Текст книги "Романовы"

Следующим утром я встала около восьми и заглянула в свое тайное форточное окошко. Втянула в себя мятежный глоток свободного воздуха, а затем выпустила его в сторону кабинета Авдеева, словно насмехаясь над ним.

В главной комнате я потянула за короткий шнурок возле двери на лестничную площадку, и по другую сторону стены зазвонил колокольчик. Солдат открыл дверь и проводил меня в ванную.

– Доброго утра, – поздоровалась я, стараясь выглядеть дружелюбной. Он не ответил. Я не стала повторять попытку.

Умылась и проигнорировала грубые политические комментарии, нацарапанные на стене более недоброжелательными солдатами. Час спустя мы с семьей сидели за обеденным столом и завтракали чаем с черным хлебом.

«Больше не позволено жить по-царски», – отчеканил Авдеев. Как будто кофе и яйца – показатели царской жизни! Белобородов, должно быть, остался недоволен осмотром.

Папа помолился перед трапезой, и мы взяли себе хлеба. По крайней мере, чай был горячим. Холодный чай даже в жаркий день всегда приводил меня в уныние.

По нелепому контрасту, хлеб и чай нам подавались на прекрасном фарфоре, внося подобие старой жизни в эту новую, грязную. Похоже на один из домашних спектаклей, который я ставила для семьи. Воображаемая принцесса ест на воображаемом фарфоре… в затхлой тюремной камере, лишенной солнечного света.

Мысленный образ заставил меня хихикнуть. Сценарий не казался забавным, слишком уж был близок к истине. Но я уже знала, что, когда мне хочется отчаяться, сил придает своевременное веселье. Впрочем, если я не проявлю осторожность, могу и расплакаться.

Сегодня утром я была осторожна и радовалась улыбке, которая переходила от меня к Алексею, Марии, Татьяне, папе. Она миновала только маму и Ольгу.

Стук сапог Авдеева перекликался со звоном маленьких ложечек по фарфоровым чашкам, помешивающих чай, хотя в нем не было ни сахара, ни лимона. Комендант остановился в дверях и некоторое время наблюдал за нами. Я перестала посмеиваться, но папа с улыбкой повернулся к Авдееву. Мы все последовали его примеру. Мы докажем, что новый режим не может ослабить узы нашей семьи.

Авдеев держал под мышкой сложенную газету. Его светлые волосы были растрепаны, как будто он плохо спал, а потом прошел мимо зеркала. Глаза снова красные. Авдеев был на пути к тому, чтобы отравить себя до смерти.

– А, спасибо, комендант, – встал папа из-за стола, чтобы взять газету.

Авдеев покачал головой, отчего на мгновение пошатнулся, но тут же ухватился за косяк.

– Нет, гражданин Николай. Вы больше не будете получать газет.

Налитый кровью взгляд Авдеева скользнул в мою сторону. Каким-то образом я поняла, что это связано с тем фактом, как два дня назад мы с папой вели тайный разговор за ней. Авдеев, должно быть, прочитал чувство вины на моем лице, потому что выпрямился. Его послание дошло.

– Тем не менее я позволю вам услышать сегодняшнее сообщение местных властей. – Он раскрыл газету. – Все арестованные будут взяты в заложники. – Авдеев поднял голову. Под арестованными имелись в виду Романовы. – Малейшая попытка контрреволюционной акции в городе приведет к немедленному расстрелу заложников. – Он сложил газету. Затем вошел в свой кабинет и включил граммофон, который раньше принадлежал нам.

Ни единого вздоха. Ни слова. Ни звона столового серебра о фарфор. Только трескучая пластинка предательски вращалась, воспроизводя музыку, которая раньше заставляла нас танцевать. Будто издеваясь над нами.

Потом хлопнула пробка, выдернутая из бутылки дешевой водки.

Нас казнят, если кто-нибудь попытается нас спасти. Если бы в Екатеринбурге скрывались солдаты Белой армии, это наверняка заставило бы их замолчать.

Я первой вернулась к черствому черному хлебу.

– Прости меня, папа, – прошептала я.

5 июня

– Для чего мы живем, Настя? – Алексей лежал в постели, а остальные члены семьи вышли на улицу, чтобы совершить первую прогулку в саду. Я решила остаться дома и составить компанию брату – не потому что мне не нравился свежий воздух, а потому что хотела позаботиться о нем.

Я осторожно посадила Джой к нему на колени. Она лизнула игрушечных солдатиков, лежавших лицом вниз на его простыне.

– Что ты имеешь в виду?

