Поэтому я сделала еще один глубокий вдох и собрала все возможное смирение.

– Я хочу понять. Услышать вашу точку зрения, Заш. Спасибо, что выслушали меня.

К тому времени, когда закончила, я действительно поверила собственным словам. Мария успокоилась и снова опустилась на траву, а полуулыбка Ивана превратилась в полноценную. Заш кивнул мне так, будто никогда и не изображал из себя камень. Еще один шаг вперед. Еще одно семя понимания.

– Как там Алексей? – спросил Заш, пытаясь смягчить напряженные последствия нашего спора.

Я качнула головой.

– Не лучше, он почти не спит из-за боли. Лекарств доктора Боткина недостаточно. – Я позволила намекам повиснуть между нами, как легким ветвям березы, колышущимся на ветру. Мне нужны чернила для заклинаний.

Заш больше ничего не сказал, и я присоединилась к Марии на траве. Наше садовое время давно истекло, но Авдеев еще не звал, и я впитывала в себя все, что могла. Я смотрела вверх, в тайный мир листьев, ветра и осколков синевы.

Мария сцепила руки за головой. Мне хотелось сказать что-нибудь легкое, доказать Ивану и Зашу, что мы можем двигаться дальше и не таить горечи. Листья кружились над нами.

– Из этого дерева получились бы прекрасные качели, – задумчиво произнесла я, жалея, что ветер не треплет меня, как эти листья над головой.

– Я почти не помню, каково это – качаться. – В голосе Марии слышалось отчаяние. Она, как и прежде, осталась впечатлительной.

Поэтому я перекатилась на бок и сделала то, что, насколько знала, должно взбодрить ее.

– Иван, чем вы любили заниматься летом, когда были малышом?

Иван вздрогнул. Я улыбнулась и на миг взглянула на Заша, который внимал разговору. Это лучше, чем ничего.

– Я был непослушным, – сказал Иван. Мария просияла при этих словах. Ничто не делает солдата красивее, чем истории о его опасных выходках. – К хорошему поведению можно было отнести лазание по деревьям. Еще я собирал ягоды в лесу.

– Мы тоже так делали! – Теперь я уже сидела на траве, переполненная воспоминаниями о нашем детстве в Александровском дворце.

– Ах, но Иван не был окружен золотыми воротами, – проворчал Заш, давая выход своему раздражению.

Я заставила себя не хмуриться и вместо этого подумала о том, откуда мог появиться этот упрямец.

– Вокруг, конечно, были ворота, но папа ценил волю и приключения. – Мой голос становился все более взволнованным, когда я вспоминала те дни. – Мы разбили лагерь, и он научил нас разводить костры. Мы помогали ему рубить дрова на зиму. Учились готовить, работать и лечить раны.

Я хотела, чтобы Заш знал: мы никогда не считали себя выше своего народа.

– Он воспитал нас так, как только мог в нашей ситуации, как, я уверена, и ваши родители.

– У меня не было родителей. Не думайте, что вы в курсе моего воспитания.

Я закрыла рот на замок. Мария перевела взгляд с Заша на меня, глубоко вздохнула и продолжила разговор с Иваном.

– А что было, когда вы плохо себя вели, Иван?

– О таких вещах не стоит рассказывать в присутствии великих княжен.

Мы засмеялись. Мария откинула с лица прекрасные каштановые волосы, и ветер подхватил их так, что она могла бы угодить прямо на обложку журнала.

Заш расслабился – словно принося физическое извинение за свое раздражение.

– Заш? У вас были какие-нибудь любимые летние развлечения? – я произнесла это самым добрым и заинтересованным тоном, пытаясь показать, что наши воспоминания могут иметь не так уж много отличий.

Он схватил наживку, вернее, поддразнил меня и сдался.

– Плавал. Рыбачил. Ел строганину. Проводил дни на берегу реки. Готовил мясо на костре. – По мере того как он говорил, его речь становилась все более расслабленной. Ностальгической. Путь к детству, свободному и вольному. Как он оказался большевиком? – Вот что такое лето для меня.

– Я никогда не готовила себе мясо на костре. – Мой рот наполнился слюной при мысли о жирной баранине, пропитанной специями, зажаренной на ободранной ветке или вертеле.

Заш улыбнулся какому-то воспоминанию, которое оставалось недоступным для меня.

– Значит, вы еще не жили.

– Назад в дом! – крикнул Авдеев с порога.

Я перевела взгляд на папу. Как и ожидалось, он послушно поднялся, подхватив двух собак Татьяны. Та подтолкнула мамино кресло с Алексеем.

