Текст книги "Финист – Ясный сокол. Русские народные сказки"

Три царства – медное, серебряное и золотое

Бывало да живало – жили-были старик да старушка; у них было три сына: первый – Егорушко Залёт, второй – Миша Косолапый, третий – Ивашко Запечник. Вот вздумали отец и мать их женить; послали большого сына присматривать невесту, и он шёл да шёл – много времени; где ни посмотрит на девок, не может прибрать себе невесты, всё не глянутся[17]17
  Не нравятся.


[Закрыть]. Потом встретил на дороге змея о трёх головах и испугался, а змей говорит ему:

– Куда, добрый человек, направился?

Егорушко говорит:

– Пошёл свататься, да не могу невесты приискать.

Змей говорит:

– Пойдём со мной; я поведу тебя, можешь ли достать невесту?

Вот шли да шли, дошли до большого камня. Змей говорит:

– Отвороти камень; там чего желаешь, то и получишь.

Егорушко старался отворотить, но ничего не мог сделать. Змей сказал ему:

– Дак нет же тебе невесты!

И Егорушко воротился домой, сказал отцу и матери обо всём. Отец и мать опять думали-подумали, как жить да быть, послали среднего сына, Мишу Косолапого. С тем то же самое случилось. Вот старик и старушка думали-подумали, не знают, что делать: если послать Ивашка Запечного, тому ничего не сделать!

А Ивашко Запечный стал сам проситься посмотреть змея; отец и мать сперва не пускали его, но после пустили. И Ивашко тоже шёл да шёл, и встретил змея о трёх головах. Спросил его змей:

– Куда направился, добрый человек?

Он сказал:

– Братья хотели жениться, да не смогли достать невесту; а теперь мне черёд выпал.

– Пожалуй, пойдём, я покажу; сможешь ли ты достать невесту?

Вот пошли змей с Ивашком, дошли до того же камня, и змей приказал камень отворотить с места. Ивашко хватил его, и камень как не бывал – с места слетел; тут оказалась дыра в землю, и близ неё утверждены ремни. Вот змей и говорит:

– Ивашко садись на ремни; я тебя спущу, и ты там пойдёшь и дойдёшь до трёх царств, а в каждом царстве увидишь по девице.

Ивашко спустился и пошёл; шёл да шёл, и дошёл до медного царства; тут зашёл и увидел девицу, прекрасную из себя. Девица говорит:

– Добро пожаловать, небывалый гость! Приходи и садись, где место просто[18]18
  Пусто, незанято.


[Закрыть] видишь; да скажись, откуда идёшь и куда?

– Ах, девица красная! – сказал Ивашко. – Не накормила, не напоила, да стала вести спрашивать.

Вот девица собрала на стол всякого кушанья и напитков; Ивашко выпил и поел и стал рассказывать, что иду-де искать себе невесты:

– Если милость твоя будет – прошу выйтить за меня.

– Нет, добрый человек, – сказала девица, – ступай ты вперёд, дойдёшь до серебряного царства: там есть девица ещё прекраснее меня! – и подарила ему серебряный перстень. Вот добрый молодец поблагодарил девицу за хлеб за соль, распростился и пошёл; шёл да шёл, и дошёл до серебряного царства; зашёл сюда и увидел: сидит девица прекраснее первой. Помолился он богу и бил челом:

– Здорово, красная девица!

Она отвечала:

– Добро пожаловать, прохожий молодец! Садись да хвастай: чей, да откуль, и какими делами сюда зашёл?

– Ах, прекрасная девица! – сказал Ивашко. – Не напоила, не накормила, да стала вести спрашивать.

Вот собрала девица стол, принесла всякого кушанья и напитков; тогда Ивашко попил, поел, сколько хотел, и начал рассказывать, что он пошёл искать невесты, и просил её замуж за себя. Она сказала ему:

– Ступай вперёд, там есть ещё золотое царство, и в том царстве есть ещё прекраснее меня девица, – и подарила ему золотой перстень.

