Текст книги "Время жалящих стрел"

Дельриг недоуменно воззрился на разбойника. Тот ни слова не сказал об их аресте – неужели наемники явились сюда не за этим? Но чего же тогда хочет от него Бернан?

– Я не понимаю тебя, – произнес он запинаясь. – Скажи прямо, что тебе нужно, и проваливай!

Глаза Бернана хищно вспыхнули.

– Негоже так со старыми приятелями говорить, месьор, – протянул он с издевательской укоризной. – А то они могут и обидеться! Сами знаете, времена пошли тяжелые. На кусок хлеба порой не хватает – что уж там говорить! А друзья-то живут в сытости… Вот я и сказал себе: Бернан! Дельриг и Винсент – славные мальчики. Они не допустят, чтобы их друг умер голодной смертью! Отыщу-ка я Дельрига с Винсентом, так я себе сказал. Они помогут тебе пережить зиму.

У юноши вытянулось лицо. Лишь сейчас он осознал, что стал жертвой бесстыдного вымогательства. Старший сын барона никогда не славился благоразумием. Вот и сейчас он вспыхнул, точно сухой пергамент.

Этот негодяй, едва не погубивший их с братом, осмелился явиться сюда, к ним в дом, и требовать чего-то! Да как он посмел!..

Дельриг стиснул челюсти, так что на скулах заходили желваки.

Сейчас он проучит его!

Меч оказался в его руке прежде, чем гандер успел опомниться.

– Я тебе покажу, как оскорблять наследного барона Амилийского, пес! – выкрикнул он, размахивая мечом перед лицом ошалевшего Бернана. – Ты забудешь сюда дорогу!

Он не собирался убивать его. Хотел лишь потеснить, изгнать с позором из отцовской вотчины, чтобы этот зловонный ублюдок никогда больше не оскорблял их глаз… Но убивать он не хотел.

Дельригу еще не доводилось лишать жизни человека. Сражаться на турнире – да. Проливать кровь – всего дважды, во время ночных нападений на большой дороге. Но до смертоубийства дело не доходило ни разу.

Он и представить не мог, как это тяжело.

И сейчас, против воли, несмотря даже на владевшую им ярость, клинок его продолжал наносить удары вполсилы.

Чем и не преминул воспользоваться противник.

Острый меч, подаренный ему Конаном при вступлении в Вольный Отряд, уверенно лег в руку гандера. Раз за разом он без труда парировал удары юноши. В пылу схватки он даже перестал чувствовать боль от незаживших ран.

Удар! Еще удар!

На плече Дельрига выступила кровь. По тому, как исказилось лицо юноши, бандит понял, что задел ту самую руку, которая была ранена в схватке с немедийцем. Отлично!

Боль и отчаяние превратили лицо юноши в уродливую маску. Они едва начали драться – а он уже задыхался. Гандер настолько превосходил его в мастерстве, что пытаться одолеть его было все равно что драться с мельничным жерновом.

Сын барона считался неплохим фехтовальщиком. Но он учился этому искусству в тренировочной зале, где превыше всего ставился изящный финт или ловкий маневр. По сравнению с этим, стиль гандера был топорным и грубым – но он был нацелен на убийство.

Последний раз Дельригу с трудом удалось отбить атаку. Но он чувствовал, что силы стремительно покидают его, и, отчаявшись, пронзительно закричал:

– Ко мне! На помощь! Убивают!

И в этот миг клинок Бернана вонзился ему в сердце.

Со злорадной улыбкой бандит вытер окровавленный клинок о камзол юноши. Но когда обернулся – к нему бежали трое стражников.

Не раздумывая ни мгновения, Бернан завопил, призывая на помощь наемников:

– Измена! Сюда! Послышался топот ног.

Заслышав его отчаянный зов, весь небольшой отряд устремился к нему, на ходу выхватывая мечи – и напоролся прямиком на ратников Тиберия. Те, узрев в луже крови тело молодого господина, не раздумывая, взмахнули мечами.

Началась беспощадная, дикая сеча. Первый стражник погиб мгновенно, рухнув на камни с рассеченным надвое черепом. Другой, лучше управлявшийся с оружием, какое-то время сопротивлялся, но и его кровь вскоре пропитала землю меж камней.

