Текст книги "Рассказы пьяного просода"

Поставив на автодозвон, я попыталась оценить ситуацию, – Лида тяжело дышала и была без сознания, никаких видимых повреждений на ее теле я не заметила. Как оказать ей первую помощь, не представляла. Яша внимательно и сосредоточенно обнюхивала ножку стола. Было видно, что она совершенно перестала волноваться и просто осматривается на новом месте.

10.

Лида чувствовала, что кто-то вошел в квартиру, потом ощутила, как ее погрузили на носилки. Иногда ей удавалось приоткрыть глаза – совсем немного, но сквозь щелочки она видела, что ее спускают вниз, грузят в карету «Скорой помощи», везут, видела, как покачивается капельница в такт поворотам и остановкам, как беспрерывно тошнотворно подрагивает в ней прозрачная жидкость. Звуки расходились гулким эхом, неуловимой и невнятной радугой, она вроде бы слышала слова, но не понимала их. Потом ее оставили, похоже, в коридоре больницы, и она бесконечно долго лежала там на приятном сквозняке. Никто не обращал на нее внимания.

Постепенно она почувствовала, что к ней возвращаются силы.

Не открывая глаз, она приподнялась и села. Голова не кружилась, кажется, все совсем прошло. Лида открыла глаза и действительно обнаружила себя в пустом больничном коридоре.

Она встала, ощутив ступнями прохладный кафельный пол. Да, в самом деле, все было в порядке. Она прошла по коридору, надеясь увидеть кого-нибудь из персонала, но никого не встретила. Тогда она вышла на улицу.

Подполковник в отставке, коротающий себя на вахте, прихлебывая одноразовый чай из жестяной кружки, мельком глянул на нее – и ничего не сказал.

Вечерело. Лида была в своем домашнем салатовом платье, вполне пригодном для того, чтобы пройтись по улице, не обратив на себя внимания, но босиком. Наверное, было правильнее вернуться, дождаться хоть кого-нибудь, но ей невыносимо захотелось уйти. Да и чего ждать? Чувствует она себя отлично. Про нее, скорее всего, забыли. Вообще, она старалась по возможности никогда не задерживаться в больницах. Она пошла по остывающему грубому асфальту, испытывая обновленное наслаждение от движения, от воздуха, от того, что все обошлось и она живая.

Лида поняла, что идет не домой, а к дереву – тому, у которого они стояли год назад. Ноги сами привели ее. Было уже совсем темно, но дерево немного светилось серебряной изнанкой листьев. Она села на искалеченную лавочку рядом и стала просто смотреть.

Он подошел неслышно и присел на краешек лавочки. Она почти не удивилась. Некоторое время они сидели молча. У нее было столько вопросов к нему, что они погибли под своим весом.

– Почему ты босиком? – спросил он. Он говорил медленно и тихо, как будто преодолевая плотность среды. Так бывает во сне и под водой с движением. Убежденная совершенным им усилием в его доброй воле, она придвинулась к нему ближе. Все, что было нельзя, в одно мгновение сделалось можно.

– Я сбежала из больницы. Меня привезли туда по «Скорой», никто не мог позаботиться обо всем, тем более о босоножках… Мы так давно не виделись. Почему?

Он наклонил голову, немного пожевал губами приготовленный ответ. Она знала, что он скажет, но это не было ответом на ее вопрос.

– Я быстро старюсь, я старик…

Лида видела, что это так. Он действительно сильно сдал за этот год, но сделался еще симпатичнее. Она необыкновенно остро почувствовала, что никакие изменения, никакие новые факты не могут испортить ее отношения к нему. Они сидели рядом, и она слушала распускающуюся внутри тишину, ощущала открытость и защищенность. Только здесь ей и надо было находиться, не было никакого другого места на Земле, другого такого же правильного.

Она легко погладила его безответную руку в профиль и услышала:

– Я провожу тебя, уже поздно.

Они шли по темным улицам, держась за руки, как тогда, давно, никогда. Она не приглашала его словами, но было ясно, что они поднимутся к ней вместе. Надо было зайти к соседке, у которой был запасной ключ от ее квартиры. Лида нажала квадратную кнопку звонка и почти стразу услышала синкопу открывающегося замка. Старушка Анна Семеновна, которая жила под ней, открыла дверь и широко отступила. На ней была оранжевая майка с шестикрылой стрекозой, напоминающей витрувианского человека Леонардо да Винчи, и черные лосины.

– Лида, дорогая, – растерянно произнесла Анна Семеновна, – как ты? Как ты себя чувствуешь? – Она смотрела на Лиду заботливо и подчеркнуто не обращала внимания на ее спутника.