Ивашко распростился и пошёл вперёд, шёл да шёл, и дошёл до золотого царства, зашёл и увидел девицу прекраснее всех. Вот он Богу помолился и как следует поздоровался с девицей. Девица стала спрашивать его: откуда и куда идёт?

– Ах, красная девица! – сказал он. – Не напоила, не накормила, да стала вести спрашивать.

Вот она собрала на стол всякого кушанья и напитков, чего лучше требовать нельзя. Ивашко Запечник угостился всем хорошо и стал рассказывать:

– Иду я, себе невесту ищу; если ты желаешь за меня замуж, то пойдём со мною.

Девица согласилась и подарила ему золотой клубок, и пошли они вместе.

Шли да шли, и дошли до серебряного царства – тут взяли с собой девицу; опять шли да шли, и дошли до медного царства – и тут взяли девицу, и все пошли до дыры, из которой надобно вылезать, и ремни тут висят; а старшие братья уже стоят у дыры, хотят лезть туда же искать Ивашку.

Вот Ивашко посадил на ремни девицу из медного царства и затряс за ремень; братья потащили и вытащили девицу, а ремни опять опустили. Ивашко посадил девицу из серебряного царства, и ту вытащили, а ремни опять опустили; потом посадил он девицу из золотого царства, и ту вытащили, а ремни опустили. Тогда и сам Ивашко сел: братья потащили и его, тащили-тащили, да как увидели, что это – Ивашко, подумали:

– Пожалуй, вытащим его, дак он не даст ни одной девицы! – и обрезали ремни; Ивашко упал вниз.

Вот, делать нечего, поплакал он, поплакал и пошёл вперёд; шёл да шёл, и увидел: сидит на пне старик – сам с четверть, а борода с локоть – и рассказал ему всё, как и что с ним случилось. Старик научил его идти дальше:

– Дойдёшь до избушки, а в избушке лежит длинный мужчина из угла в угол, и ты спроси у него, как выйти на Русь.

Вот Ивашко шёл да шёл, и дошёл до избушки, зашёл туда и сказал:

– Сильный Идолище! Не погуби меня: скажи, как на Русь попасть?

– Фу-фу! – проговорил Идолище. – Русскую коску никто не звал, сама пришла. Ну, пойди же ты за тридцать озёр; там стоит на куриной ножке избушка, а в избушке живёт яга-баба; у ней есть орёл-птица, и она тебя вынесет.

Вот добрый молодец шёл да шёл, и дошёл до избушки; зашёл в избушку, яга-баба закричала:

– Фу, фу, фу! Русская коска, зачем сюда пришла?

Тогда Ивашко сказал:

– А вот, бабушка, пришёл я по приказу сильного Идолища попросить у тебя могучей птицы орла, чтобы она вытащила меня на Русь.

– Иди же ты, – сказала яга-баба, – в садок; у дверей стоит караул, и ты возьми у него ключи и ступай за семь дверей; как будешь отпирать последние двери – тогда орёл встрепенётся крыльями, и если ты его не испугаешься, то сядь на него и лети; только возьми с собою говядины, и когда он станет оглядываться, ты давай ему по куску мяса.

Ивашко сделал всё по приказанью ягой-бабки, сел на орла и полетел; летел-летел, орёл оглянулся – Ивашко дал ему кусок мяса; летел-летел и часто давал орлу мяса, уж скормил всё, а ещё лететь не близко. Орёл оглянулся, а мяса нет; вот орёл выхватил у Ивашка из холки кусок мяса, съел и вытащил его в ту же дыру на Русь. Когда сошёл Ивашко с орла, орёл выхаркнул кусок мяса и велел ему приложить к холке. Ивашко приложил, и холка заросла. Пришёл Ивашко домой, взял у братьев девицу из золотого царства, и стали они жить да быть, и теперь живут. Я там был, пиво пил; пиво-то по усу текло, да в рот не попало.

