Текст книги "Предательство страсти"

Настасья Бакст
Предательство страсти

1
Прелестная Лизхен

Баронесса Мари фон Штерн проснулась рано. Всю ночь ее мучили кошмарные видения, сути которых она не могла ни понять, ни вспомнить. Единственное, что осталось от тяжелых сновидений – чудовищное чувство одиночества и ощущение фатальной ошибки, которой сама Мари не помнит, но судьба настойчиво предъявляет свой счет… Голова болела ужасно.

– Грета! – баронесса крикнула служанку. – Грета!

– Да, ваша милость, – появилась в дверях девица в черном платье и белом переднике. Издали лицо ее могло бы показаться симпатичным, но вблизи оказывалось, что нос ее толст и курнос, нижняя челюсть слишком массивна, белые локоны чересчур сальные, а руки похожи на две квадратные лопатки.

– Почему я должна звать тебя по тридцать раз? Подай мне халат! – Мари села и сняла ночной чепец. Роскошные черные косы мягко легли на ее плечи. На фоне белоснежной ночной рубашки, волосы баронессы казались чернее угля.

– Да, ваша милость, – служанка подала хозяйке халат.

Мари подошла к умывальному столику и заглянула в пустой кувшин.

– Почему нет воды? – лицо баронессы стало злым, а между соболиными, изогнутыми бровями появилась глубокая складка. Серые глаза Мари в такие моменты становились блестящими и жесткими, как сталь, а красные губы правильной формы сжимались в нитку.

– Простите, ваша милость, – покраснела Грета, – но обычно вы никогда не просыпаетесь раньше полудня, вот я и боялась случайно вас разбудить…

– Дура! – выпалила в сердцах баронесса и тут же об этом пожалела. – Ох… Прости меня, Грета!

Служанка потупила взор и опустила голову.

– В последнее время я сама не своя, – вздохнула Мари, покачав головой. – Знаешь, иногда мне кажется, что лучше уж совсем не просыпаться…

– Что вы! Господь с вами! – вздрогнула Грета, и перекрестилась. – Грех так говорить.

Баронессе стало неловко, она потерла рукой лоб и сказала:

– Ну все, иди за водой! А то наслушаешься от меня всякого!

– Слушаюсь, ваша милость, – служанка вежливо присела, а затем бросилась исполнять приказание.

– И скажи Гансу, чтобы готовил экипаж! Я поеду в деревню! – крикнула ей вслед Мари. – Еще скажи Лизхен, пусть принесет мне синее платье!

Час спустя, баронесса фон Штерн выехала из ворот замка и столкнулась со своим мужем.

– Доброе утро, Рихард, – сухо поздоровалась она, не поворачивая головы.

– Ты так рано встала? – удивился тот, но без тени недоброжелательства.

– Я вернусь к обеду, – баронесса плотно сжала губы. – Поехали, Ганс!

– Слушаюсь, – раздался недовольный ответ.

– Ты не в духе?! – крикнул вслед жене Рихард, но она не удостоила его ответом.

Барон фон Штерн с тоской посмотрел вслед удаляющемуся ландо[1]Note1
  Открытый экипаж.


[Закрыть]. Рихарда внезапно охватила досада. Ну почему она себя так ведет? Они могли бы стать прекрасной парой! Пусть Мари в последнее время избегает интимных отношений и всячески демонстрирует свою холодность, но, по крайней мере, на людях, могла бы вести себя дружелюбно по отношению к мужу. Барон фон Штерн не видел большой трагедии в том, что брак их приобрел платонический характер. В конце концов, супруги могут стать закадычными друзьями, которые помогают друг другу, поддерживают и доверяют все тайны, планы и надежды! Но Мари не такая… Рихард вздохнул. Но этот вздох был скорее попыткой успокоить себя, нежели сожалением. Барон решительно не понимал поведения своей жены. Более того, Рихарда это поведение раздражало, и чем дальше, тем сильнее. С каждым днем надежды на то, что их жизнь когда-нибудь наладится, становилось все меньше и меньше. Невозможность родить ребенка стала очевидной, а Рихард, разбогатев на поставках вина, теперь мечтал о сыне, маленьком бароне, которому можно будет передать родовой замок, земли и самый лучший на Рейне виноградник.