На подмогу из замка бросились остальные стражники и слуги, вооруженные первым, что попалось под руку, – но где им было совладать с тренированными, закаленными в боях бойцами. Один за другим они падали замертво, со страшными ранами. Камни двора сделались липкими от крови. Вопли раненых и женский визг разносились пронзительно, оглушительные, точно крики обезумевших чаек.

Именно в этот миг показался в дверях киммериец – и кровавый водоворот захлестнул и его. Он пытался что-то сделать, обуздать неистовствующих безумцев, с ходу осознав, что они стали жертвами какой-то чудовищной ловушки – но яростная стихия страха оказалась сильнее.

С разных сторон на него кидались люди с искаженными от ярости лицами, кто с дубинкой, кто с ножом. Он умело отражал удары, стараясь не убить, но лишь обезоружить их.

Улучив мгновение, когда сеча как будто бы на мгновение затихла, он во всю глотку заорал:

– Стойте! Остановитесь все! Я приказываю!

На миг установилось шаткое равновесие. Все застыли, и казалось, еще немного, и киммерийцу удастся переломить их, остановить чудовищную резню…

Как вдруг Бернан стремительно пронесся мимо него в распахнутые двери замка и, выхватив из стенной скобы пылающий факел, что было силы швырнул его внутрь.

– Пали их, ребята! – завопил он истошно, и Конан увидел, что глаза гандера безумны, как у кликуши.

– Жги колдунов!

Вопль этот подхватили остальные. Точно ветер разнес по двору замка споры безумия, заражая их всех. И не было спасения.

Наемники ринулись в замок, круша все, что попадалось им на пути.

Конан пытался преградить им дорогу – но мощный поток не знающих удержу бойцов сбил его с ног. Он кинулся вдогонку за ними… Ему удалось даже, выкрутив руку Невуса, отнять факел… Но было поздно.

Обезумевшие от убийств и крови наемники рассыпались по всему двору, разбрасывая огненные снаряды. Солома и просмоленная древесина вспыхнули почти мгновенно. Перепуганная челядь бросилась во двор, где их встречали отточенные, не ведающие жалости клинки. Другие наемники бросились в замок, добивая прячущихся там.

Сильно потянуло гарью. Полыхало все, что могло гореть. Занялись занавеси в жилых покоях, шпалеры на стенах. Огонь перекинулся и на мебель.

Во дворе не оставалось никого, кроме солдат и бесчисленных трупов. Нескольким уцелевшим удалось бежать, и их не стали преследовать. Большинство же навсегда остались в замке, что превратился в огромный погребальный костер. Жирный черный дым поднялся до самых небес. Запах крови и паленого мяса вызывал тошноту.

Лишь тогда наступило отрезвление.

Ошарашенные, измазанные копотью и кровью, наемники сгрудились по двое, недоуменно оглядываясь по сторонам, взирая на дело рук своих и не веря тому, что натворили.

Трупы повсюду, изломанные фигурки на камнях, точно куклы, выброшенные жестокой рукой из ящика бродячего шарманщика. Женщина в запачканном мукой переднике, – юбка ее задралась, обнажив непристойно раскинутые ноги. Мальчик, тощий и взъерошенный, подложивший руку под голову, точно прилег вздремнуть на минутку. Лысый толстяк, еще живой, со стоном прижимающий к животу ладони в тщетной попытке удержать вываливающиеся внутренности.

А рядом лопнувшие мешки, черепки кувшинов, куриные перья, разлитое масло.

Рухнули балки замка. Пламя гудело, точно в печи. Налетевший ветер разбрасывал искры. Пламя перекинулось на амбары и конюшни.

Конан отвернулся. Остальные также прятали глаза.

– Колдовство… – прошептал кто-то, и остальные закивали, спеша согласиться.

И впрямь колдовство! Как еще объяснишь это безумие, что охватило их внезапно, без повода и смысла.

– Хороши, – процедил Конан сквозь зубы, не скрывая отвращения. – Отличный у меня отряд, ничего не скажешь! Ублюдки!..

