Текст книги "Я, ты, он, она… Путевые заметки"

121-я школа на Большой Спасской

На Тореза мы переехали в октябре 1961 года. Занятия в школе уже начались. Наши дома сдавались по очереди, так что и новички появлялись в нашем классе по очереди, стояли с портфелями у доски, пока не приходила учительница и не представляла очередную «жертву». Дети жестокие. Войти в новый коллектив удалось не сразу.

У нас в четвертом классе образовалось два клана, мы воевали, дрались мешками для обуви, некоторые клали туда камни, Свете Гарб так зафитилили по лбу палкой, что пришлось вводить противостолбнячную сыворотку. Мы организовали тайное общество «В полночь упадет звезда» (ВПУЗ), засылали шпионов в противоположный лагерь. Наташа Котлярова была заслана, да там и осталась.

Меня, как новенькую, посадили с Костей Утехиным, с ним никто не хотел сидеть. Он щипался, бил по ногам, и все от него плакали. Я не жаловалась, но учительница, Бэлла Лазаревна, сама отсадила меня. Ее воспитательный метод закончился крахом. И он сидел один. Я потеряла его потом из виду. Его мама преподавала черчение на кафедре в Политехническом, где я училась и проработала 25 лет, и слыла очень строгой.

Юра Федотов, к которому меня отсадили, был более добродушный мальчик. Хотя мы и с ним дрались, делили парту мелом пополам. Он приходил ко мне домой, но не решился войти сам. Послал девочку из нашего класса, Иру Краинскую, чтобы я вышла. Но Ира выдала его, сказала, что пришли четверо меня бить. Я, конечно, не пошла. День был морозный, у нас дома стоял обогреватель, я двигала штору, чтобы лучше рассмотреть пришедших, и штора, задев за спираль, загорелась. Тюлевая занавеска вспыхнула мгновенно, а привезенные мамой из Москвы тяжелые гобеленовые шторы только немного обгорели. Заплатку сделали из моего шелкового желтого передничка, сшитого для украинского костюма моей первой няней, Ириной Николаевной, которую я совсем не помню.

В этой квартире пожар был еще раз, когда мама стирала в ванной папин плащ. Она замочила его в ванной в бензине, а тут вошел папа и стал включать газовую колонку. Брат вертелся рядом. Его кудрявая головка вспыхнула, как огненный нимб, мама стерла огонь с его головы своей рукой.

Потом брата не хотели стричь ни в одной парикмахерской, думая, что это какая-то болезнь. А мама долго лежала в больнице, а потом дома, следы от ожогов остались на всю жизнь.

В четвертом классе мама сшила мне нижнюю юбку, что тогда было модно, накрахмалила ее, и я пошла в школу гордая и счастливая. В первый же день всех модниц поставили перед классом у доски, позорили и отправили в туалет снимать юбки. (А мальчишки стояли и ждали, когда мы выйдем. А юбки большие. Объемные. Как незаметно вынесешь?)

124-я школа

В 124-й школе, куда нас перевели, тоже было интересно. Школа была восьмилетка. Я, как человек общественный, всегда была за «несправедливо» обиженных. Наша классная руководительница, географичка Антонина Александровна Страздынь, невзлюбила мою подругу Свету. В чем это выражалось, сейчас не упомнить, но чашу терпения переполнило задание мыть полы в белых фартуках (мы были дежурные по школе. Девочки должны были надевать белые передники, а мальчики белые рубашки). Зачем в этот же день нужно было мыть класс, не помню, но все мыли, а Света отказалась. (Я была солидарна! Рассказала папе, и он пошел в РОНО и перевел нас в соседний класс.) А соседний класс, «5Г», был легендарным, во всех школьных соревнованиях он занимал первые места, в кабинете все стены были обклеены стенгазетами. Мое воображение поразила та легкость, с которой классная руководительница, Валентина Николаевна Кузнецова, общалась с учениками. Она, как и ее муж, Василий Васильевич, преподавала физкультуру. И если он на самом деле был профессионалом, привившим мне любовь к лыжам, спортивным играм, различным соревнованиям, то она в основном чесала языком, а потом переучилась на преподавательницу начальных классов, когда мы уже ушли из школы. Она разговаривала с нами на разные темы, некоторые из которых мы считали в то время неприличными: о необходимости носить теплые байковые штаны, про «замуж» и пр. Причем при всем честном народе. Нас это все очень смущало. А в восьмом классе построила всех и велела сделать два шага вперед тем, кто пришел в капроновых чулках. Мы вышли под улюлюканье наших мальчиков. Велела снять, отобрала и отправила в таком виде домой (в марте в Ленинграде еще холодно). Странно, но мы даже не обиделись, продолжая ее любить.