Иван помог Марии подняться на ноги. Я вскочила прежде, чем Заш почувствовал, что ему придется сделать то же самое. И мы все отступили в дом, как закованные в кандалы покорные рабы. Но вместо воображаемых цепей на этот раз я несла на плечах трофеи победы.

Разговор оказался нелегким, но каждый раз общаясь с Зашем, я немного больше начинала понимать, почему он был так зол на нас. И как только я смогу развеять эти недоразумения, уверена, мы найдем союзников, которые помогут нам бежать.

11 июня

– Боткин, вы спаситель! – Слабый мамин голос тронул наши сердца. Наш любимый доктор поделился с Авдеевым профессиональными опасениями о нашем здоровье, и комендант разрешил ему попросить сестер местного монастыря помочь с питанием.

Корзины с яйцами, молоком, сливками, мясом, колбасой, овощами и пирогами прибыли к воротам Ипатьевского дома, несомые монахинями. Комендант Авдеев забрал большую часть для себя и своей охраны, но каждый кусочек, который мы получали, был для нас дороже драгоценностей в нижнем белье.

Папа молился над каждым ломтиком, прежде чем разделить все поровну.

Это стало обычным делом, и я была так признательна сестрам, что написала им длинное благодарственное письмо. Постояла у двери на лестничную площадку несколько минут, но так и не позвонила в колокольчик. Отдаст ли Авдеев им мое письмо? Трудно представить, что он это сделает. Если нет, я мало что потеряю, но попытаться стоит. Сегодня мое воодушевление невозможно было подавить.

Я дернула за шнур. Дверь открылась, и я оказалась лицом к лицу с Зашем.

– О! – Я отступила назад, сердце неуклюже подпрыгнуло. – Здравствуйте.

– Добрый день, – ответил он. Хороший день.

Теперь, после нескольких дней правильного питания, мне было так весело, что я практически сияла.

– У меня есть письмо для сестер.

Что-то изменилось на его лице – появилась не улыбка, а какая-то теплота.

– Они очень щедры.

Я была уверена, что он оценил принесенные продукты так же высоко, как и мы, поскольку Авдеев утверждал, что его солдаты тоже нуждаются в пропитании.

– Мы так признательны.

Я думала о том, сколько этих солдат занимали свои посты, потому что им нужны были деньги. Как все они теснились в подвальных этажах Ипатьевского дома – гораздо более душных, чем наши пять комнат? Несмотря на то, что над нами довлел тюремный режим, мы, вероятно, выглядели избалованными в их глазах.

Я протянула руку и коснулась Заша.

– Благодарю вас за то, что вы служите нашей прекрасной Родине. Я знаю, что наше положение могло бы сделать из нас врагов, но вам я столь же благодарна за преданность, как и сестрам за щедрость.

Тепло исчезло с его лица, сменившись маской безразличия, но я все поняла. Комплименты проглотить труднее, чем сухой черный хлеб, который мы раньше жевали на завтрак.

Я вспомнила один из стихов, которые папа читал нам из Библии, – что доброе слово отвращает гнев. У меня это не очень хорошо получалось, но, когда удавалось выдавить комплимент или любезность, я всегда видела результат.

В эту минуту мне хотелось, чтобы Заш услышал искренность и понял, что я не обижаюсь на него за то, что он вынужден исполнять приказы Авдеева.

Я постучала в дверь кабинета коменданта, Заш стоял рядом со мной. Она была заперта. Я постучала еще раз, и изнутри донеслось ворчание.

Заш протянул руку.

– Я отдам ему письмо, когда он… когда он освободится. – То есть когда протрезвеет.

– Спасибо, – я передала письмо Зашу и развернулась, чтобы пойти в нашу тюрьму, но тихий шепот солдата заставил меня остановиться.

– Недавно в городе была облава, и кое-что доставили в комендатуру. Возможно… возможно, вам стоит попробовать поискать еще раз. Чтобы помочь брату.

Я стояла, открыв в удивлении рот, опираясь рукой о дверную ручку. Он имеет в виду… У Авдеева появились чернила для заклинаний?

– Может быть, завтра, – закончил Заш, все еще не глядя мне в глаза. Затем, уже громче, он скомандовал: – А теперь возвращайтесь в свои покои, гражданка.

Я повиновалась, не уверенная в том, что только что услышала. Не веря, что слова исходили из уст Заша. А потом вдруг закружилась голова от их смысла. Папа был прав – если цепляешься за надежду, будь готова к неожиданностям.