– Это все Бернан! – крикнул кто-то виновато. – Это он заварил кашу!

Конан вскинулся, радуясь возможности воздать виновнику по заслугам.

– Где этот гандер? – прорычал он яростно. – Где он?! Я выпущу ему кишки!

Наемники недоуменно переглядывались. Никто не заметил в пылу схватки, куда подевался проклятый Бернан.

Багровые отсветы пламени плясали на их закопченных, забрызганных кровью лицах. А с клинков скатывались капли, в сумерках казавшиеся черными.

Где-то далеко тревожно загудел набат.

Трупы и пылающий замок – вот все, что оставалось им.

Приказ Нумедидеса был исполнен в точности.

Аой.

ВРЕМЯ ПРОЗРЕНИЯ

Ораст, поджав ноги, сидел на голой земле и медленно покачивался, словно тростник, колеблемый ветром.

Взгляд его был пуст.

Марна, по обыкновению своему, почти не обращая на чужака внимания, копошилась у очага перед входом в лесную хижину, раскладывая на горячих, только что вынутых из огня камнях тесто для лепешек.

Впервые лесная отшельница снизошла до того, что предложила юноше разделить с ней трапезу, но Ораст, чье сердце еще несколько дней назад учащенно забилось бы от подобной чести, сейчас был настолько отрешен от окружающего мира, что не придал этому никакого значения.

Ему казалось, он погрузился на дно черной проруби, где самое ничтожное движение становится невозможным, чудовищная толща водяных слоев обволакивает и приковывает своей тяжестью к илистому, скользкому дну. Кругом все стало одноцветным и безмолвным, замедлилось и утяжелилось.

Листопад прекратился, будто кто-то подвесил серые листья на невидимых нитях. Хотя нет! Если присмотреться, серые листья падают на серую землю. Только медленно-медленно, не больше сенма в луну.

А что за странные серые кусты выросли вокруг очага, похожие на измятые листы пергамента? Неужели это дым? Но почему он не движется, а стоит на месте? Место? То место в лесу… Туда пришла Релата… Релата? Ре-ла-та! Какое странное имя! Где ему приходилось его слышать? Может, так звали его мать? Или одну из сестер?

Нет! Мать так звать не могли… Ре-ла-та! Похоже, это аквилонское имя, а та, что обрекла его на жизнь, была яемедийка! А эта Релата зачем-то стояла на земле. Еще вокруг было много листьев… Листья! Серые листья? А почему серые, ведь совсем недавно они были разноцветные? Багровые как плащаница. Охристые, словно образ Пресветлого. Бурые, будто страницы Скрижали…

Марна повернула безликую голову в сторону окаменевшего жреца. Глупец, похоже, и не подозревает о том, что все колдовские талисманы пьют энергию своих хозяев! Только опытные маги знают, как укротить неведомые силы. Неофит же подобен ребенку, дразнящему демона. Что ж, воистину месть сожженного немедийца Оствальда была достойной…

Теперь его душа на Серых Равнинах могла обрести покой. Ведь его убийца, похититель пифонской святыни, был обречен на смерть куда более мучительную, чем та, что принял он сам. Зловещий фолиант будет высасывать из своего нового хозяина все жизненные соки, словно паук из мухи, до тех пор, пока от того не останется лишь пустая оболочка. Незавидная участь уготована этому неудачливому колдуну! Но видно сам Асура направил сюда стопы этого щенка, иначе его первая ворожба грозила стать последней.

Стоило бы бросить его вот такого – недвижимого и безучастного ко всему, когда его разум плавает в далеких пластах бытия!

Но нельзя! Нельзя!

Жрец должен исполнить то, что ему уготовано судьбой. Колдунья задумалась о том, что увидела в Зеркале Грядущего.

Четверо, что пытаются оживить мумию ахеронского некроманта! Она узнала троих. Амальрика! Валерия! Ораста!

Значит, сам Рок уготовил этому тщедушному бритоголовому неудачнику стать тем, кто поколеблет хайборийский мир. Трудно поверить, что вот этот юнец с мелко подрагивающим кадыком и пузырьками слюны в уголках губ сумеет отыскать Сердце… Но помыслы Небожителей неисповедимы.