1765 год выдался необыкновенно урожайным на виноград. Висбаден, город на юге Пруссии жил предвкушением будущего виноградного сбора. Барон Рихард фон Штерн, занимавшийся поставками вина для армии Фридриха II и самого короля лично, смотрел в подзорную трубу на виноградники и молил Бога о том, чтобы осень была ранней и ударила заморозками перед самым сбором. Тогда вино, произведенное на его землях, приобретет нежный терпкий привкус, и надолго станет самым дорогим в Европе.

– Иногда и женитьба бывает крайне удачной, – сказал он управляющему и подумал, что стоит, пожалуй, преподнести жене какой-нибудь подарок. – Мари очень подавлена в последнее время.

Клаус кивнул, но пропустил сказанное хозяином мимо ушей. Высокого, рыжего, здорового как медведь баварца побаивались все виноделы, не говоря уже о сезонных батраках. Меньше всего Клауса Зиббермана волновала подавленность баронессы. Как можно думать о бабских капризах, когда соседи переманивают рабочих обещанием бесплатной кормежки, когда крестьяне подготовили слишком мало корзин, когда солнечных дней выдалось даже чересчур и виноград может увянуть?

– Вы говорили с Майгелями? – Клаус покачивался вперед-назад, сцепив огромные ладони за спиной.

– Ты все боишься остаться без сборщиков? – иронично спросил фон Штерн.

– Мне, господин барон, как бы это сказать, – Зибберман потер нос, – все равно. Ваши – виноградники, хотите – убирайте, хотите – нет, а только Майгели переманивают рабочих нечестными обещаниями.

– Ты о чем? – барон начертил палкой на песке букву «М».

– Да об этом их обещании кормить бесплатно, – Зибберман покраснел, что свидетельствовало о его крайнем возмущении. – Все знают, что Майгелям пришлось зарезать половину своих коров и овец из-за странной болезни. Животные переставали доиться, беспокоились, дрались. На бешенство не похоже, но, черт его знает. Майгели зарезали всю подозрительную скотину, а мясо продать не смогли. Пришлось солить его да вялить. Вот этой-то дрянью они и накормят рабочих!

Не кипятись, Клаус! Как только рабочие поймут, что их обманули, они уйдут от Майгеля, и тогда мы сможем нанять их за меньшие деньги, – приподнял брови Рихард.

Зибберман несколько секунд смотрел на хозяина в упор своими маленькими глазками, которые были так глубоко посажены, что казалось, смотрят из туннеля.

– Почему бы не заплатить им столько, сколько мы обещали с самого начала? – спросил он, наконец.

– Потому что, раз уж они приехали сюда, то должны заработать хоть что-нибудь, не возвращаться же им с пустыми руками к своим семьям, – спокойно ответил барон, которому такое решение казалось вполне логичным.

– Как знаете, – глухо прорычал в ответ Клаус. – А только, если они поймут, что их надули дважды – то могут подпалить виноградники и убраться преспокойно восвояси, оставив и вас, и мошенника Майгеля, без урожая.

– Ах, Клаус, – вздохнул Рихард, – ну разве ты до сих пор не научился понимать, когда я шучу, а когда говорю серьезно? Я вообще не собираюсь вмешиваться в твою работу. Ты отличный управляющий и у меня нет поводов для беспокойства. Поступай, как считаешь нужным, я тебе доверяю. Сколько времени?

– Без четверти два, – ответил управляющий.

– Пора возвращаться, – Рихард подошел к своему коню.

Клаус Зибберман молча подставил хозяину колено, чтобы тот мог забраться в седло.

– Сегодня Лизхен приказала готовить самых сочных кур особым индийским способом, с перцем и приправами, а на гарнир подать обжаренный рис с фруктами и карамелью, – сказал барон, – и еще густой суп из баранины. Его подают в горшочках. Никогда не мог определить точно, что именно в него кладут. Зеленые сливы, коренья, томаты, морковь, зеленый лук, кусочки тушеного баклажана… Что еще?

– Баранину для этого супа за день подвешивают внутри очага на специальный крюк, чтобы она как следует пропиталась дымом, а перед тем как варить из нее бульон – обжаривают на решетке, – пробасил Зибберман и сглотнул слюну. – Моя мать тоже готовит такую похлебку.

