Текст книги "Общество Джейн Остен"

Глядя на нее, он постепенно приходил к мысли о том, что она смеется над ним или, по меньшей мере, бросает ему вызов. Он часто ощущал это, говоря с Аделиной, и подобные чувства тревожили его.

– Эй, Адди! – голос, принадлежавший молодому мужчине, пробасил в коридоре.

Доктор обернулся, увидев, как в класс вошел радостный Сэмюэль Гровер, при полном параде.

– Как ваши дела, доктор Грей? – Мужчина уселся рядом с Аделиной, обняв ее за талию и крепко поцеловав в щеку.

Бенджамин Грей, сельский врач, уже много лет заботился о них – оба росли на его глазах, темно-русые, кареглазые, шутливые, отражаясь друг в друге, как в зеркалах. Родители могли ими гордиться – Сэмюэль пошел по стопам своего отца, избрав юриспруденцию, Аделина же получила учительский диплом. Правда, доктор еще не знал, что теперь они встречаются.

Он довольно резко поднялся, взяв в руки шляпу.

– Что ж, мне пора. Мисс Льюис, Сэмюэль… то есть офицер Гровер…

Он направился к выходу, и Аделина бросилась вслед за ним.

– Простите, подождите, мы же не договорили! – она схватила его за рукав, пытаясь задержать.

Он взглянул на протянутую руку и впервые заметил обручальное кольцо с маленьким гранатом на ее пальце.

– Я правда не знал, – поспешно сказал он. – Мне следовало бы вас поздравить. Пожалуйста, передайте наилучшие пожелания Сэмюэлю.

– Доктор Грей, все в порядке? Я обещаю подумать над вашими словами – пожалуй, я действительно перестаралась. Как говорится, власть опьяняет.

Она улыбалась ему – искренне, радостно. Он в первый раз видел ее такой счастливой.

– Вы уже определились с датой? – он мял шляпу в руках.

– Нам спешить некуда.

– Вы еще так молоды.

– Не настолько, чтобы Сэмюэля не отправили служить короне и отечеству. И все же, вы правы, постоянно напоминая мне о том, как мы юны. Ну и пусть – ради этого стоит жить.

Улыбка не сходила с ее лица.

– Уверен, у вас все получится. А мне пора.

Надев шляпу, он вышел на дорогу, ведущую в город.

Как он и предполагал, разговор с Аделиной Льюис не внес никакой ясности в его мысли.

Глава 3

Лондон, Англия.

Сентябрь 1945

В большой зале на нижнем уровне «Сотбис» яблоку негде было упасть – все бамбуковые стулья с прихотливой вышивкой на подушках были заняты, и из остальных комнат пришлось принести еще больше. В панельных зеркалах на стенах отражалось множество спин тех, кому так и не нашлось свободного места, и воздух был словно наэлектризован от напряжения, овладевшего всеми, едва директор аукционного дома взошел на подиум.

– Сегодня перед нами предстанут предметы из Годмершэм-парк, родового имения семейства Найт, расположенного в самом сердце Кента. Среди его владельцев и гостей были члены королевской династии Сакс-Кобургов, а также мисс Джейн Остен, писательница, чей старший брат наследовал поместье в 1794 году.

Толпа зашелестела, когда зеркальные двери распахнулись перед эффектной женщиной лет тридцати, и она осторожно огляделась вокруг. Ей досталось место в первом ряду – узнав ее, несколько джентльменов разом поднялись, уступив ей.

Заместитель директора «Сотбис» по продаже предметов из частных коллекций Ярдли Синклер стоял в стороне от подиума, наблюдая за происходящим. Он мысленно поздравил себя с тем, как удачно ему удалось разыграть опоздание этой леди – теперь публика волновалась больше прежнего. Она уже несколько лет посещала аукцион, интересуясь вещами Остен, и недавно даже приобрела раритетное первое издание «Эммы» по немыслимой цене. Ярдли сделал все для того, чтобы она одной из первых узнала о продаже поместья Годмершэм. Он знал, что в ближайшие месяцы график ее работы в голливудских студиях будет плотным, и дал ей шанс прилететь сюда вовремя.