Марна сняла подрумянившиеся лепешки с камня. Вот уже много зим только выпеченный хлеб, вода и отвары из трав были ее единственной пищей. Она разломала дымящийся хлеб на мелкие кусочки и стала неспешно жевать их, просовывая в прорезь маски темными сухими пальцами с загнутыми когтями. Как мучительно носить эту жуткую личину, но она обречена на это до тех пор, пока на Рубиновом Троне сидит Проклятый!

Так вправе ли она толкать щенка на верную гибель? Не восстанет ли она против помыслов Бессмертных? Один раз она уже испытала на себе гнев Митры и с тех пор не может смотреть на мир обычными глазами… Не подвергнут ли ее боги наказанию еще более ужасному, чем в тот раз?

Но знамений не было! Не было никаких знамений, хотя она не раз просила богов открыть ей Истину. Значит, все ее действия предопределены свыше? Видно, так оно и есть! Что ж, придется снова стать орудием воли Бессмертных и вернуть душу несчастного в этот мир…

Она стряхнула крошки с рук и подошла к Орасту. Тот не изменил позы и никак не отреагировал на приближение ведьмы. Марна вздохнула и начала шептать певучие заклинания, водя руками над головой юноши.

 
Atero monaa soono
Atero monaa soono
Atero monaa soono
 

Жрец сидел не шелохнувшись. Утерянные чувства начали постепенно возвращаться к нему, и разум стал медленно оттаивать. Он не мог с уверенностью сказать себе, что все происходит наяву. Застывший лес, который выглядит точно грубо намалеванная декорация в балагане: кажется, пройди пару шагов – и упрешься в грязную холстину. Дробь дятла, приглушенно-гулкая, словно удары цепами в молотьбу. Даже закатный свет, и тот чудится нереальным, местами неестественно густым, местами блеклым, подобно протертой до основы, готовой прорваться ткани. И сам он ощущает себя каким-то ненастоящим, как бывает, когда спишь, понимаешь, что это сон, но никак не можешь проснуться…

Воспоминания возвращались к нему, внутри головы покалывало, чувство сродни тому, когда отсидишь ногу, а затем резко поднимешься. Встреча с принцем, бегство из замка, ночной лес, Марна, вышедшая ему навстречу – все сливалось в мутном водовороте нескончаемого кошмара, он словно тонул, с каждым мгновением уходя все глубже под воду, отчаянно чувствуя, как не хватает воздуха, и черные круги перед глазами растут, вертятся бешено, кровь стучит в ушах и подступает безумие… Мгновениями он был уверен, что давно уже сошел с ума.

 
Atero monaa soono
Atero monaa soono
Atero monaa soono
Ghoa!
 

Выкрикнув последнее слово, ведьма резко сжала кулак над теменем юноши. Вдалеке громыхнул гром. Марна знала – в это самое мгновение где-то скончался неведомый младенец, к которому перешла отравленная энергия жреца.

Кем был он? Луноликим гирканцем, прикрытым засаленной кошмой, или сероглазым бритунцем, испустившим свой первый вздох на руках у повитухи, а может, дарфарцем, похожим на лоснящийся свежесорванный баклажан? Кем мог он стать? Воителем, под чьей железной десницей содрогнулся бы мир? Мудрецом, которому суждено открыть эликсир Вечной Жизни? Прекрасной Девой, ради любви которой пошли бы войной друг на друга цари двух держав? Даже боги не ведали ответа…

Ораст вздрогнул. Туман, доселе окутывавший его мир, развеялся так стремительно, что он невольно вскрикнул и на миг прикрыл глаза рукой от ослепившего его неяркого вечернего света. Словно он выбежал из темной комнаты на залитый солнцем двор… Ораст невольно встряхнул головой, пытаясь прийти в себя. События последних часов всплывали из темноты. Поначалу бесформенные, расплывчатые и нечеткие, словно глубоководные твари, они постепенно обретали ясность и осознанность. Он начал вспоминать, что говорила и делала ведьма за это время.

– Ты приманивала ворона! – прошептал он и закашлялся. – Зачем?