– Твоя мать все еще жива? – удивился Рихард.

– Слава Богу, – Клаус снял шляпу и перекрестился. – В нашей семье все женщины живут долго.

Мари фон Штерн, по пути от своих покоев к столовой, была поглощена совершенно иными мыслями. В последнее время она видела, как сильно муж желает рождения наследника, и безмерно страдала. Молодая баронесса винила себя в охлаждении семейных отношений и боялась, что любимый муж разведется с ней. Закон позволяет развод в случае бесплодия. Однако, опасения ее были совершенно напрасны. Барон даже не помышлял о расторжении брака.

Во время обеда, когда Мари напряженно вглядывалась в его задумчивое лицо, и ей кусок в горло не шел от мысли, что возможно именно сейчас Рихард подбирает слова, чтобы сказать жене о том, что он решил развестись с ней, тот мучился вопросом, что можно преподнести жене на их вторую годовщину? Подарок должен быть не слишком дорогим, но изящным, потому что Мари наверняка догадывается, какие доходы приносит мужу ее приданое. Особенно, после того как русские стали приобретать их вино. Почти все драгоценности своей матери Рихард фон Штерн подарил жене еще до свадьбы. Ему же нужно было ее очаровать! Он пристально посмотрел на супругу и подумал, чего не хватает в ее облике? Кожа Мари сверкала как нежно-розовый жемчуг, темно-синее строгое платье хорошо оттеняло ее цвет. Чудные темные волосы, собранные в высокую модную прическу, были столь тяжелы, что Рихард видел, как одна из боковых шпилек вот-вот не выдержит и выпадет, освободив непослушные пряди. Корсет делал стройную от природы талию такой тонкой, что казалось, ее можно обхватить пальцами. Пожалуй, изысканная сетка для волос из тончайших золотых нитей, украшенная жемчугом, мелкими бриллиантами и топазами – то, что нужно. Это большое, и в то же время легкое украшение, в котором много камней, но они должны быть маленькими.

– Можно узнать, почему вы с такой ненавистью на меня смотрите? – неожиданно спросила у него Мари, сидевшая на другом краю огромного стола, рассчитанного на тридцать персон, не считая хозяев.

Прежде чем изумленный барон смог что-либо возразить или ответить, его жена уже вскочила со своего места и быстро вышла, причем плечи ее вздрагивали. Она плакала. Рихард нахмурился. Эти неожиданные истерики его утомили. Он подумал, что возможно, Мари следует отправиться на воды, она стала слишком нервной.

Баронесса же заперлась в своей комнате. К ужину она не вышла, сославшись на головную боль. Она звала к себе Лизхен Риппельштайн, но ей ответили, что фройляйн нет в замке. Она уехала в деревню закупить все необходимое для кухни замка. Около девяти часов в спальню Мари постучал Рихард и спросил, может ли он войти.

– Нет! Вы мне противны! Лицемер!

Барон не стал выяснять, почему именно жена считает его лицемером, и удалился.

Мари же залилась слезами. Деторождение и плотская любовь были связаны в ее сознании в единое целое и второе без первого, казалось прелюбодеянием. Она не может родить Рихарду ребенка, следовательно, не должна принимать его как мужчину. Каждый ее отказ Рихарду в близости виделся Мари еще одним ударом по их и без того терпящему крушение браку, но она не видела выхода. Она ведь не может позволить, чтобы собственный муж считал ее распущенной! Мари бесконечно стыдилась своих интимных переживаний. Раньше, в самом начале их супружества, больше всего на свете она боялась, что Рихард заметит, какое наслаждение ей доставляют их занятия любовью, и с каким трепетом и нетерпением она ждет его каждый вечер на брачном ложе. Теперь же и это счастье казалось Мари потерянным навсегда. Тело ее томилось от нерастраченной страсти и нежности не меньше чем душа от потерянной любви.

