Текст книги "Сватовство по ошибке"

Больше всего на свете в то мгновение ему хотелось обнять ее и утешить, но у Тристана было предчувствие, что если он поддастся этому порыву, то вся жизнь его изменится раз и навсегда.

И все же выражение лица Мадлен, с которым она говорила о лжи своего деда, тронуло его до глубины души, а та очевидная уязвимость, с которой Мэдди расспрашивала его о своем отце, до сих пор не выходила у Тристана из головы. К черту предчувствие! Тристан приподнялся и привлек девушку к себе.

– Плачьте, Мэдди! Плачьте, вам будет легче, – прошептал он, покачивая ее в объятиях как ребенка.

Наконец напряженные мышцы Мадлен расслабились, и она перевела дыхание, которое испуганно затаила, как только Тристан прикоснулся к ней. Со сдавленным стоном она уткнулась лицом в его плечо и продолжала рыдать, выплакивая свое горе, до тех пор, пока рубашка Тристана не промокла от слез, как несколькими часами раньше – от дождя.

Позже, когда рыдания ее, наконец, утихли, а глубокое ровное дыхание подсказало Тристану, что Мэдди погрузилась в сон, он осторожно сменил позу, чтобы ей было удобнее лежать в его объятиях. И еще долго лежал без сна, прислушиваясь к бушующей снаружи грозе и мерному биению сердца Мадлен, вторившему ударам его собственного сердца.

Свирепый порыв желания, которому он едва мог противостоять, сам собой угас, сменившись трепетной нежностью к этой хрупкой девушке, так доверчиво спавшей у него на груди. Ничего подобного этому чувству Тристан Тибальт прежде не испытывал ни к одной женщине.

Широко раскрыв глаза, он вглядывался в беспросветную темноту ночи, пораженный неожиданной глубиной своих эмоций. Вздохнув, он, наконец, мысленно признал, что предчувствие его, как всегда, оказалось верным. С этой минуты жизнь его необратимо изменилась, и Тристан имел все основания страшиться, что изменилась она не в лучшую сторону. Ибо на сей раз боль терзала не его плоть, а его душу.

ГЛАВА ПЯТАЯ

– Проснитесь, Мэдди! Уже почти рассвело.

Голос, будивший ее, был нетерпелив и настойчив, и Мэдди изо всех сил пыталась подчиниться ему, но глаза ее были словно засыпаны песком.

Когда ей, наконец, удалось разлепить веки, она обнаружила, что Тристан склонился к ней с фонарем в руке. С пугающей ясностью Мадлен вдруг припомнила, что полночи проплакала на плече этого англичанина, прежде чем уснуть.

Неужели она так и осталась спать в объятиях мсье Тибальта? Вмятина в соломе рядом с ней свидетельствовала именно об этом, а последней мыслью Мэдди, перед тем как она провалилась в сон, было удивленное понимание того, как приятны могут быть сильные мужские руки, когда ты отчаянно нуждаешься в утешении.

Мэдди хотела поблагодарить своего спутника за доброту и заверить его в том, что больше ему нечего опасаться: этой ночью она выплакала все слезы. Но Тристан не дал ей возможности объясниться. Он снова замкнулся в непроницаемом панцире холодного безразличия, который натянул на себя после их вчерашнего разговора за обедом. Мэдди оставалось лишь гадать, только ли от нее мсье Тибальт пытается скрыть свои человеческие чувства или же шпионское ремесло приучило его держать дистанцию со всеми знакомыми.

Спустившись с чердака по приставной лестнице, Мэдди обнаружила, что Тристан опять делит свое внимание в точности поровну между нею и старой лошаденкой. Нет, не поровну: Мадлен он теперь вообще игнорировал, а старую клячу терпеливо выманивал из уютного стойла, обещая угостить ее сахаром, как только они доберутся до ближайшей деревушки.

Хуже того, он вручил Мэдди совок и велел ей прибрать в стойле, пока он запряжет лошадь. Девушка понимала, что этого нахального англичанина давно пора поставить на место. И соскребая с пола вонючий лошадиный помет, она окончательно утвердилась в этой мысли.