Он видел, как, подавшись вперед, она переглянулась с мужчиной в соседнем ряду. Ярдли заметил, что они безмолвно обменивались знаками, и сердце его забилось сильнее, когда он осознал серьезность их намерений. Джентльмен выглядел так, будто сегодня его ждала грандиозная победа.

Ярдли одолевали противоречивые чувства. Усадьба Годмершэм была одной из тех, чьи владельцы пережили Первую мировую войну, но сдались под натиском бедствий Второй. Несколько десятков лет в «Сотбис» не спускали глаз с хранившегося там наследия Остен, чья популярность год от года все росла – особенно за границей. Обеспеченные американцы яростно взвинчивали цены на различные издания и письма, и Ярдли знал, что близится день, когда некоторые из них окажутся не по карману обычному коллекционеру. Всю его команду питали надежды на то, что сегодняшний день будет провозвестником этой новой эпохи. Пока кое-что из написанного Остен еще продавалось по весьма разумной цене, и сам Ярдли владел первым собранием сочинений 1833 года, купленным у антиквара в Черинг-Кросс еще в годы учебы в колледже.

– Лот номер десять, – провозгласил директор аукциона, – превосходное ожерелье с крестом. С топазами. Куплено Чарльзом Остеном, братом Джейн Остен, на наградные деньги, полученные за захват вражеского корабля во время службы в королевском флоте. К нему прилагается похожий крест, также топазовый. Цепочки из чистого золота, украшения упоминаются в семейной переписке Остен – Найт, как принадлежавшие Джейн Остен и ее сестре Кассандре. В каталоге перед вами представлены нотариально заверенные копии писем.

Ярдли знал, что кинозвезду в третьем ряду более всего интересуют три лота из всего каталога: простое золотое кольцо с бирюзой, подлинной владелицей которого являлась сама Джейн Остен, оба топазовых креста и маленький переносной письменный столик красного дерева, передававшийся по наследству в ее семье. Хоть «Сотбис» и не могли подтвердить, что писательница работала именно за этим столом, будучи дома или в разъездах, он был одним из двух, принадлежавших ее родне. Другой же затерялся в чьей-то частной коллекции.

– Лот номер десять, – повторил директор. – Стартовая цена в сто фунтов, оценочная стоимость тысяча фунтов. Сто фунтов, есть желающие?

Актриса ответила легким кивком.

– Сто фунтов, принято! Сто пятьдесят фунтов, есть желающие?

Другой кивок, на сей раз с задних рядов. Она обернулась, затем бросила взгляд на джентльмена в соседнем ряду.

Так прошло несколько минут, ставки все росли. Когда после тысячи фунтов кто-то заявил полторы, директор вопросительно посмотрел на коллегу у зеркальной стены, справа от подиума. Они кивнули друг другу.

– Две тысячи фунтов, кто больше? – бросил он с подиума.

Ярдли наблюдал за безмолвным диалогом джентльмена и кинозвезды. Росту в нем было больше шести футов, и он ничуть не уступал ей в привлекательности, возвышаясь над всеми, кто сидел с ним рядом. На нем был строгий темно-серый костюм и броги цвета темного шоколада. Он не смотрел ни на свои «Картье», ни в каталог, ни на лица вокруг – только на нее одну. Ни одобрение, ни волнение не отражались на его лице. Ставки выросли еще больше, теперь толпа в едином порыве склонилась вперед, возбужденно перешептываясь. Но этот мужчина бесстрастно, с обыденным видом продолжал раз за разом поднимать вверх указательный палец в ответ на все новые ставки, словно ему это наскучило.

– Пять тысяч фунтов! – воскликнул аукционист, и зал отвечал одобрительным гудением. Теперь все глаза были прикованы к голливудской звезде и невозмутимому джентльмену в соседнем ряду.

