Текст книги "К. Р. Баловень судьбы"

Вскоре последовал обычный в таких случаях царский Манифест, который гласил:

Возвещая о сем радостном для сердца нашего событии и повелевая супругу великого князя Константина Константиновича именовать великою княгиней Елисаветой Маврикиевной с титулом императорского высочества, Мы вполне убеждены, что верные подданные наши соединят теплые мольбы их с Нашими к всемогущему и всемилосердному Богу о даровании постоянного, незыблемого благоденствия любезным сердцу Нашему новобрачных.

Все сомнения, которые мучили великого князя в последние месяцы, сами собой исчезли. Спустя четыре дня после свадьбы он пишет:

Она моя жена. Я давно не был так счастлив… Мы ни стыда, ни застенчивости не испытывали, а стали гораздо ближе друг к другу, чем прежде.

К счастью, близость и душевное понимание продлятся долгие годы, до самой смерти Константина Константиновича. Жизнь они проживут в любви и согласии.

Радость венчания была, правда, омрачена огорчением, которого никто в семье даже предвидеть не мог. Елизавета наотрез отказалась перейти из лютеранства в православие. Нежелание новобрачной следовать обрядам русской православной церкви очень опечалило ее молодого мужа, человека глубоко верующего, и буквально ошеломило великую княгиню Александру Иосифовну. Серьезный разговор завел с Елизаветой и свекор. Молодой великой княгине было поставлено в пример послушание супруги великого князя Сергея Александровича – Елизаветы Федоровны, которая безоговорочно приняла после замужества православное вероисповедание.

Видимо, должно было пройти какое-то время, чтобы Елизавета привыкла к традициям чуждой ей религии, а позже даже и полюбила православное богослужение. Через год, в Рождественский сочельник она впервые приложилась к кресту, чем несказанно обрадовала мужа.

Постепенно все недоразумения исчезли, словно их никогда и не было. Спокойная, тихая семейная жизнь радовала обоих. Стремясь к тому, чтобы жена лучше освоила русский язык, Константин Константинович нанял ей опытных учителей, а когда у него было свободное время, сам помогал в этом трудном деле. Он не только устраивал ей диктанты и лично проверял написанное, но и беседовал по-русски на житейские темы, объясняя при этом по-немецки значение трудных слов и оборотов. Через год с небольшим после свадьбы они уже пытаются говорить друг с другом по-русски:

Гуляли с женой. Все время говорили по-русски. Это я решился в первый раз, до сих пор мне было как-то неловко. Она говорит довольно бойко.

Вечерами великий князь читал супруге вслух произведения знаменитых русских писателей и поэтов. Ученица слушала его как зачарованная. Она оказалась способной и старательной и быстро постигала тонкости загадочного славянского языка.

Елизавета Маврикиевна была мягким и приветливым человеком. Стоило мужу освободиться на некоторое время от служебных обязанностей и творческих забот, остаться с ней наедине, и он вновь и вновь чувствовал, что жизнь его без нее была бы тусклой и несчастливой. Имея в виду свою семейную жизнь, великий князь пишет 14 октября 1885 года: «Я никогда не думал, что она польется так тихо и отрадно».

Константин Константинович действительно не ошибся в выборе спутницы жизни. Елизавета Маврикиевна никогда не вмешивалась в его дела, ухаживала за часто болевшим мужем и всегда старалась создать для него обстановку, благоприятную для занятий творчеством. Она была истинной хранительницей их семейного очага, посвятив себя воспитанию восьмерых детей. Девятый ребенок, к великому горю родителей, умер еще в младенчестве.

…Вроде бы не было в сердце Константина Константиновича страсти к этой женщине – ни в пору жениховства, ни в более зрелые годы. У них были спокойные, ровные отношения. Но порой неожиданно для самих себя мы понимаем: они-то и есть самое ценное в супружестве. Через несколько лет после свадьбы они по воле обстоятельств оказались вдали друг от друга, и великий князь пишет стихотворение «В разлуке», посвященное жене:

 
В тени дубов приветливой семьею
Вновь собрались за чайным мы столом.
Над чашками прозрачною струею
Душистый пар нас обдавал теплом.
 