На следующий день я стала нервничать. Заламывать пальцы. Скручивать салфетки. Пощелкивать большим пальцем по книгам, чтобы услышать шелест страниц. Дурачиться с Джой до тех пор, пока не довела ее до крайнего возбуждения. Она была настолько напряжена, что даже не могла лизнуть меня в лицо.

Наконец, время пришло.

Иван и Заш проводили нашу семью в сад, а я отстала. Заш не подал никакого сигнала, но я слышала голос коменданта снаружи, а это означало, что его кабинет пуст.

Словно тень, я проскользнула внутрь и захлопнула за собой дверь. Его кабинет выглядел почти так же, как и в прошлый раз, только пустых водочных бутылок теперь стало вдвое больше. Я не знала, где искать. Никаких новых сундуков. Никаких новых бочек или ящиков.

Но потом, осматривая грязные полки, я увидела…

Круглый деревянный сосуд с серебряной росписью и крошечной пробкой, заставившей меня предположить, что в нем духи. Чернила для заклинаний Заша.

Никаких вещей с облавы Авдеев не получал. Он, вероятно, ничего об этом не знал. Заш… Это он положил сюда свой пузырек с чернилами для заклинаний. Для Алексея.

У меня перехватило горло, я схватила флакон и выскользнула из кабинета буквально через две минуты после того, как вошла. И мне захотелось плакать. Потому что эта доброта – доброта Заша – взволновала меня.

Я никогда не смогу отблагодарить его должным образом. Он не знал, что я в курсе, что это была его бутылка чернил для заклинаний. Заш не понимал, что я осознавала, как он рисковал своей собственной шеей, протаскивая ее в кабинет Авдеева для меня. Почему? Зачем ему это делать?

Возможно, это был какой-то коварный план. Но наше общение, исполненное надежды на понимание, не позволяло поверить в подобное. Заш сказал, что единственное общее у нас, – готовность сделать все, чтобы помочь любимому человеку.

Он видел боль Алексея и горе, которое она причиняла всем нам.

И хотя мы оставались пленниками под его надзором, Заш чувствовал сострадание. Он показал мне это сегодня. И я обожала его за это.

9

Я начертила чернилами заклинание прямо на колене Алексея. Остальные члены нашей семьи заканчивали ужин в столовой. Это было единственное известное мне заклинание, поэтому я быстро справилась с ним. Алексей не спускал глаз с двери, стараясь держаться как можно тише.

Рисуя магическое слово на бледной коже брата, я напевала мелодию, которой научил меня Распутин, и сосредоточила все свои мысли на заклинании облегчения. Настоящие чары сочетали в себе правильное слово, должную концентрацию и верную мелодию. Какая-то часть меня хотела попробовать найти новое слово – то, что не только облегчит боль, но и решит проблему, – но я даже не знала, с чего начать.

Положив ладонь на символы, закрыла глаза и продолжала напевать. Это была короткая мелодия – Распутин всегда подчеркивал, что магия заклинаний – смесь чернил и мастерства. Что-то проснулось во мне, пока я напевала. Какое же удовольствие делать это! Учиться, помогать…

Если мне не быть княжной, хочу стать магом. И сейчас больше, чем когда-либо.

Чернила под моей рукой шевелились, как нетерпеливый червяк. Приведенные в действие. Готовые к использованию.

– Облегчение, – прошептала я.

Я подняла руку как раз вовремя, чтобы увидеть, как заклинание впиталось в кожу Алексея. Брат откинулся на подушку с довольной улыбкой на лице.

– О-о, это гораздо лучше, чем аппарат доктора Боткина.

– Сработало! – Я уставилась на окрашенную кожу, пораженная тем, что могу сотворить магию.

Да, я хотела учиться, хотела стать сильнее. Но оставшиеся чернила для заклинаний едва ли на пару сантиметров заполняли бутылку. Заш перелил – или использовал – некоторое количество, прежде чем поставить флакон в кабинет Авдеева. Это нисколько не убавило ценности его дара, но уменьшило количество экспериментов, которые я могла себе позволить. Нужно беречь чернила для Алексея.

Если нас скоро спасут, ему понадобится вся помощь, которую он сможет получить.

– Может быть, завтра я выйду в сад без стула.

Алексей заставил себя сесть.

– Только не выдавай меня, – проворчала я.

– Ты ожидаешь, что я буду притворяться, будто мне еще хуже, чем сейчас? Ох, сестренка, ты должна лучше, чем кто-либо, знать, что я этого не сделаю.

Я сунула бутылку в карман.

– Я должна была попытаться.

Алексей, нахмурившись, следил за моими движениями.

– Откуда у тебя чернила?

Я подняла брови в притворной обиде.

– Ты ждешь, что я раскрою свои секреты?