Женщина усмехнулась – даже под маской он ощутил это.

– Похоже, щенок, в тебе опять проснулось любопытство. Что ж, мы ответим тебе! Этот ворон – наш гонец. Он послан к твоему повелителю!

Что-то в словах ее встревожило Ораста.

– А что с моим… – он запнулся и покраснел, ему почему-то страшно не захотелось называть так Амальрика.

– Что с бароном? – поправился он.

От Марны не ускользнуло его замешательство.

– Не хочешь считать немедийца своим хозяином? Это верно! Отныне ты слуга Рока! Наш гонец поведает ему о том, что случилось, и, Асура ведает, может быть, он успеет…

– Но что же случилось, госпожа? Она недолго помолчала.

– Случилось многое, – отозвалась она наконец. Голос ее звучал глуховато и отстранено. – На пороге – Время Жалящих Стрел! И первая из легкоперых уже выпущена Кровавым Лучником. Цернуннос грядет! Тяжела его поступь. От копыт его делаются трещины в земле, откуда брызжет пламя Подземного Мира. Недаром мы видели кровь в огне, а лесные птицы принесли весть о большом пожаре.

– Пожар? Где-то в лесу? И только-то? – Ораст недоуменно воззрился на колдунью. Но та покачала головой в ответ.

– Пожар знаменует начало Времени Жалящих Стрел! Оно начинается, и многим из нас не дано пережить его…

С этими странными словами она ушла в дом, а когда вернулась, в руках ее был небольшой сверток, завернутый в промасленную кожу, в очертаниях которого жрец угадал свою книгу. Положив его на землю, она села рядом, аккуратно расправив свое пестрое платье, и указала Орасту на горячие лепешки.

– Ешь.

Он безмолвно повиновался. Лепешки были пресными, чуть суховатыми и совершенно несолеными, однако, попробовав одну, он почувствовал вдруг, что не в силах оторваться, и не успокоился, пока не съел все. Ведьма молча следила за ним, и бурая маска ее показалась ему ликом мертвеца в подступающих сумерках.

Наконец он насытился и утолил жажду прохладной родниковой водой из глиняного кувшина. Колдунья взяла на колени сверток и не спеша развернула, рассеянно поглаживая его левой рукой. Жрец не сводил взгляда с ее пальцев, касавшихся переплета Скрижали Изгоев.

Он не думал, что ему так болезненно будет видеть Книгу в чужих руках. Предполагал, боялся этого – но к такой резкой, нестерпимой боли оказался не готов. Ему хотелось вскочить, вырвать Скрижаль из рук слепой ведьмы, убить ее за то, что касанием своим осквернила святыню… Он удержался лишь с трудом. Она подняла голову.

– Да, знаем, – произнесла Марна негромко, точно про себя. Ораст с ужасом понял, что она вновь прочла его мысли. – Это тяжело. И время от этого не лечит. Единожды приникнув к источнику, лишенный его, ты будешь страдать вечно.

В словах ее были холодные осенние сумерки и чувствовалась неотвратимость зимы, и Ораста против воли пробрала дрожь.

– Но что же это за книга? – воскликнул он в отчаянии.

Обычный пергамент с начертанными – пусть хоть трижды магическими знаками – как могла Скрижаль изъесть его душу, незаметно сделать своим рабом, так что теперь он испытывает все муки преисподних от невозможности коснуться ее страниц. Точно женщина, желанная, вожделенная, что с радостью отдается другому на глазах у отвергнутого возлюбленного… Он и сам не заметил, как Скрижаль и Релата сделались для него одним. – Как возможно такое?

Отшельница не отвечала так долго, задумчиво водя слепыми пальцами по корешку книги, что Ораст уже готов был повторить вопрос, уверенный, что она не слышала его.

– А ты думаешь, Скрижали напрасно даровано было Ее имя? – отозвалась она наконец. – Если так – то ты куда больший глупец, чем мы полагали. Впрочем, ты и впрямь еще щенок и не ведаешь, что творишь…

Она помолчала немного. Слова ее ранили больно, но он принял их как должное.