– Пять тысяч раз… пять тысяч два… продано! Два топазовых креста, принадлежавших Джейн Остен и ее сестре, проданы джентльмену в третьем ряду за пять тысяч фунтов.

Красавица вскочила с кресла, бросившись к победителю, чтобы обнять его, и тот улыбнулся. Он смотрел на ее прекрасное лицо, и Ярдли понял, что все эти ставки были ради нее. Все остальные могли лишь глазеть на это лицо, такое недосягаемое на экране, но здесь и сейчас она принадлежала ему одному – как и топазовые крестики.

Кольцо было продано под четырнадцатым номером, за рекордную сумму в семь тысяч фунтов – и вновь победителем вышел спутник актрисы. Столик из красного дерева был продан почти за две своих оценочных стоимости, несмотря на отсутствие официального заверения в его подлинности, – его обладателем стал коллекционер-американец, состязавшийся с Британским музеем. Ярдли поморщился – он считал, что подобные вещи должны принадлежать англичанам или, по крайней мере, храниться в одной коллекции. Когда аукцион закончился, собрав неслыханные суммы, Ярдли и директор «Сотбис» пригласили актрису и ее спутника отпраздновать победу за бокалом шампанского. Отзвучал тост за успехи минувшего дня, и Ярдли спросил у дамы, что та планирует делать с украшениями.

– Планы? – эхом откликнулась она. – Даже не знаю… Наверное, буду их носить.

При одной мысли о том, что столь драгоценное наследие будет валяться где-то на ночном столике или затеряется на заднем сиденье кеба, у Ярдли разболелась голова.

– Но ведь они бесценны… – начал он.

– Мисс Харрисон сама решит, насколько они ценны, – вмешался джентльмен. – Для этого они и были мною куплены.

Ярдли отметил, что после этих слов радостное возбуждение на ее лице впервые сменили иные чувства. Теперь он думал о том, насколько близки их отношения. Не был ли этот подарок частью куда более важной сделки? До него доходили слухи об актрисах театра и кино, и все же в этом случае он сомневался до последнего.

– Согласна, это прозвучало чересчур легкомысленно, – сконфуженно проговорила она. – Мне следовало бы тщательнее следить за своими словами. Должно быть, переволновалась сегодня. Разумеется, я позабочусь о том, чтобы о драгоценностях заботились самым тщательным образом.

Она посмотрела на Ярдли так, словно искала примирения, и он вновь отметил, как умело она подстраивалась под окружающих. «Американка», – подумал он: оступившись, мгновенно исправится, и не без изящества, как будто это совершенно ничего ей не стоит.

– Вы довольны тем, как все прошло? – спросила она.

Ярдли задумчиво потягивал шампанское, затем опустил бокал.

– Несомненно, я рад такому успеху – я много лет занимался продажей поместья. ВЫ, разумеется, знаете, как тяжело отыскать сколь-нибудь значимые предметы, связанные с Остен. Осталось лишь имение Найт в Хэмпшире, но с главой семейства невозможно вести дела, а его единственная наследница, мисс Франсес Найт, – старая дева, страдающая агорафобией.

– Агорафобией? – спутник актрисы оторвался от изучения документов.

– Именно, – ответил Ярдли, заметив вопросительный взгляд дамы, адресованный джентльмену. – Не выходит из дома, боится открытых пространств.

– Как жаль, – вздохнула та. – Весьма готично.

Ярдли улыбнулся. Подобно ему, она тоже застряла в прошлом.

– Надеюсь, что ей небезразлично наследие Остен, – добавил он. – Мы оба знаем, как я хочу, чтобы как можно больше принадлежавших ей вещей не покидало пределов Англии.

Она не сумела скрыть улыбку и вновь посмотрела на своего компаньона.

– Что ж, Ярдли, у меня для вас отличные новости – в моем случае так и будет. Я переезжаю в Англию.

– Воистину, новости просто чудесны! – воскликнул он. – Я и подумать не мог. Теперь все ясно. Где планируете поселиться?

