Текст книги "Долгожданный кислород"

Долгожданный кислород
Натали Деген

© Натали Деген, 2016

ISBN 978-5-4483-1390-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Долгожданный кислород

Анатолий Сергеевич уезжал в отпуск. До отпуска оставались вечер, ночь и пару часов полёта. Его жена Ирина уже собрала его и его чемодан. Ирина и сын Костик не могли полететь с папой. Жену не отпускали на работе, а Костик больше хотел в лес, в палаточный лагерь с соседом Мишкой, чем с папой на Чёрное море. Ирина приготовила прощальный ужин, она превзошла себя, стол ломился, будто за окном было не лето, а Новый год. Но беседа за семейным ужином не завязывалась, каждого будоражили свои мысли.

«Как только отец уедет, надо будет найти, куда он прячет ключи от машины,» – беспокоился Костик.

«Господи, ведь он же, наверняка, не будет ничем мазаться на солнце. Будет валяться со своей газетой в самую жару. И его стукнет солнечный удар. Ну ничего не может без меня. Как ребёнок.» – Волновалась Ирина.

«Какое бельё она мне там, в чемодан поскладывала? Опять какие-нибудь дедовские трусы и плавки?.. С таким багажом и смысла нет одному в отпуск ехать.» – Переживал Анатолий Сергеевич.

– Пап, ты не волнуйся, в гараж я и не полезу!

– Толик, я уверена, ты взрослый человек. И мне нет смысла за тебя

переживать.

– Ириша, ты сложила мне в чемодан что поудобней? Мне ж не красоваться там, а одному куковать.

Воспроизвела семья вслух.

Анатолий Сергеевич не имел постоянной любовницы. Он не любил ответственности, и взваливать на себя ещё один, мужскому уму недоступный, необьяснимый женский характер, ему никак не хотелось. Его больше привлекали короткие интрижки, когда никто никому и ничем не обязан. Ему было комфортно в браке с Ирочкой, а в небольшом городе маленькие интрижки, так же как и большие, непременно всплыли бы на поверхность. Наверное, Ирочка не пережила бы этого, да и перед её отцом было бы неудобно. Он вытащил Толика из ниоткуда и поставил на ноги. И помог стать ему тем, кто он есть. В благодарность за это, Толик женился на его дочери и подарил ему внука. И назвал в честь деда – Константином. Правда, Ирочка и так ему нравилась, но он вряд ли заинтересовал бы её, если бы её отец не сделал из него человека.

– Толик, прошу тебя, следи за своим питанием. Не забывай о молочном, тебе полезно. Eшь побольше фруктов, – не успокаивалась Ирина.

Но, так как отпускa случались не чаще раза в год и далеко не всегда Толику удавалось уехать одному, то спасали также командировки.

Они были отдушиной, как долгожданные глотки воздуха для аквалангиста, когда тот высовывал трубку изо рта, едва достигнув поверхности, и жадно глотал земной кислород, будто целый год провёл под водой в маске.

Запас воздуха у Толика был уже на исходе. Последная командировка и, соответственно, интрижка оживила его вот уже тринадцать месяцев назад. Толик мучился, ему было очень плохо. И, если бы не предстоящий отпуск, он, может быть, уже наделал бы глупостей, чего делать было никак нельзя. Так как, даже собака избегает гадить в собственном огороде, а приглядывает для этого место подальше от дома.

Солёный воздух свободы пьянил Толика уже пару недель до отъездa.

Он был внимательным мужем, заботливым отцом. И считал часы до своего отлёта. Ему казалось, его не хватит на этот последний вечер, и он с радостью переночевал бы в аэропорту, так как от близости самолётов ему уже стало бы немного легче. Но для ночи в аэропорту не было никакой видимой причины. Оставалось только собраться с силами, ещё раз проверить алгебру у Костика, ещё раз посмотреть с семьёй новости, которые интересовали Толика в данный момент ровно столько, как ответ на вопрос: который сейчас час в Камбодже? И ещё раз полюбить Ирочку. Отказ по очевидной для Толика причине – в целях экономии сил для отпуска – к сожалению, был бы ею не понят.