Русский язык и литературу вела Александра Ивановна. Очень спокойная. Умная. Меня вызывала редко, но вызвала, когда пришла какая-то комиссия. И я ее опозорила. Помню до сих пор. Нужно было придумать пример на обстоятельство места. Александра Ивановна просила нас не давать примеров из учебника, а я как назло не могла вспомнить ничего, кроме того, что было в учебнике: «Ягненок как-то раз пошел к ручью напиться», стояла и молчала.

Элли Александровна вела французский. Это были не уроки, это каждый раз была тайна. Загадка какая-то. Мы пели песни, переводили стихи, Гюго, «Дети капитана Гранта» Жюля Верна. Я решила всех перехитрить, открыла дома том Жюля Верна, благо у нас была неплохая библиотека. С тех пор я зареклась: художественный перевод не имеет ничего общего с оригиналом. Только зря потратила время.

Элли Александровна навсегда привила мне любовь к романской литературе, к импрессионистам. Монмартр, Сорбонна, левый берег Сены – это не слова, это мое, они все мои. Я с трепетом ждала первого знакомства с Парижем, которое у меня состоялось, в отличие от Элли Александровны… И он меня не разочаровал. Уже в институте я узнала, что французская грамматика сложна и запутана, что, помимо склонений и спряжений, существует 25 времен глагола и согласование прилагательных по родам и числам. У нас все было легко. Мы не задумывались над этим. Правда, практики не было, и когда меня на улице спросили, как пройти в гостиницу «Астория», я смертельно перепугалась и убежала. Уже в 9-м классе, где преподавала Дина Дмитриевна, мы валяли дурака, но знаний, полученных с 5-го по 8-й класс, мне хватило на всю жизнь. Даже сдавая кандидатский минимум, я продолжала пользоваться тем же словарным запасом, так как в институте, кроме переводов текстов про «Предварительно напряженный бетон» (что это такое, кто бы рассказал!), несмотря на прекрасную Наталью Петровну, я ничего не усвоила. Французский стал забываться только сейчас, когда моя встреча с ним не произошла, а я начала интенсивно учить немецкий, но романа с немецкой литературой у меня не вышло.

Историю вел Иосиф Ильич. Он был очень стар, лыс и худ. Слушать его можно было, только раскрыв рот. Но в 6-м классе его уже не было: ушел на пенсию. Вместо него пришел бравый и скучный преподаватель Александр Васильевич. Он не ставил нам пятерки, а нам этого так хотелось. Девочки выучивали учебники наизусть, а все равно получались только четверки. Все были ошеломлены. Уязвлены. Началось негласное соревнование. До меня очередь дошла не сразу, и именно в тот раз я была не готова. На доске висела огромная карта. Речь шла о завоевании Америки. До сих пор не понимаю, как, видя карту, можно не справиться с ответом, что по истории, что по географии! К тому же я только что прочла «Дочь Монтесумы» – книгу, которая захватила меня. Видимо, мой ответ был просто нестандартен, так как написанное в учебнике я не читала. Моя пятерка стала началом. Александр Васильевич смилостивился: пятерки посыпались как из рога изобилия.