– Анна Семеновна, спасибо, все в порядке. Хорошо. Вот удрала из тюряги босиком, – Лида весело кивнула на свои ноги. – Завтра позвоню им, что все нормально. Там не дождешься ж никого. Можно у вас мой ключ попросить, а то меня так увезли…

– Конечно-конечно, Лидочка. – Анна Семеновна засуетилась и принесла ключ. – Вот. Я сама сегодня заперла дверь.

– Хорошо, Анна Семеновна, спасибо вам. Мы пойдем!

– Спокойной ночи, Лидочка.

Все это время он молча стоял рядом, а потом послушно, как тень, двинулся за ней на следующий этаж.

В квартире было темно, только из окна на кухне наивно и деловито светил уличный фонарь.

Вдруг какая-то вещь, забытая на стуле, заворочалась и мягко спрыгнула на пол. Лида улыбнулась.

– Это Яша! Ты здесь как?.. Яша-Яша, – позвала она другим, специальным, голосом. Открыла холодильник, достала оттуда вчерашнюю курицу, угостила кошку. Яша не побрезговала. Лида налила и поставила ей воду, повернулась к нему.

– Я бы тоже чего-нибудь съел.

Лида засмеялась и достала из холодильника сыр, абрикосы, пакет клюквенного морса и красное полусухое. На столе лежал немного подсохший лаваш, все пригодилось.

Потом они лежали в темноте на неразложенном диване, она чувствовала обнаженной кожей сухие крошки и посеянную три дня тому флешку под левой лопаткой, а всем телом – тесноту, но встать и перейти на кровать в спальню было слабо. Она прислушивалась к его дыханию, не специально подстраивалась, совпадала, соскальзывала в сон, но тут же выныривала и снова слушала, как он дышит. Было ли когда-нибудь по-другому? Всегда было так.

Острый приступ счастья перешел в хронику, она улыбалась в темноте с закрытыми глазами и выглядела со стороны внутриутробным существом, плавающим в околоплодных водах ночного воздуха.

11.

Утром она тщетно пыталась дозвониться в больницу, из которой удрала. Но все равно, наверное, по-хорошему нужно было бы туда подъехать. Не завтракая, они собрались и вышли. Яша решила тоже прогуляться. Погода испортилась, было понятно, что сегодня будет гроза.

У подъезда им снова встретилась Анна Семеновна. Они поздоровались, но Лиду на этот раз немного задело то, что соседка упорно игнорирует ее спутника.

– Яша сегодня ночевала у нас, – сказала Лида весело.

– Да-да, я не смогла ее выманить из квартиры, она затаилась где-то, – улыбнулась Анна Семеновна. – Видимо, решила, что надо охранять.

– О, у нее прекрасная сигнализация! Стоит только слегка до нее дотронуться. Тебе не мешало, как она мурлыкала? – спросила Лида у него, чтобы как-то ввести его в зону внимания.

Анна Семеновна глупо помаргивала. Она по-прежнему смотрела только на Лиду.

– Мне помогало, – сказал он.

Лида засмеялась.

– Колыбельная?

– Кошки ужасно уютные, – сказала Анна Семеновна. – Береги себя, Лидочка.

И она пошла к подъезду, сильно припадая на левую ногу.

Лида заглянула ему в грустные глаза.

– Иосиф, – сказала Лида, – Иосиф.

12.

Конечно, он любил ее. В таком возрасте все как-то иначе – острее, жалобнее, трагичнее. На грани исчезновения, в последний раз. Как падающий с обрыва хватается за выступ, он пытался этой нечаянной любовью удержаться внутри вечно продолжающейся и такой мимолетной жизни.

Она ему казалась ребенком. Нежная, полупрозрачная, хрупкая. У нее еще все было впереди. Он старик – а она… а у нее… Он видел, что она нравится другим мужчинам. «Только полный идиот может не захотеть вас», – повторял он ей. Грязный безумный старик. Да что говорить? Он стремился просто побыть еще – еще немного. И да, он не планировал, даже не мог предположить, что она так крепко втрескается. С ужасом представил вдруг, что все может затянуться и перейти в отношения, в которых он успеет так одряхлеть, что станет ей в тягость. Будет ловить ее взгляд, наполненный жалостью, а то – и отвращением… Нет-нет, этого он точно не мог бы вынести. Зато он мог исчезнуть, пока до этого еще не дошло. Так будет лучше всем. И он исчез.