Когда Мадлен, покончив с этим неприятным заданием, вышла из сарая, ее приветствовал крик петуха. В сером предрассветном свете кабриолет и лошадь были почти неразличимы. Прежде чем Мадлен успела поинтересоваться, куда девался Тристан, он неожиданно выскочил из-за угла сарая, налетел на нее, сгреб в охапку и чуть ли не силой усадил в кабриолет.

– Вы сошли с ума? – выдохнула Мадлен, глядя, как Тристан опускает верх экипажа и тянется за поводьями. Но тут она услышала с веранды крестьянского дома сердитый окрик. Из-под копыт лошади во все стороны брызнули перепуганные цыплята, завизжала свиноматка, барахтавшаяся с поросятами в луже, мимо которой экипаж проехал в опасной близости.

Когда кабриолет пересек грязную лужайку, злобные крики крестьянина стали глуше, однако за секунду до того, как беглецы выбрались на дорогу, прямо над ухом Мадлен просвистела пуля – и впилась в ствол стоявшей неподалеку яблони.

– Почти попал, – угрюмо заметил Тристан, проследив за полетом пули. – Не хотел бы я столкнуться с этим разбойником нос к носу.

Мэдди проглотила комок в горле и кивнула в знак согласия. В тот момент она не смогла бы выдавить ни единого слова, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Проехав еще немного, они оказались на пригорке и обнаружили, что небо на востоке порозовело, а над горизонтом уже виднеется краешек солнца цвета спелой тыквы.

– Нам везет, – усмехнулся Тристан. – Похоже, гроза прошла, и день будет славный.

По крайней мере, Мадлен показалось, что он усмехнулся. Точно сказать было трудно, поскольку лицо его уже заросло густой двухдневной щетиной.

Тристан же, пустив запыхавшуюся лошадь более спокойным шагом, откинулся на спинку сиденья с таким видом, будто ровным счетом ничего не произошло. Со стороны можно было подумать, что он безмятежно любуется красотами сельской природы, а не спасает свою шкуру от разъяренного фермера. Мадлен оставалось прийти к выводу, что подобного рода рискованные инциденты в его профессии случаются на каждом шагу.

– Я очень надеюсь, что мы доберемся до одной деревушки, до того как стемнеет, – сообщил Тристан спустя несколько минут. – Неподалеку от нее есть отличная гостиница, где подают великолепное рагу на ужин, а перины на кроватях мягкие, как облака. – Помолчав немного, он добавил: – А еще там есть рынок, где я намерен заняться торговлей лошадьми.

– Торговлей лошадьми?

Тристан кивнул:

– Общественным транспортом мы воспользоваться не сможем. Из-за побега Корсиканца он теперь почти не работает. Я убедился в этом, когда ехал на юг. А у нашей древней лошаденки мужественное сердце, но не слишком резвые ноги. Ей пора на покой.

Мэдди бросила взгляд на изможденную клячу, тянувшую за собой их маленький кабриолет. Как ни грустно было это признавать, Тристан был совершенно прав. Эта лошадь не дотянет даже до Парижа, не то, что до Кале. Мадлен опечалила эта очередная грядущая утрата, которая тоже была связана с преклонными годами.

Девушка сморгнула вновь навернувшиеся на глаза неуместные слезы.

– Мне будет жаль с ней расставаться. Я уже успела к ней привыкнуть, да и вы, я вижу, тоже.

– Я? – Тристан раздраженно фыркнул. – Я никогда не позволяю сентиментальным чувствам взять верх над практичностью. И всегда предпочитаю действовать разумно, а не поддаваться всякой слезливой ерунде.

Мадлен чувствовала себя так, будто ей дали пощечину. Ей сразу же стало понятно, что этот развратный наглец имел в виду вовсе не лошадь. Мсье Тибальт всего лишь хотел предупредить свою спутницу, что она не должна придавать сколь либо серьезное значение посетившей его этой ночью внезапной вспышке сострадания. Как будто она и без него этого не понимала! Уж кем-кем, а дурой-то ее назвать было нельзя.

В следующий момент Мэдди задумалась о том, все ли соотечественники этого англичанина такие невежи. Если да, то выходить замуж в Англии она не собирается!