Лизхен Риппельштайн с удовольствием разглядывала себя в зеркале. Белое вышитое белье из азиатского хлопка, ей чрезвычайно шло. Ее молочно-белое тело сияло той волшебной и притягательной красотой молодости, когда девочка-подросток становится привлекательной женщиной. Округлившаяся грудь и соблазнительные бедра подчеркиваются тонкой, изящной талией. Когда ветер приподнимает юбки Лизхен, то ее не слишком длинные, но крепкие и стройные ножки, привлекают внимание молодых и не очень молодых мужчин. Лизхен закусила ноготь указательного пальца правой руки, несколько секунд смотрела на себя, а затем, взвизгнув от удовольствия, подпрыгнула, сделала шаг назад и упала на кровать, что стояла близко от туалетного столика. Комнатка Лизхен вообще была маленькой, вся мебель впритык. Помещалось-то всего лишь платяной шкаф, да та самая кровать с туалетным столиком. Возле двери, правда, на табуретке стоял тазик, а в нем кувшин с водой.

Лизхен сильно сжала свои круглые и крепкие груди, не помещавшиеся в ее ладонях даже на половину, и с удовольствием ощутила сладкое томление внизу своего живота.

– Ах, Фредерик, Фредерик… – игриво прошептала она, обнимая себя руками и гладя свою шею.

Но нужно было вставать и одеваться, Мари ждет ее. Черт бы побрал эту Мари! С самого утра Лизхен на ногах. Нужно было поехать в деревню, чтобы посетить остановившегося в сельской гостинице купца, чтобы приобрести шелка и цветного бисера для рукоделий, а теперь еще идти в конюшни и распорядиться подготовить экипаж. Вот уж это Мари могла бы сделать и сама! С самого детства Лизхен играла в жизни подруги весьма странную роль. Будучи дочкой гувернантки, Лизхен сделалась будто любимой куклой. Мари с наслаждением нянчилась с ней и баловала. Теперь восемнадцатилетняя Лизхен состоит при ней одновременно и служанкой, и подругой, а иногда двадцатитрехлетняя Мари начинает вести себя по отношению к фройляйн Риппельштайн, словно заботливая мамаша. Впрочем, Лизхен не на что было пожаловаться. Ее хорошо одевали, почти как знатную девушку, она получила образование и обучилась хорошим манерам. Если бы не излишняя живость, порывистость движений и яркий румянец, Лизхен Риппельштайн вполне могла бы сойти за аристократку.

Надев скромное, но элегантное платье из светло-коричневой материи, отделанное бархатом, с эмалевыми пуговицами в тон, Лизхен поправила прическу – тяжелые соломенные локоны то и дело выскальзывали из-под шпилек. Еще раз, взглянув на себя в зеркало, она вздохнула. Те платья, которыми ее в изобилии снабжала Мари, Лизхен были не по вкусу. Ей казалось, что молодая баронесса нарочно старается одеть ее невзрачно и победнее, дабы подчеркнуть, что Лизхен всего лишь служанка. Фройляйн Риппельштайн мечтала об атласных французских платьях, или уж на худой конец о малиновом бархатном платье из мастерской Готфрида Люмбека. Лизхен вздохнула. На днях она снова заходила к мэтру в лавку-мастерскую. Какие он выставил амазонки для охоты!

Там есть одна – зеленая, отделанная бисером из драгоценных камней, золотыми пряжками. К ней шапочка с длинными фазаньими перьями и мягкие, длинные сапожки из зеленой замши. Такие же перчатки с большими раструбами и охотничья сумка. Фройляйн Риппельштайн представила себя в этой амазонке, скачущей на вороном коне, среди своры гончих и топнула ногой. Она на все готова, чтобы эта мечта сбылась.

Лизхен тряхнула головой, чтобы остановить поток собственной фантазии, потому что мысли о нарядах и украшениях могли поглотить ее полностью на весь день. Фройляйн Риппельштайн грезила, что однажды сама сможет придумывать изысканные туалеты, от образа и до самой последней мелочи. Отогнав соблазнительные думы о шелках, вышивке, кружевах и корсетах, Лизхен направилась в конюшню. С самого порога она услышала тяжелое сопение и беспрестанное хихиканье. Над кучей соломы в глубине конюшни, отчетливо были видны две толстые, белые женские ноги, и голый мужской зад меж них. Лизхен нисколько не смутилась, такие картины были ей привычны с детства. Простой народ не очень-то жаловал строгую протестантскую мораль, столь почитаемую и распространенную среди бюргеров и аристократов.

– Эй! А ну, прекратите! – грозно крикнула она, топнув ногой.

