Текст книги "Месть Осени"

Четырнадцатое. Пятнадцатое. Вот уж не думал, что мне все-таки выпадет стать отцом. Особенно после того, как узнал, что Катя была беременна… Шестнадцатое. Катя кружится на лугу в ситцевом белом платье с красными цветами. Хохочет. Колян хлопает меня по спине со словами: «Не боись, Тоха. Завтра дембель. Эта вылазка последняя». А через час разлетается на куски, подорвавшись на мине. Семнадцатое. Восемнадцатое. Давай дальше. Не зависай. Восемнадцатое.

«Ты передай, если что, Тоха… У меня мамка под Сестрорецком. Хозяйство свое, куры. Передай ей…» Девятнадцатое. Двадцатое. Двадцать первое.

Ванька проснулся в тот же день, как родилась Милана. Просто открыл глаза, и все. Я хоть и знал, что так будет, но все равно сначала не поверил. Взял его за плечи, заглянул в глаза – а ну как типа Сметаны получится? Но нет. Весна – это тебе не дряхлая Осень. Она действительно дает жизнь…

Двадцать второе. Двадцать третье. Двадцать четвертое. Вроде все налаживается. Чего тебе еще? Брат жив, дочка родилась. Двадцать пятое. Если бы Вера еще перестала сниться. Двадцать шестое. Двадцать седьмое. Сегодня опять видел ее в той усадьбе. Опять она падала мне в руки, я прижимал ее к себе, вдыхая запах волос. Двадцать восьмое. Двадцать девятое. Одна моя ладонь держала ее под спиной, вторая собирала вместе тонкие, податливые запястья. Тридцатое. Тридцать первое. Во сне я видел, как расширились ее зрачки. Слышал тихое «отпусти» – и не отпускал.

Тридцать второе. Тридцать третье. Тридцать… «Мне больно». Тридцать третье. Мне тоже из-за тебя теперь постоянно больно, Вера. Но я как-то живу.

Тридцать четвертое. Тридцать пятое.

Баста.

Глава 5

Впервые за два года мне снилось Ледяное Озеро.

Насколько хватало глаз вокруг разливалась бело-голубая зеркальная гладь. Невозможно было отличить, где кончается она и начинается кромка ясного неба. Вокруг Озера высились исполинские деревья с припорошенными снегом кронами. Я стояла у кромки льда и, потирая руки, оглядывала свои владения. Именно это слово крутилось в голове: владения. Воздух был морозный и чистый. Алое платье с меховой оторочкой закрывало ноги, тяжелый шлейф замедлял шаги. Под толщей льда со страшными гримасами на лицах навсегда застыли жертвы Зимней Девы.

Вдруг в тишине раздался звук, отдаленно напоминающий поскуливание. Он был так чужд ледяному безмолвию, что казался отголоском из другого мира. Подхватив шлейф, я устремилась туда, откуда он доносился.

В центре Озера зияла дыра, а в ней, протягивая руки к небу, плескался ребенок. Точнее, я думала, что это ребенок: в короткие мгновения, что он выныривал, над водой появлялись посиневшие губы, маленький острый нос и скрюченные пальцы. Откуда он здесь? Может, каким-то чудом выжил?..

Лед под моими ногами истончился. Я осторожно опустилась на колени и поползла, поминутно проверяя его ладонями на прочность. У края проруби протянула мальчику руку. Давай, малыш! Карабкайся!

Вынырнувшие костлявые пальцы обхватили меня за запястье и с неожиданной силой дернули вниз. Черт, об этом я не подумала.

– Стой, стой! – взмолилась я, но было поздно – вторая рука показалась из воды и крепко схватила меня за предплечье. – Я вытащу тебя, только не тяни!

Над поверхностью воды возник жадно хватающий воздух рот, и в этот раз я увидела, что вместо губ у мальчика – заиндевевшая сине-серая плоть, а сквозь обрывки кожи на щеках проглядывают зубы. В пустых глазницах горела чернота. Кем бы он ни был, ясно одно: он давно покинул мир живых.

– Нет! Спи, тебе нужно спать! – Я попыталась отползти, но без толку: руки уже по локоть погрузились в ледяную воду, и в кожу будто одновременно впились тысячи игл.