Как-то он заболел, и на подмену пришел Иосиф Ильич. Какое это было счастье слушать его! Володя Борисов, вызванный отвечать про Бородинское сражение, копировал его интонацию, цитировал, но не угодил вернувшемуся Александру Васильевичу: «Кто вам сказал, что на Бородинском поле Наполеон ел курицу?»

В этом же «5Г» произошла моя встреча с моим любимым педагогом Павлом Ивановичем Карповым. Когда говорят, что любят тот или иной предмет, забывают рассказать, а кто его преподавал! А он вел математику.

Павел Иванович был молод (лет 35-ти, может, моложе, не знаю), красив, чем-то похож на Сергея Бондарчука. Он женился на нашей биологичке Софье Семеновне, и она привозила их сына в коляске.

Он нас любил, свой предмет он тоже любил безмерно. Его уроки пролетали мгновенно. Мне он говорил, что у меня очень красивая мама, что ему очень импонирует мой отец, чем тоже вырос в моих глазах.

Класс был очень разнороден. У нас училось 8 (восемь) девиц, которые были абсолютными отличницами, парни не блистали. Павел Иванович вызывал к доске по алфавиту по 15 человек. Делил доску на маленькие кусочки, сантиметров по 10, говоря: «Этим хватит». Удивительно, у нас было очень много ребят, фамилии которых начинались на Б, и все они были плохи по математике. Им действительно хватало. И он всегда вызывал их.

Чтобы как-то всколыхнуть сонное царство, заинтересовать и заставить работать, он назначил «ассистентов», которые отвечали за свою часть класса. Он задавал вопросы. Все поднимали руки, он говорил оценку. Мы записывали (+ – это 5, галочка – 4, точка – 3, минус – 2), в конце урока сдавали эти листочки и Пал Иваныч выставлял оценки в журнал.

Потом он сказал, что ставит всем мальчикам «5» в четверть авансом. Кто подтвердит свою оценку в следующей четверти, получит «5» в году. Кто нет – тому снизят на 1 балл годовую оценку. Гонка была нешуточная, но выдержал только Валера Калинкин, да Вите Вожакову поставили 4, все остальные сдались.

Перед экзаменами в восьмом классе мы часто писали всякие контрольные, проверочные. Готовились. Пал Иваныч принес нам контрольную, сказав, что она дается в школе для «дебилов», им дают четыре часа на написание. Нам же он отвел один час, и мы рьяно ринулись на побитие рекорда, и были счастливы, что справились. На что Павел Иванович сказал: «Да… Ясно… Половине из вас нужно поступать в школу для ненормальных». Что мы и сделали, поступив в 9-й физико-математический класс в 121-ю школу Выборгского района.

121-я школа

Я опять попала в 121-ю школу. Но это уже была совсем другая школа. Она переехала в другое здание на 2-м Муринском проспекте, а та, первая, 121-я школа стала называться 514-й.

Это была замечательная школа. Там были только девятые и десятые классы. Десять девятых и одиннадцать десятых. Математических классов было по пять в потоке – эдакий эксперимент. Мы пошли в математический. Точно, для «ненормальных».

Шефами 121-й школы был Физтех имени Иоффе и Политехнический институт. Половина преподавателей и большинство детей были связаны с этими заведениями.

В нашем классе учились ребята, чьи родители работали в Физтехе, Политехе и, в крайнем случае, в университете. Эта среда, в которую мы попали, оказала колоссальное влияние на всю мою жизнь.

Наших преподавателей хочется перечислить поименно:

Таисия Никитична – математика;

Лариса Григорьевна – география;

Борис Борисович Штейнгруд – физика;

Галина Борисовна Румянцева – химия;

Вера Ивановна – тоже химия;

Дина Дмитриевна Петрова—французский язык;

Яков Маркович – радиотехника (это как труд в других школах);

Сергей Семенович – астрономия;

Ольга Павловна – история.

И конечно, Марианна Артемьевна Данилова (литература) – наша классная руководительница. О ней рассказ впереди.