 
Все было здесь знакомо и привычно,
Кругом все те же милые черты.
Казалось мне: походкою привычной
Вот-вот войдешь и сядешь с нами ты.
 
 
Но вспомнил я, что ты теперь далеко
И что не скоро вновь вернешься к нам
Подругою моей голубоокой
За чайный стол к развесистым дубам!
 

Константин Константинович был прав, когда написал когда-то, что жену ему послал Бог. Их брак был из тех, которые совершаются на небесах. Разлучить этих людей смогла только смерть.

Глава седьмая
«Во имя доблести, добра и красоты»

Вскоре после женитьбы великий князь Константин Константинович записывает в дневнике: «Мне 26-й год, я женат и несу службу, которая мне по сердцу». Именно с этого времени вся его жизнь, до самого конца, неразрывно связана с армией. Служба во флоте осталась в прошлом, и в дальнейшем он – более семи лет командир государевой роты Измайловского полка. Два года он будет флигель-адъютантом императора, девять лет, в чине полковника, командиром Преображенского полка. Постепенно, хотя и не так быстро, как некоторых других великих князей, его повышают в звании: генерал-майор в свите императора, генерал-лейтенант, генерал-адъютант, генерал от инфантерии. Добрую славу оставил о себе Константин Константинович как главный начальник военно-учебных заведений, шеф 15-го гренадерского его же имени Тифлисского полка… Но сам он сердцем и помыслами, как свидетельствуют стихи и дневниковые записи, больше всего был привязан к своим сослуживцам по Измайловскому и Преображенскому полкам.

Среди офицеров-измайловцев самыми близкими его товарищами становятся Цицович и Дрентельн. С ними он беседует на самые разные темы: «о материях важных, о Боге, благочестии и неверии, о коронации, о преданности государю, о русском человеке и о солдате в особенности. К этому обыкновенно сводятся все разговоры».

Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов совсем юный тогда Константин не раз видел гробы с погибшими в боях и умершими от болезней солдатами, и думы об этих людях не давали ему покоя, тревожили душу.

Эти переживания спустя годы подтолкнули Константина Константиновича к созданию стихотворения об умершем солдате. Он словно хотел увековечить память народного защитника. Впрочем, сделать это было не так-то просто: прекрасно образованный молодой человек привык к изящному слогу, утонченной лирике, а тут… тут нужно было писать простым, понятным именно солдатам языком. Не сразу дались ему строки, которые впоследствии будут положены на музыку и в течение многих лет станут звучать как народная песня.

Стихотворение «Умер» впервые было напечатано в журнале «Русская старина» в 1887 году под псевдонимом К. К. Р. – так в начале творческого пути подписывал свои произведения великий князь. Большинство читателей не сомневались в том, что его написал поэт-самоучка из народа – ведь он так проникся горем солдата, страдал о его тяжкой доле! Никому из непосвященных и в голову не могло прийти, что автор – человек царской крови. Стихотворение это быстро распространилось среди нижних армейских чинов, его читали и перечитывали, переписывали от руки. Вскоре этот шедевр был положен на музыку, и по своей популярности песня «Умер, бедняга…» могла соперничать разве только со знаменитой «Гибелью „Варяга“». Многие сердца замирали, когда песню об умершем солдате пела знаменитая певица Надежда Плевицкая:

 
Умер, бедняга! В больнице военной
  Долго родимый лежал;
Эту солдатскую жизнь постепенно
  Тяжкий недуг доконал…
Рано его от семьи оторвали:
  Горько заплакала мать,
Всю глубину материнской печали
  Трудно пером описать!
С невыразимой тоскою во взоре
  Мужа жена обняла;
Полную чашу великого горя
  Рано она испила.
И протянул к нему с плачем ручонки
  Мальчик-малютка грудной…
…Из виду скрылись родные избенки,
  Край он покинул родной.
В гвардию был он назначен, в пехоту,
  В полк наш по долгом пути;
Сдали его в Государеву роту
  Царскую службу нести.
С виду пригожий он был новобранец,
  Стройный и рослый такой,
Кровь с молоком, во всю щеку румянец,
  Бойкий, смышленый, живой;
С еле заметным пушком над губами,
  С честным открытым лицом,
Волосом рус, с голубыми глазами,
  Ну, молодец молодцом.
Был у ефрейтора он на поруке,
  К участи новой привык,
Приноровился к военной науке,
  Сметливый был ученик.
Старым его уж считали солдатом,
  Стал он любимцем полка;
В этом измайловце щеголеватом
  Кто бы узнал мужика!
Он безупречно во всяком наряде
  Службу свою отбывал,
А по стрельбе скоро в первом разряде
  Ротный его записал.
Мы бы в учебной команде зимою
  Стали его обучать,
И подготовленный, он бы весною
  В роту вернулся опять;
Славным со временем был бы он взводным.
  Но не сбылись те мечты!
…Кончились лагери; ветром холодным
  Желтые сдуло листы,
Серый спустился туман на столицу,
  Льются дожди без конца…
В осень ненастную сдали в больницу
  Нашего мы молодца.
Таял он, словно свеча, понемногу
  В нашем суровом краю;
Кротко, безропотно Господу Богу
  Отдал он душу свою.
Умер вдали от родного селенья,
  Умер в разлуке с семьей,
Без материнского благословенья
  Этот солдат молодой.
Ласковой, нежной рукою закрыты
  Не были эти глаза,
И ни одна о той жизни прожитой
  Не пролилася слеза!
Полк о кончине его известили, —
  Хлопоты с мертвым пошли:
В старый одели мундир, положили
  В гроб и в часовню снесли.
К выносу тела в военной больнице
  Взвод был от нас наряжен…
По небу тучи неслись вереницей
  В утро его похорон;
Выла и плакала снежная вьюга
  С жалобным воплем таким,
Плача об участи нашего друга,
  Словно рыдая над ним!
Вынесли гроб; привязали на дроги,
  И по худой мостовой
Серая кляча знакомой дорогой
  Их потащила рысцой.
Сзади и мы побрели за ворота,
  Чтоб до угла хоть дойти:
Всюду до первого лишь поворота
  Надо за гробом идти.
Дрогам вослед мы глядели, глядели
  Долго с печалью немой…
Перекрестилися, шапки надели
  И воротились домой…
Люди чужие солдата зароют
  В мерзлой земле глубоко,
Там, за заставой, где ветры лишь воют,
  Где-то в глуши далеко.
Спи же, товарищ ты наш, одиноко!
  Спи же, покойся себе
В этой могилке сырой и глубокой!
  Вечная память тебе!
 

Сослуживцы великого князя одними из первых услышали стихотворение «Умер», в исполнении автора. Впечатление было настолько сильным, волнующим, что в Измайловском полку вскоре после этого был изменен порядок похорон нижних чинов. 6 марта 1887 года Константин Константинович пишет, что наконец-то простого солдата похоронили должным образом. Речь идет о барабанщике Казанцеве, которого отпевали в полковом Троицком соборе:

…Гроб открыли и поставили на возвышении перед Царскими вратами, кругом разостлали ковры, желающие солдаты пришли на отпевание. Для отдания чести был наряжен первый взвод с ружьями. Гроб вынесли люди третьего взвода. Мы наняли у гробовщика дроги с двумя лошадьми под черными попонами, гроб был накрыт парчовым покровом, на крышку положили венок из белых и красных цветов… Легко было на душе от сознания, что мы похоронили солдата с должным почетом.