Я украдкой глянула на блеклое небо без солнца и облаков. Даже такое, мертвое, оно показалось мне лучшим подарком Вселенной. Воздух обжег легкие, и я вдруг поняла, что2 сделаю. Что нужно сделать.

Я заставила себя глубоко вдохнуть. Он меня не слышит. Это просто кусок замерзшей плоти, который вот-вот утянет меня на дно. Я позволила цепким пальцам погрузить себя под воду до самых плеч и расслабилась.

Прости, малыш.

Сосредоточившись на своем распластанном теле, я представила, как оно сливается со льдом, становится с ним единым целым, и мысленно шепнула: «Продолжись».

Туда, где подо мной секунду назад крошилась скользкая поверхность, вернулась твердость. Сантиметр за сантиметром лед восстанавливался и, дойдя до моих опущенных рук, обогнул их. Я видела, как уходит под воду перекошенное лицо с мелкими чертами, как скрываются за прозрачно-голубоватым слоем хватающие воздух губы – точнее, то, что от них осталось.

«Отпусти», – приказала я. Ничего не произошло.

«Отпусти же!»

Я по-прежнему чувствовала сомкнутые на предплечьях пальцы. Что ж такое!

Я дернула руки, но пальцы мальчика не разжались. У меня начали неметь ладони. Сердце заколотилось под самыми ключицами. Как глупо будет застрять тут, замуровав себя в лед… Надо проснуться. Все это ненастоящее. Я проснусь в своей кровати. Я обычная девушка-таргетолог.

Что-то коснулось кончиков пальцев под водой, что-то мягкое и скользкое. Или мне показалось? Я посмотрела вниз. Черные провалы на белом лице пялились на меня сквозь лед.

Как ты мне надоел. Я сказала, спи!

Я схватила то, чего касались мои пальцы, и устремила в них свою волю. Это я – морозный воздух, чистая ледяная вода, снег на верхушках деревьев. Я – белое небо без солнца и облаков, мерзлая земля и само это Озеро. Ты тоже мой. И ты разожмешь свои чертовы разлагающиеся пальцы.

«Спи!»

Лед расступился, выпуская меня из смертельных объятий. Одну за другой я вытащила из воды руки и кое-как села. Вокруг сияла зеркальная гладь, под ней по-прежнему плавали люди. Рты их были раскрыты в предсмертном крике, глаза в ужасе распахнуты. Я тяжело поднялась на ноги. Мокрые рукава льнули к плечам, сердце так и норовило выпрыгнуть из груди. Я медленно пошла к берегу, и стук каблуков об лед гулко отдавался в ушах.

«Вы все – мои дети, – плыло в голове. – И вы будете спать».

Видимо, я произнесла это вслух, потому что проснулась. Но быстро снова нырнула в сон – на этот раз без сновидений.

* * *

Где-то трезвонил телефон. Мелодия-птичка, которая стояла у меня на незнакомые номера, грозила пробурить дыру в черепе. Я перевернулась на другой бок и накрыла голову подушкой. Дурацкая птичка пробивалась и туда. К подушке добавилось одеяло. Голые ноги тут же замерзли, и я съежилась, прижав к животу колени.

Птичка не умолкала.

Во рту расползался кислый привкус, давление в висках грозило превратиться в настоящую боль. Ужасно хотелось пить. И чтобы эта птичка наконец заткнулась.

Когда же я научусь выключать звук мобильника на ночь…

Звонок прервался, и на секунду воцарилась благословенная тишина. Ну, слава бо…

Чирик-чирик.

Похоже, чтобы не думать, как жить дальше с силой Зимней Девы, ночью я оставила свой номер всем, кто когда-либо в своей жизни искал таргетолога.

Я вынырнула из-под самодельной крепости из одеяла и подушек. Комнату заливал мягкий дневной свет. На полу валялись джинсы и черная водолазка, в которой я ездила к Юле. В центре молчаливым напоминанием о прошедшей ночи лежала пустая бутылка из-под вина. Телефон, судя по звуку, надрывался где-то совсем рядом. Я свесила руку и, растопырив пальцы, со второй попытки нащупала его.

– Алло? – Язык еле ворочался.

– Здравствуйте! – выдала трубка так жизнерадостно, точно звонили прямо с пляжа на Мальдивах. – Царёва Вера Александровна, правильно?

– М-м-м…

Вроде к таргетологам не обращаются по имени-отчеству.