Смех тут же прекратился, а мужчина (это был кучер) мгновенно соскочил вниз, и тут же натянул брюки. Прежде Лизхен, однако, успела заметить, что желание его осталось неудовлетворенным. Женщина оказалась кухаркой Фридой, она тоже была явно недовольна появлением Лизхен. Прикрывая свою огромную грудь платьем, кухарка поглядела на молодую выскочку исподлобья. Слуги вообще не любили фройляйн Риппельштайн, которая, по их мнению, была одного с ними поля ягода, и не имела права помыкать и командовать как хозяйка. Только после того как барон при всех назначил Лизхен экономкой, они начали нехотя исполнять ее распоряжения.

– Запрягай новый экипаж, Ганс, – сердито приказала Лизхен. – Подашь его к террасе. Мы поедем в город на ярмарку, посмотрим на Марту фон Граубер.

Кухарка потупила взор, когда фройляйн Риппельштайн упомянула о несчастной фрау фон Граубер. Наказание было уж слишком суровым за то, что и преступлением-то назвать лицемерно.

Лизхен нашла Мари на террасе, как они и договаривались, но та почему-то лежала на скамейке, не закрывшись ничем от солнца, и тихонько стонала. Вначале Лизхен встревожилась, но, подойдя поближе, поняла, что Мари просто-напросто спит, и ей, похоже, снится кошмар. Фройляйн Риппельштайн постояла некоторое время неподвижно, наблюдая, как Мари сжимает губы и порывисто дышит, содрогаясь от внутренних рыданий, которые, видимо, надрывали ей сердце в том ужасном сне, который она видела.

Стук копыт лошадей, что были запряжены в экипаж по распоряжению Лизхен, отвлек ее от созерцания страданий Мари.

– Проснись! Проснись! – подруга-служанка принялась трясти хозяйку за плечо.

Мари открыла глаза, и увидела над собой обеспокоенное, и немного рассерженное лицо Лизхен.

– Что… что произошло? – Мари с трудом могла говорить, солнце слепило ей глаза, а голова просто раскалывалась от боли, словно в ней перекатывались туда-сюда острые цветные стеклышки.

Ты задремала, и, должно быть, у тебя случился тепловой удар! Мари, ну нельзя же спать на солнце, – Лизхен укоризненно смотрела на подругу. – Да и потом, твой корсет затянут до невозможности туго. Как ты вообще ухитряешься в нем дышать!

Мари смотрела на нее сквозь странную молочную пелену, что застилала глаза, и чувствовала себя в высшей степени необычно. Вроде бы все нормально… Просто задремала на ярком солнце. Все вокруг знакомо, и в то же время, как будто видится в первый раз. Она точно знает, что ее полное имя Мари Франсуаза де Грийе, дер Вильгельмсхафен, баронесса фон Штерн. Ее муж, барон Рихард фон Штерн, поставщик вина для армии Фридриха II и двора его королевского величества. Девушка, что разбудила Мари – ее молодая подруга Лизхен Риппельштайн, баронесса знает ее с детства. Мать Лизхен была гувернанткой в доме де Грийе. Кучер Ганс сидит на козлах новенького экипажа, запряженного парой красивых гнедых лошадей… И все же, будто все не по-настоящему, будто сон или видение.

– Не знаю. Не могу понять. Какое странное чувство… Я вышла раньше, чем мы условились, сейчас так жарко и я задремала. Мне приснился кошмарный сон. Я видела себя старой женщиной, мне было так одиноко, я страдала… Не могу вспомнить из-за чего, или из-за кого, живу не у нас в Пруссии, а где-то… Даже не могу сказать, где. Такой тесный дом, высоко-высоко над землей.

– Может быть, это ваше швейцарское шале? – нетерпеливо прервала ее Лизхен, слегка надув губы, которой вовсе не хотелось обсуждать кошмар подруги.

То ли дело скандал, связанный с Мартой фон Граубер. С ней разводится муж, обнаруживший ее в постели с каким-то французским актеришкой, к тому же оказавшимся и на пятнадцать лет моложе Марты. Несчастную выставили на рыночной площади, у позорного столба, как того требует закон. Марта простоит в одной рубашке, прикованная цепью целую неделю, и все это время прохожие, даже простолюдины, будут глумиться над ней, обливать помоями и кидать в нее камнями, обзывая шлюхой, ведь преступление, что совершила Марта, записано крупными буквами на доске, прибитой над ее головой.