Вечер тянулся словно резиновый. И если бы Толику указали направление, где находится его гостиница у моря, oн бы тут же прихватил свой чемодан и вышел с твёрдой уверенностью, что ему легче осилить этот долгий путь пешком, чем томиться ожиданием и быть любезным с двумя самыми близкими ему людьми. О существовании которых он уже завтра позволит себе забыть, пусть даже всего лишь на четырнадцать дней.

Аэропорт жил своей привычной жизнью. Встречал и провожал, плевал

свысока своего положения на опоздавших или потерявших свой багаж. На вскрытые не хозяевами чемоданы, на чьи-то слёзы радости или печали, на грубость вежливого персонала, на грабёж средь бела дня, которому просто лень ждать сумерек. На всех и вся, зная, что без него всё равно – никуда. И все они всё равно придут, чтобы улететь или прилететь. Чтобы с кем-то попрощаться или кого-то раз и навсегда встретить.

– Ну всё, Ириша, беги, я позвоню, как смогу, – прощался Анатолий Сергеевич, которому уже стало легче, так как свой самолёт он уже увидел.

– Толик, фрукты! Не забудь есть побольше фруктов! – кричала Ирочка на прощанье, утирая слезу, ей уже было одиноко.

В самолёте кормили гадостью, но Толик уплетал её за обе щеки. А потрясающая Ирочкина курочка вчера даже не лезла в рот. Он уже чувствовал себя свободным. И зная, что вот-вот всплывёт на поверхность и надышится, наконец, вволю, стал рассматривать женский пол с другой, «отпускной» стороны. Как покупатель, который присматривается к товару, зная, что деньги завтра у него уже будут и дело станет только за его выбором. Посмотреть было не на кого, и Толик радовался, что не все следующие четырнадцать своих свободных дней он должен провести в этом самолёте. Плотно закусив, Толику даже удалось вздремнуть, так как последнюю ночь дома он так и не сомкнул глаз, промучившись в собственной постели, как принц на горошине.

«Т́ак-си! Т́ак-си не желаете, господин хороший?» – голосили хитроумные джигиты. Ставя ударение в слове «такси» почему-то на первый слог. Толик взял первого попавшегося и облегчённо плюхнулся на заднее сиденье, не торгуясь в цене. Он был свободен! А свободные люди, как и влюблённые, не только часов не наблюдают, но и денег не подсчитывают.

Гостиница оказалась так себе, на картинках в турбюро как всегда лучше. «Ну и ладно, не за этим приехал». – Подбадривал себя Анатолий Сергеевич. Его ждали ужин, пальмы, вечернее купание и женщины! Ну что ещё может быть нужно женатому мужику в отпуске?

Он ещё не мог похвастаться своим морским загаром, но был уже уверен в своей привлекательноcти. Ему казалось, что по нему, как по мартовскому коту и козе видно, что он силён, молод и потентен. Но козы не хотелось. Хотелось нормальной бабы. Почти всё равно, какой, главное, что – новой.

За ужином после внимательного просмотра подходящих для такого случая кандидатур Толик выделил двоих. Обе приехали на отдых, как и он, по одиночке. Первая – немнoго полноватая блондинка. Вторая – худощавая брюнетка. Вообще-то, Толику больше импонировали рыженькие, но так ведь дарёному коню в зубы не смотрят. И Толик решил сегодня же вечером не терять времени и начать с блондинки. Если с ней не удастся, то всегда можно будет переключиться на тёмненькую, время, слава Богу, в запасе ещё есть.

В гостинице, как по заказу, была и рыженькая. И тоже одна. Но уж больно она была хороша, а красавицы обычно через день не сдаются. Они сначала дня два носом воротят. Зато потом волокутся за тобой настойчивей дурнушек. Так как думают: если ты столько своего времени посвятил тому, чтобы её добиться, значит, она действительно тебе нужна. И кто внушил женщинам эту глупость?..

Блондинка сдалась без боя. Точнее, отчётливо дала понять, что готова сдаться. После обмены парой незначительных фраз ещё за ужином, они договорились прогуляться по набережной вместе. Люба переоделась, а точнее, разделась ещё больше, подкрасилась ещё ярче и надушилась так, будто собиралась соблазнить не только Толика, но и всё пoбережье.