– Меня зовут Маргарита, я менеджер Аскольда Мирина. Вы оставили заявку на расклад «Кельтский крест: что было, что будет, что можно было изменить».

Чего-о-о?!

Я села.

– Я не оставляла никакой заявки.

– Одну минуточку, Вера Александровна, я проверю, – нежно проворковала трубка, и мне захотелось собственноручно придушить эту Маргариту, или как ее там.

Заметив на плите пустой стакан, я прошлепала к нему и набрала воды прямо из-под крана. Лексеич говорил, на кладбище строго-настрого запрещено пить проточную воду… Хуже мне уже не будет.

– Спасибо за ожидание, Вера Александровна, – снова проворковала трубка. – Я все проверила. Сегодня в четыре часа сорок две минуты вы оставили заявку и оплатили расклад «Кельтский крест: что было, что будет, что можно было изменить».

Я чуть не поперхнулась ледяной водой.

– Оплатила?

– Одну минуточку, я уточню, Вера Александровна.

Нет, придушить – слишком просто. Надо выбрать для нее более медленный способ умерщвле…

– Спасибо за ожидание, Вера Александровна. Ваш заказ на расклад «Кельтский крест: что было, что будет, что можно было изменить» полностью оплачен.

Я еле сдержала стон. События прошедшей ночи в моей памяти оборвались тогда же, когда закончилось вино на донышке бутылки.

– Вера Александровна, вам удобно будет подъехать сегодня в шестнадцать часов тридцать минут?

Вода, не успев добраться до желудка, запросилась назад. Я сглотнула.

– Куда?

– В офис Аскольда Мирина. Продиктовать вам адрес?

Чувствуя, что стакан вот-вот выскользнет из пальцев, я поспешила поставить его обратно. Откуда этот сайт вообще взялся?

– У вас что, реклама работает? – Я нажала пальцами сразу на все известные мне точки на лбу, чтобы давление на череп хоть немного ослабло, но это не помогло.

– Прошу прощения? – вежливо осведомилась трубка.

Ну конечно! Я же недавно искала информацию о нем. Если у него есть сайт, наверняка там круглосуточно крутится реклама. Видимо, я кликнула на нее, а в пьяном виде еще и заказ оформила.

Линия мойки и плиты опасно накренилась. Я присела на корточки, борясь одновременно с приступами тошноты и головокружения.

– Вам подходит в шестнадцать часов тридцать минут, Вера Александровна? – беззаботно пропела трубка.

– А сколько… сколько стоит этот расклад?

– Двенадцать тысяч рублей. Но не волнуйтесь, у вас уже все оплачено!

У меня потемнело в глазах.

Идиотка!

– А возврат?.. – стараясь дышать исключительно носом, мертвым голосом спросила я.

– Возврат предусмотрен только в экстренных случаях, – с прохладцей отозвалась трубка. – Так вам подходит это время, Вера Александровна?

Тошнота пересилила, и, бросив телефон на кровать, я кинулась в туалет.

Как раз вовремя, иначе менеджер Аскольда Мирина услышала бы звуки, совсем не подходящие атмосфере воображаемых Мальдив.

* * *

Я смотрела в матовую черноту только что заваренного кофе. Солнечные блики расчерчивали подоконник причудливыми узорами, за окном по-весеннему нежно заливались дрозды – это в конце-то сентября! – а мне было так зябко, словно вокруг стояли укутанные снегом деревья.

Я натянула рукава свитера на кончики пальцев и прижала их к горячей чашке. Сегодняшний сон не шел из головы. В прошлый раз, когда мне снилось Озеро, я чуть не умерла. Но тогда Антон меня вытащил. В этот раз пришлось справляться самой.

Я глотнула кофе. «Вы все – мои дети». Откуда это взялось? Мне же не тысяча лет. Да и зачем мертвецам мать? И почему ожил тот мальчик?

Как будто это самая серьезная из проблем…

Букет так и лежал у двери. За ночь он не превратился в охапку шипящих змей, не рассыпался и не обернулся горсткой пепла. Разглядывая сухие бутоны с ломкими сероватыми лепестками, я и сама потихоньку начинала верить, что это чья-то глупая шутка. Антон прав: мало ли кто решил по-дурацки пошутить. Узнай Дарина, кто погубил ее сыночка, она бы не букет прислала, а отряд вооруженных до зубов… Не знаю. Лесных тварей?