– Послушай, ты себя хорошо чувствуешь? Может, нам не стоит ехать на площадь? – Лизхен нервно теребила дешевое простенькое кружево на своем ридикюле. Ей ужасно хотелось увидеть Марту фон Граубер привязанной к позорному столбу, грязную и оборванную. Это так забавно, что самая строгая, чопорная и заносчивая фрау в их провинции оказалась обычной шлюхой, спутавшейся с бродячим актером! Лизхен даже хихикнула.

– А зачем мы едем на площадь? – в голове у Мари был ужасный хаос, ах, да! Конечно… Они едут посмотреть на наказание Марты фон Граубер. – Нет, не отвечай, Лизхен, я вспомнила… Ты знаешь, никак не могу отделаться от этого ужасного ощущения.

– Что еще за ощущение? – голос Лизхен стал сердитым, но терзать кружево она перестала и тоскливо поглядела в сторону открытого экипажа, что ждал их обеих.

– Как будто я старая и брошенная. Всеми забытая. Ты знаешь, Лизхен, мне приснилось…. мне приснилось, будто бы я…. будто бы я хочу…. нет, даже, как будто на самом деле…

– Боже всемогущий! Ну не тяни же, Мари! Говори быстрее, что тебе приснилось. – Лизхен сделала несколько шагов в сторону экипажа. Мари действительно уже утомила всех вокруг своей нервозностью, предчувствиями, ощущениями, неожиданными всплесками эмоций, раздражительностью и плаксивостью.

– Мне приснилось, будто бы я в таком отчаянии… Будто бы я покончила с собой.

– Святые небеса! – Лизхен как-то странно посмотрела на Мари. – Послушай-ка, фрау фон Штерн, а ты… ты не думаешь, случайно, чтобы…. – Лизхен сделала рукой жест, имитирующий затягивание петли на шее. Действительно, после всего, что случилось в последнее время… Невозможность родить ребенка, внезапная холодность и отчужденность Рихарда…

– Нет! Господь с тобой, Лизхен! Нет! Никогда! – Мари схватилась за грудь, сердце ее забилось часто-часто. Внезапно баронессу фон Штерн охватил дикий, панический ужас, как будто вот-вот что-то неминуемо случится. Она вся сжалась в комок и задрожала, огромным усилием воли ей удалось подняться со скамейки и пройти несколько шагов до экипажа.

Расположившись на широком удобном сиденье, Мари нервно огляделась по сторонам, и, несмотря на все усилия, так и не смогла подумать ни о чем приятном. Перед глазами все стояла странная картинка из ее сна. Она, старыми морщинистыми руками, держит стакан с водой, в которой растворен белый, смертоносный порошок и точно знает, что, выпив это, умрет, и так все болит в груди, так одиноко, что смерть кажется избавлением, Божьей благодатью…

– Мне кажется, что Рихард хочет развестись со мной, – голос Мари прозвучал несколько сдавленно, потому что в последнее время она только об этом и говорила Лизхен. Та всплеснула руками.

– Мари, ну сколько уже можно говорить об одном и том же? Тебе все твердят, что Рихард может сделать все что угодно – завести любовницу, прижить внебрачного ребенка, уехать в Россию на полгода, все, что угодно – но он никогда, слышишь, никогда не разведется с тобой!

– От твоих слов не легче. Я теряю любовь мужа, человека с которым хотела прожить счастливо до конца своих дней, а ты говоришь, что он, не смотря ни на что, не разведется со мной! Какой смысл в мертвом браке?

– Мари, я не понимаю, что ты от него хочешь? – Лизхен вскипела. – Ты его отталкиваешь, он становится холодным. Ты не видишь смысла в «мертвом браке», и боишься, что Рихард захочет развестись.

– Но я люблю мужа, и не хочу его потерять! – в голосе Мари появились слезы.

Лизхен вздохнула и откинулась на спинку своего сиденья.

– Тогда перестань выпроваживать его из-под двери своей спальни, – сказала фройляйн Риппельштайн устало.

– Откуда… откуда ты знаешь?