Написал ей, чтобы она забыла, жила дальше, не искала его. Затаился в себе, перетерпел. Было тяжело, неприятно, но, впрочем, если разобраться, вполне выносимо. А иногда и вовсе хорошо. Он выходил на балкон, жмурился от утреннего солнца, вдыхал прохладный воздух, выкуривал первую сигарету. Затем одевался и отправлялся в маленькое кафе, где милая пышногрудая барышня в очаровательных конопушках с опущенными ресницами подавала ему кофе и теплый круассан. Вытирая со стола, она как бы невзначай задевала его рукавом, наклоняясь за чашкой, рыжим локоном касалась плеча, восхитительно краснела, и жизнь снова наполнялась смыслом, расцветала и обещала. Всем своим существом он приветствовал простые радости. Поэтому некоторое время спустя он пригласил барышню на ужин, она осталась у него и вполне оправдала ожидания, он был доволен, но сразу же утратил интерес к этому кафе и перебрался в небольшую пекарню с тремя стеклянными столиками и божественным яблочным штруделем.

Когда ему сообщили, что Лида попала в больницу, лежит без сознания, может умереть, он собирался в гости к своему старинному другу.

Все кубарем вспомнилось и ошеломило силой и свежестью. Ему казалось, что это давно не так живо, забылось, поросло, сгинуло. Он долго стоял, потрясенный не только новостью, но и своей реакцией.

13.

По дороге в больницу Лида и Иосиф завернули в какую-то забегаловку, оказавшуюся вполне уютной. Лида то щебетала, не сводя с него восхищенных глаз, то замолкала и задумывалась, расфокусировав зрачки и уставившись на растопыренные в центре столика салфетки. Они заказали два кофе и сырники со сметаной и свежей малиной. Официант поставил заказ Иосифа не ему, а кому-то третьему, не сидящему напротив. Лида изумилась, одарила смуглого юношу испепеляющим взглядом и мгновенно сама переставила все как следует. Ей не хотелось отвлекаться от беседы.

– А-а-а-а, я поняла, – радостно взахлеб говорила она, – ты испугался, что со мной ты потеряешь всех своих многочисленных любовниц. Но это не так, – мы могли бы с тобой мирно дружить и не расставаться, а ты бы продолжал общение с ненасытной толпой.

– Да нет же, ты слишком хорошо обо мне думаешь… толпой… я не смог бы перетрахать такое количество.

– Ну… постепенно, не сразу… Глаза боятся, как говорится, а руки делают…

– А, ну руками мог бы, да.

Лида хохотала, Иосиф улыбался. Вдруг она погрустнела.

– Как ты мог так долго быть без меня? Ты меня не любишь? Ты совсем не скучал? Тебе не было меня жалко? – Ее голос стал прозрачным от слез.

– Все не так. Просто я уже старый, мне семьдесят лет. – Он долго и внимательно смотрел на нее. – Просто меня уже нет.

– Гете в восемьдесят сватался к Урсуле, и ничего…

– Все по-разному чувствуют себя… – Он опустил глаза.

– Ты не любишь меня и не хочешь, – с детской прямотой констатировала она. – Я расплачусь, мне надо разменять деньги.

Она подозвала официанта и попросила их рассчитать.

Лида вышла первой, ее волосы торжественно и победоносно развевались. Она не верила в то, что говорила.

14.

Когда Лиду забрала «Скорая», я подумала, что надо сообщить ее родным или друзьям. На кухонном столе лежал ее сотовый, я внимательно изучила список контактов, это были имена и фамилии с пометками, не наводившими ни на какие мысли о родстве или близости. Только один контакт был помечен звездочкой избранного. Я даже помнила это имя, оно звучало на том нашем единственном чаепитии. В контакте было два номера, я выбрала домашний и с домашнего же, не откладывая, набрала.

После второго гудка ответил пожилой спокойный голос.

– Здравствуйте, Иосиф, – сказала я, – это вас беспокоит соседка Лиды, Анна Семеновна. Лиду только что по «Скорой» забрали в больницу. Мне показалось правильным сообщить вам об этом.

– Господи… что случилось?

– Боюсь, что все довольно серьезно, она была без сознания, и врач сказала, что хорошо бы ее вообще довезти…

– А в какую больницу? Хотя что я – тут одна… В какое отделение?

Голос был взволнованный.

Я не знала, в какое отделение.

– Думаю, там на месте определят. Возможно, в реанимацию. Вы не знаете, кому можно еще позвонить – родители, подруги?

– Нет, я не знаю. Спасибо!

– Да не за что.