Все же надо сказать Лексеичу, чтобы сменил замок. И заказать скрытую камеру, когда будут деньги.

Двенадцать тысяч…

Я залпом допила кофе, не поморщившись, когда горечь дошла до основания языка. Проверила почту. Никто из тех, кому я вчера писала, не ответил. Новых объявлений о поиске таргетолога тоже не появилось.

С чего тот мертвый мальчик меня послушался? Откуда он вообще взялся? И почему все это начало происходить сейчас? Лестер бы сказал: «От силы не отказываются», но Лестера здесь не было – а я была. И я понятия не имела, что делать.

Ладонь легла туда, где под пальцами размеренно билось сердце. Где-то там, под ребрами, под сомнениями и полузабытой болью жил Эдгар. Я его не чувствовала, он не проявлялся. Просто был, делал меня цельной, грел и оберегал – так мне хотелось думать. Когда наваливалось одиночество или давила неопределенность, я клала руку на грудь и прислушивалась. Эдгар никогда не подавал голоса. Но он точно был.

Я прикрыла глаза. Что бы ты сделал?

Эдгар не доверял волшебству. Он полагался на свои крепкие, привычные к физическому труду руки. И ножи.

Повинуясь внезапному желанию, я подошла к кровати и вытащила из тайника под ней завернутый в бархатную ткань метательный нож. Рукоятка у него была гладкая и узкая, тяжелее, чем у обычного ножа. Края лезвия – абсолютно тупые. Я купила его полгода назад – сразу, как переехала. И долго корила себя за ненужную покупку.

Я взвесила рукоятку в руке, мысленно возвращаясь в мертвую тишину из сна. Вспомнила беспомощно хватавшие воздух тонкие пальцы-косточки, остатки губ, силящихся сделать вдох, провалы глаз, все менее различимые, когда мальчик уходил на глубину. Я спрятала нож обратно в тайник, достала телефон и набрала:

«Привет! Можешь скинуть номер Фроси?»

Сообщение улетело Ване. Я подождала с минуту. Ничего.

Ладно.

Натянув плотные перчатки для работы с землей и стараясь не вдыхать глубоко, я взяла сухой букет. Ничего не произошло: я не растаяла, не превратилась в лягушку и не упала замертво. Уже что-то. Толкнув плечом входную дверь, я вышла на крыльцо.

День был не по-осеннему погожий. В воздухе стоял аромат цветов и мокрой земли. Держа букет на вытянутых руках и следя, чтобы проткнутый мотылек находился подальше от лица, я двинулась в сторону неприметного кирпичного здания, служившего одновременно складом и офисом. Обогнула его и оказалась в закутке, куда сгружали увядшие венки, цветы и прочую растительность с могил. Дойдя до небольшого углубления в земле, скинула туда букет. Оглянулась по сторонам – никого, достала зажигалку и подожгла. Сухая трава вспыхнула. Запахло соломой, чем-то кисловатым и едким. На всякий случай зажав нос, я поспешила прочь.

По дороге к дому в кармане пиликнула эсэмэска – Ваня прислал номер и адрес Фроси.

«Успехов! – добавил он. – Милана – самая невыносимая девочка в мире. Но тебе понравится».

Я хмыкнула.

Понравится. Как же.

* * *

Перед поворотами автобус тормозил так резко, что я мысленно радовалась своей привычке не завтракать. После оплаты расклада, будь он трижды неладен, такси стало для меня непозволительной роскошью, так что до города пришлось добираться на автобусе. Параллельно я раздумывала, как лучше поступить: позвонить Фросе заранее или заявиться к ней без предупреждения?

На подъезде к городу я все-таки набрала номер, который прислал Ваня, но звонок тут же сбросили.

«Скоро перезвоню», – ответила Фрося эсэмэской. И затихла.

Она по-прежнему жила на окраине Москвы – ехать от кладбища даже с пересадками оказалось сравнительно недолго. День давно перевалил за середину, когда я, сжимая в ладони ремешок сумки, вошла в нужный двор и остановилась, увидев напротив песочницы знакомую скамейку. Бесконечное мгновение я пялилась на нее, не в силах избавиться от яркого воспоминания: мы сидим на этой скамейке, Тёма улыбается мне своей робкой улыбкой и несмело берет за руку. Светлые волосы падают ему на плечи, он оборачивается, и в какой-то момент в его облике мелькает Эдгар…

Похмелье в очередной раз шарахнуло по вискам, и я поморщилась. Хватит, Вера. Ты здесь не ради воспоминаний.