– Ни один маг, даже владеющий всеми искусствами защиты, что даруют своим адептам Темные Боги, не дерзнул бы листать эти страницы, если только речь не шла бы о жизни или смерти… да и то, мы знали многих, что предпочли бы смерть. Взгляни!

Колдунья положила закрытую книгу перед собой на камень, хранивший еще тепло очага, и сделала несколько пассов над ней. Скрижаль сама раскрылась, на глазах у пораженного Ораста. Страницы с шуршанием перелистывались, изгибаясь и заворачиваясь. Затем все прекратилось, и жрец узнал – он узнал бы ее из тысячи! – страницу, откуда он взял то злополучное заклинание.

Пальцами левой руки ведьма уперлась в пергамент, установив их строго в определенных точках, раз или два изменив положение, когда что-то не понравилось ей. Орасту показалось, некоторые буквы стали чуть ярче… впрочем, в полумраке он мог и ошибиться. Но когда колдунья принялась водить над книгой правой рукой, тут уже ошибки быть не могло. Розоватое сияние облачком поднялось над пожелтевшими страницами, золотистые искорки замелькали внутри.

Темная маска Марны напряженно вперилась в светящуюся туманность, где причудливыми иероглифами свивались и закручивались радужные вихри. Лес вокруг них притих, – или то только показалось оробевшему жрецу, – как вдруг протяжное шипение нарушило безмолвие. Он не сразу понял, что странный звук этот доносился из-под маски ведьмы. Она отняла руку от пергамента, и сияние над колдовским талисманом исчезло.

Продолжая шипеть, точно рассерженная кошка, Марна потрясла в воздухе обожженными пальцами. Ораст сжался в комочек, словно пытаясь раствориться во влажном сумраке ночи, ибо не сомневался, что гнев чернокнижницы обрушится сейчас на него с новой силой. Но та лишь внезапным резким, почти брезгливым движением отшвырнула Скрижаль прочь, и она, закрывшись, рухнула на прелую листву у ног ворожеи, словно простая амбарная книга.

– Вот так! – отчеканила ведьма с неожиданным торжеством в голосе. Ораст лишь сейчас понял, что между нею и этим ахеронским исчадием, должно быть, состоялся некий поединок воли, в котором женщина, если и не вышла победительницей, то, по крайней мере, и не потерпела, в отличие от него самого, поражения. Но он-то отдался этому зловещему тому по собственной воле…

Он ожидал угроз и проклятий – и потому следующие слова ведьмы застали жреца врасплох.

– Тебе никогда не знать женщины, несчастный, – произнесла она с мстительной насмешкой. – Ни той, которой ты так неумело пытался овладеть, ни какой иной. Призванный Скрижалью, ты навеки стал Изгоем. И она станет отныне твоей единственной избранницей.

В ее словах была окончательность вердикта королевского суда, признавшего его виновным без права обжалования, и Орасту даже в голову не пришло возмущаться, спрашивать или жаловаться. Он принял это как должное. Ибо странная, невероятная мысль кольнула его, и он не мог удержаться, чтобы не произнести ее вслух.

– Скрижаль преподала мне урок, – произнес он с благоговейным ужасом, и это не было вопросом. Он знал. – Я должен был сделать то, что сделал, но – почему?

Ведьма словно ждала, пока эта простая истина будет признана строптивым жрецом, и теперь, когда он понял наконец, к чему привела его неуемная жажда власти и познания, торжествовала, как может торжествовать лишь человек, приветствуя собрата по несчастью, угодившего в ту же ловушку, где сам он бьется уже долгое время.

– Да, урок. Урок дерзкому недоучке, что возомнил себя равным Высшим! – провозгласила она, и голос ее, прозвучавший из сгустившейся тьмы, был голосом самой ночи. – Ибо лишь после принесенной жертвы открывает Скрижаль свои тайны адепту. И ты принесешь эту жертву – если не хочешь, чтобы Книга отняла твою душу. И лишь тогда разрушатся чары, которыми опутал ты душу невинной!

Ораст замер, боясь даже вздохнуть, ибо знал уже, что должно последовать сейчас, и мучительно боялся, чтобы это не оказалось правдой. Но ведьма не пощадила его.