Алексей пожал плечами и вытащил игрушку из пасти Джой, затем вытер ее чистым уголком простыни.

– Кто я теперь? Даже если нас отпустят и мы поселимся в какой-нибудь деревеньке, затерянной в России… Кто я такой? Я не буду царем. Я не могу быть солдатом из-за всего этого. – Он указал на свое тело. – Почему так важно выжить?

Я попыталась подобрать нужные слова, вместо того чтобы просто отчаиваться от его безнадежности. Вопрос брата был логичным. И был задан… спокойно. Самое меньшее, что я могла сделать, это ответить тем же.

– Я понимаю, почему тебе так тяжело.

Он потерял свой трон. Все, чему он учился, все навыки, обретенные в детстве, больше не имели отношения к его жизни.

– Но для чего живет твой народ, русский народ? У них нет тронов. Не все из них – солдаты. Так что же ты скажешь о цели их существования?

Он по-птичьи склонил голову набок.

– Очень проницательно, сестра. Я полагаю, они живут, чтобы заботиться о своих семьях. Следовать за мечтой.

Он потрепал Джой за ушами, и собака свернулась калачиком под одеялом рядом с ним.

– У меня все еще есть семья. И хотя я болен – всегда болен, – я могу думать о новой мечте. Если папа может, то и у меня получится.

– Цель папы – заботиться о русском народе… даже сейчас. Через любовь, прощение и смирение. Может быть, это и есть признак истинного царя. Вне зависимости от того, есть у него трон или нет.

– Вот почему ты моя любимая сестра. – Алексей подмигнул мне, и я рассмеялась. Он говорил то же самое каждой из нас, но мне нравилось думать, что в случае со мной он действительно был искренним. – О, и с днем рождения.

Я вздрогнула.

– День рождения?

– Ну… по старому стилю. – Он вытащил небольшой свиток бумаги, перевязанный полотняной лентой. – Полагаю, по новому григорианскому календарю тебе исполнится семнадцать только через тринадцать дней.

Я совсем забыла о своем дне рождения. Когда Ленин изменил календарь с юлианского на григорианский, я перестала следить за большинством дат. Но сегодня, пятого июня, мне исполнилось семнадцать.

Я так долго не брала свиток, что Алексей, наконец, бросил его мне на колени.

– Не думал, что ты когда-нибудь сможешь обойтись без глубокомысленного замечания.

Я приподняла бровь.

– Спасибо, дорогой брат, но я буду праздновать твой день рождения по григорианскому календарю, который теперь делает меня на тринадцать старше тебя. – Я сняла ленту с плотной бумаги, уже догадываясь о природе подарка, когда он развернулся. – Пьеса?

– Одну ты еще не ставила. Я стащил ее в наш первый день в Тобольске, чтобы приберечь ко дню твоего рождения.

Он привез сценарий сюда, в Екатеринбург, хотя и был болен. Я приняла подарок – короткий одноактный водевиль. Алексей знал, как я люблю смешить людей.

– Это действительно лучший подарок, который я когда-либо получала.

– Хорошо. Ладно. – Он постучал пальцем по бумаге. – Обрати внимание, здесь три роли. Я требую, чтобы ты оставила одну из них для меня.

– Как будто я считаю кого-то другого более достойным.

⁂

Обед представлял собой порцию обычного бульона с небольшими кусочками мяса. Его доставили к воротам из Екатеринбургского Совета. За весь день я ни разу не почувствовала себя насытившейся. А бедная мама-вегетарианка почти ничего не ела, ковыряясь в супе.

Когда Авдеев объявил, что пришло время прогулки в саду, все, кроме мамы и Ольги, бросились на свежий воздух. Я заняла место позади. Когда остальные члены моей семьи спускались по лестнице во главе с комендантом, я сделала крюк…

…в кабинет Авдеева.

В помещении сильно пахло сигаретным дымом и алкоголем. Коробки, бумаги, сундуки, безделушки и мусор заполняли комнату: так могла бы обустроить свою нору большая крыса. Я сморщила нос, но окинула взглядом кабинет. Где пьяный комендант спрятал бы магические предметы?

Я подошла к тумбочке под нашим граммофоном. Маленькая дверца была заперта. Меня охватил трепет. Должно быть, они здесь.

Я заглянула в ящики стола – только бумаги. Перебрала стопку коробок на полу – еще бумаги и пустые бутылки из-под алкоголя.

Под коробкой с папиными дневниками обнаружился маленький ржавый ключик. Почему комендант оставил его здесь?

Он идеально вошел в замок тумбочки. Я слегка повернула его. Клик. Дверь открылась и… водка. Много бутылок водки.