Миновав неработающий домофон, я по памяти поднялась на нужный этаж и с удивлением обнаружила вместо хлипкой, едва держащейся на петлях двери махину в два пальца толщиной. Черная кожаная обивка блестела в свете единственной на весь пролет лампочки. Справа красовалась глянцевая кнопка звонка. Я задрала голову и встретилась глазами с матовым оком скрытой камеры.

В кармане ожил телефон.

– Вы мне звонили, – нежно проворковала Фрося.

– Привет. Это Вера. Я… гм. Стою у тебя перед дверью.

На том конце повисло молчание.

– Я одна, – зачем-то добавила я, хотя Фрося наверняка сама видела это через объектив камеры.

В последний раз, когда я стояла здесь, за дверью раздавались ее крики. Даже услышав их, я не осталась. Не помогла ей. С чего я вообще решила, что она станет со мной разговаривать? Это с самого начала была плохая зате…

Дверь с щелчком отворилась. На пороге стояла Весенняя Дева. В синем бархатном костюме она казалась миниатюрной и округлой, как плюшевый мишка. Толстые пшеничные косы были перекинуты на грудь, пальцы украшали серебряные кольца. Она мало изменилась, разве что чуть располнела. Под глазами добавились тени, немного опустились уголки губ.

На бедре у нее пристроилась белокурая девочка в таком же синем костюмчике. В пухлых розовых ручках она держала усеянный стразами телефон и внимательно меня разглядывала.

– Милаша, положи трубочку, – не улыбаясь, велела Фрося. Теперь, когда голос ее не искажал динамик, я поняла, что и он изменился: стал ниже, в него добавилось хрипотцы, как если бы Фрося начала курить.

– Привет, – толком не понимая, к кому из них обращаться, повторила я. Девочка так и приклеилась ко мне взглядом, но я усиленно ее не замечала. – Спасибо, что открыла. Я не отниму много времени. Мне нужно кое-что у тебя спросить. Дело в том, что ко мне вернулась сила, и я не…

– Ты знаешь, что я больше не Весенняя Дева? – перебила Фрося.

От неожиданности я отступила в глубь коридора.

– Что? Нет, я не знала…

Девочка протянула ко мне ручку и издала пронзительный вопль. Фрося еле заметно вздохнула – пышная грудь качнулась под расстегнутой кофтой – и спустила ее на пол.

– Ну, теперь знаешь.

Девочка снова взвизгнула.

– Да, Милаша, это тетя Вера. Она с тобой поиграет, – пообещала Фрося.

Перехватив ее усталый взгляд, я сделала еще шаг назад.

– Заходи, – придерживая девочку за плечи, пригласила Фрося, и в голосе ее мне почудилась горьковатая насмешка. – Поболтаем.

* * *

Дочь Антона и Фроси восседала в центре необъятной кровати и тыкала пальчиком с красным ноготком в экран планшета. Покрывало было заляпано зеленой краской, к которой прилипли крошки печенья. В планшете, повизгивая противным тоненьким голоском, из одного конца экрана в другой перебегала упитанная свинка.

Вокруг Миланы лежали куклы, раскраски, карандаши и бело-розовые платья в духе Барби. На единственном свободном от игрушек пятачке, подогнув под себя одну ногу, сидела Фрося и сосредоточенно с кем-то переписывалась – на коленях у нее лежал такой же, как у дочери, планшет.

Я рассматривала комнату, в которой все было абсолютно белым – от занавесок на окнах до кожаного дивана, и невольно спрашивала себя, что из этого купил Антон. И почему меня это волнует.

– Сорри, сегодня просто шквал вопросов, – на секунду оторвавшись от планшета, сообщила Фрося. – Юля хочет открыть второй филиал на юге. Ищем инвестора.

– Не знала, что вы дружите, – осторожно отозвалась я.

– Не дружим. Работаем.

– Ма! – взвизгнула Милана, зажав пальчиком нарисованную свинку. – Хлю!