В трубке послышались нервные гудки. Я еще раз придирчиво перечитала список, начиная с «аварийной службы» и заканчивая «я СПб», никем не прельстилась и оставила телефон там, где и взяла. Надо было выпустить Яшу, она забилась куда-то наверх, когда приехала «Скорая». Сначала я просто звала ее, обещая много вкусного. Потом, взгромоздившись на табуретку, я попыталась пошуровать там, но чуть не свалилась. Нет, вызывать «Скорую» еще и себе мне сегодня не особенно хотелось. Ладно, в конце концов, пусть посидит здесь, завтра я ее выпущу, когда приду поливать цветы.

15.

Когда они пришли в больницу, их там долго мурыжили, посылали в разные кабинеты, но потом все-таки приняли Лиду, осмотрели, написали какое-то заключение и отправили с богом.

– Покажи-ка, – протянул Иосиф руку, – что там тебе написали.

Он бережно взял вдвое сложенный листок и пробежал глазами. Аккуратно свернул его и вернул Лиде.

– Иосиф, – сказала Лида, – можно я попрошу тебя о чем-то? Это очень важно для меня, а для тебя не имеет никакого значения.

– Можно.

– Я помню, что ты хотел бы, чтобы после смерти ничего не было, но если там все-таки что-нибудь будет, постарайся подождать там меня.

– Ладно.

16.

Вернувшись домой, я обнаружила, что дверь бросила открытой – не настежь, а так, похлопывающей с небольшой амплитудой и ритмическими перебоями. К старости я совсем перестала бояться, что кто-то может меня ограбить. Нет, когда я уходила, то по привычке запирала дверь, но могла бы и не делать этого. Во-первых, если бы кому-то внезапно пригодилось что-то из моих вещей, меня бы это только порадовало. Во-вторых, во мне крепло ясное осознание того, что ничего просто так не происходит. Осознание это было получено опытным путем на протяжении собственной, уже практически прожитой жизни. И хотя со стороны у малознакомых людей и случались события, выглядящие кощунственно и несправедливо, моя собственная жизнь и жизни тех, кого я знала близко, являли собой пример замысла и воплощения – либо какого-то тотального неповиновения законам физики.

После смерти мужа я переехала в наш маленький городок и жила по внутреннему распорядку. Просыпалась рано, как будто что-то ударяло меня в грудь. Читала утренние молитвы и две главы из Евангелия, съедала кусочек подсушенной просфоры и запивала глотком святой воды. Потом садилась работать. Часам к одиннадцати меня начинало клонить в сон, и я ложилась. Часа через два просыпалась снова, завтракала в обед и совершала всякие хозяйственные подвиги вроде уборки, мытья посуды, разглаживания горы белья, которая не переводилась, потому что стирала я часто. Вечером гуляла и снова садилась работать. Много и с удовольствием ела перед сном, потому что разрешила себе толстеть. И толстела.

17.

Иосиф, сгорбившись, сидел рядом с кушеткой, на которой лежала Лида. Она была подключена к каким-то приборам и капельницам, ее маленькое тело обвивали прозрачные трубочки и проводки. На экране что-то вспыхивало и гасло. Он смотрел на подрагивающие ресницы, на слепо перемещающиеся под веками глазные яблоки и пытался представить, что она сейчас видит. А она в это время усадила его на лавочку в парке, потому что видела, что он устал. Ей не нравилось, что он побледнел, она то и дело пробовала рукой и губами его лоб, но лоб был хороший, тогда она начинала щекотно перебирать тонкими пальцами у основания кисти в поисках пульса, считала, сбивалась, начинала заново. Он покорно терпел.

Рядом прошли бабушка с толстым внуком. Мальчик пялился на Лиду, а потом громко сказал бабушке:

– Смотри, баба, тетя целует лавочку.

Иосиф становился все бледнее и бледнее.

– Господи! – воскликнула Лида громко. – Да помогите же хоть кто-нибудь, не видите – человеку плохо!

К ней подбежала девушка, стала расспрашивать, что с ней, доставать телефон.

– Да не мне же – ему! – закричала в отчаянье Лида, показывая на Иосифа, которому на глазах делалось хуже, он совершенно обмяк и еле-еле, с огромным усилием мог приоткрывать глаза.

– Лида, не надо, – сказал Иосиф. Левая сторона рта у него почти не двигалась. – Перестань, меня уже нет. Разве ты не понимаешь этого?

– Надо вызвать «Скорую», – плакала Лида, – ну что же вы стоите, вызывайте, он умирает!