Никаких заклинаний. Никаких магических чернил. Никаких колдовских книг.

Я закрыла дверцу, заперла ее и с раздраженным вздохом вернула ключ на место.

– Что вы здесь делаете?

Я резко вскинула голову. В дверном проеме стоял Заш. Он скрестил руки на груди, на боку поблескивал пистолет. Как же я его не услышала? Мои органы чувств были в полной боевой готовности. Я попыталась отмахнуться от ситуации, но переступила черту.

– Просто немного пошалила…

– Это больше, чем обычная шалость. Это мятеж.

Я стояла у стола, перебирая отговорки или ложь, но ситуация казалась слишком уж серьезной. Когда импровизация не может спасти тебя, лучше всего сказать правду. Честность была самым эффективным – и самым опасным – оружием.

– Вы совершенно правы. – Мои руки безвольно упали по бокам. – Это не озорство. Но я не пытаюсь бунтовать. Я хочу позаботиться о своей семье.

– Что, они не могут обойтись солдатским пайком, как все мы?

Я практически ощущала вкус горечи в его фразе. Произнося следующие слова, я не смотрела ему в глаза.

– Алексей болен. Я надеялась найти исцеляющее заклинание, которое могло бы помочь ему.

Разговоры о заклинаниях могли послать пулю в мое сердце, но у Заша были свои колдовские секреты, поэтому я пошла дальше.

– Я знаю, что это запрещено, но он мой брат. У нас отняли все. – У меня перехватило горло. – Остались только мы сами. Можете ли вы винить меня за то, что я хочу сделать все возможное, чтобы моя семья не страдала?

Я ожидала встретить его жесткий взгляд снова, но холод исчез. Заш глубоко вздохнул.

– Нет. Я не могу винить вас за это. Если это правда, то, вероятно, это единственное, что у нас с вами есть общего.

Я медленно направилась к выходу. Он отступил в сторону, чтобы выпустить меня, и закрыл за мной дверь. Я развела руки.

– Если вам нужно меня обыскать, пожалуйста. Я уверяю, что ничего не брала.

Он провел быстрый обыск, хотя все то же негласное правило не позволяло ему заглянуть туда, где лежала матрешка.

– Готово, – выпрямился он.

Я сложила руки перед собой, по-настоящему униженная. Нечасто мне приходилось попадаться на своих проделках.

– Вы… вы скажете коменданту Авдееву?

– Это мой долг.

– Но, возможно, вам не нужно говорить ему об этом немедленно, верно? – Я попыталась осторожно улыбнуться. Если не смогу убедить его сохранить тайну, придется пригрозить, что открою его секрет. Но шантаж большевистского охранника – мое последнее средство.

Заш выглядел раздраженным.

– Я отведу вас в сад.

– Конечно.

Я последовала за ним вниз по лестнице. Ладони вспотели от того, что могло ожидать меня в саду. Отведет ли он меня прямо к Авдееву?

– Почему ваш брат всегда болеет? У доктора в распоряжении множество лекарств.

Капля морфия и несколько других средств – под этим Заш подразумевал «множество»? И все же я ухватилась за этот разговор.

– Его кровь… Она не сворачивается, поэтому любой порез или ушиб может быть смертельным. Это называется гемофилия.

Мы вышли в освещенный сад, и я вдохнула свободу. Заш остановился на краю лужайки. Я тоже. Он нахмурился, глядя на меня.

– Когда он заболел?

Ой. Теперь пути назад не было.

– С рождения. Она скрывается в нашей родословной. Мой дядя умер в детстве от той же болезни. Мы… – Я заломила руки. Слишком много правды выплывало наружу, но я не могла остановиться. – Мы держали это в секрете от общественности. Алексею предстояло стать следующим царем. Люди обожали его, но не понимали, что его слабое место скрывается в организме. Если бы они знали, то сочли бы его неподходящим правителем.

– Вы не очень-то доверяли своему народу.

Я сложила руки на груди.

– Вас не удивляет, почему ни одна из нас, четырех сестер, не вышла замуж и даже не была помолвлена? Потому что некоторые дворяне слышали о болезни Алексея, и хотя не знали подробностей, они считали всех нас, девушек, инфицированными. Они отказали нам в нашем будущем из-за собственных домыслов.

Заш поднял бровь.

– Если бы вы открыли им правду, они бы этого не сделали.

– Вы не очень-то хорошо знакомы с аристократами, – фыркнула я.

– А вы не очень-то хорошо знакомы с простым народом.