Сказка об Иване-царевиче и гуслях-самогудах

Далеко-далеко за синим морем, за огненною пучиною, на местах раздольных, среди лугов привольных стоял город высокий, а в том городе царствовал царь Умная Голова с царицею, а как её звали – и знал, да забыл. Жили они долго, и родилась у них на утеху дочь, царевна прекрасная, которую назвали Неоценой; а на другой год родилась и другая дочь, столько же прекрасная, и назвали ту царевну Безценой. Радовался, потешался, гулял, пил, ел и веселился царь Умная Голова на радостях; мёду триста три ведра воеводам выпоил; велел угощать пивом всё свое царство по три дня: кто только хочет, пей – душа мера! Когда окончились все пиры и потехи, начал царь Умная Голова о том думу думать, как ему своих любезных дочерей вспоить, вскормить, вырастить да под злат венец поставить. Велики были царёвы о дочерях заботы! Кормили их только золотыми ложками, спать укладывали на пуховых ложах, покрывали собольими одеялами, и по три няньки было приставлено мух отгонять, когда царевны спать лягут. Повелел царь Умная Голова так дочерей своих беречь, чтобы красное солнышко лучами своими в их терем не заглядывало, роса холодная на них не пала и ветер перелетный пахнуть на них не смел. А для обороны и сохранности приставил царь к дочерям своим семьдесят семь нянек и семьдесят семь дядек – так ему один мудрый человек присоветовал.

Так-то жили да поживали царь Умная Голова с царицей и с двумя дочерями. Прошло не знаю сколько лет, и начали царевны подрастать, полнеть и хорошеть. Начали уже и женихи к царю приезжать, да царь Умная Голова с замужеством дочерей не торопился. Думал он, что если суженый, так его и на коне не объедешь; а не суженый, так хоть тремя цепями железными прикуй, оторвётся. Пока он думал так и рассуждал, слышит он однажды: содом, суматоха! Всполошились, взбегались у него во дворце: няньки плачут, мамки воют, дядьки голосом ревут! Выбежал царь Умная Голова, спрашивает: «Что такое сделалось?» Повалились к нему в ноги семьдесят семь нянек и семьдесят семь дядек. «Виноваты, – говорят, – ведь царевен-то Неоцену и Безцену вихрем унесло!» Чудное дело случилось: вышли царевны в царский сад погулять, пёстрых бабочек половить, красного маку пощипать и наливными яблочками полакомиться. Откуда ни возьмись взвилось над ними чёрное облако, завеяло глаза нянькам и дядькам; а как они опомнились, глаза протёрли, обеих царевен след простыл – видом не видать, слыхом не слыхать! Взъелся, всходился царь Умная Голова. «Всех вас, – говорит, – злой смерти предам, в тюрьме уморю, на воротах велю горохом расстрелять! Как семьдесят семь вас нянек да семьдесят семь вас дядек, а двух царевен устеречь не могли!»

Вот закручинился, запечалился царь Умная Голова; не пьёт, не ест, не спит, всё горюет да тоскует, и пиров у него во дворце нет, и гудков и сопелок не слышно, – только грусть-тоска сидит подле него да унывную песню напевает, как будто ворон зловещий каркает.

Но время переходчиво. Век человеческий, словно ткань пестрядевая, что цветами чёрными и красными переткана. Прошло так ещё сколько-то времени, и родилось у царя чадо, только уж не царевна, а царевич. Возрадовался царь Умная голова, назвал он сына Иваном, приставил к нему дядек, пестунов, мудрых учителей, храбрых воевод. И начал Иван-царевич расти да подрастать, будто пшеничное тесто на доброй опаре всходит; растёт не по дням, а по часам, и что за красота диковинная, что за стать молодецкая!

Одно только сокрушало царя Умную Голову: хорош, пригож был Иван-царевич, да не было в нём молодецкой удали, богатырской ухватки… У товарищей голов он не отрывал, рук и ног им не ломал, не любил он играть ни копьём булатным, ни мечом закалённым, крепостей не строил и с воеводами не беседовал. Хорош, пригож был Иван-царевич, удивлял умом-разумом, да только и было у него утехи, что играть на гуслях-самогудах. И играл же Иван-царевич так, что все его заслушивались!