Лида попыталась выхватить у замешкавшейся девушки телефон, но та вовремя сообразила, что к чему, и стремительно удалилась. Лида стала рыться у себя в сумочке, но у нее так тряслись руки, что она ничего не могла разобрать, вытаскивала и снова засовывала обратно ненужные сейчас предметы, потом стала просто выбрасывать их рядом с собой на землю. Телефона не было. Она плакала, понимая, что теряет драгоценное время, что никто не может помочь ей, что Иосиф умирает. А в это время Иосиф взял лежащую без сознания Лиду за руку, положил голову на свою руку, в которой лежала ее рука, и замер. Если бы кто-то сейчас выглянул из-под кровати и посмотрел на него, то увидел бы, что глаза у него открыты, а изо рта течет слюна. Лида посмотрела на него – он сидел, сильно покосившись влево, приоткрывая свежую надпись, нацарапанную на спинке скамейки. Можно было прекращать поиск телефона. Она медленно опустилась рядом с ним. Сил больше не было. Машинально она достала из сумки листок, сложенный вдвое. Долго не могла понять, что это за листок. Наконец сосредоточилась и прочла о том, что у нее констатировали смерть. Все поплыло у нее перед глазами. Противный писк заглушил все остальные звуки. Она закрыла глаза и на какое-то время отключилась.

18.

Когда она открыла глаза, то увидела белый ровный потолок и солнечные блики, шушукающиеся о чем-то детском. В комнате было прохладно, она поежилась и поняла, что обнажена, нашарила рукой и натянула на себя простынку. Повернула голову – у окна стоял Иосиф, он курил. За окном в сине-зеленом захлебывались чириканьем и свистом. Легкие белые занавески, выдыхаемые проточным сквозняком, были то парусами, то крыльями.

– Где мы? – шепотом спросила Лида.

Иосиф повернулся. Он был совсем молодым. Она никогда не видела его таким, но сразу узнала. Как будто монетка звякнула о дно колодца.

– Мы дома и сейчас идем гулять, – объявил он. – Но сначала… – Иосиф подошел и лег рядом, – сначала я должен кое-что сделать.

_____

Пьяный рапсод перестал дышать и закрыл глаза. Все сидели в тишине. Внезапно он шумно вдохнул, схватился за горло и стал жестами показывать, что ему нужно выпить. Вокруг засуетились и протянули ему небольшую амфору. Он глотнул, сморщился и вернул амфору.

– А есть ли у кого-нибудь козье молоко? – спросил старик. – Или чистая вода?

Какая-то женщина подала ему сосуд. Я только сейчас заметила, что у его ног лежит выщербленный килик – или киликс, как говорила бабка Агапия, – в который уже набросали мелких монет. Я подошла к нему и положила статер с изображением Афины Паллады. Он поднял на меня туманные глаза.

– Привет, – сказал он и ссыпал всю выручку в небольшой мешочек на длинном шнуре. – Не сразу узнал тебя. Ты очень повзрослела.

– Я даже не надеялась, что узнаешь. Что – и даже помнишь мое имя?

– Ксения. Помню. Маленькая любительница историй.

– Уже не такая маленькая, – улыбнулась я. – А давай устроим симпосий на двоих? Я знаю тут одно чудесное тайное место.

Мы сели на берегу небольшой речки, я разложила у себя на коленях козий сыр и свежий ячменный хлеб.

– Ты так ушел тогда, я даже не успела попрощаться… – начала я.

– Упреки, подозрения? – чавкая и показывая пережеванное, пошутил пьяный просод.

– Нет, – засмеялась я, – просто я хочу сказать, что помнила о тебе и рада снова встретить.

– Ха! – сказал пьяный просод. – Ты даже не понимаешь, что говоришь. Мы с тобой обречены встречаться – рады мы этому или нет.

– Что ты имеешь в виду? – смутилась я.

– А то, что мы связаны с тобой. И будем встречаться еще миллион раз.

– Ну, на миллион раз нам не хватит нашей жизни, – возразила я.

– А кто говорит, что я имею в виду одну нашу жизнь?

– О, нет, я не верю в эти россказни про реинкарнацию! Бабка Агапия…

– Не сомневаюсь в мудрости твоей бабки Агапии, но хочу открыть тебе одну тайну.

– Про реинкарнацию?

– Да.

– Не надо. Лучше расскажи мне еще одну свою историю.

– Хорошо, но только после этого я открою тебе тайну. Она явилась мне сегодня утром, когда я спал под оливой.

– Ох, ладно, рассказывай историю, а там посмотрим.