– Скажи! – потребовала она хрипло, точно сам пифонский фолиант говорил с ним. – Скажи сам, какова цена знания, которого ты так жаждешь? Скажи – ибо цена ведома тебе одному! Скажи – ибо сама Скрижаль назвала тебе ее.

И, помимо воли, помертвевшие губы жреца прошептали:

– Цена эта – кровь короля…

С усталым вздохом Валерий слез с лошади и, пройдя несколько шагов, остановился у журчащего в траве ручья. Не боясь испачкаться, он опустился на колени, обеими руками зачерпывая ледяную влагу, и с наслаждением плеснул ее себе в лицо, разгоряченное долгой скачкой. Холодные капли потекли по лбу, заливая глаза, по щекам, стекли на шею и за ворот, и он невольно поежился. Зачерпнув еще воды, он напился, чувствуя, как сводит от холода зубы.

Он выехал из Тарантии в такой спешке, что даже не подумал взять ничего поесть, и теперь корил себя за непредусмотрительность. Голод и усталость отрезвили его. И принц Шамарский уже не знал, что за неведомая сила толкнула его нестись, подобно надышавшемуся ядовитых спор берсерку, через пол-Аквилонии, позабыв обо всем, в погоне за смутной мечтой-вожделением, что не имела ни смысла, ни реальных очертаний.

Внезапно он ощутил прилив жгучего стыда, словно целый рой пчел налетел и принялся жалить его изъязвленную душу. За все эти годы он был уверен, что хоть что-то понял, чему-то научился… но нет! Каждый раз все повторялось заново. Каждый раз, стоило некоему призраку, смутному видению, замаячить на горизонте, и он терял голову, устремляясь, точно безумный, в погоню, не имея даже ясного представления, что он, собственно, ищет и что желает получить.

Так было в Хауране, когда любовь к прекрасной Тарамис заставила его потерять голову и пойти на такие безумства, раскаяться в которых, должно быть, не хватит и жизни. Так было прежде, во время его короткой службы в Офире и в Зингаре… Он был уверен, что с возрастом избавился от наваждения, что позволил наконец здравому смыслу возобладать над безумием сердца, но оказалось, даже опыту и усталости не под силу излечить его.

Впрочем, философски сказал он себе, напоив жеребца и садясь обратно в седло, надо благодарить судьбу за то, что на сей раз все обошлось благополучно, и очередная его погоня за фантомом вечной женственности с самого начала оказалась обречена на неудачу. Теперь ему было страшно подумать, что он сделал бы или сказал, если бы ему и впрямь удалось отыскать лесную хижину и обитающую в ней колдунью. Он попытался представить себе их разговор.

…Дорогая Марна, или как вас там… Соблазнив дочь барона Тиберия, я вдруг в одночасье осознал, что жить не могу без вас и желаю вас страстно, хотя даже лица вашего ни разу не видел. Конечно, я еще не настолько безумен, чтобы вновь связаться с ведьмой – видите ли, у меня уже был довольно неприятный опыт, – и тем более, привезти вас с собой в столицу… однако, боюсь, это оказалось сильнее меня, и я приехал, чтобы… Собственно, даже сам не знаю зачем…

Интересно, что бы она ему ответила на это?

Валерий невесело усмехнулся, вспоминая свою безумную скачку, – из Тарантии до Амилии он долетел всего за четыре поворота клепсидры, благо дорога оказалась не слишком запружена. А затем еще столько же впустую бродил по лесу.

В прошлый раз к обиталищу ведьмы его вывел Нумедидес, но он был уверен, что вполне запомнил дорогу, однако впечатление сие оказалось обманчивым. Точно муха, запутался он в паутине лесных тропок, извилистых, прерывающихся, петляющих и кружащих. Они уводили его в чащу и возвращали на то же место, откуда он начал поиски, вынуждали ходить кругами, заставляли плутать и терять ориентацию. Один раз Валерию померещилось, он узнал поляну, где тогда встретился с Релатой – Митра Пресветлый, всего два дня назад это было! – однако, как ни старался, не смог отыскать даже пути к лесному озеру.