Поначалу этот день как две капли воды был похож на вчерашний, однако с каждым часом дорога становилась все более людной. Многие путешественники направлялись на север: роялисты бежали от наступающей армии Корсиканца. А сторонники императора, напротив, двигались на юг, чтобы объединить силы с солдатами генерала Камброна.

Дважды в этот день Тристан и его спутница едва не угодили в стычки, однако, большинство роялистов и бонапартистов спокойно разъезжались при встрече, ограничиваясь лишь взаимными оскорблениями. Несмотря на всю остроту политической ситуации, французы, в сущности, уже устали от смертей и кровопролития. И Тристан подозревал, что это окажется на руку императору. Если только разрозненные отряды роялистов не объединит какой-нибудь сильный вождь, то Корсиканец исполнит свою хвастливую угрозу и действительно доберется до Парижа за двадцать дней.

Снова и снова путники, движущиеся на юг, останавливали Тристана и спрашивали его, не из Лиона ли он едет и верны ли слухи о том, что город сдался Бонапарту без единого выстрела. Поначалу Тристан настораживался в ответ на подобные расспросы, но поскольку до сих пор никто еще не поставил под сомнение их с Мэдди маскарад, он, в конце концов, обрел уверенность в себе и стал отвечать совершенно спокойно.

Как и следовало ожидать при их-то везении, когда они добрались до обещанной “отличной гостиницы”, та оказалась переполнена. Свободной оставалась лишь маленькая каморка под самой крышей, куда обычно помещали слуг богатых постояльцев, да и за ту Тристану пришлось заплатить втридорога. Как следует все взвесив, он счел за благо сначала поужинать, а затем уже ставить Мадлен в известность об ожидающем их “комфорте”.

В желудке у него уже урчало от голода, при мысли о великолепном рагу, которое подавали в этой гостинице, у него потекли слюнки. Убедившись, что лошадь и кабриолет благополучно разместили в лен в обеденный зал.

В зале стоял оглушительный шум. Казалось, все посетители говорили одновременно и беспрерывно, а вонь от застарелого пота и кислого вина была настолько сильной, что буквально перехватывало дух. Тристан и Мадлен уселись за общий стол. Тристан старательно не обращал внимания на посторонние запахи: питаясь два дня подряд черствым хлебом и засохшим сыром, он, во что бы то ни стало, вознамерился отведать, наконец, горячего сочного мяса.

Но тут он заметил, что Мэдди опустила голову и прикрыла лицо руками.

– Боюсь, нам придется уйти отсюда, – сиплым от ужаса голосом прошептала она. – Я узнаю вон тех двух стариков на дальнем конце стола, а они могут узнать меня. Это роялисты из Лиона, они часто бывали в гостях у моего деда.

Однако голод заглушил в Тристане обычную осторожность.

– Чепуха! С вашим загаром и стрижкой вас все примут за крестьянина, – шепнул он в ответ.

Мэдди безропотно перенесла этот отказ, однако скептицизм в ее глазах свидетельствовал о том, что слова Тристана вовсе ее не убедили. Да и в действительности, по правде сказать, он был далеко не так спокоен, как хотел показать.

Со всей возможной скоростью Тристан обвел взглядом людей, сидящих за столом. Те, похоже, были всерьез увлечены обменом оскорблениями. Тристан едва слышно застонал.

С одной стороны стола собрались люди с белыми кокардами Бурбонов, а напротив расположились бонапартисты с трехцветными кокардами… и, судя по виду, все эти люди были готовы не отходя от стола разыграть Французскую революцию в миниатюре. Если бы старая кляча была в силах двигаться дальше, Тристан, пожалуй, вытребовал бы у хозяина гостиницы свою плату обратно и двинулся бы дальше.

Но лошаденка не смогла бы и копытом шевельнуть, а Мэдди так измоталась за день, что с трудом сидела за столом. Да и сам Тристан был не в лучшей форме. Оставалось лишь надеяться на лучшее, а утром покинуть гостиницу как можно раньше.