Все предметы были главные. Учебники – институтские, по химии – Глинка, по физике на троечку – Ландсберг, на четыре – Фриш (на 5 не знал никто, впрочем, Витя Флакс имел 5 по физике, может, еще Сережа Божокин, у него ведь золотая медаль была). Борис Борисович был суров. На математике решали варианты, которые были на вступительных экзаменах в ведущих вузах в предыдущие годы.

С Марианной Артемьевной мы ходили в походы (в основном к Флаксу на дачу), пели Вихорева, Высоцкого, Клячкина, Городницкого, Окуджаву, Аду Якушеву, Новеллу Матвееву. Это она своим сильным чистым голосом вела нас. Потом уже мальчики научились играть на гитарах, Сережа Соколов и Саня Сафонов составили дуэт, потом и Сережа Божокин, Женя Зайцев и Саша Тарасов.

В понедельник я, как староста, подходила к нашему физику и говорила, что класс не готов. Видимо, он думал, что это я не готова, так как всегда смотрел на меня косо.

Дача у Флакса была на ст. Горьковской, это еще пара остановок за Рощино, но электрички не ходили, был только «подкидыш», на который мы однажды опоздали, и шли пешком по шпалам, таща раскладушку и бидон со сгущенкой, где-то добытой, но не донесенной до места, так как бидон доверили нести Саше Тарасову, он потом удивленно смотрел на дно пустого бидона и уверял, что это не он.

Он же, увлекшись химией, подкладывал под поезд «взрывные пакеты», один поезд даже притормозил, мы залегли в темных кустах (дело было зимой). Обошлось.

Нам было хорошо. Нас было 33. Девиц мало: Оля Сумина, Алла Слив, Света Гарб, Нина Бугоркова, Лена Шенявская, Тамара Шварц. Ира Краинская, Ира Смирнова, Таня Грознова, Таня Сергеева, Ася Русанова, Таня Прокудина, Ира Торф и я.

Сергей Божокин, Саша Тарасов, Витя Флакс, Сергей Скорняков, Сергей Тесля, Дима Зверев, Дима Козырев, Аркадий Ханин, Александр Кузьмин, Сергей Соколов, Александр Сафонов, Евгений Зайцев, Анатолий Андреев, Владимир Митяков, Михаил Петриченко, Саша Журавлев.

В школе была обязательная форма, но не те серые мышиные костюмы, которые носили наши мальчики в начальной школе, и не темно-синие пиджаки с погончиками в средней школе, которые носили потом и мои сыновья, а обычные костюмы. Галстук обязательно. Против этих галстуков мальчики восстали. Устроили настоящий бунт. Ольга Павловна, наша историчка, была одновременно завучем. Она всегда стояла на входе и следила вместе с дежурными за внешним видом. Кто-то один шел с галстуком. «Хорошо», – одобрительно здоровалась Ольга Павловна. Далее в классе открывалось окно, галстук выбрасывался, мимо Ольги Павловны шел следующий… Потом Ольга Павловна приходила в класс, у нас был урок, раскрывала конспект, говоря каждый раз: «Извините, я сегодня не успела подготовиться», – и читала, изредка поднимая глаза. «Почему все без галстуков? Я сама стояла на входном контроле…»

Девочки всех 10-х классов носили коричневые платья с черными или белыми фартуками. Нам тоже хотелось разнообразия. Мама купила мне в Москве чешскую плиссированную юбку, которую не надо было гладить, она сворачивалась в трубочку и хранилась в старом капроновом чулке. Ни у кого не было такой юбки! Еще у меня был коричневый джемпер, куда пришили три раза по три перламутровые пуговки. Снизу я надевала белую кофточку, так что воротничок и манжеты были на месте. Не было только передника. Мы никак не могли его купить, я была большая, видно, такие размеры уже не выпускали, и Ольга Павловна регулярно останавливала меня и делала замечания. Пришлось передник заказывать в детском ателье, так как ткани тоже не было.