Как положит пальцы на струны, они запоют, загудят таким чудным голосом, что от заунывной песни и глухой заплачет, а от веселой и безногий плясать пойдёт. Хороша песня, да ведь казны царской ею не наполнишь, царства не защитишь и злого ворога не побьёшь…

И велел однажды позвать к себе царь Умная Голова Ивана-царевича, говорит ему: «Сын мой возлюбленный! Хорош ты и пригож, и вельми[19]19
  Очень, весьма.


[Закрыть] я тобою доволен. Одно сокрушает меня: не вижу я в тебе молодецкой удали, богатырской ухватки! Не любишь ты копья булатного, не мил тебе меч-кладенец. Вот я стар становлюсь, а есть у нас вороги лихие; придут они к нам; царство наше завоюют, воевод и бояр смерти предадут, и меня с царицей в полон возьмут; а ты защищать нас не учишься». Выслушал Иван-царевич речи царя Умной Головы и говорит ему: «Государь царь-батюшка! Не силой города берут, а хитростью; не дубиной бьют ворога, а повадкой умною. Испытай мою силу богатырскую, испытай удаль молодецкую! Вот слышал я, были у меня две сестры-царевны, и унёс их вихорь перелётный, и весть об них запала, словно метелью замело. Созови всех своих князей, богатырей, сильных воевод и вели им сослужить тебе службу – отыскать царевен-сестёр моих. Пусть берут мечи булатные, копья железные, стрелы калёные, воинства бесчисленные; и если кто тебе такую службу сослужит, отдай тому царство моё, а мне вели у него поварёнком быть, скоморохом слыть. Если ж не возьмутся они сослужить тебе такую службу, я тебе сослужу её, и тогда увидишь ты, что ум-разум острее меча булатного и крепче копья закалённого».

Понравилась царю речь царевича; созвал он бояр, воевод, сильных, могучих богатырей, говорит им: «Есть ли кто из вас, бояре, воеводы, сильные могучие богатыри, такой молодец, чтобы взялся отыскать дочерей моих? Тому я любую из них на выбор дам и полцарства за нею в приданое». Оглянулись друг на друга бояре, воеводы, богатыри, друг за друга прячутся, никто речи начать не смеет… В те поры Иван-царевич поклонился родителю и говорит: «Государь-батюшка! Если никто не берётся тебе сослужить такую некорыстную службишку, благослови меня в путь-дорогу! Пойду я, отыщу сестёр моих, а за то никакого царского твоего жалованья мне не надобно».

– Хорошо, – отвечал царь Умная Голова, – вот тебе мое благословенье. Бери казны, злата, серебра, каменья многоценного… Воинства ли надобно – сто тысяч бери конников да сто тысяч пешей дружины.

– Не надобно мне, – говорит Иван-царевич, – ни серебра, ни злата, ни конных, ни пеших, ни коня богатырского, ни меч, ни копьё. Возьму я с собой только гусли-самогуды звончатые. А ты, государь-царь, дожидайся меня три года: не приеду на четвёртый год, избирай себе наследника.

Вот, по сказанному, как по писанному, принял Иван-царевич отцовское благословение, Богу помолился, взял под мышку свои гусли-самогуды, и пошёл путём-дорогой куда глаза глядят. Где идти, где сестёр найти?