Но, похоже, удача всерьез и надолго отвернулась от Тристана Тибальта. Пышнотелая черноволосая служанка, подошедшая к путникам с заказанным рагу, внезапно застыла на месте и выронила из рук деревянную миску, рассыпав по полу картофель и мясо.

– Боже мой! – ахнула она. – Это вы… тот самый парижанин с глазами дьявола и искусными руками… – Служанка принялась лихорадочно креститься. – Матерь Божья! Матерь Божья! Я переспала со священником!

При этих словах в переполненном зале мигом повисла жуткая тишина. Все роялисты и бонапартисты, как по команде, осуждающе уставились на Тристана.

Тристан сморгнул, смутно припоминая эту Бабетту… или Колетту?.. Эту услужливую трактирную девицу, с которой он как-то провел в одной из гостиниц по дороге в Лион довольно бурную ночь. Дернул же ее черт сменить место работы! До чего это некстати!

Краем глаза Тристан поймал устремленный на него взгляд Мэдди, от которого его двухдневные усы едва не задымились. Но на данный момент он решил не обращать на это внимания: сперва нужно было отделаться от служанки, все еще таращившей на него испуганные глаза.

– Любезная девица, – проговорил он точь-в-точь с той же интонацией, с которой отец Бертран провожал старого графа в последний путь. – Не знаю, за кого вы меня приняли, но позвольте заверить вас, что мы с вами никогда раньше не встречались.

– Но… ваши глаза, мсье! Другого человека с такими глазами на свете быть не может!

– Ах! – воскликнул Тристан, откидываясь на спинку стула и растягивая губы в блаженной улыбке. – В таком случае ваше заблуждение вполне объяснимо. – Он скорбно покачал головой. – Мне очень жаль… Стыдно признать, но, очевидно, вы имели несчастье встретиться с позором всей моей жизни, с моим непутевым братом-близнецом. Мы с ним похожи как две капли воды. Но он, увы, отказался исполнить волю нашего добрейшего отца и не пожелал войти в лоно святой церкви. Он предпочел идти по этой земной юдоли греховными путями Люцифера.

Люди за столом едва ли не в голос пробормотали что-то одобрительное. Очевидно, они поверили этому объяснению и тотчас же вернулись к своему словесному турниру, зашумев еще громче, чем прежде. Не было сомнений, что ни среди роялистов, ни среди бонапартистов никто не имел желания оказаться зачинщиком рукоприкладства.

– Этого Люцифера я не имею чести знать. – Служанка повысила голос из-за возобновившегося в комнате гула. – Господин с таким именем в трактире “Черный скарабей”, насколько мне помнится, не останавливался. Но вот что я скажу вам, святой отец. Вы не должны стыдиться вашего прекрасного брата. Во всей Франции не сыскать господина более порядочного и щедрого.

Опустившись на колени, служанка собрала рагу с пола обратно в миску и вытерла пятно грязным передником. Приподняв голову, она уставилась на Тристана снизу вверх тупыми карими глазищами, которые придавали ее толстощекому лицу сходство с коровьей мордой. О Господи, в ту ночь он, верно, был пьян как лошадь пивовара, если польстился на такое безмозглое создание.

Служанка поднялась на ноги, на лице ее появилось мечтательное выражение.

– Этот господин оставил на моей подушке десять франков – ровно столько, сколько нужно было заплатить за место в карете, чтобы доехать сюда и воссоединиться, наконец, с моим дорогим другом, с моим милым конюхом, который служит в этой гостинице.

Тристан услышал, как Мэдди сдавленно кашлянула, и мысленно застонал от своей невезучести. Тысяча чертей! Он подорвался на собственной петарде!

– Все это очень хорошо, дитя мое, – пропел он набожнейшим тоном, – однако плотское соитие, не освященное таинством брака, все же грех, и я призываю вас исповедаться священнику вашего прихода. – Прочистив горло, Тристан продолжал: – А пока что будьте столь любезны, достопочтимая мадам, покажите наши комнаты как можно скорее. Боюсь, что настроение, царящее здесь, становится слишком суровым для чувствительного слуха моего юного помощника.