Через полтора часa прогулки Толик окончательно продрог и еле волочил ноги. Силы на приключение в этот вечер у него ещё были. Но, если бы для этого ему нужны были ноги, то Ирочка в эту ночь могла бы спать спокойно, он был бы просто не в силах ей изменить.

За это время Анатолию Сергеевичу пришлось узнать, что у Любы есть дочь, которая в детстве так и не переболела ветрянкой. И вполне вероятно, что ей во взрослой жизни, по мнению Любы, ещё придётся столкнуться с этим недугом. Кот Василий, который гадит в квартире,

несмотря на то, что за кошачий туалет семье пришлось выложить немалую сумму. Мать, которая здорова в свои семьдесят пять, как девочка. Но помогать по дому ничего не желает и даже не убирает за собой. И муж, который изменил ей с её же подругой. И Люба поехала в этот отпуск одна только для того, чтобы отомстить ему, причём с первым встречным.

В принципе, Толику хотелось того же. Но выполнять роль «первого встречного», практически уличного столба, его как-то не привлекалo.

Конечно, он и не собирался серьёзно увлечься женщиной из отпускной интрижки, но вызвать если уж не любовь, то страстную симпатию у своей временной дамы сердца как-то само-собой входило в сценарий его приключения. А предаться любви с человеком, которого не только сам не любишь, но которому и ты абсолютно безразличен, не представлялось Толику заманчивым. Это как-то переворачивало весь смысл интрижки с ног на голову, превращая его из опытного, хитромудрого охотника в

не отличающуюся большим интеллектом слабовольную жертву.

Толик пожаловался Любе на усталость и предложил попрощаться до завтра.

– Анатолий, неужели это я тебя так утомила? – удивилась Люба.

Анатолию Сергеевичу это не понравилось. Ещё до того, как он услышал её монотонную исповедь, он, может быть, был готов переспать с ней. Но это ещё не значит, что он перешёл бы с этой незнакомой дамой на «ты».

– Ну что Вы, Люба. Я ведь только сегодня прилетел. Откуда тут иметь силы.

Любе пришлось поверить. Она потянулась было к Анатолию Сергеевичу за прощальным поцелуем, но он счёл его неуместным и ловко увернулся.

И Толик вдруг, неожиданно для себя, понял, как чувствует себя женщина, когда к ней настойчиво лезет неприятный ей мужик.

Простота отпускной интрижки усложнилась. Нужно было как-то избавиться от навязчивой блондинки. Полной свободы, таким образом, даже в отпуске уже не было. Это начинало раздражать Анатолия Сергеевича.

«Толик! Я тебе уже заняла!» – кричала Люба за завтраком, указывая на место рядом с ней. Любе было нетрудно прикинуть даже на глаз, сколько тут таких, как она. И Люба всячески пыталась дать конкуренции понять, что Толик – это её трофей. И у них уже «всё было». И обоим понравилось.

И никому неизвестно, кому он принадлежит в своей жизни вообще, но следующие четырнадцать дней – только ей.

«Я что, на ней жениться обещал?» – Удивлялся Анатолий Сергеевич. И демонстративно усаживался отдельно, давая тем самым остальным претенденткам ясно понять, что: если я и не смогу уверить вас в том, что «ничего не было», то поверьте хотя бы в то, что «мне не понравилось». И у вас ещё есть шанс.

Брюнетка давала взглядом понять, что верит. И готова использовать свой шанс. Анатолия Сергеевича выводило из себя, что для того, чтобы заговорить и условиться о встрече, ему приходилось ходить окольными путями. Обходя Любу и её щупальцы, продуманно расставленные ею у всех ходов и выходов в гостиницу. Толику стало казаться, что он приехал в отпуск не один, а вместе с собственной женой. Но не Ирочкой, а Любой. У которой одновременно кроме Толика была ещё дочь, так и не переболевшая ветрянкой, старая мать – здоровая семидесяти пятилетняя бездельница, нечистоплотный кот и ещё один муж. И тоже, как и Толик, коварный изменник.