Вот так искусство может влиять на жизнь людей… Сострадание к несчастным и талант поэта отозвались в сердцах офицеров-измайловцев. Глубоко тронуло это прекрасное стихотворение и цесаревича Николая Александровича, будущего императора Николая II. Впоследствии он признавался, что, прочитав его впервые, заплакал и выучил наизусть…

Вошло в историю русской поэзии и стихотворение великого князя Константина Константиновича «Уволен».

 
Служил он усердно, исправно, ретиво,
Как служит наш русский солдат.
 

Но вот служба окончена, и герой возвращается домой. Но там его никто не ждет – вся семья умерла. На сельском кладбище солдат узнает,

 
Что тех, кто так дороги были и милы,
Ему не видать никогда…
 

Стихотворение «Уволен» стало настолько популярным, что отголоски его встречаются и в более поздних произведениях других авторов. Так, с ним перекликаются стихотворения М. Исаковского «Враги сожгли родную хату…» и К. Симонова «Старая солдатская».

Стихи военного цикла, созданные поэтом в разные годы, замечательны прежде всего тем, что написаны по его личным впечатлениям. Недаром И. А. Гончаров обращался к Константину Константиновичу в одном из писем:

…Вы написали с натуры – и потому очерки вышли живы, верны, колоритны, словом, жизненны, полны искренности: художественной правды. Что за прелесть все эти детали: картинки, сцены, силуэты фигур, фельдфебели, писарь, новобранец и разносчик со сластями… все это движется, кипит и живет. И вы сами тут – с любовью к военному делу.

…Сострадание к солдату, желание помочь ему легче переносить тяготы повседневной службы – удивительное, конечно, качество для человека, в жилах которого течет «голубая» кровь. Но Константин Константинович им обладал сполна. Даже наказывая подчиненных за какую-то провинность, он делал это обычно не так сурово, как требовал воинский устав. Из-за этого ему порой случалось выслушивать нарекания вышестоящего начальства. А он все равно поступал по-своему – расспрашивал солдат, как себя они чувствуют, есть ли вести из дома, нет ли в чем нужды: «Так люблю наблюдать солдата, прислушиваться к его выражениям, шутить с ним, разговаривать, заставлять его рассказывать».

По праздникам, особенно на Рождество и на Пасху, командир государевой роты всегда щедро одаривал своих сослуживцев, и офицеров, и солдат. Причем дарил то, что обязательно пригодится – рубаху, теплое белье, кисет для махорки… Вдобавок – книгу или портрет императора. А уж подаренные великим князем серебряные крестики носили на груди буквально все его сослуживцы!

Такое сердечное, искреннее общение обогащало духовно не только солдат, но и самого Константина Константиновича. Обыденные, казалось бы, разговоры давали богатую пищу для размышлений, темы для новых стихов. «Но, – пишет поэт, – в тысячу раз труднее сжать в кратком стихотворении выражение этих самых заветных чувств, воплотить их в художественные образы, чем предаваться лирическим излияниям по поводу красот природы».

В 1891 году появляются стихотворения, в дальнейшем составившие цикл солдатских сонетов, который в течение ряда лет то и дело пополнялся новыми произведениями. В них поэт словно лично обращается к служивым людям: «Новобранцу», «Полк», «Портартурцам», «Часовому», «Перед увольнением»… Слова каждого из этих стихотворений проникают в самую душу, воспитывают тот дух, которым и была всегда сильна русская армия. Вот как, например, Константин Константинович обращался к собирательному образу новобранца:

 
  Теперь ты наш. Прости, родная хата,
Прости, семья! С военною семьей
Сольешься ты родством меньшого брата,
И светлый путь лежит перед тобой.
 
 
  Усердием душа твоя богата,
Хоть дремлет ум, объят глубокой тьмой;
Но верность, честь, все доблести солдата
Тебе внушит отныне долг святой.
 