Мы ставили спектакли, написанные нами же про нас же, но самое главное, Марианна Артемьевна научила нас читать. Причем не только школьную программу. У меня сохранился томик Толстого с проработанным романом «Война и мир». Закладки почти на каждой странице.

Имена Евтушенко, Ахмадулиной и Вознесенского я узнала от Марианны Артемьевны. Писали сочинения по «Братской ГЭС» Евтушенко, напечатанной в «Юности», ходили в Выборгский дворец культуры на обсуждение «Затоваренной бочкотары» Василия Аксенова, которое вела Наталья Долинина.

Вместе с Марианной Артемьевной попали на «Трех сестер» в Горьковский театр и на «Горе от ума», когда Софью еще играла Доронина, Соленого – Кирилл Лавров, а Чацкого – Юрский, изгнанный вскоре в 24 часа из города за рассказанный в тесном кругу анекдот (за столом сидели шесть человек, все свои…). «Ревизора» я уже смотрела потом, учась в институте. Тогда его поставили сразу три театра: Горьковский (Басилашвили – Хлестаков, Лавров – городничий. Юрский – Осип, Тенякова – Марья Антоновна), МХАТ и театр сатиры (Е. Весник – городничий). Мы посмотрели все!

Это был театральный запой: в Кировский, в Горьковский и в филармонию – вот куда уходили все мои деньги.

Летом всех повезли в Крым собирать лаванду. Меня мама не пустила, о чем я потом очень жалела.

Мне так нравилось в нашей школе, что я и брата перевела туда, хотя он попал только в обычный класс, так как был неисправимым троечником, хотя и имел одну четверку по физике, все остальное было ему, видимо, неинтересно, но лаванду он собирал.

17 мая к Марианне Артемьевне мы все ходили на день рождения домой. В маленькую смежную двухкомнатную квартирку на Тихорецком проспекте, 9 набивалось, сколько набивалось. С годами стало собираться все больше выпусков, мы перезнакомились. А Дмитрий Григорьевич, муж, который поначалу не пускал нас, держал на улице, потом смирился и продолжает пускать ребят в этот день уже после смерти Марианны Артемьевны. Традиция живет.

Институт

Огромную роль в нашем культурном развитии сыграл институт. Я поступила в Политех. В основном потому, что он был рядом. Школа была при Политехе и почти все ребята поступали (и поступили) туда. Папа очень хотел, чтобы я пошла в ЛЭТИ, который они с мамой окончили, я даже подала туда документы. Но в последний день передумала и не жалею. В ЛЭТИ на кафедре «Телевидение», которую оканчивали родители, сохранился папин диплом, многократно скопированный последующими студентами. Папа был Сталинским стипендиатом и круглым отличником. Мой старший сын Саша тоже окончил ЛЭТИ, в основном потому, что его оканчивал дед и он видел этот пожелтевший диплом…

Первое знакомство произошло в колхозе, куда нас отправили сразу после зачисления.

Мы убирали морковку. В нашей бригаде были я, Люда Лашкина, Таня Пупс и Таня Чумак. В качестве грузчиков нам дали Витю Андреева и Володю Зельманова.

Девчонки перевыполняли нормы, а Володя нас веселил. Более остроумного, мудрого и доброго человека я не встречала. Он был из Гомеля. Витя – ленинградец, родители которого жили в Апатитах. Девочки из Выборга (обе Тани вообще за одной партой сидели). В соседней бригаде были Галя Винокур, Наташа Садовская, Володя Эрмель и Саша Васильев. Они прославились как самая отстающая бригада, вместо работы лежали в канаве, загорали, а Саша Васильев вообще руку сломал, продержался у нас только год и вылетел. Потом мы все подружились, а Галя, моя лучшая подруга, вышла замуж за Володю Эрмеля. Все остальные мальчики были на строительстве студенческого городка, так что встреча с Ильюшей Клебановым, Петей Богомазовым и Костей Ескиным произошла позже.