Шёл он шёл близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли – скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Иван-царевич вперед идёт, подвигается, песни на гуслях наигрывает; настанет утро – он встаёт да плетётся своей дорогой; настанет ночь – он ляжет на мураве шёлковой, под широким покрывалом, небесным сводом с чистыми звёздами. И зашёл он, наконец, в лес дремучий. Слышит Иван-царевич: трещит дремучий лес, будто кто его ломает – стукотня, громотня по лесу. «Что ж, – думает Иван-царевич, – двум смертям не бывать, а одной не миновать!» И пошёл страху в глаза… Видит, стоят два леших и дерутся… Один колотит другого дубом коренастым, а другой по рёбрам товарища возит сосной, сажень в пять, – бьются изо всей бесовской силы! Подошёл к ним Иван-царевич, снял гусли и заиграл плясовую. Лешие опешили, затянули какую-то чертовскую песню да как пустились трепака, так до неба копоть поднялась. Плясали они, плясали, уморились, на землю свалились, а Иван-царевич с ними беседу повёл. «Ну, что вы, – говорит, – дерётесь? Вы оба, ребята, лешие исправные; а дурачитесь, словно люди?» Говорит ему один из леших: «Как же нам не драться, рассуди ты сам: шли мы путём-дорогой и нашли находку. Я говорю: моя, а он говорит: моя! Делиться начнём, разделить не можем!»

– А какая ваша находка? – спросил Иван-царевич.

– А вот какая: скатёрка-хлебосолка, сапоги-самоходы да шапочка-невидимочка. Захочешь попить, поесть – расстели скатёрку, и двенадцать молодцов да двенадцать девиц принесут тебе питья медвяные и яства сахарные – ешь не хочу! А пошёл куда-нибудь, надень сапоги-самоходы, – и начнёшь шагать по семи вёрст; а чуть пошажистее, так четырнадцать, так что за тобой птице не улететь и ветру не угнаться. А коли грозит тебе беда неминучая, надень шапочку-невидимку, и сгинешь так, что собака чутьём не отыщет.

– Да о чём же вам драться? Хотите, я поделю находку, если дадите на магарыч?

Лешие согласились, а Иван-царевич и говорит:

– Вот, бегите вы по той дорожке, и кто из вас кого перегонит, тому скатёрка, сапоги и шапка.

– Ахти! – говорят лешие, – да ведь ты нас на ум навёл! Побереги находку, а мы побежим!

И ударились они бежать – только пятки видны, и скрылись за лесом; а Иван-царевич не стал их дожидаться, надел сапоги на ноги, шапочку на голову, скатёрку взял под мышку и был таков – поминай как звали. Лешие прибежали назад – только место знать, где царевич стоял; а Иван-царевич шагал пошажистее, из лесу вышел, видел, как лешие его обгоняли, перегоняли, след нюхали, ничего не нашли и рукой махнули…

Шёл, шёл Иван-царевич путём-дорогой – шагал, шагал, и пришёл во чистое поле; три дороги лежат, а на перекрёстке стоит избушка, на курьих ножках повёртывается. Молвил ей Иван-царевич: «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, а ко мне передом». Вошёл в избушку Иван-царевич и видит – сидит в избе Баба-яга, костяная нога.

– Фу, фу, фу! – говорит Баба-яга. – Русского духу доселе видом не видано, слыхом не слыхано, а ныне русский дух воочию является! Зачем пожаловал, добрый молодец?

– Ох, ты, – говорит ей Иван-царевич, – баба неразумная! Ты бы меня, доброго молодца, накормила, а потом уж спрашивать стала.

Вскочила Баба-яга, откуда прыть взялась – печку истопила, накормила Ивана царевича и стала его спрашивать:

– Куда ты, добрый молодец, идёшь, куда путь держишь?

– Иду я, – говорит ей Иван-царевич, – ищу сестёр своих, царевну Неоцену и царевну Безцену. А ты, бабушка, если знаешь, скажи: по которой дороге мне идти, где их найти?

– Где живёт царевна Неоцена, знаю, – говорит Баба-яга. – Идти к ней по средней дороге; а живёт она в палатах белокаменных, у старого мужа, Лесного Чуда. Да только дорога трудна, идти далеко, а и придёшь – толку мало: Лесное Чудо съест тебя!

– Ну, бабушка, авось подавится, ведь русский человек костляв, да и Бог не выдаст, так свинья не съест! Прощай, спасибо за хлеб за соль!