 
  И прежний мрак уступит дня сиянью:
Все доброе, досель в груди твоей
Дремавшее, пробудится к сознанью;
 
 
  Когда ж придешь к своим, в простор полей,
Не изменяй высокому призванью
И сей добро на Родине своей.
 

О многих стихотворениях К. Р. из военного цикла с восхищением отзывались А. Фет и критик Н. Страхов. Именно в них они увидели продолжение пушкинской традиции в русской поэзии. Откликаясь на первый сборник К. Р., Фет отмечает поэтическое отношение великого князя даже к самым прозаическим вещам. В письме от 12 октября 1889 года он пишет:

Как у Пушкина «с пармезаном макарони», а у вас «дежурная палатка» и т. д. – вещи, к которым мы, грешные, и подступиться боимся.

Константин Константинович не только воспитывал солдата, внушал ему необходимость следовать воинскому долгу, отдавать всего себя ратному труду. Он и сам очень полюбил полковую жизнь и зачастую с радостью отправлялся с сослуживцами на сборы, без сожалений покидая на время Мраморный дворец, в котором было так спокойно и уютно. За долгие годы он так устал от многочисленных приемов, визитов, придворных празднеств! Здесь же была настоящая жизнь, созвучная его душе и, как он сам признавался в письме поэту Я. П. Полонскому, имеющая для него «особую прелесть».

Ни на одном месте полк не останавливался более чем на два дня. Впечатления менялись одно за другим. Вот измайловцы переправились через бурную студеную речку Пудость, потом побывали в Гатчине, а несколько позже увидели старинную мызу, некогда принадлежавшую «великолепному князю Тавриды» Григорию Потемкину… Быстрые речки, великолепные леса, полустанки Балтийской дороги – все это великий князь видит не только глазами командира роты, но и поэта, тонкого лирика, влюбленного в родную северную природу. Ему нравится обучать солдат воинскому делу среди широких полей, где растут высокие сочные травы, скромные на вид, но такие нежные, дурманящие запахом голову цветы… Писателю И. Гончарову, с которым он давно уже знаком, Константин пишет в Ильин день 1884 года:

Мне кажется, всюду можно вносить свою поэзию и везде находить долю прекрасного; даже в такой сухой работе, как наши пехотные занятия, можно сыскать некоторую прелесть, стараясь представлять себе в лучшем виде эти однообразные учения и упражнения…

И ему все это удавалось как нельзя лучше. Он выполнял свою работу не напоказ, а по велению большого, открытого людям сердца. И сослуживцы – солдаты и офицеры, видели это, ценили и платили своему командиру искренней признательностью. Отношения с подчиненными строились у Константина Константиновича на взаимном уважении и доверии. К тому же великий князь, как человек высокообразованный, имеющий задатки педагога, стремился оказывать самое благотворное влияние на свое окружение – просвещать – как солдат, так и офицеров.

Многих измайловских офицеров он приглашал на обеды в Мраморный дворец. После смены блюд, за бокалом шампанского велись неспешные разговоры об искусстве, изящной словесности. И вот однажды здесь родилась прекрасная идея проводить в полку литературно-музыкальные вечера, которые сообща решили назвать «Измайловскими досугами». Идеологом и руководителем стал, конечно, великий князь Константин Константинович. Целью его было воспитывать полковую молодежь в лучших традициях русской культуры, прививать ей любовь к искусству, поощрять к творчеству и, как записано в уставе, «передать измайловцам грядущих поколений добрый пример здравого и осмысленного препровождения досужих часов». Девизом кружка стали прекрасные слова: «Во имя доблести, добра и красоты».

На первом заседании «Измайловсих досугов» поэт читал стихотворение, посвященное восьмой годовщине победы воинов Измайловского полка под Горным Дубняком во время русско-турецкой войны:

 
Припомним, измайловцы, день роковой,
Тот день, когда подвиг свершался святой
За Веру, Царя и Отечество;
Когда наши витязи шли на врагов,
И доблести русских гвардейских полков
Дивилося все человечество.
 