– Хорошо, Милаша.

Я попыталась принять непринужденную позу. Закинула ногу на ногу, но, посидев так с полминуты, поставила обе ноги на пол. Модный диван был ужасно низким, и пятой точкой я все равно что проваливалась в колодец.

Пора переходить к делу.

– Моя сила вернулась, – начала я.

Фрося бросила на меня цепкий взгляд поверх планшета.

– Теперь Антон должен снова тебе служить?

– Почему?

Фрося изящно пожала одним плечиком.

– Он же был слугой Зимней Девы.

Пальцы на автомате нашли бахрому сумки и принялись перебирать потертые кожаные ленточки. Как я сама об этом не подумала?

– Он не будет мне служить, – ровно сказала я.

– Ма! – Милана подползла к Фросе и пихнула свой планшет ей в живот. – Хлю!

– Да, Милаша, – отозвалась Фрося, но планшет проигнорировала. – Почему ты думаешь, что не будет?

Я снова закинула ногу на ногу и чуть не завалилась на бок. Да черт бы побрал этот диван…

Действительно – почему? Хельге он служил ради заморозки. Да и мне собирался… Пока я не отказалась от силы.

– Ма! Мамамама! – возмущенно заверещала Милана.

Фрося на секунду прикрыла глаза. Длинные ресницы мазнули по округлым щекам.

– А ему еще нужна заморозка? – осторожно спросила я, вспомнив о внезапном решении Антона пойти на кулинарные курсы. Как там было? «Отказаться от насилия»?

Милана запищала, как птичка на моем звонке – и на той же громкости. Притихшее было похмелье растеклось ноющей болью у самого лба, и я еле сдержалась, чтобы не сдавить пальцами виски.

– Я бы сама от заморозки не отказалась, – пробормотала Фрося и, прихватив с прикроватного столика тонкую пачку сигарет, поднялась. – Хочешь?

Я покачала головой.

– Если не буду курить, то засну. – Фрося открыла окно, и в комнату скользнул нагретый солнцем воздух с запахом сухих листьев. – Раньше не было так сложно. Дети не мешали особо: появлялись без боли, спали большую часть времени…

«А еще не росли», – мысленно добавила я, вспомнив, что всех своих детей Фрося отдавала в детдом. Но вслух сказала совсем другое:

– Как ты отказалась от силы?

Фрося выпустила в окно облачко дыма. По ногам тянуло, но я не стала просить ее закрыть окно: может, свежий воздух хоть немного уймет головную боль.

– Так же, как твоя предшественница передала силу тебе.

– И все?

Экран планшета завис, и Милана обиженно заревела. Звонкий голосок быстро набрал высоту, словно к нам приближалась сирена.

– Хлю! Хлю!

Фрося продолжала курить в окно.

– Может, перезапустить ей игру? – нерешительно предложила я.

– Как хочешь.

Привстав, я осторожно вынула из пухлых ручек Миланы планшет, нажала на кнопку позади экрана. Но игра уже не интересовала девочку.

– Хлююююююю! – Милана откинулась на спину, раскинув ручки и ножки, и принялась колотить ими по кровати.

– Милана!

– Хлю! Хлю!

Фрося резко обернулась, и я вдруг отчетливо увидела: вся сила Весенней Девы, легкость, грация, внутреннее свечение – все, что делало ее воплощенной жизнью и красотой, ушло. Передо мной стояла уставшая, невыспавшаяся женщина с пожелтевшими от табака пальцами, с накладными ресницами и осунувшимся лицом. И все, чего она хотела, – покоя. Покоя и одиночества.

Затушив сигарету о дно белоснежного блюдца, Фрося вышла в коридор.

– Пойдем, Вера, – позвала она. – Она не успокоится.

Милана продолжала надрываться.

– Но она же…

– Я сказала, пошли!

За два года на кухне у Фроси изменилось немногое: вокруг стола стояли те же табуретки, вдоль стены тянулась та же старая советская стенка, даже те же бутылочки грудились у мойки. Только ребенок был другой.

– М-м-м… Она там нормально? – нерешительно спросила я, садясь напротив Фроси.

Из комнаты доносился отчаянный вой.

– Нормально.

– Но она…

– Это мой восьмой ребенок, – отрезала Фрося, откинув косы за спину. – Больше поплачет – меньше пописает. Успокойся.