И вот зашагал от неё Иван-царевич, смотрит: забелелись в чистом поле каменные палаты Чуда Лесного. Подошёл к ним Иван и видит ворота, а у ворот сидит какой-то бесёнок, говорит: «Пускать не велено!»

– Пусти, приятель, – отвечал ему Иван-царевич, – пусти пожалуйста – на водку дам!

Бесёнок на водку взял, а в ворота всё-таки не пустил. Тут Иван-царевич обошёл палаты кругом и задумал перелезть через стену; полез, перелез, да беды не заметил: на верху стены протянуты были струны, и как только Иван-царевич за одну струну ногой задел, пошли звоны-трезвоны… Глядит Иван-царевич – выскочила на крыльцо сестра его, царевна Неоцена и говорит: «Уж не ты ли пришёл, брат возлюбленный, Иван-царевич?» И обнялись и расцеловались брат с сестрой.

– Куда, – говорит царевна Неоцена, – спрятать мне тебя от Лесного Чуда? Я думаю, что он сейчас придёт!

– Да куда ты меня спрячешь? Ведь я не иголка.

Говорят ещё брат с сестрой – и вдруг загудел вихрь-погода, задрожали палаты, явилось Чудо Лесное, а Иван-царевич шапку-невидимку надел и невидим стал. Чудо Лесное и говорит: «А где у тебя гость, что через стены лез?»

– Никакого гостя у меня нет, – отвечала царевна Неоцена, – а может, воробей летел, крылом зацепил!

– Какой воробей! Я слышу, что здесь русским духом пахнет!

– С чего тебе мерещится? Рыщешь по белу свету, всякого духу наберёшься, да на других и сваливаешь!

– Не сердись, царевна Неоцена, я ведь твоему счастью никакого лиха не причиню, а только мне теперь поесть хочется, так я бы того невежу съел! – сказало Чудо Лесное.

Иван-царевич снял свою шапочку-невидимку, Лесному Чуду поклонился и говорит: «На что же тебе меня есть? Видишь, какой я сухопарый! А лучше я угощу тебя таким завтраком, какого ты отродясь не едал – смотри только, берегись, языка не проглоти!» Развернул Иван-царевич скатёрку-хлебосолку, явились двенадцать молодцов, двенадцать девушек, начали Чудо Лесное угощать – ешь не хочу; ело, ело, ело Чудо Лесное, напилось, наелось, что с места встать не может: где сидело, тут и заснуло.

– Теперь прощай, моя сестра любезная, – сказал ей Иван-царевич, – да скажи ты мне, не знаешь ли ты, где живёт младшая сестра наша, царевна Безцена?

– Знаю, – отвечала ему царевна Неоцена, – ехать к ней по морю-окияну, и живёт она в самой окиянской пучине, у старого мужа, Чуда Морского. Да только дорога трудна, плыть далеко, а толку мало – приплывешь ты к Чуду Морскому, оно и съест тебя.

– Ну, – говорит Иван-царевич, – авось пожует, да не проглотит… Прощай, сестра!

Начал шагать Иван-царевич; и пришёл к морю-окияну. Стоит у берега ладья морская, такая, как русские люди на промысел ходят: снасти лыковые, паруса рогоженные, и сама ладья не гвоздями сбита, а берестой сшита. И на той ладье корабельщики собираются за море-окиян, за Бузайский остров плыть.

– Не возьмете ли, – говорит им Иван-царевич, – меня с собой? За провоз я вам ничего не заплачу, а буду дорогой сказки сказывать, так вам и дороги заметить будет некогда». Согласились корабельщики, поплыли по морю-окияну, проплыли Бузайский остров, Иван-царевич им сказки сказывает, а ладья плывёт да плывёт. Вдруг, откуда ни возьмись, налетела буря, зашумела гроза, затрещала ладья.

– Ахти, – закричали корабельщики, – мы краснобая заслушались, а невдомёк нам, что приплыли мы на окиянскую пучину! Делать нечего – надобно Морскому Чуду дань платить – кидайте жребий: он виноватого сыщет!