Я могла бы ответить ему: «Мы хотели бы ближе познакомиться». Я могла бы вспоминать о своей жизни, полной путешествий и дворцов, с какой угодно нежностью, но между нами, братьями и сестрами, всегда присутствовала обреченность. Понимание, что нам никогда не оказаться снаружи. Не удастся познакомиться со своим народом. Не разрешено посещать гуляния. Не позволено жить, учиться или познавать мир за пределами нашей семьи. И все это – безапелляционные требования мамы.

– Вам лучше присоединиться к своей семье до того, как закончится время прогулки. – Заш подтолкнул меня локтем вперед.

Я была так удивлена его прикосновением, что чуть не подпрыгнула. Но не раньше, чем поблагодарила.

– Спасибо, Заш.

– За что? – проворчал он.

Я ничего не ответила. За то, что поговорил со мной. И… за то, что я надеюсь сохранить свою тайну.

Прошло три дня, а Авдеев все еще ничего мне не сказал. Я могла только догадываться, что Заш решил не докладывать о моем вторжении. Это означало, что мне не придется его шантажировать. И, возможно, это означало, что мы становимся… друзьями?

Бурчание в животе прекратилось, когда я поела. Но даже собирая остатки бульона из тарелки, я все еще чувствовала, что наполнена лишь воздухом.

– Это недопустимо! – возмутился доктор Боткин. – Даже находясь в изгнании, вы не должны голодать. Царица и царевич никогда не излечатся в таких условиях.

Мама больше не вставала с постели, даже чтобы выйти в сад. Ее деревянное кресло-каталка оставалось в распоряжении Алексея. Хоть он и получал удовольствие от того, что его ежедневно катают по саду, все же с каждым днем брат становился все слабее. Мне нужны были чернила для заклинаний. Но я не смогла бы украсть их у Заша, даже если бы захотела: вокруг полно большевиков. А у Авдеева нет чернил. Матрешка оставалась запечатанной. Я чувствовала себя совсем беспомощной.

Особенно скучно становилось по утрам, когда мы отсчитывали минуты до одиннадцати, до позволения выйти наружу. Папа читал и перечитывал небольшую стопку книг, доставленных в его и моем чемоданах. Иногда он читал вслух, и я впитывала его голос так, как мне хотелось бы впитывать солнечный свет.

Мария, Татьяна и я играли во французскую карточную игру безик до тех пор, пока я могла сдерживать желание разорвать карты в клочья и закричать. Ольга успокаивала маму, сидя у ее постели, а Алексей играл с оловянными солдатиками на маленькой модели корабля, которую ему вернули. Часто я присоединялась к нему просто потому, что оловянные солдатики казались более веселым развлечением после бесконечных карт.

Однажды утром мы проснулись от шума пилы, молотка и какого-то скрежета. На прогулке в саду мы увидели причину звуков. Большевики строили второй забор из бревен. Выше, длиннее, надежнее, вокруг маленького частокола. Заш помогал таскать бревна и удерживать на месте, пока другие связывали их. Я не знала, почему они решили, что мы нуждаемся еще в одном ограждении. Мы не сделали ничего, что служило бы оправданием дополнительных мер безопасности, разве что похудели из-за скудного рациона.

Я продолжала смотреть в маленькое форточное окошко в течение следующих нескольких дней, хотя большая часть обзора перекрывалась новым частоколом. Без газет, без вида из окна мы не знали, в каком состоянии находится страна и продолжает ли Белая армия сопротивляться большевикам.

Но через пару дней ворота распахнулись, и на пороге появилось двадцать новых солдат. Они несли свои ранцы и устраивались в уже тесном Ипатьевском доме, добавляя запахи пота и сигаретного дыма.

Еще надзиратели? Второй забор? Изнутри мы не представляли никакой угрозы. Оставалась лишь одна логичная причина, по которой большевики могли бы усилить охрану: существовала угроза извне.

Белая армия шла нам на выручку.

7

– Очередность смены караула изменилась.

Мария, которая сидела рядом со мной, скрестив ноги, на восточном ковре в спальне, вскинула брови.

– Со всей этой дополнительной охраной им пришлось кое-что поменять, и угадай, кто теперь дежурит на нашей площадке через день?

– Хм… непросто. – Я перетасовала две колоды карт в настроении, не слишком подходящем для безика. – Иван?

Мария показала язык. То, как она говорила об этом парне, выходило за рамки флирта. Она ступила на опасную территорию, но я не знала, что с этим делать. Подобное может произойти с любой из нас. Чем сильнее мы изголодались по доброте, тем больше цеплялись за любую ее крупицу.