Стройная брюнетка Инна попросила денег взаймы на первом же свидании. Ещё ничего не было, а «плату» вперёд хочет взять, – грустно пошутил про себя Анатолий Сергеевич. Несмотря на свою стройность, Инна оказалась матерью троих детей от трёх разных мужчин. В мужья к ней не записывался, по-видимому, ни один из них.

Неожиданно Инна стала выяснять у Анатолия Сергеевича: как он относится к детям?.. К детям Инны Анатолий Сергеевич никакого отношения иметь не хотел. И уклонился от прямого ответа, желая лучше произвести впечатление бессердечного, чем подходящего «папаши» для всех её троих отпрысков.

И что все бабы в этом отпуске от него хотят?! Возмущался, про себя Анатолий Сергеевич. Он не планировал быть чьим-то «первым встречным» или орудием мести. Ровно столько, как и усыновлять троих, так же, как и их мать, абсолютно незнакомых ему детишек.

Из материнского плача Анатолию Сергеевичу пришлось невольно узнать, что ни один из мужчин не признал своего отцовства. И тащить всех троих бедной Инне приходится одной. И работать на трёх работах, а ведь в её положении этого делать нельзя…

«В каком положении?…» – поинтересовался ошарашенный Анатолий Сергеевич. И Инне, раз уж она проговорилась, пришлось признаться, что она ждёт четвёртого…

Тревожить чужого спящего младенца ещё в утробе матери, Анатолию Сергеевичу хотелось меньше всего!

Он посмотрел на часы. И сказал, что ему срочно нужно в номер к телевизору, так как сейчас будет играть его любимая команда. Встретиться они с Инной смогут и в другой раз. А вот спортивную встречу он пропустить просто не имеет права, так как ещё перед отъездом поклялся сыну её посмотреть.

Приплести сюда ещё и Костика оказалось хорошей идеей. Видимо, Инна вообще была помешана на детях и готова была родить не только четвёртого, нo и пятого. Если бы Анатолий Сергеевич себе его от Инны пожелал. Но Анатолий Сергеевич не желал иметь детей от Инны. И вообще, от Инны ничего более не желал.

Толик, а сколько твоему Костику лет? – спросила Инна на прощанье. Видимо, уже прикидывая, к кому из её троих, «братик Костик» больше подойдёт по возрасту и cвято веря в то, что с Толиком они завтра обязательно, увидятся.

«И что они мне все сразу тыкают?» – возмутился Анатолий Сергеевич внутренне.

На следующее утро Толик понял, что свободы стало ещё меньше. И неизвестно, осталась ли она вообще. Ему также показалось, что он многоженец. И весь его гарем приехал вместе с ним в отпуск.

Он не знал, куда ему деваться за завтраком, где сидеть за обедом, в какую дверь выйти, отправляясь на море. Около одного прохода дежурила навязчивая мужененавистница – блондинка Люба. А в другом без конца маячила многодетная беременная – брюнетка Инна. Толик не знал, что и делать! И, чтобы добраться живым до своего номера, забежал в лифт. И приятно удивился…

«Какой красивый у вас загар! Вот что значит – хорошая кожа. Вы вроде бы недавно приехали, а уже такой красивый цвет заимели… Завидно даже…»

Рыжую красотку, которую Толик заприметил ещё в день приезда, как выяснилось, звали Олей. И она оказалась не из тех, за которыми нужно долго бегать. Она была и сама не прочь побегать за Анатолием Сергеевичем. Толик испытал радость и облегчение уже оттого, что в первые пять минут разговора Оля не поведала ему ни о муже – коварном изменнике, ни о наличии у неё троих или в скором времени даже четверых отпрысков! Она никому не хотела отомстить и никого записывать в папаши! Они залетели к Оле в номер, закружились в горячем объятии. И Толик почувствовал: вот он, воздух! Ещё чуть-чуть, и он вынырнет из глубины! И надышится этим желанным земным кислородом! Он будет дышать им так долго, насколько хватит всех его сил! Чтобы надышаться впрок, хоть на целый год вперёд! Он вдруг так разволновался, что пальцы его не слушались и никак не могли справиться с пуговицами на Олиной узкой юбке. Понятливая Оля сказала, что справится сама, только сначала он должен кое-что узнать о ней… Ну в общем, совсем недавно она ещё была Олегом. И поэтому там, внизу, у неё всё так же, как и было. У Олега. Другими словами, так же, как и у Толика…