Не успел он произнести этих пророческих слов, как один молодой роялист с блестящими глазами и раскрасневшимися щеками поднял свой стакан и воскликнул: “Да здравствует король!”. Сидевший напротив него юный бонапартист с не меньшим энтузиазмом вскочил на ноги, выплеснул вино из своего стакана в лицо роялисту и завопил: “Да здравствует император!”.

Все присутствующие, как по команде, вскочили на ноги и обнажили шпаги. Тристан выдернул Мэдди из-за стола и стал подталкивать ее и жалобно захныкавшую служанку к двери, стараясь отгородить их своим телом от уже разгоравшегося за спиной побоища.

– Ужин, – прокричал Тристан вслед служанке, которая, улучив безопасный момент, улизнула на кухню. – И таз с горячей водой! Если их не доставят за пять минут, я сам тебя найду!

Мэдди вырвала руку из пальцев Тристана, пробормотав: “Держите свои “искусные руки” от меня подальше”. Она снова держала спину так, словно аршин проглотила, и, поднимаясь по лестнице, раздраженно топала деревянными башмаками. Добравшись до первой площадки, она остановилась и вопросительно взглянула на Тристана:

– Где моя комната?

Тристан молча указал ей на лестницу, ведущую в мансарду, и поймал себя на том, что завидует оставшимся в обеденном зале. Прожив шесть лет в парижских трущобах, он научился находить вкус в настоящих мужских сражениях. Но, увы, ему предстояло нечто совершенно иное – стычка с раздраженной женщиной. А какому мужчине в здравом уме это понравится? Вздохнув, Тристан угрюмо поднялся вслед за Мадлен вверх по лестнице и распахнул дверь крошечной каморки.

Мэдди просунула голову в дверь и потрясенно уставилась на узкую кровать и перевернутый деревянный ящик, заменявший стол. На ящике горел кривой огарок сальной свечи. Гнев, давно уже клокотавший в душе девушки, наконец, прорвался наружу в полную силу.

– Что это значит? – развернулась она к своему спутнику. – Вы хотите, чтобы я ночевала в комнате для слуг?!

– Ш-ш-ш, Мэдди. Говорите тише. Мэдди перешла на зловещий шепот:

– Вы слишком далеко зашли с этим маскарадом, отец Тристан. Я согласна играть роль вашего помощника, но не согласна спать на соломенном тюфяке, в то время как вы будете нежиться на пуховой перине!

Тристан осторожно подтолкнул ее вперед, вошел вслед за ней в каморку и закрыл за собой дверь.

– На тот момент, когда мы прибыли в гостиницу, это была единственная свободная комната. – Он бросил взгляд на часы. – Сейчас уже половина одиннадцатого. Едва ли какая-то комната освободится. Можете возмущаться, сколько вам вздумается, но этим вы ничего не добьетесь. Впрочем, у вас есть выбор. Если вам не нравится эта кровать, можете спать в конюшне с десятком-другим конюхов и кучеров. Правда, лично я не счел бы этот вариант благоразумным. Но выбор за вами.

Наклонившись, Тристан достал нож из-за голенища.

– Если вы все же предпочтете ночевать в конюшне, советую вам прихватить с собой оружие. Как вы, должно быть, заметили, в этой гостинице сегодня собрался отвратительный сброд. Бог знает, что эти грубияны способны сотворить с миловидным мальчиком… не говоря уже о том, что случится, если они обнаружат, кто вы такая на самом деле.

– Но разве я буду в большей безопасности наедине с развратником, который даже не может придумать правдоподобную ложь, чтобы скрыть свои пороки?

Глаза Тристана превратились в серебряные льдинки, а сжатые от гнева губы – в лезвие кинжала.

– Вам нечего бояться, мадемуазель. Рядом со мной вы в такой же безопасности, как и в одном из ваших папистских монастырей. Вы должны понимать, что если бы я считал вас хоть в малейшей степени соблазнительной, то наверняка воспользовался бы случаем вчера в сарае… когда вы бросились мне на шею посреди ночи. Но, видите ли, желание во мне способны пробудить только женщины с горячей кровью и горячим сердцем. Моя развратность, как вы изволили выразиться, не простирается на костлявых, жеманных девиц со змеиным жалом вместо языка.