Вой не смолкал. Фрося положила руки с аккуратными розовыми ногтями на стол.

– Антон настоял, чтобы я оставила ее, – ровно произнесла она. – Заявился на третий день после рождения, сказал, что девочку надо похоронить. А я как раз кормила Милану. Надо было видеть его лицо… Он, оказывается, думал, что ребенок умрет, и поэтому не приходил. А потом уговорил меня дать ему подержать ее…

Хотя до нас долетали вопли, достойные «Пилы», а на кухне было душно, как в аду, я смогла, прикрыв глаза, представить эту картинку: Антон осторожно забирает из рук Фроси запеленатый сверток. Прижимает к груди. Складка над переносицей разглаживается, в глазах появляются непролитые слезы. Он же однажды уже потерял ребенка…

Я открыла глаза. И задала вопрос, отчаянно мучивший меня все это время:

– Он извинился перед тобой?

– За что?

Я молчала, не в силах произнести одно-единственное слово. Но Фрося поняла.

– Ты про это… – Она отвела взгляд. И молчала так долго, что я уже отчаялась услышать ответ. – Да. Извинился.

Окна были закрыты, но она, достав из-за сахарницы непочатую пачку сигарет, снова закурила.

– Так что, вы теперь счастливая семья? – негромко спросила я.

Бывшая Весенняя Дева склонила голову набок. Она по-прежнему смотрела куда угодно, только не на меня. Сигарета тлела в унизанных кольцами пальцах.

– Я расскажу тебе, как отдала силу. А ты мне кое-что пообещай. Идет?

Свет за балконом по крупицам мерк. Небо медленно заволакивали тяжелые тучи, и я с тоской подумала, что зонтик опять остался дома. Ничему меня жизнь не учит.

– Попробую.

– Не знаю, что там у тебя с силой – вернется полностью или тебе позволят ее отдать. Но я хочу, чтобы все осталось как сейчас. У Миланы есть отец, у меня… – Она замолчала, а я, кажется, даже дышать перестала. Фрося стряхнула пепел в чашку. – Он умолял ее оставить. Сказал, что девочке нужна мать. Обещал все время быть рядом. Он читает ей «Сказки народов мира». Катает на плечах. Ходит с ней в поликлинику на все прививки, а потом покупает куклу. Каждый раз. – Фрося наконец подняла глаза. – У меня не было отца. Я никогда не хотела детей. Но то, что есть сейчас у Миланы… это похоже на семью. Может, Антон и не слишком… – она замялась, – обходительный. Но он хороший отец. Когда придет время, Вера, найди себе другого слугу. Я тебя прошу.

На кухне воцарилась тишина. Я даже не сразу поняла, что вой из комнаты прекратился.

– Да, – только и смогла выдавить я. – Хорошо. Расскажи мне про силу.

Антон

Старый «Опель» бухтел и сопротивлялся, но продолжал ехать по чавкающей земле к воротам кладбища. Ну и местечко она выбрала. Я встал за красной «Ладой» и заглушил мотор. Доступа к базам у меня уже не было, но я и так примерно представлял себе, куда идти: на карте кладбища нашлось всего две постройки, где кто-то мог поселиться.

Я достал из внутреннего кармана куртки потертое удостоверение на имя участкового Никифорова Петра Сергеевича. С черно-белой фотографии на меня смотрел Антон старого образца: бритоголовый и мрачный, будто только что с отсидки, с помятым воротником темной рубашки.

Я захлопнул корочку. Обещал же себе такими вещами больше не заниматься. Не лезть, куда не следует, не задавать лишних вопросов. Не вскрывать замки, не доставать оружие без надобности. И с Верой больше никогда не встречаться.

Часы на приборной панели показывали двенадцать. Какое-то время я сидел в машине, наблюдая, как люди в расстегнутых куртках – день выдался погожий – неспешно заходят в резные ворота.

Ванька приехал вчера весь взмыленный, начал трезвонить в дверь. Разбудил Милану. Стал закидывать вопросами: почему не отвечаешь, тут некоторые вообще-то беспокоятся… Пришлось хорошенько встряхнуть его, прежде чем он сформулировал мысль. Звонила Вера. Что-то случилось. Что-то, что ее очень напугало.

Я проверил отмычки в кармане.