– Мы… – она вновь взглянула на джентльмена, – мы будем жить в Хэмпшире. Подумать только! Что вы на это скажете?

– Учитывая обстоятельства, это просто прекрасно, – согласился Ярдли, заметив, что на ее безымянном пальце нет обручального кольца. – Займемся кольцом? – предложил он с улыбкой.

– Кольцом? Конечно! – В ответной улыбке было столько страсти, что он не в силах был устоять.

Были улажены все дела с бумагами и реквизитами счета в нью-йоркском банке. Ярдли взглянул на директора, и, обменявшись еле заметными кивками, они решили извлечь лот под четырнадцатым номером. Когда директор вышел из залы, Ярдли с восхищением подумал о том, что бо́льшая, и самая важная, часть его работы проходила именно так, без единого слова. Подобно актеру, он постоянно угождал нуждам и требованиям других, а найдя к ним подход, получал свою толику власти.

Директор аукциона вернулся через несколько минут, сообщив Ярдли, что в связи с некими затруднениями со стороны Манхэттенского банка юристы покупателя договорились о снятии средств с его европейского счета. Это значительно ускоряло весь ход дела, и они только что получили телеграмму из Цюриха, подтверждавшую перевод необходимой суммы. Ярдли одобрительно кивнул, затем подошел к джентльмену, передавая ему маленькую пронумерованную коробочку.

– Полагаю, теперь оно ваше, – он протянул коробочку новому владельцу, которым оказался Джек Леонард, успешный предприниматель и начинающий голливудский продюсер.

Женщина мгновенно поднялась с кресла, и каблук ее туфельки – таких высоких Ярдли еще никогда не видел – слегка задел край антикварного индийского ковра.

– Боже мой! – воскликнула она, едва удержав равновесие и протягивая дрожащую руку навстречу коробочке.

Джек встал, принимая лот из рук Ярдли, затем игриво поднял его над головой, куда она не могла дотянуться. Ярдли знал, что в этом жесте было нечто помимо простой шутки, так как женщина была столь же преданной поклонницей Остен, как и он сам. Что-то между насмешкой и жестокостью.

– Все приходит к тем, кто ждет, – сказал ей Джек, как только она сдалась, притворно опустив руки, признавая поражение.

И все же Ярдли не доверял этому голливудскому магнату с внешностью покорителя сердец. Американцы простились с ним и в сопровождении охраны растворились в сентябрьских сумерках, а он все гадал, кто же из этой пары настоящий актер.

Мими Харрисон встретила Джека Леонарда полгода тому назад, возле бассейна на задворках особняка, принадлежавшего продюсеру ее нового фильма «Отечество и слава». То была история вдовы, чьи сыновья сражались на разных фронтах, так как командование флота сочло, что так она меньше рисковала потерять обоих детей сразу. Но те отчаянно желали быть вместе, что привело к неотвратимой трагедии. Несколько лет назад, по дороге в Англию, Мими уже слышала похожую историю и согласилась на роль, даже не читая сценария.

То была слезливая мелодрама для женщин, из тех, что сделали Мими Харрисон звездой Голливуда. Она намеревалась стать великой актрисой театра, получив диплом колледжа Смит по специальности «История и сценическое искусство», работала на Бродвее, играя яркие роли второго плана в середине тридцатых и с неохотой сменив свое прежнее имя, Мэри Энн, звучавшее куда более сурово. Но на одном из вечерних спектаклей ее необычайное лицо в обрамлении темных волос привлекло внимание режиссера по подбору актеров, сидевшего в первом ряду, и ее пригласили на пробы без макияжа в Нью-Йорке, пройдя которые, она отправилась поездом на запад, в Лос-Анджелес. Там ее ждали новые кинопробы, на сей раз с гримом, за которыми последовали обесцвечивание веснушек и небольшое хирургическое вмешательство, узнав о котором, ее мать сгорела бы со стыда.