Мэдди чувствовала себя так, словно ее хлестнули по лицу. Ей отчаянно хотелось бросить ему в ответ что-нибудь столь же обидное и унизительное. Но прежде чем подходящие слова пришли ей на ум, в дверь постучали, и раздался голос:

– Ваш ужин, святой отец! И горячая вода!

Мэдди инстинктивно отступила в глубь комнатушки, когда Тристан потянулся к ручке двери. На пороге стояла та самая пухленькая служанка с подносом в руках, а рядом с ней – мальчишка-прислужник с двумя льняными полотенцами и тазом воды, от которого поднимался горячий пар.

Служанка нерешительно улыбнулась:

– Рагу уже кончилось. Когда вы меня напугали там, внизу, я рассыпала последнее, что было. Понимаете, эти головорезы прожорливы как свиньи… Но не расстраивайтесь, святой отец! Вам с вашим спутником не придется ложиться спать голодными! Я кое-что для вас разыскала. – Служанка вручила Тристану поднос. – Возьмите. Здесь хлеб и сыр.

Утро, наконец, забрезжившее после долгой ночи, было холодным и бледным, как улыбка сборщика налогов. Сквозь полуопущенные ресницы Мэдди глядела, как серый свет сочится через грязное стекло узкого окошка. Этой ночью она плохо спала, хотя кровать была предоставлена ей в безраздельное пользование. Накануне, молча расправившись с ужином, Тристан завернулся в дорожное одеяло, улегся на полу, подложив под голову сумку, и закрыл глаза.

Еще долгое время после того, как погас дымный огарок, Мэдди лежала, глядя в темноту, и вспоминала оскорбительные слова своего спутника: “Костлявая жеманная девица со змеиным жалом вместо языка”.

Она старалась убедить себя, что обижаться тут ровным счетом не на что. Ведь Тристан говорил в порыве гнева… и она сама вызвала эту вспышку. Однако Мэдди казалось, что именно в этих словах правды было значительно больше, чем желания оскорбить ее. Она понимала, что грудь у нее и впрямь далеко не такая пышная, как хотелось бы. Но… змеиное жало?! Если и это было правдой, то часть вины, без сомнения, можно переложить на мсье Тибальта, которому каким-то чудом удавалось пробуждать в Мадлен Харкур все ее самые неприятные качества.

Вспоминая свои вчерашние мысли и сонно оглядывая еще полутемную каморку, Мэдди увидела, что Тристан пошевелился… затем потянулся, зевнул… поднялся с пола, с трудом шевеля затекшими ногами, и свернул одеяло. Порывшись в сумке, он достал бритву, которой снабдил его слуга отца Бертрана. Обнаружив в умывальном тазу остатки воды и кусок мыла, Тристан принялся неторопливо бриться перед треснувшим зеркалом, которое висело на стене над ящиком-столом.

Мэдди еще никогда не видела мужчину за подобным занятием. Ее дед был слишком благовоспитанным и чопорным, чтобы допустить женщину к своему личному туалету. Даже после того как он слег от болезни, он всегда требовал, чтобы Мэдди выходила из комнаты, когда слуга купал и брил его.

Словно зачарованная, Мадлен следила за движениями руки Тристана. Черная щетина, в последние два дня скрывавшая четкие черты его лица, исчезала, как по волшебству. Даже в тусклом рассветном свете Мэдди могла оценить, насколько красив он без бороды, и не удержалась от мысленного вопроса, сколько еще женщин, кроме вчерашней глупенькой служанки, не смогли устоять перед этой красотой. И при этой мысли ее охватило странное чувство – совершенно неподобающее, по ее мнению, благовоспитанной девушке.

Покончив с бритьем, Тристан упаковал сумку, подобрал с пола одеяло и подошел к постели своей спутницы. Мэдди притворилась спящей, не желая в этот момент встречаться взглядом с его светлыми проницательными глазами: слишком велик был риск, что англичанин заметит, в какое смущение привело ее это интимное зрелище. Спустя мгновение девушка услышала, как Тристан тихонько выскользнул из комнаты и притворил за собой дверь.