Кинули жребий, и упал он на Ивана-царевича.

– Делать, братцы, нечего, – сказал Иван-царевич, – за хлеб-соль спасибо, прощайте, да не поминайте лихом!

Взял он с собой сапоги-самоходы скатёрку-хлебосолку, шапочку-невидимку да гусли-самогуды; раскачали его доброго молодца и бросили в окиянскую пучину. Стихло море, поплыла ладья, а Иван-царевич пошёл, как ключ, ко дну, и прямо стал на ноги в чертогах Морского Чуда, предиковинных, преузорчатых! Сидит Морское Чудо, а подле него царевна Безцена, и говорит Чудо Морское: «Вот, давно не ел я свежего мяса, а оно и само мне в руки идет, – здорово, приятель! Поди-ка сюда, я посмотрю, с которого конца начать тебя!»

Тут Иван-царевич начал говорить, что он брат царевне Безцене, и что так у добрых не водится, людьми не обедают.

– Вот ещё, – закричало Морское Чудо, – в чужую обитель со своим уставом пришёл!

Видит Иван-царевич, что быть худу, взял гусли-самогуды и как заиграл заунывную, так Чудо Морское разрюмилось[20]20
  Расплакалось, начало хныкать.


[Закрыть], вздыхать стало, словно кузнечными мехами дует, плачет, охает, словно иголку съело; а тут как приударит Иван-царевич «Чарочки по столику похаживают» – так не только что другое, и чертоги-то его сами подбоченились, да плясать пустились; а Чудо-Морское, как пошло в присядку, так и не унять – ногами топает, пальцами щёлкает, глазами хлопает, а рожей такие штуки корчит, что рыбы смотреть сбежались, хохочут-помирают. Понатешилось Чудо-Морское.

Ну, – говорит, – такого молодца грешно есть! Оставайся, живи у нас, садись, гость будешь. Эй, вы, сельди, щуки, лещ, окуни! Подавайте на стол, кормите, поите, дорогого гостя».

Сели Иван-царевич, царевна Безцена и Чудо Морское, пили, ели, прохлаждались. Кит перед ними немецкую пляску сплясал, сельди хором песни пели, а караси на разных инструментах играли. После обеда Чудо Морское задремало, а царевна Безцена говорит: «Брат мой возлюбленный! Рада я тебе, дорогому гостю; а все же уходи поскорее. Проснётся Чудо Морское, съест оно тебя, если под лихой час придётся!»

– Скажи мне, сестра любезная, – отвечал Иван-царевич, – как мне сестру нашу Неоцену от Чуда Лесного, а тебя от Чуда Морского избавить?

– Если хочешь, так можешь счастья отведать, да только плохо верится. Есть тут за морем-окияном царство великое; а царит в нём не царь, а царица по названию Царь-девица. Если ты к ней в царство проберёшься, в её заповедные сады войдёшь, то Царь-девица тебе супругой будет, и только она может нас освободить и к отцу к матери воротить. Да только та беда – стража у неё строгая, никому на берег выйти не дают – пушками уставлено, копьями утыкано, и на каждом копье по голове воткнуто – и все головки тех молодцов, что к Царь-девице свататься приезжали. Бывали цари, царевичи, короли, королевичи, сильные могучие богатыри, и с войском приходили, и с кораблями приплывали, да ничего сделать не могли: все на копья угодили!

– Вот, – говорит Иван-царевич, – есть чего бояться! Страшна гроза небесная, да велика и милость Божия. Ты скажи только, как мне до царства Царь-девицы добраться?

– Добраться туда мудрёное ли дело? Дам я тебе моего любимого осетра; садись на него и поезжай, а дорогу показывать поплывёт перед вами мой скороход, стерлядь носатая.

Простились брат с сестрой, сел Иван-царевич на осетра, погоняет, а стерлядь вперед плывёт, путь показывает. Раки встречаются, Ивану-царевичу усами честь отдают, в барабаны клещами бьют, а мелкую рыбу с дороги гонят.