Нам приходится присматривать друг за другом. Мне нужно присматривать за ней.

– Будь осторожна с этим большевиком. – Я сдала по восемь карт и перевернула козырную.

– В том-то и дело: я не думаю, что он один из них, – приглушенно откликнулась она, поднимая свои карты. – Он пришел с местного завода, как и новые охранники. Никто из них на самом деле не воевал. Думаю, Авдеев собрал всех, кого только смог.

Я и правда заметила менее выраженную враждебность новых солдат, благодаря чему и большевики, которые были здесь с самого начала, смягчились. Вероятно, новенькие вступили в армию ради денег, а не из-за большевистских устремлений.

– Откуда ты знаешь, что они с завода?

– Спрашивала у Ивана.

– Только не будь слишком дружелюбной.

– Почему бы и нет? – Она бросила карту в центр ковра между нами, затем понизила голос. – Если Белая армия действительно собирается освободить нас, не лучше будет, чтобы некоторые из этих солдат сочувствовали нам?

Мое молчание означало согласие.

– Я только хочу сказать, что нам не нужна вереница разбитых – или ревнивых – сердец в рядах солдат с оружием. – Я побила ее козырь и забрала взятку.

Мария разыграла свою следующую карту более удачно.

– Тогда мы убедим их не использовать оружие. – Она раздраженно встала и направилась к лестничной площадке.

Позвонила, и Иван открыл дверь. Вероятно, Мария вышла из комнаты, чтобы сходить в уборную.

На следующий день пошел дождь, и мы не вышли в сад. Мысль о возвращении в туманные белые комнаты казалась невыносимой. Мой разум лихорадочно пытался ухватиться за какой-нибудь источник грядущей надежды или радости. Тогда, в Тобольске и Александровском дворце, это была бы озорная проделка. Шалости здесь слишком тесно переплетались с неподчинением, особенно учитывая, что солдат стало больше. Но я могла бы поставить спектакль.

Как в Тобольске.

Теперь у меня есть новая пьеса, а завтра воскресенье. Спектакли всегда лучше, если в них задействовано несколько актеров, поэтому я с улыбкой поспешила в комнату брата.

– Алексей, время пришло…

⁂

– Миссис Чугуотер, я должен запихнуть вас в чемодан и отдать носильщику! – Я топнула ногой, одетая в халат, изображая сварливого мужа настолько хорошо, насколько могла. Одноактный спектакль подходил к концу. Алексей играл роль носильщика, покорно следуя за мной в инвалидном кресле, со свертками на коленях.[4]4
  Chugwater (с англ.) chug «пыхтящий» и water «вода» (прим. пер.).


[Закрыть]

Мария – миссис Чугуотер – скрестила руки на груди, наконец-то нарядившись в расшитое бисером платье.

– Ты такой болван, что я чуть не перепутала тебя с багажом.

Зрители посмеивались. Краем глаза я заметила веселые улыбки на лицах папы, мамы, Татьяны и Ольги. Даже Авдеев и несколько охранников пришли посмотреть. Я старалась не слишком сосредотачиваться на Заше и Иване, наблюдавших за нами из угла.

– Вот почему, дорогая миссис Чугуотер, вы можете сами нести свои чемоданы! – я бросила два пустых чемодана к ее ногам и чуть не упала, влекомая инерцией. Халат взлетел вверх, обнажив папины теплые шерстяные кальсоны, сбившиеся в кучу на моих ногах. Я с притворным ужасом одернула халат, для публики это было уже слишком.

Они взревели от смеха, и я не могла не насладиться такой ярой реакцией. Даже мама смеялась больше, чем, насколько помню, в прошлом году. Наконец-то я почувствовала себя полезной. Словно помогала исцелять свою семью, пусть даже только их души.

Мы закончили последние строки, и аплодисменты были самым счастливым звуком, который я слышала со времени последнего бодрого смеха Алексея. Я поклонилась с преувеличенным изяществом. Даже Авдеев захлопал в ладоши.

Выпрямившись, я заметила, что Заш наблюдает за мной. С момента нашего разговора об Алексее его поза больше не кричала «враг». Не то что у других.

Я подумала о своих предостережениях для Марии – не слишком привязываться к Ивану. Но, возможно, она была права. Может, дружелюбное отношение к некоторым охранникам заставит их посочувствовать. Это могло бы помочь нам пережить изгнание.

Я улыбнулась Зашу.

Он улыбнулся в ответ.

И у меня внутри вспорхнул целый рой бабочек.

О боже мой! Это была ужасная идея.