Мэдди тут же села на постели. Куда он пошел? Ее охватили запоздалые сожаления: уж лучше бы она нашла в себе смелость взглянуть ему в лицо и спросить, куда он собрался. Она торопливо сунула ноги в башмаки, поднялась, плеснула себе в лицо остатками холодной воды и пригладила пальцами короткие кудрявые волосы. Мсье Тибальт был совершенно невыносим, но стоило ему исчезнуть из виду, как Мэдди начинало казаться, что она осталась в этом мире одна-одинешенька.

Осторожно заглянув в обеденный зал, она убедилась, что Тристана там нет. В зале оказалась только та самая пухленькая служанка, суетливо убиравшая следы бурной ночи. В тот момент, когда Мэдди просунула голову в дверь, служанка как раз пыталась оттереть кровавое пятно с половицы.

– Мужчины! – фыркнула служанка, смерив презрительным взглядом “крестьянского мальчика”. – Все вы одинаковы! Пьяные свиньи! Сначала кидаются друг на друга, как бешеные быки, а потом уползают дрыхнуть, а женщине приходится после них чистить и скрести! На вашем месте, юноша, я бы следовала примеру святого отца и держалась бы подальше от таких заварушек, как вчерашняя.

Мэдди рассмеялась:

– Разумеется. Я и так намереваюсь идти по его стопам, – проговорила она, старательно изменив голос, чтобы не выдать себя.

– Что ж, тогда вам надо поторапливаться, – отозвалась служанка, по-видимому, истолковав эти слова буквально. – Он только что постучался на кухню, заказал кружку кофе, а потом уехал в этом маленьком черном экипаже.

У Мэдди сердце ушло в пятки.

– Он уехал из гостиницы?

– Да. Помахал мне рукой на прощание и послал воздушный поцелуй. – Служанка вздохнула. – Какая досада, что он священник!

Схватившись за спинку ближайшего стула, чтобы не упасть, Мэдди вспомнила, в какую ярость пришел Тристан, когда она назвала его развратником, и как жестоко затем он описал ее непривлекательность. В тот момент он действительно кипел гневом… Но кто бы мог подумать, что этот англичанин настолько мстителен, что бросит ее на следующее утро в этой гостинице без единого су! И что этот бессердечный негодяй скажет ее отцу, когда вернется в Лондон? Впрочем, Мэдди не сомневалась, что он без труда придумает какую-нибудь правдоподобную басню. Он уже зарекомендовал себя изворотливым лжецом.

– Не понимаю, почему святой отец оставил вас здесь, – заметила служанка, с любопытством разглядывая Мэдди. – Это очень странно. Ведь гостиница битком набита настоящими разбойниками! Они могут очень жестоко обойтись с таким красивым юношей, как вы, если узнают, что вы беззащитны!

У Мэдди пробежал холодок по спине, однако, она все-таки сумела выдавить ободряющую улыбку.

– Здесь неподалеку живет моя сестра с мужем, – поспешно ухватилась она за первую пришедшую на ум выдумку. – Отец Тристан просто любезно подвез меня до гостиницы, а дальше я уже дойду пешком.

– Ах, вон оно что. – Служанка вытерла ладони о передник, еще хранивший следы злополучного рагу. – Что ж, тогда пойдемте на кухню. Святой отец велел подать вам кусок хлеба и кружку кофе, когда вы проснетесь.

– Как это любезно с его стороны!

– Да, в наше время во Франции не часто встретишь таких добрых людей. Все слишком заняты тем, кто сядет на трон, а до таких простых людей, как вы и я, им и дела нет.

Полчаса спустя, насытившись, Мадлен попрощалась со служанкой и направилась во двор, где оказалось на удивление тихо и пусто. Правда, из конюшни доносились голоса конюхов и ржание лошадей, а в прохладном утреннем воздухе ощущался запах свежего сена, но постояльцы, по-видимому, еще отсыпались после вчерашней потасовки. Это было весьма кстати.

Щурясь от яркого света, Мэдди с минуту простояла во дворе, собираясь с мыслями. Первый шок от известия о том, что мсье Тибальт покинул ее, уже прошел, и на смену ему пришло какое-то странное отупение.