– У нас с тобой нет секретов.

– Верно. – Могу я поделиться с ним? Может, рассказать ему про Заша? – Я стащила их из кабинета Авдеева.

– Угу, – он знал, что я говорю ему не всю правду, – выкладывай, Швыбзик.

Я шумно выдохнула и выразительно округлила глаза.

– Плата. Заш достал их для меня. Когда мы уезжали из Тобольска, у него в ранце было несколько штук, но он не знает, что я в курсе. Он посоветовал мне обыскать кабинет Авдеева, там я и нашла пузырек с чернилами Заша. Думаю, он положил его туда для меня. Для тебя.

– Мне казалось, он ненавидит магов. И Распутина. И всех нас.

– У него есть кое-какие соображения насчет Распутина. Но… я все еще надеюсь понять их лучше.

Алексей повел бровями.

– Тебе нра-а-а-авится солдат Заш?

– Конечно нет! – фыркнула я.

– О. Что ж, прости мне предположение, что рисковать жизнью – это очень яркое проявление привязанности.

Мой пульс предательски участился.

– Все совсем не так.

Алексей сложил руки на груди, и его лицо приняло надменное царственное выражение.

– Пока ты не предложишь мне правдоподобную альтернативу, я буду придерживаться этой версии.

Я демонстративно скривилась и вышла из комнаты. Но, войдя к себе, тут же прекратила притворяться. Мария уже забралась в свою койку. Мы поцеловали друг друга в щеки, и я переоделась в ночную рубашку.

Нельзя впускать в душу надежду на любовь Заша. Даже я понимала, что стремление испытать это чувство возникло от напряженной жизни в изгнании. Это неправильно. Это небезопасно. Но опять же, что, если он когда-нибудь поможет нам спастись? Могу ли я позволить себе думать об эмоциях?

Я перевернулась на другой бок, спиной к Марии. Когда она не видит выражения моего лица, я могу погрузиться в более личные мысли. Перенаправила свои размышления прочь от опасных вод любви в прошлое, к овладению заклинаниями. Назад, к Распутину… и тому, что говорил Заш о нем и маме.

Мария шумно дышала на своей койке рядом со мной. Я позволила себе задать вопрос. Даже… усомниться. Я никогда не сомневалась в преданности мамы папе. Но она проводила много времени с Распутиным. Когда он навещал нас во дворце, нам с Марией часто не разрешалось находиться в одной комнате с ними, пока она и Распутин обсуждали болезнь Алексея.

Распутин никогда не рассказывал, как исцелял брата. Он только как-то говорил мне о самых основах мастерства заклинаний. Как создать заклинание облегчения. Как его применить. Но больше ничего – никаких инструкций к овладению колдовской наукой. Никаких указаний о том, как создавать другие заклинания или как изготавливать волшебные чернила.

Может, он просто подкармливал мое любопытство? Чтобы я была счастлива и доверяла ему?

Я видела мамины письма к нему, когда они печатались в газетах. Они были полны очарования… и любви. Люди говорили: «Скандал». Но мы, Романовы, все любили Распутина. Мы все писали подобные письма. Публика этого не понимала.

Что ж… Папа никогда полностью не доверял великому магу. И Ольга порой его недолюбливала. Они никогда не говорили мне почему. Если бы они узнали о романтических отношениях, разве не сказали бы об этом? Разве не сделали бы что-то?

Темнота погрузила меня в тревожные сны, но на следующее утро я проснулась с твердым намерением успокоиться. Я переоделась в не первой свежести черную юбку и белую блузку, которые носила каждый день. Мы съели привычный завтрак.

Папа подошел к креслу, не отрываясь от биографии императора Павла I, которую он, наверное, перечитывал уже раз сто. Мама лежала в постели, бледная и похожая на привидение.

Когда наступило послеполуденное время прогулки, я схватила Ольгу за руку.

– Позволь мне позаботиться о маме. А ты иди и наслаждайся солнцем.

Ольга с шумом выдохнула воздух.

– Теперь наш маленький чертенок – ангел? С чего бы такая перемена?

Я усмехнулась, и она бросилась вниз по лестнице вслед за остальными членами семьи. Я принесла из кухни миску маминой похлебки из чечевицы и поставила у кровати.

– Привет, моя маленькая. – Мама села, и ее рука тут же потянулась ко лбу. Я подождала, пока мигрень утихнет настолько, чтобы она смогла удержать миску.

Возможно, сейчас не самое лучшее время.

Мама всегда была больна. Кроме того, кто я такая, чтобы сомневаться в ее честности? Но если мне придется разговаривать с Зашем – или любым другим охранником, раз уж на то пошло, – об их подозрениях относительно Распутина и мамы, мне нужны ответы.