Анатолий Сергеевич замер… Пальцы его вдруг стали послушными… И разжали гордую и несдающуюся пуговицу узкой юбки… Олега… Он осторожно сел на кровать. А желал бы провалиться сквозь землю… Ему было плохо. Жаль себя. И нестерпимо хотелось домой…

Такая любовь

ПШО номер 1 или, другими словами, просто швейная фабрика, была единственным предприятием, кормящим маленький городок Кузьминск.

Раньше Кузьминск был и вовсе деревней, ещё до революции принадлежавшей какому-то барину. И звался он не городом Кузьминском, а деревней Кузьминкой. Барина давно не было, а деревня не только была, но и доросла до, хоть и маленького, но города.

Тому барину или фабриканту и принадлежала раньше фабрика. Пришла новая власть, объявила барина дураком. И забрала у него фабрику.

Народ не мог знать, был тот барин дураком или шибко умным. Hо власть была то белая, то красная, то снова белая, то опять красная, а кормила деревню, как оказалось, не она, а всё та же фабрика, построенная дураком.

Народ стал вспоминать барина доброй памятью, но не говорил об этом властям. Стал каждое утро, помолясь за своё здравие, молиться и за упокой барина, не докладывая властям и об этом. Народ тосковал по барину и думал: побольше б нам таких бояр, глядишь, и жили б лучше.

Но новая власть сказала, что лучше будет, если бояр не будет!

И народ поверил. Оказался не прав, но с кого ж теперь спросишь? Сказал бы то барин, спросили б с барина! А ежели «власть» сказала, то и спросить теперь не с кого.

Варин дед работал на фабрике и служил барину. И жил не плохо.

И Варин отец работал на фабрике, но служил по новой власти не барину, а себе самому. Hо жил почему-то всё хуже и хуже. Варя выросла и тоже пошла работать на швейную фабрику. Может, она пошла бы и на молочный комбинат или на рыбзавод, но ни того, ни другого барин в Кузьминке до революции не имел. A значит, и появиться этому, `не откуда было.

Варя строчила каждый день и не видела в своей жизни ничего дальше фабрики, деревни и своей прямой, безукоризненной строчки.

Строчила Варя и думала. Дум у неё было много, но все они начинались одинаково: она выходит замуж за Мишку, они народят детишек, они вырастут. И тоже пойдут работать на швейную фабрику. Девочки – швеями, а мальчишки, может, как папа – механиками. Или, думалось Варе: она выходит замуж за Мишку, они народят детишек, они вырастут и пойдут работать на швейную фабрику. Мальчишки – швеями, а девчонки, как папа – механиками. Чушь какая-то, думала после этого Варя и начинала мечтать по новой.

Весь день Варя мечтала и ждала вечера, а вечером могла она, наконец, чмокнуть своего Мишку, да ни куда– нибудь, а в саму «звёздочку». «Звёздочка» эта была у Мишки родимым пятнышком на правой щеке, да таким ровненьким, что всем и заверсту видно было – не пятнышко это, а звёздочка, самая натуральная.

Мишка был на фабрике на все руки. Налаживал швейные машинки, если они барахлили. И они переставали работать вовсе или строчили только зигзагом. Kрутил что-то в отопительных трубах, отчего на фабрике зимой становилось тепло, а летом ещё жарче. Потому что никто не знал, как теперь это выключить. Возился в фабричном грузовике, вечно ремонтируя мотор, и он перестал заводиться даже раз в неделю. Прoчищал в буфете давно не работающие трубы с холодной водой и по ним, вдруг, как в сказке, текла горячая. Правда, холодная не текла теперь вовсе. Даже придумал новую осветительную систему для целой фабрики, и, когда его не было, фабрика оставалась гореть и ночью. Потому что никто, кроме Мишки, не знал, как теперь её вырубить. В общем, фабрика, как и Варя, не могла без Мишки.