Группа была очень дружная, мы ждали всех после экзаменов и шли потом, чаще ко мне домой (я жила рядом. и бабушка всегда всех кормила), отмечать радостную или не очень сдачу, ходили на футбол, ездили в стройотряды. Володя Зельманов сделал нас завсегдатаями филармонии. Все фильмы, шедшие в кинотеатре «Ленинград», в «Кинематографе» на Васильевском острове, спектакли Большого драматического театра им. Горького, гастроли ансамбля «Орэра», Сальваторе Адамо, Вана Клиберна, пуск фонтанов в Петродворце – мы были всюду! При всей несхожести взглядов и предпочтений (мы с Галей хохотали до колик на индийских фильмах, а Наташе Садовской не хватало носовых платков, Илюша водил в филармонию свою маму, а Володя Эрмель ел «каменное» мороженое в перемороженном автобусе и держал второе запасное в руках, Костя Ескин писал стихи и посещал студию Глеба Семенова, при этом был кандидатом в мастера спорта по шахматам, что не мешало ему играть с Витей Андреевом не только в шахматы, но и расписывать пульку) мы дружили. Ходили в походы и на демонстрации по разнарядке, что не снижало тонуса, пели песни и плясали. Кричали «Наше высокое напряжение – самое высокое напряжение в мире!», «Наша обувь – самая лучшая обувь в мире» и хохотали, глядя на импортные ботинки у нас на ногах, – никто не носил скороходовскую обувь.

Стройотряд. Ленобласть

В первом стройотряде Володя Либхен и Костя Ескин заведовали бетономешалкой. Мы были в Ленобласти и строили коровник, огораживали пастбище и жили в овощехранилище. У Либхена были прекрасные курчавые черные волосы (моя бабушка называла его Иисусом Христом). Они покрылись бетонной пылью, и Володя стал седым. Они играли с Костей вслепую, а Витя их поправлял: «Стоп! Тут конь стоит».

И ребята отыгрывали всю партию обратно!

Девочки готовили по очереди, денег было мало, продуктов в магазинах тоже, мы соревновались, кто дешевле сделает обед… Сначала мы ходили в сельскую столовую. Хлеб стоял на столах, Петя мазал его горчицей и ел, ожидая обеда.

Илья заведовал лошадью, возил воду. Лошадь была «комсомольцем 20-х годов», ела по обочинам дороги лопухи, а Илья досыпал в телеге. Воду ждали долго…

Нас возили на место работы на грузовике, мы надевали купальники, а сверху ватники. Приехав на поле, сначала досыпали. Затем копали ямы для столбов, соревнуясь, кто больше, на обед нас везли обратно. Два раза машина перевернулась, но без последствий. Один раз мы забыли на поле Саню Сергеева, который где-то заснул, мы не смогли его дозваться. Привезли ему хлеба, он ждал нас, вылез из канавы и укоризненно глядел на сытых товарищей.

Мы были в одной бригаде с Таней Пупс и Володей Эрмелем. Мама привезла нам чугунную сковороду и потом всю жизнь жалела, что я не привезла ее обратно. Бригадиром был Коля Карасев. Парень после армии и с каким-то жизненным опытом. Мы же все были зеленые «маменькины дети», городские жители, впервые попавшие в самостоятельную жизнь. Спасибо ему!

Ребята нашли халтуру – чинили водопровод и должны были вставать в 5 утра, чтобы до начала рабочего дня успеть что-то сделать. Я вызвалась их будить, так как действительно могу вставать без будильника. Будильник, поставленный в таз, после комариных белых ночей никто не слышал. Но и моя побудка окончилась плачевно: все заснули опять, а потом уверяли, что я проспала, что было мною очень болезненно воспринято, словно я солгала, никто не поверил.

Рядом был стройотряд из нашего же института, но с другого факультета, «энергомаша». Ходили к ним в гости, какой тут сон.

После второго курса я поехала на Алтай.