Когда Константин Константинович произнес последние строки: «И вспрянет, как прежде, Измайловский полк / За Веру, Царя и Отечество!», раздались крики «ура», его подхватили на руки и стали подбрасывать вверх.

На этом же, первом заседании было объявлено, что на вечера приглашаются все офицеры полка, в том числе, и прикомандированные, а также священники и врачи. На каждой встрече будут выступать писатели, артисты, музыканты, художники, ученые.

Через несколько лет великий князь напишет стихотворение, в котором очень тонко и верно отразит основную цель этого времяпрепровождения:

 
Сбираясь, как жрецы на жертвоприношенья,
Перед художества священным алтарем,
Служа искусству, мы свои произведенья
На суд товарищей смиренно отдаем.
Не ищем мы, друзья, ни славы, ни хвалений,
Пусть безымянные в могиле мы уснем,
Лишь бы измайловцы грядущих поколений,
Священнодействуя пред тем же алтарем,
Собрались, как и мы, стремяся к той же цели
В досужие часы чрез многие года,
Те песни вспомнили, что мы когда-то пели,
Не забывая нас и нашего труда.
Гремите, пойте же, измайловские струны,
Во имя доблести, добра и красоты,
И меч наш с лирою, неопытной и юной,
Да оплетут нежней художества цветы.
 

Гостями литературно-музыкальных «досугов» были известные русские писатели Иван Гончаров, Аполлон Майков, Яков Полонский. Принимали в них участие художники, музыканты, актеры, ученые. На один из вечеров пригласили известного адвоката и публициста А. Ф. Кони, который рассказал собравшимся измайловцам о деле Розалии Они – прототипе Катюши Масловой в романе Л. Н. Толстого «Воскресение». Аплодисментами встретили собравшиеся и знаменитого актера В. Н. Давыдова, в исполнении которого прозвучали отрывки из русской классической поэзии. Помогал он своими советами и в сценических постановках.

Читают здесь и лекции – на различные научные темы. А порой идет рассказ о тяготах жизни простых русских людей, читают, например, письма одной крестьянки к дочери, которые «произвели сильное впечатление своей безыскусностью».

Неоднократно вечера в «Измайловских досугах» были посвящены творчеству классиков русской литературы – А. Пушкину, М. Лермонтову, В. Жуковскому, Д. Фонвизину, Н. Гоголю… Не обошли вниманием и «своего» поэта – К. Р. Специально для этих вечеров он написал множество замечательных стихотворений, в том числе «Уж скоро стает снег…», «Поэту», «Розы», начал сочинять поэму «Возрожденный Манфред». Великий князь читал измайловцам и ранее написанные стихи, а также сцены из «Мессинской невесты» Ф. Шиллера в собственном переводе. И, конечно, пьесу собственного сочинения «Царь Иудейский», которая стала вершиной творчества поэта.

…Офицерское собрание, скромная обстановка читального зала. На столе, покрытом зеленым сукном, горят в подсвечнике четыре свечи. В помещении полумрак. На стульях, диванах и креслах, стоящих у книжных шкафов, разместились десятка три офицеров. Лица их сосредоточенны, они внимательно слушают очередного чтеца. Если бы не гвардейские мундиры, их легко можно было бы принять за студентов или молодых литераторов. Здесь словно витает дух вольнодумства. Иногда даже звучат произведения, запрещенные цензурой…

Вот как описывает великий князь одно из заседаний «Измайловских досугов», которое состоялось 15 марта 1891 года:

Вечером на досуге в полку собралось 63 участника. Я со Скалоном под конец сыграли сцену Пимена из «Бориса Годунова». В библиотеке большой круглый стол был сдвинут в угол, чтобы не мешать зрителям, всю комнату заставили рядами стульев и потушили лампу. Сценою служила узенькая проходная комнатка между дежурной комнатой и библиотекой. Вместо занавеса мы просто растворили двери и ее рамки… Декорацию, изображающую сцену кельи с остатками живописи и окном с цветными стеклами, поставили наискось; к ней, в глубине справа, приставили декорацию изразцовой печи. Кресло и стол я взял с нашей детской. Скалона загримировали Гришкой Отрепьевым со старинной гравюры, и он был замечательно на него похож, но тем не менее своей роли не знал, путал слова, выпуская иные, а иные вставляя. Я тоже был загримирован и, говорят, казался очень дряхлым и старым; только глаза и голос выдавали меня… Все остались очень довольны. Наконец-то удалось мне играть драматическую роль.

…И так продолжается из года в год. «Души высокое стремленье» командира неизменно находит отклик в сердцах подчиненных. Они не отпускают его с должности председателя комитета «Измайловского досуга» даже тогда, когда он был переведен на другое место службы. 11 ноября 1892 года великий князь записывает в дневнике:

…Офицеры постановили на общем собрании, еще когда я служил в полку, что я буду председательствовать, пока сам не откажусь. В последнем заседании комитета было постановлено, чтобы каждый из нас, членов комитета, взял на себя любой отдел из истории нашей литературы, начиная с времен Петра I, и прочел бы о нем на досуге. Была уже у нас попытка излагать историю родной словесности с древнейших времен, но это не удалось. Теперь уже на мою долю выпало рассказать или написать про литературную деятельность Екатерины II, и я готовлюсь к этому.

…Измайловцы мужают, взрослеют, на смену им приходят в полк новые люди. И так, незаметно, проходит четверть века. Для этого замечательного юбилея великий князь Константин Константинович пишет 2 ноября 1909 года стихотворение «На 25-летие Измайловского досуга» и читает его друзьям:

 
Робко мы в храме огонь возжигали
С жертвой смиренной своей,
Не проникая туманные дали
Жречества будущих дней.
Лиру и меч мы сплетали цветами
И не гадали о том,
Как наш алтарь разгорится с годами
Светлым и жарким огнем.
Вам завещаем мы наше служенье:
Старым пора на покой, —
Юное, полное сил поколенье
Пусть нас заменит собой.
О, да не гаснет наш пламень заветный,
Бережно вами храним!
Пусть он пылает, отрадный, приветный,
Пусть озаряются им
Долго досуги! Дверь храма родного
Двадцать пять лет отперта;
Нам ее отперли эти три слова:
Доблесть, добро, красота.
 

Даже находясь за границей, Константин не забывает о своих однополчанах – и тогда, когда уже поменял место службы. Если случается юбилей, великий князь обязательно посылает измайловцам новое свое стихотворение. Все они пронизаны ностальгией по родине, и в них обязательно присутствует командир, который помнит в лицо и по имени всех своих подчиненных:

 
Кто встретит с рапортом меня?
Жильцов ли дюжий, краснощекий,
Иль ваша слабость и моя,
Сам Добровольский черноокий…
Или Якимов бородатый,
Неповоротливый толстяк?
Иль молодец щеголеватый,
Лихой, воинственный Ермак…
. . . . . . . . . . . . . . .
Или Рябинин мой с печалью
В больших задумчивых глазах,
С лицом разумным и красивым,
Сперва считавшийся ленивым,
Теперь же – воин хоть куда…
 

…До конца своих дней великий князь продолжал, сколько хватало сил, благородное дело культурного просвещения офицеров-измайловцев. Факел, зажженный им, светил этим людям всю жизнь. Как жаль, что этот благородный пример служения однополчанам не нашел продолжения после революции, вздыбившей в 1917 году Россию. Когда она пронеслась огненным смерчем по всей огромной стране, в новой жизни уже не было места для «досугов»…