Пришли новые времена, и фабрика в Кузьминске, видимо, стала настолько хороша, что даже заграница пожелала, чтобы она поделилась с ней, наконец, своим опытом. Никто ни в Кузьминске, ни на фабрике не знал зачем, но аж из самой Франции на фабрику должен был пожаловать самый настоящий француз. Жители Кузьминскa не видaли доселе живых французов и не бывали во Франции. Подруга Вари Зина захотела узнать о далёкой Франции побольше, чтобы потрясти француза своими знаниями о его родине и сделать ему тем самым сразу по приезду приятно. Всё, что смогла найти Зинаида о далёкой Франции в Кузьминской библиотеке, была только какaя-то совсем старaя книгa об авторе, в которой было сказано: «имел русско-французские корни.»

Этого Зина понять не могла. Kорни, думала она, могут быть только русскими, тогда ты – русский. Или только французскими, тогда это – француз. Что же такое русско-французские корни, Зина, как ни старалась, объяснить себе не могла и отнесла книгу обратно.

Жан-Поль приехал в Кузьминск зимой. Зим во Франции, видимо, не бывает, поэтому он так и приехал в чём был: рыжих штанах, клетчатом пиджаке и с непокрытой головой. Hо с трубкой. Всему Кузьминску, глядя на француза, становилось холодно, и его одели. Кто в пальто, кто в валенки, кто в шапку-ушанку. У Жан-Поля были какие-то особенные уши. Длинные, узкие и с большими мочками, на которые, если бы он захотел, можно было повесить хоть пять серёг к ряду. «Французские» – поняли все в Кузьминске.

Если Жан-Поль завязывал уши у шапки-ушанки внизу, то издали его можно было бы принять за Кольку-утопленника. Колька был алкоголиком и, как только жена не давала ему выпить, пускал по всему Кузьминску слух, что пошёл топиться. Жена его Галка любила Кольку и каждый раз верила. Бежала с бутылкой к озеру и просила прощения за то, что лишила Кольку последней его, понимаешь, предсмертной радости. Поэтому утопиться Кольке как следует никак не удавалось. Но, так как топиться ходил он часто, то его так и прозвали – Колька-утопленник.

Но если Жан-Поль завязывал уши у шапки-ушанки сверху, то его французские длинные и узкие уши выдавали его за версту. И все знали тогда – это француз в Петькиной шапке идёт.

Произвести хорошее впечатление на француза захотели все женщины в Кузьминске разом. Кто-то звал его на пельмени, кто-то на борщ, а кто-то зазывал на дом, чтобы спросить его французское мнение о новом, только-что пошитом наряде. Жан-Поль полюбил пельмени, мог съедать хоть каждый день по кастрюле борща, хвалил пошитые наряды, научился пить больше Кольки-утопленника. Но романа так ни с кем и не завёл. Как назло, запала ему в сердце только одна девушка в Кузьминске, да и та уже занятая.

«Вахрвахра…» – вздыхал француз и бредил только Варькой.

Варе льстила французская любовь, но в планы её она никак не входила. Варвара как могла обьясняла французу, что ей без Мишки, как и фабрике – никуда. И если она когда в своей жизни и поедет в далёкую Францию, то только с Мишкой. А это возможно совсем не скоро, так как с начала надо: выйти за Мишку замуж, нарожать детишек, вырастить их, они пойдут работать на фабрику. A потом им с Мишкой можно будет и навестить Жан-Поля. Так как жизненный план Варварин будет выполнен и можно будет строить новый, такой, как, например, поездка к старому французскому другу семьи.

Варя уже представляла, сколько всего французского они с Мишкой, привезут своим детям… Oни будут показывать это всему Кузьминску! Наряды одевать на фабрику, и Мишка в рыжих штанах, клетчатом пиджаке и с трубкой ковыряет что-то в фабричном грузовике… А он возьми – да и зaведись! И весь Кузьминск знать будет: «Варя с Мишкой во Франции побывали. Всем от Жан-Поля низкий поклон передают.»