По морю не то, что посуху: нет ни пенька, ни задоринки, дорога гладкая: катись, что по маслу! Катит Иван-царевич, надел шапочку-невидимку, смотрит, что сторожа Царь-девицы глаза таращат, вдаль глядят, а под носом ничего не видят, а сами мечи точат, стрелы острят. А Иван-царевич к берегу подъехал, осётр его к пристани причалил, поклонился, на водку попросил, – и вышел на берег Иван-царевич, мимо сторожей прошёл, не поклонился, в заповедные сады вошёл, словно хозяин; ходит, расхаживает, любуется, ест яблоки наливчатые…

Вот ждёт-пождёт Иван-царевич, видит, что прилетели к пруду двенадцать белых голубиц, ударились о землю и стали двенадцать девиц, таких прекрасных, как звёзды небесные, и таких дородных, что кровь с молоком! Между ними Царь-девица павой ходит и говорит: «Подруги мои любезные! Жарко стало – видите, как солнышко горячо печёт! Станем мы купаться, нас здесь лихой глаз не сглазит. Стоит у меня по берегу такая крепкая стража, что и муха мимо неё не проскочит».

– Муха не проскочит? Так вот же и проскочила! – сказал Иван-царевич, снял шапку-невидимку, и низко Царь-девице поклонился.

Царь-девица и подруги её, по девичьему обычаю, разахались, раскричались, думают бежать, да не бегут, хотят не глядеть, да поглядывают, прищурясь.

– Царь-девица, и вы, красные девицы, – молвил Иван-царевич, – чего вы меня боитесь? Ведь я не медведь, не кусаюсь, сердца неволей не возьму, а коли есть из вас моя суженая, так я ей ряженый.

Тогда Царь-девица раскраснелась, как маков цвет, подала Ивану-царевичу руку белую, говорит: «Добро пожаловать, доб-рый молодец! Царь ли ты царевич, король ли ты королевич, не знаю; а если ты пришёл ласковым гостем, так и приём тебе будет приветливый. Приходили ко мне невежды, грубияны, хотели девичье сердце силой взять, чего от начала света не слыхано. Пойдём в мои чертоги белокаменные, в мои терема хрустальные».

Услышал народ, что пришёл к их царевне, Царь-девице, жених по сердцу, толпой привалили старый и малый, шумят, гамят, веселятся нараспашку… Велела Царь-девица отдать им свой царский погреб, на радости в бубны и литавры бить, на гудках играть; а на другой день весёлым пирком и свадебку играли. И были пиры по три дня, было веселье по три недели. И говорит потом Иван-царевич супруге своей о том, как бы его сестёр, одну от Лесного Чуда, а другую от Морского Чуда освободить.

– Супруг мой возлюбленный, Иван-царевич! – отвечала она ему. – Чего я для тебя не сделаю? Пошлите мне ерша-подьячего да воробья-писаря, пусть напишут указы Лесному Чуду и Морскому Чуду – отпустить сестёр Ивана-царевича, а не то я велю их в приказ привести и злой смерти предать!

И написали ёрш-подъячий да воробей-писарь указы, и послали их. И нечего было делать Лесному Чуду и Морскому Чуду! Отпустили они царевну Неоцену и царевну Безцену. Написал Иван-царевич грамотку отцу своему, царю Умной Голове: «Видишь, царь государь, не все берут силой, да храбростью, а также умом и хитростью! И гусли-самогуды иногда пригодятся не хуже меча-кладенца, хоть и есть присловье, будто плетью обуха не перестегаешь. Приезжай ко мне, батюшка, в гости, а я к тебе и сам с супругой да с сёстрами буду! Готовь пир богатый, а я тебе многолетнего здравия желаю». И начал Иван-царевич жить-поживать, добра наживать; и жил он долго, царствовал славно, угощал меня исправно, то-то я и сказку про него сложил забавно.