Теперь, утолив жажду и позволив ледяной воде слегка отрезвить разгоряченную голову, Валерий явственно осознал, что блуждания его могли иметь лишь одно разумное объяснение, а, стало быть, без колдовства здесь не обошлось. В обычное время он неплохо ориентировался в любой местности, будь то в лесу, в пустыне или в горах, и потому объяснить нынешние его беды можно было лишь одним способом: должно быть, колдунья нарочно наводит на путников чары, не позволяя им приблизиться к своему убежищу.

Правда, в прошлый раз им с Нумедидесом удалось это без труда… Но и это было объяснимо. Проведав об их приезде, ворожея постаралась облегчить им дорогу. Теперь же все было иначе.

Валерий ощутил необъяснимую досаду. Зандра побери всех этих чернокнижниц, гореть им в котлах преисподней до скончания века! Почему и здесь для этого жирного болвана, его кузена, все пути открыты? Почему даже у лесной отшельницы его встречают с распростертыми объятиями, тогда как Валерия оставляют, точно нищего, у запертой двери?! Или даже неграмотная сельская ведьма чует в его братце будущего короля Аквилонии?

Привычная горечь захлестнула сердце Валерия, однако на сей раз к ней примешивалась ярость, и он был уверен, что, окажись сейчас перед ним Нумедидес, он, не раздумывая, придушил бы того своими руками. Подобную ненависть он едва ли испытывал прежде к кому бы то ни было.

Стиснув зубы, он с силой хлестнул лошадь плетью, и даже обиженное ржание животного не отрезвило его. Рискуя сломать себе шею, он погнал коня вскачь через бурелом, сквозь заросли и заломы, и вдруг серебристый блик мелькнул где-то в стороне, едва замеченный, и все же привлек внимание принца. Забыв мгновенно все прошлые сомнения и гнев, он поворотил скакуна. И не прошло и нескольких минут, как озеро, которое он так долго искал все утро, оказалось у его ног.

Принц спешился и, держа коня в поводу, замер в нерешительности. Он был сейчас на том самом месте, куда в прошлый раз пришла за ними Марна, – но что же дальше?

Долго ждать ответа на свой вопрос ему не пришлось. Заросли за спиной у него раздвинулись, подобно тому, как расходятся тяжелые бархатные портьеры на окне, когда тянет за шелковый шнур слуга, и – он едва успел обернуться – слепая колдунья оказалась прямо перед ним.

Она вышла уверенно, словно зрячая, и принц, успевший за эти дни оправиться от шока, вызванного пугающим обликом ведьмы, содрогнулся невольно, заметив ее. После того как бежал с лесной поляны, он старательно убеждал себя, что в колдунье не было ничего особенного и испытанный им ужас был лишь следствием усталости и излишней впечатлительности, именовал ее про себя шарлатанкой, ярмарочной гадалкой, ничтожной лгуньей… пытался обмануть себя самого.

Но стоило лесной отшельнице предстать перед ним во всем своем жутком величии, в первозданной дикости своей и царственной силе, как всякое притворство сделалось невозможным. И он едва удержался, чтобы не преклонить перед Марной колени.

Что чернокнижница заметила его смятение, Валерий не сомневался. В прошлый раз она ясно дала ему понять, что читает все мысли его, как открытую книгу. И потому он остался стоять перед нею, недвижимый, безмолвный, лишь слегка наклонив голову, ожидая, пока та заговорит с ним, ощущая себя придворным на приеме у королевы.

– Хорошо, – произнесла, наконец, ведьма, и он не знал, отнести ли это к своим думам, к их встрече, или же к чему-то третьему, ведомому лишь ей одной. – Марна позвала, и ты пришел. Хорошо.

Это не удивило принца. Здесь, в этом заколдованном месте, ему казалось, ничто не имело способности удивить его или повергнуть в растерянность. Он был уверен, что знает наперед все, что колдунья скажет ему. Теперь, когда Нумедидес не может им помешать, он был уверен, что услышит от нее немало интересного. И он выжидающе поднял на Марну глаза.

Та, однако, не торопилась приветствовать наследника аквилонского престола, и лишь когда он сделал шаг по направлению к ней, предостерегающе вскинула руку.