Текст книги "Цветок Фантоса. Романс для княгини"

Лепесток 10

Тяжёлые портьеры густого коричневого цвета, который хозяин комнаты, демонстрируя свою учёность, называл цветом бистра, были плотно задёрнуты, чтобы не пропустить в кабинет ни единого солнечного лучика. Бархатный полумрак разбавлял лишь свет единственной свечи, стоящей на столике перед большим зеркалом в тяжёлой бронзовой раме.

В глубоком кресле у столика сидел Павел Алексеевич в тёмно-оливковом бархатном халате с коричневой оторочкой, так удачно гармонировавшей с портьерами, обивкой кресла и плюшевой скатертью. Но сегодня убранство кабинета, которое он подбирал для себя, как подбирают раму к картине, не радовало.

Он мрачно смотрел на шкатулочку, в бархатном ложе которой тускло отсвечивал серебряный перстень с печаткой.

Отвратительный скорпион, красовавшийся на печатке, казался почти живым, а жало на его хвосте… Жало было намного острее, чем казалось на первый взгляд, и Павел Алексеевич знал на собственном опыте, насколько болезненные царапины оно оставляет. Такой способ вызова с самого начала не понравился ему, и он даже попытался спорить, но Мадам пресекла его сопротивление коротким смешком, добавив: «Боль будет порукой тому, что вы не станете злоупотреблять моим вниманием». Павел Алексеевич мог бы поклясться, что и без того не станет злоупотреблять её вниманием, что от души жалеет, что, прельстился пряником вечной молодости, но повторить это вслух не посмел.

Будь у него хоть малейший шанс отложить неприятнейший разговор, Павел Алексеевич не преминул бы им воспользоваться, но ситуация была такова, что дальнейшее промедление было чревато возобновлением знакомства с огненным кнутом. А посему Павел Алексеевич решительно потянул вверх широкий рукав халата. Засучив рукав белоснежной батистовой рубашки и мельком взглянув на тянущиеся от локтя к запястью едва зажившие следы предыдущих контактов, он надел перстень на палец и провёл печаткой по обнажённой руке. Не глядя на начавшую набухать кровью царапину и не обращая внимания на боль, Павел Алексеевич поднёс окровавленную печатку к свече и закрыл глаза, чтобы не видеть ослепительной вспышки, которая должна была последовать.

Открыл он глаза, услышав томный, чуть хрипловатый женский голос:

– Ну-с, любезнейший, чем вы меня порадуете? Мальчишка на месте? Из зеркала на Павла Алексеевича смотрела женщина в маске из чёрных перьев. Маска полностью закрывала лицо, оставляя открытыми пронзительные чёрные глаза и широкий тонкогубый рот.

– Нет, – с трудом выдавил из себя Павел Алексеевич.

– Вот как? – Делано удивилась его собеседница, поигрывая коротким костяным жезлом, увенчанным ярко раскрашенным птичьим черепом, в котором Павел Алексеевич со страхом узнал рукоять огненного кнута.

– Я должен был забрать его сегодня утром, – поспешил оправдаться он. – Но когда я приехал в усадьбу, то обнаружил там только насмерть перепуганных слуг и поседевшего гувернёра, заявивших, что Арсения похитил Дикий Охотник.

– Вот как? – задумчиво повторила Мадам.

– Я взял собак и попытался пойти по следу мальчика. Псы поджимали хвост, жалобно скулили, но след не брали.

– Очень любопытно, – произнесла Мадам. – А приезжий мальчика видел?

– Да, вчера, мельком, – поспешно ответил Павел Алексеевич. – Я не мог отказать представителю покупателя в просьбе осмотреть усадьбу.

– Я должна была предвидеть, – пробормотала Мадам, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику, – что этот змей вас переиграет.

На мгновение она прикрыла глаза, размышляя, а потом, словно приняв решение, снова открыла. Павел Алексеевич съёжился под её взглядом.

– Вот что, любезнейший, – сказала Мадам, – я разочарована. Вы не смогли справиться с простейшим поручением.

– Простите, Мадам. – Прошептал побелевший от ужаса Павел Алексеевич, не отрывая глаз от рукояти кнута.

– И это не первый раз, когда вы подвели меня, – продолжала Мадам. – Но, надеюсь, последний.

– Да, да, последний, – подтвердил дрожащий Павел Алексеевич.

– Да, последний, – кивнула головой Мадам, – потому что если вы разочаруете меня снова…

Продолжать она не стала, но пауза была столь многозначительной, что Павел Алексеевич понял: в следующий раз его ждёт смерть, причём, весьма и весьма мучительная.

– Приказывайте, Мадам, – с трудом повинующимися губами прошептал он.