Все-таки плохая идея. Если ее нет дома, это взлом. Если есть, я буду выглядеть идиотом. Там же просто букет. Какой-нибудь олух пошутил. Она, наверное, уже и думать забыла, а ты тут как тут. Защитничек.

Я поставил машину на сигнализацию и направился к воротам.

Если что, скажу, что пришел проведать Тёмку.

Одно здание оказалось офисом – так я и думал. А вот второе было уже интереснее – явно давно возведенная пристройка к церкви с двумя крыльцами. Я дважды обошел ее, пытаясь понять, в какой части может жить Вера. Заглянул в окна: одно вело на кухню с вениками трав, второе – в комнатушку с бардаком похлеще того, что иногда устраивает Милана. На полу валялись вещи, широкий подоконник был завален записями.

Понятно.

Я выбрал момент, когда никто не проходил мимо, и принялся за замок. Заедало так, что я и с ключом бы провозился до следующего пришествия. Проще выбить дверь. Но тогда сделать вид, что меня здесь не было, уже не выйдет.

Замок наконец поддался. Убедившись, что внутри никого, я вошел. Комната была светлая, маленькая – квадратов пятнадцать, не больше. Окно, в которое я заглядывал, оказалось единственным и выходило прямо на оградки. Что-то мне подсказывало, Веру это не смущало.

Подоконник, видимо, служил столом – на нем стоял открытый ноутбук и чашка с недопитым кофе. По всей поверхности лежали исписанные листы. Я просмотрел пару – глаз выхватил слова «Лестер», «скучаю». Отложил. Заглянул в холодильник в углу – судя по паре просроченных йогуртов и единственной буханке хлеба, питается она святым духом.

Кровать занимала большую часть пространства. Застелена с обеих сторон неряшливо, обе подушки смяты. Дело ясное. Молодая девчонка…

Так, Тоха. Ты кровати пришел разглядывать?

Я постоял в центре комнаты, сосредоточившись на дыхании. Человек, который по какой-то причине принес сюда букет, вскрыл замок, чтобы что, сюрприз сделать? Тогда он оставил бы его на крыльце. Но он возился с отмычками, рисковал быть замеченным. Зачем? Показать ей, что она у него на ладони? Что дверь для него не преграда?

Должно быть что-то еще… Я походил по комнате. Куча чашек в мойке, кофеварка, на прикроватной тумбочке – стопка книг и лампа с тканевым абажуром, похожая на ту, что я помнил из своего детства. Мама всегда зажигала ее перед сном.

Я пробежался по корешкам: «Помоги себе сам», «Жизнь с ПТСР и паническими атаками», «Как помочь человеку, пережившему травму».

Вера, Вера…

В ящике лежала зарядка от телефона, три разных пачки снотворного, свернутые купюры и черная папка на самом дне. Я осторожно вытащил ее. На внешней стороне наклейка «Артём Грачёв». Внутри вперемешку лежали распечатанные статьи: победа в конкурсе юниоров, второе место на конкурсе социальных танцев. Последним шел исписанный от руки лист – биография по годам: родился, учился, школа, колледж. В самом верхнем углу приписка: «Отец?»

Я закрыл папку. Если тот, кто здесь был, ее видел, то и сам может заинтересоваться судьбой Артёма Грачёва.

Остальные поиски результатов не дали. Я понял только, что Вера питается в основном не дома, собирает материалы на Тёму и кроме смотрителя кладбища работает таргетологом. Компьютер у нее был запаролен, но дата рождения Тёмы его разблокировала. История браузера показывала кучу сайтов с поиском вакансий, страницу записи на ЕГЭ, форум для тех, кто так и не нашел себя, и сайт какого-то черного мага.

Я выключил компьютер и в последний раз оглядел комнату. Пальцы невольно легли на спинку жесткого стула с черной водолазкой. Погладили мягкую ткань. Наверняка там еще остался ее запах.

Медленный вдох. Спокойно. Спокойно, Тоха. Ты оставишь в покое эту тряпку и уйдешь отсюда.

Я медленно опустил руку и не оглядываясь вышел на крыльцо. Что-то заставило меня поднять глаза: почти под самой крышей темнели какие-то знаки. Бурый цвет напоминал кровь. Я сделал фото, сунул телефон в карман и пошел искать сторожа.