Она мрачно обдумывала, что ей остается делать. Было только два варианта. Можно вернуться в Лион пешком и спрятаться в церкви, как и предлагал отец Бертран. Если кто-нибудь спросит по дороге, куда она направляется, можно будет сказать, что она хочет присоединиться к армии Бонапарта. Это было бы разумнее всего.

Но если бы каким-то чудом удалось добраться до Кале… Мэдди вспомнила, что Тристан как-то раз обмолвился об отцовском судне, которое ожидает в порту, чтобы доставить ее в Англию. Но для этого понадобится лошадь. Пешком она так далеко не дойдет… а даже если и дойдет, то корабль к тому времени уже давно покинет порт. Однако на север бежали целые толпы роялистов, и не исключено, что Мэдди смогла бы найти среди них безопасных попутчиков. Возможно, семейную пару или какую-нибудь аристократку, путешествующую в карете со служанкой… Если такого рода люди еще оставались в Южной Франции, то сейчас они должны были изо всех сил стремиться на север, подальше от Корсиканца.

Мэдди приняла решение. Расправив плечи, она вышла за ворота и двинулась… прямо на север. Колени ее все еще дрожали, но сам факт, что ей удалось принять решение, придавал ей духу.

Дорога была ровная, по обе стороны от нее расстилались мирные зеленые лужайки, слева паслись овцы, справа – коровы. Теплый ветер доносил запах свежевспаханной земли, где-то жалобно блеял ягненок, подзывая мать. В тот момент Мэдди трудно было даже представить себе, что эта идиллическая местность может вновь превратиться в арену кровавых сражений за французский престол.

Вперед бежал ручей, узкий каменный мостик вел на дальний берег, где в лучах утреннего солнца купалась деревушка – та самая, которую упоминал Тристан. Только ступив на мост, Мэдди внезапно услышала за спиной топот копыт. Обернувшись, она увидела, что прямо на нее несется на бешеной скорости какой-то всадник. С криком ужаса девушка одним прыжком взлетела на каменный парапет моста, едва успев спастись от столкновения.

Всадник, обливаясь потом, натянул поводья уже у дальнего конца моста и, обернувшись, погрозил Мэдди кулаком. По огненному цвету волос Мадлен узнала в нем того самого молодого роялиста, который накануне в гостинице стал зачинщиком стычки. Всадник был без шляпы, один глаз его совсем заплыл, а под ним багровел огромный синяк, придававший ему сходство с совой. Тонкая царапина, красневшая на правой щеке, свидетельствовала о том, что этот забияка оказался не так уж силен в фехтовании.

– Черт подери! Болван! Знаешь, сколько стоит этот жеребец?! Он сломал бы себе ногу, если бы споткнулся об тебя! – проорал роялист, надменно воззрившись сверху вниз на незадачливого “крестьянина”.

Мэдди почувствовала, как в висках ее горячо запульсировала кровь. Ноги ее до сих пор так отчаянно дрожали, что она не решалась слезть со своего насеста, а этот наглец еще смеет обвинять ее в том, что она поставила под угрозу здоровье какого-то жеребца!

– Наглая свинья! – крикнула она в ответ. – Если б не мое проворство, ты убил бы меня!

– Туда тебе и дорога! Одним головорезом меньше на побегушках у проклятого Корсиканца! – И, выхватив шпагу из ножен, юный роялист развернул коня и галопом помчался обратно через мост. Мэдди оставался небогатый выбор: или прыгнуть в воду, или чересчур близко познакомиться с роялистским клинком.

Ручей оказался холодным (наверняка сюда стекала талая вода со снежных вершин), а камни на дне – невероятно скользкими. Не успела Мэдди приземлиться, как сразу же поскользнулась и оказалась сидящей по пояс в ледяной воде. Торопливо поднявшись и кое-как сохраняя равновесие, она, пошатываясь, побрела к берегу. Но ее мучитель этим не удовольствовался. Угрожающе размахивая шпагой, он подскакал к ней ближе и снова загнал на середину ручья.