Такой новый жизненный план нравился Варе и заставлял думать о будущем чаще, на это теперь целого рабочего дня мало было. И даже вечером, целуя Мишку в «звёздочку», Варя продолжала мечать: она, Мишка, дети, фабрика. И частые поездки к Жан-Полю…

Француза такой Варварин план почему-то не устраивал. Он плохо говорил по-русски, но всё понимал. И Варя объясняла ему, что оттого, как она придумала, будет хорошо всем: и Варе, и Мишке, и даже Жан-Полю.

Но француз оказался эгоистом и хотел единолично владеть Варварой и даже увезти её в далёкую Францию, о которой в самой Кузьминской библиотеке – ни слова.

Варя не знала, что и делать, ведь она всё так хорошо придумала!

Мишке первому надоела эта нежданная французская любовь.

Он перестал приходить вечером на свидания, в конец обозлился на незванного иностранного гостя и передал через Зину, чтобы Варя наконец выбрала: Мишка или «картавый с ушами».

Варя не чувствовала себя виноватой. Hу кто же знал, что из всего Кузьминска француз только в Варе разглядит эту таинственную русскую душу? O которой он и раньше так много читал, но не представлял себе, как это бывает.

Мишка не приходил пятый вечер. A Варя встречалась с Жан-Полем на скамейке около входа на фабрику. Давая тем самым всему Кузьминску возможность своими глазами видеть, что, хоть француз и выбрал её, шашни она с ним в тайне от Мишки никакие не крутит! A сидит тут на улице и лишь принародно укрепляет русско-французскую дружбу, не желая обидеть иностранного гостя.

Жан-Поль понимал о России всё больше. Hе только душа, вся Варвара с ног до головы представлялась ему большой русской загадкой!

Мишка решил, что раз так, и Варька всё ещё посиживает с французом, то пусть она знает, что он влюбился заново. И скоро даже женится на другой!

Варя в сердцах прибежала к его дому, отбила все руки, стуча во все ставни! Кто-то сказал, что он у себя, только закрылся с Людмилой. И никого не впускает…

Тот, кто обычно закрывался с Людмилой, не выходил раньше следующего обеда. Людмила хорошо знала своё дело и так расслабляла мужчину, что у него весь следующий месяц ни на какую другую сил не было. И это знал весь Кузьминск. Такого Мишке Варя простить не могла!..

На следующее утро швеи нашли на фабрике валенки, пальто и шапку-ушанку, спасавшие французского гостя от русского холода.

Но ни самого Жан-Поля, ни Варвары они больше так и не увидели.

Зачем всё-таки француз приезжал в Кузьминск, никто так точно и не понял. Поговаривали, будто он был очень богат и приезжал завладеть обратно фабрикой своего русского прадеда. Hо это так и осталось домыслом. Такие разговоры вёл Колька-утопленник, но ему никто и не верил. Так как все знали, что он был в обиде на Жан-Поля за то, что тот «перепил» его. И Колькa от зависти охотно наговаривал на француза.

Прошло уже лет пять, с тех пор как Мишка, фабрика и весь Кузьминск видели Варю в последний раз.

Вечерело. Зина вернулась с фабрики и собирала на стол к ужину.

Зима выдалась морозной, и нежданный стук в дверь удивил её.

Кого это принесло в такой холод? Подумала Зина и зашаркала кo входу.

На пороге стояла иностранная барышня, чем-то напоминающая её давнюю подругу Варю…

– Зина! Это же я! – разулыбалась барышня, обняла Зину и сняла шапку с замёрзшего и, видно, совсем не привыкшего к русским холодам мальчонки, которого держала за руку. И Зина во-второй раз в жизни увидела эти незабываемые длинные и узкие уши с большими мочками.

– Французские! – вскрикнула Зина, зажгла свет и оторопела… На розовой замёрзшей детской щёчке красовалось родимое пятнышко. Да такое ровненькое, что и за версту видно было – не пятнышко это, а звёздочка, самая натуральная.

Так вот они какие, эти русско-французские корни… Осенило, наконец, Зину.