– Деточка, всего одна операция здесь тянет на рекорд, – заметил помощник костюмера, когда Мими указала ему на оставшийся рубец. Поборница правды, она чувствовала, что ее тело уже не на сто процентов такое же, как и прежде, и просто не могла скрывать это.

Первый день в студии стал для нее весьма насыщенным. За ней моментально приударил актер, игравший в популярных комедиях эпохи Великой Депрессии, и, по прошествии нескольких дней неотступных ухаживаний, она сдалась, согласившись на ужин в «Чейзен». После ужина, впрочем, ничего не последовало, и с этим ухажер категорически не желал мириться, но подобная реакция нимало ее не расстроила. В ее послужном списке уже значились успешные роли, и она была старше многих актрис, впервые оказавшихся в Голливуде, а потому была уверена в том, что ее бы не было здесь, если бы она не была особенной. Уступить ему от страха означало бы обесценить себя, ступить на путь падения. Так учил ее отец, выдающийся судья третьего окружного апелляционного суда, прививший ей любовь к верховой езде, искусству эпохи Возрождения и книгам Джейн Остен.

В первые несколько месяцев многие мужчины пытались соблазнить ее, провести с ней ночь – или даже меньше, если спешили на продолжение вечеринки, где на входе снова встречали ее, такую неприступную. Существовал лишь один человек, которого она должна была сделать счастливым – владелец студии, Монти Картрайт, в котором она с самого начала упорно и умело взращивала отеческие чувства, пока тот сам не поверил в то, что он и впрямь настоящий мужчина, особенно когда дело касалось Мими Харрисон.

Ее десятилетняя карьера в Голливуде была чрезвычайно успешной. Согласно условиям контракта, она могла сниматься в одном фильме в год на стороне, помимо этого в среднем успевая играть роли в четырех картинах студии, а значит, времени на светскую жизнь и отношения у нее почти не было. Гонорары в сорок тысяч долларов за фильм делали ее одной из самых высокооплачиваемых актрис во всем мире.

Ее встреча с Джеком Леонардом, чей заработок был куда больше, была лишь вопросом времени.

За тем, как росли кассовые сборы картин с ее участием, которые выпускала конкурирующая с ним студия, он наблюдал с несвойственным ему терпением. К богатству он пришел не столь прямым и открытым путем. Из поколения в поколение в его семье передавалось состояние, нажитое производством одежды, и теперь он владел им. В годы Депрессии он выжил, приобретая акции компаний, близких к разорению, а затем перекупая всех конкурентов. Когда за дело принялись рузвельтовские антимонополисты, Джек начал переводить активы за границу, заключая сделки с европейскими производителями стали и оружия, став их незаменимым партнером – Европа наращивала свою военную мощь. Чутье всегда безошибочно подсказывало ему, каким курсом идти и как переиграть многочисленных конкурентов, используя их слабости. Вся жизнь Джека Леонарда была сплошной нескончаемой битвой.

Он был совершенно не склонен к саморефлексии и все свои силы направлял на изучение людей вокруг. Понять себя он не стремился – нечего было понимать. Он прекрасно знал это, и знал также, что никто никогда ему не поверит – с виду он выглядел и вел себя как обыкновенный человек, но лишь немногим из людей была дана подобная воля к возвышению над всеми остальными. Если бы кто-либо из его соперников мог представить, с каким тщанием Джек готовился к очередной битве, быть может, он бы выстоял в борьбе против него, но даже тогда не смог бы выжить. Джек продолжал свой победоносный путь, уничтожая всех, кто стоял у него на пути, преумножая свое состояние, убедив себя (что вовсе не сложно для бездушного дельца), что секрет его успеха заключен в безупречном предугадывании всех ходов игры.

Чем больше денег он делал, тем больше ему хотелось – и к этой цели он шел без сомнений. Без движения вперед нельзя было победить, без денег он бы проиграл вдвойне, и когда кое-кто из его партнеров по бизнесу решился вложиться в киностудию на Западе, он без колебаний присоединился, чтобы иметь доступ к юным красоткам, не тратя ни особых сил, ни значительных средств. Да и время для такого предприятия было подходящим – множество выдающихся продюсеров, актеров и режиссеров были на фронте, сражаясь с нацистами.