– Мари! Да вся прислуга только и болтает о том, что хозяин и хозяйка уже несколько месяцев живут как святые. И винят в этом тебя. Если ты любишь Рихарда, почему не принимаешь его?

– Лизхен! Но…

Баронесса хотела сказать о том, что вера воспрещает плотскую любовь без намерения зачать, что это грех, но почему-то замялась и не смогла. Слишком уж раздраженно смотрела на нее Лизхен.

– Может быть ты, таким образом, надеешься разжечь его страсть? – вдруг спросила фройляйн Риппельштайн. От такого предположения у Мари перехватило дух. Как она могла такое подумать?!

– Лизхен! Ты просто… Просто не понимаешь, что говоришь! Я измучена этими ночными кошмарами. Теперь они начали донимать меня и днем. Я ездила в город, аптекарь дал мне настой опиума, чтобы избавиться от ночных кошмаров, но после этого настоя ужасно болит голова.

– Так прекрати его принимать!

Мари обиделась на Лизхен. Неужели так трудно проявить хоть немного чуткости? Баронесса поразилась бездушию фройляйн Риппельштайн. С другой стороны, проблемы Мари вполне могут казаться просто ерундой… Действительно, кого сейчас заботит такая мелочь как измены мужа? Баронесса представила себе Рихарда, обнимающего какую-нибудь девушку. На глаза Мари тут же навернулись слезы, снова вспомнился кошмарный сон про самоубийство.

Но вокруг пели птицы, а экипаж быстро катился по лесной дороге, что соединяла замок Штернов с городом, солнце светило ярко, а небо было голубым и безоблачным. Постепенно Мари успокоилась. Отчасти этому способствовал и встревоженный взгляд Лизхен, который та не отрывала от лица Мари.

– Ради Бога, Лизхен Риппельштайн, перестаньте на меня так смотреть, – Мари нахмурила брови, внутренние уголки которых тут же поползли вверх, из-за чего выражение лица баронессы фон Штерн стало совсем жалобным и беспомощным. Она словно умоляла Лизхен о помощи, та помедлила некоторое время, а затем, пересела к подруге, обняла ее и стала гладить по спине.

– Ну что ты, Мари? Посмотри, какой прекрасный день! Это всего лишь дурацкий сон…

– Ты не понимаешь, Лизхен! – воскликнула Мари. – Это был такой странный, ни на что не похожий сон. Меня окружали необычные вещи, каких я никогда в жизни не видела и даже не могу представить себе их предназначения! И самое кошмарное – это то дикое чувство одиночества, что поглотило меня с головой. О, Лизхен! Это было так ужасно!

– Успокойся, Мари. Все это всего лишь глупый сон, который абсолютно ничего не значит. Неужели ты целый день будешь думать только о том, что тебе приснилось?

– Лизхен! Но со мной никогда в жизни еще не было ничего подобного! Во-первых, это странное незнакомое мне место, во-вторых, я, это как будто не я, а кто-то совсем другой, и этот кто-то вот-вот умрет, а я не могу ничего предпринять!

– Мари, ты просто перегрелась на солнце, вот и все, – Лизхен пристально посмотрела на подругу. – Я не удивлюсь, если у тебя покраснеет лицо. Ты же знаешь, что солнце вредит коже. Ты становишься похожей на крестьянку.

– Лично я ничего плохого в этом не вижу, – Мари подумала, что нужно и вправду переключиться на что-то другое, забыть о своем сне. – Многие крестьянки выглядят очень привлекательно, благодаря своему красивому, нежному загару. Иногда мне даже кажется, что мы на их фоне – как покойницы в своих корсетах и с бледными лицами.

– Не нахожу ничего привлекательного в этих грубых и невежественных женщинах и девушках. Они выглядят как колоды – толстые, красные, с огромными ручищами.

– А мне кажется, что они просто здоровые и румяные, от этого наши мужья зачастую предпочитают их нам, – незаметно сама для себя вернулась Мари к «больному вопросу».

– Говори только за себя, баронесса фон Штерн. Когда у меня будет муж – я уж сумею сделать так, чтобы глаза его смотрели только на меня, – Лизхен подбоченилась.