– Как чудесно, что ты сегодня рядом со мной.

Я поправила одеяло, пока она потягивала суп.

– Мама, я осталась дома, потому что… некоторые из охранников разговаривали со мной.

– Они не распускают рук? Они не столь добры, как в Тобольске.

– Нет, меня не беспокоили. Только… говорили то, о чем я хотела с тобой побеседовать. – Выкладывай все начистоту!

Мама поставила суп на прикроватный столик и потерла рукой лоб.

– Что такое, Настя? Извини, но у меня сегодня ужасно болит голова.

– Речь о Распутине, – выпалила я.

Она замерла. А затем резко заявила:

– Могу представить, какие нелепые позорные слухи они распускают.

– Почему вы никогда не позволяли нам находиться с вами в одной комнате? – Время прогулки в саду прошло уже почти наполовину. Мне нужно переходить к вопросам. – Почему ты так часто приходила к нему одна? Мама… что происходило? Прости мое любопытство, но, мне кажется, я понимаю, почему охранники были так недоверчивы, а люди так подозрительны. Я не знаю, что с этим делать!

Не думала, что это возможно, но мама побледнела сильнее, чем обычно.

– Что ты придумала обо мне, Настя?

– Ничего не придумала! – В моем голосе зазвенели слезы. – Я люблю тебя. Просто хочу понять.

Она так много времени проводила с Алексеем, когда он родился, что едва ли у кого-то из нас, сестер, были наполовину такие же близкие отношения с ней. Мы не знали ее так глубоко, как знали папу. Мария и я – меньше всего.

– Григорий Распутин бессчетное количество раз спасал жизнь твоему брату. Ты сомневаешься в его доброте?

Она была оскорблена нападками на его характер? А как насчет ее самой?

– Нет, я не сомневаюсь в его доброте. Но скажи мне, мама, к чему эти визиты к нему домой? Почему запирались двери?

Я ненавидела беспокойство. Ненавидела грызущую боль в голове. И всего лишь хотела вернуть обычную уверенность.

– Некоторые секреты не предназначены для тебя, Настя. Ты должна доверять моим словам. Я никогда не посягала на честь твоего отца.

Итак, она предпочла сохранить свои тайны.

– Может быть, и не намеренно, но из-за твоей скрытности вся страна считает его слабоумным царем, который не мог уследить за собственной женой!

Я ахнула в тот момент, когда слова слетели с моих губ. Да как я смею? Я бросилась к ней и схватила ее за руку.

– Прости меня, мама.

Она выдернула свою ладонь из моей.

Стыд переполнял меня, но должна ли я стыдиться того, что говорю от чистого сердца?

– Я верю тебе, мама, но не знаю, как ответить солдатам, когда они ставят под сомнение честь моей семьи. Когда они обвиняют папу в том, что он слаб, а тебя – в этих… непристойностях.

– Даже если бы я поделилась с тобой своими секретами, ты не должна была бы рассказывать их солдатам. Это не облегчит нашего положения.

– Зато меня успокоит, – хрипло прошептала я. – Облегчит мою душу. Это мучает меня гораздо больше, чем наше изгнание.

Она откинулась на подушку, забыв про суп. В подобные моменты я обычно ходила за каким-нибудь лекарством или Ольгой, чтобы та почитала ей что-то успокаивающее. Вместо этого я ждала. Несмотря на ее боль, надеясь – молясь – что она не лишит меня своей любви.

Я переступила черту, которую не имела права пересекать. Мне не следовало оставаться. Не следовало спрашивать.

– Мы все равно скоро умрем, – пробормотала она из-под хрупкой руки, теперь – лишь тень великолепной женщины. – Делай с моими секретами то, что должна.

Мое сердце замерло на миг, сбившись с ритма. Я пропустила мимо ушей ее отчаяние по поводу нашего изгнания и ждала, когда она заговорит.

– Распутин использовал… особую магию. Мы консультировались с бесчисленными колдунами и врачами о состоянии Алексея. Только Распутин мог исцелить его приступы… Но у нас с ним было соглашение. Соглашение, которое твой папа не одобрял.

Ее голос стал механическим, как граммофонная пластинка.

– Одного заклинания Распутина было недостаточно, чтобы помочь Алексею, поэтому я позволила ему черпать из моего здоровья. Это был обмен. Он направлял мое крепкое здоровье Алексею в самые тяжелые периоды. Вот почему я заболела.

– Но… как такое возможно? – выдохнула я. – Никогда не слышала о подобных заклинаниях.