Была весна 1945‐го, была задействована вся военная мощь Америки, его сделки по поставкам стали и оружия приносили миллионы, его студия выпускала по фильму в неделю, и вот Джек Леонард, как башня, возвышался над Мими Харрисон, что отдыхала на шезлонге в закрытом фиолетовом купальнике.

Она взглянула на солнце одним глазком – его свет частично перекрывал Джек, вставший рядом, и не преминула указать на это:

– Вы загораживаете мое солнце.

– Ваше солнце? – он удивленно повел бровью.

Она приподнялась, оглядев его из-под темных очков, затем поправила их на все еще веснушчатом носике.

– Взяла взаймы у владельца виллы.

– В займах я кое-что смыслю. Джек, – он протянул ей руку, – Джек Леонард.

Тень неведения легла на ее лицо, и он почувствовал, как от раздражения напряглись его шейные мышцы.

– Мими Харрисон, – она протянула руку в ответ. Ее рукопожатие было необычайно крепким для женщины, а на чуть грубоватых руках не было ни единого украшения.

Бросив взгляд на свою ладонь, все еще покоившуюся в его руке, она добавила:

– Увлекаюсь верховой ездой.

– И снимаетесь в кино.

– Да, когда я не в седле.

– Или когда не читаете? – он небрежно поднял книгу с соседнего шезлонга, чтобы рассмотреть обложку. – «Нортенгерское аббатство», – проговорил он, с интересом взглянув на нее.

Это было чем-то вроде испытания – во всяком случае, здесь, в Лос-Анджелесе. Владельцы киностудий интересовались не книгами, а прибылью. Актеры же всегда предпочитали быть в движении, так как сидение на месте наскучило им еще со школьной скамьи. За все эти годы она уже позабыла, как много раз ей довелось летать на двухместных самолетах, кататься на мотоцикле, ходить под парусом, играть в гольф, бродить по дну каньонов и ночевать в рыбацких хижинах.

– Джейн Остен, – она безразлично пожала плечами. – Вы не знаете, кто это?

Он положил книгу обратно, сел на край шезлонга, повернулся к ней.

– К роли готовитесь?

– Если бы. Просто отдыхаю.

– Отдых переоценен.

Настолько самоуверенный мужчина ей еще не встречался. Он наверняка знал, кто перед ним, а вот она видела его впервые.

– И что же представляет для вас ценность?

– Победа.

– Любой ценой?

– Ничто не может цениться выше и стоить больше, чем победа. Война – вот хороший пример.

Она вздохнула, весь ее вид выражал скуку, и теперь огонек раздражения прополз по его спине, а затем взобрался обратно, дойдя до висков.

– И почему вы, мужчины, все сводите к войне?

– Почему нет? Это касается всех нас.

– Простите, не знала. Вы скоро отправитесь на фронт?

Вот теперь голова разболелась по-настоящему. Он поднялся с шезлонга.

– Нет, я никуда не собираюсь. Это не в моем стиле. И полагаю, что не в вашем. Думаю, что… как бы там ни было, я рад знакомству.

Он помедлил, и в его карих глазах на миг блеснуло подобие страсти.

– Я всегда надеялся встретить вас.

Так она впервые узнала, что и ему не чуждо подобие слабости. Он явно привык получать все, что захочет. И она знала, что теперь он хочет обладать ею. Только ей под силу было навести мосты между его самонадеянной бравадой и интересом к ней. Как сказала бы Элизабет Беннет, «это весьма отрадно».

Мими взглянула на его идеально выглаженную белую рубашку, форменные брюки песчаного цвета, как и его волосы, приметила блеск «Картье» на загорелом левом запястье и поблекший след от кольца на безымянном пальце. Она была уверена в том, что скоро узнает о Джеке куда больше.