– И как же ты это сделаешь, фройляйн Риппельштайн? – Мари точно так же подбоченилась и подмигнула Лизхен, изо всех сил стараясь сохранить тон своего голоса веселым и непринужденным. – Скажи мне. Я попробую это средство на своем Рихарде, и сообщу тебе, стоящее ли оно.

– Тебе не осилить. Слишком уж ты благовоспитанная жена, – ответила Лизхен.

Мари натянуто рассмеялась, в словах подруги чувствовалась изрядная доля желчи.

– Это почему же? – спросила она, стараясь казаться как можно более беззаботной и веселой.

– Потому, что ты, Мари фон Штерн, самая настоящая ханжа. Вот!

– Я?!

– Да, ты. Всегда такой была и такой останешься.

– Интересно, что это за способ такой привлечения внимания мужа, о котором не может думать благовоспитанная девушка? – Мари прищурила глаз, она понимала, что за шуточной формой разговора на самом деле кроется что-то серьезное. – Рассказывай Лизхен, а то я решу, что ты лгунья и просто хотела меня подразнить.

– Никакая я не лгунья!

– Тогда говори, как ты собираешься сделать так, чтобы глаза твоего мужа смотрели только на тебя?

– Очень просто. Муж только тогда не сможет оторвать от тебя взгляда, когда у него не будет уверенности в том, что кто-то другой не воспользуется его невнимательностью.

– О чем ты говоришь, Лизхен?!

– Ты прекрасно меня поняла.

– Нет. Говори яснее.

– О, Боже! Мари, ты в самом деле такая благонравная или прикидываешься? Рихард потому и не беспокоится за тебя, что не боится потерять!

Баронесса слушала Лизхен с большим удивлением. С чего она вдруг заговорила о таких вещах? Сначала упрекнула в холодности к мужу, а теперь намекает, что нужно завести любовника!

– Разве это плохо? Рихард мне доверяет…

– Да, он тебе доверяет. Поэтому считает, что может не появляться неделями, а иногда и месяцами, пока ты сидишь одна в этой деревне.

– Но мне тут хорошо, и Рихард…

– И ты считаешь, что можешь быть также уверена в верности Рихарда, как он уверен в твоей?

Мари насторожилась еще больше. Не в характере Лизхен болтать просто так. Слишком она деловитая для девушки. Снует целый день от замка к деревне, отдает распоряжения, ни с кем из женщин лишним словом не перемолвится. Даже сама баронесса иногда не может ее дозваться, а тут вдруг такие речи! Похоже, что фройляйн Риппельштайн что-то знает о Рихарде и пытается показать это Мари. Странно, но такое предположение показалось Мари оскорбительным. Пусть между супругами фон Штерн не все гладко, но она никому не позволит клеветать на мужа.

– Лизхен, Рихард меня любит, и я ему доверяю, – ответила Мари твердо. По крайней мере, ее домыслы – это всего лишь результат беспрестанной тревоги и отчаянья из-за невозможности родить ребенка. Муж по-прежнему говорит ей, что любит и всегда будет рядом. Разве что вид у него при этом утомленный, но, в конце концов, это может быть связано и не с ней, а с расширяющимся винодельческим промыслом. Не с ней…

– А почему ты тогда говоришь, что наши мужья предпочитают нам крестьянок? – прервала оптимистические размышления баронессы Лизхен.

Мари смешалась, не найдя, что ответить. Действительно, полной уверенности в супружеской верности Рихарда не было, но Мари старалась гнать от себя эти мысли. Конечно, отношения фон Штернов нельзя было в последнее время назвать не только страстными, но и хоть сколько-нибудь теплыми. Рихард не старался, во чтобы то ни стало, снова завоевать любовь Мари, но она приписывала это особенностям его характера, озабоченности предстоящим сбором винограда, и даже сложности политической ситуации в Европе. Ведь после того как Екатерина II окончательно подчинила себе всю европейскую политику, стало совершенно непонятно, какова в дальнейшем будет торговая и экономическая политика России, от хлеба которой зависели почти все европейские державы… Баронесса закрыла лицо руками. О чем она только думает? В последнее время Мари часто пыталась занять себя какими-нибудь странными мыслями о внешней политике, о французском просвещении, о равенстве людей перед Богом… Только бы не гадать – верен ли ей Рихард, или уже нет.