Лепесток 11

Большая зала дома барона Горде, как сказал бы романист, сияла огнями, а, говоря попросту, была освещена множеством свечей. Полковник Лискин, оглянувшись по сторонам, подумал, что бережливой, если не сказать скуповатой, баронессе огарков от сегодняшнего вечера хватит на весь оставшийся год. Но в этот вечер она не экономила на убранстве дома, желая показать столичным гостям, что Версаново может блистать, и в прямом, и в переносном смыслах. Той же мыслью, похоже, были одержимы все или почти все гости. Пышные причёски дам и девиц, щедро украшенные перьями и цветами, заставили полковника посочувствовать окрестным петухам, враз оставшимся без хвостов, а глубина декольте – всерьёз обеспокоиться о самообладании господ офицеров.

Обычное желание жителей провинции «дотянуться до столицы» или хотя бы показать, что «не лыком шиты», подогревалось курсировавшими в последние дни слухами о приезжем, успевшем в первый же день пребывания в городе ввязаться в дуэль. При этом называлось несколько версий того, что послужило поводом для неё. Натуры чувствительные, особенно барышни, томно закатывая глазки, с придыханием рассказывали о некоей романтической истории. Мужчины больше придерживались версии о том, что виной всему заносчивость столичного пшюта[5]5
  Пшют – фат, хлыщ (устаревшее разговорно-пренебрежительное).


[Закрыть]. Зато и те, и другие сходились во мнении, что сестра приезжего – та ещё штучка, вкладывая в это понятие диаметрально противоположный смысл. Полковник, знавший о дуэли от самого корнета Слепнёва, а красавиц на своём веку повидавший немало, от любопытства не страдал. Он коротал время в обществе помещика Вахрушева и ротмистра Ларцева, обсуждая с ними стати жеребцов-фаворитов ближайших скачек.

Когда Васька, повышенный ради торжественного случая до Василия и облачённый в красную ливрею с золотым позументами, голосом, от которого зазвенели подвески хрустальной люстры, возвестил: «Господин Задольский, мамзель Задольская», полковник даже не взглянул в сторону дверей. Достаточно было посмотреть на то, как изменилось лицо Вахрушева, стоявшего лицом к входу. Восхищение, вспыхнувшее на лице помещика, известного ценителя лошадей и женщин, говорило о многом.

Возможность как следует рассмотреть приезжих появилась у полковника во время полонеза, с которого начинался бал. Открывал его приземистый барон в коричневом сюртуке и зелёном жилете, ведший за руку Задольскую, похожую на фарфоровую куколку, которую полковник подарил племяннице на именины. Только в отличие от куклы, неподвижно сидящей на полке и удивлённо глядящей на мир нарисованными глазами, девушка двигалась легко и грациозно. А улыбалась так, как улыбаются только молоденькие девушки, уверенные, что мир, прекрасный и удивительный, созданный для радости, лежит у их ног. Потом, когда эти наивные бабочки обжигают крылья о лампу суровых реалий, улыбки тускнеют и выцветают, теряют свою искренность. Но пока юная гостья в небесно-синем платье, отделанном белым кружевом, и в самом деле казалась бабочкой, порхающей около старого замшелого пня.

Её брат вёл во второй паре дородную баронессу, оставившую ради полонеза своего мопса, и саму похожую на мопса выкаченными глазами и многочисленными подбородками. В движениях молодого человека, плавных и изящных, словно перетекающих одно в другое, чувствовалось что-то знакомое.

Полковник, шедший в третьей паре, мог без помех наблюдать и размышлять, благо его партнёршей была, Лизанька, дочка хозяев. Девушка, обещавшая со временем стать похожей на мать, болтала без умолку. Восторженный монолог крутился вокруг того, как осенью она поедет в столицу и будет представлена ко двору. Полковник искренне сочувствовал её отцу, которому предстояли немалые расходы на платья, украшения, не говоря уже о наставнице. Приезда дамы, пообещавшей подготовить Лизаньку к выходу «в свет», ожидали со дня на день. Лискин время от времени кивал или вставлял вежливое «неужели». Его мысли были заняты молодым Задольским. Полковник пытался вспомнить, кого же тот напоминает. Покопавшись в памяти, он вспомнил генерала Лосева, бывшего Золотого Змея, преподавшего в Академии стратегию. По Академии, куда штабс-ротмистр Лискин был в своё время откомандирован, о генерале ходили самые невероятные слухи. И штабс-ротмистр был склонен поверить в то, что слухи не преувеличивали, а преуменьшали способности генерала. Особенно после того, как на глазах у Лискина Змей в одно мгновение подобрался к пьяному громиле и лёгким прикосновением свалил того с ног.

Внешне между генералом и молодым протеже княгини Улитиной не было ничего общего. Ничего, кроме змеиной текучести движений, свидетельствовавшей, что хрупкость приезжего – кажущаяся, а дуэль с ним – смертный приговор для любого, кто не умеет двигаться столь же быстро. И обеспокоенность канцелярии Великого Инуктора – лишнее тому подтверждение. Что же такое происходит, если сюда прислали Змея? И почему об этом не знает дядюшка Лука? Во всяком случае, не знал во время давешнего разговора.

Зелёное сукно карточных столов давно уже было милее полковнику, чем натёртый до блеска паркет. Оттанцевав обязательный полонез, Лискин обычно покидал бальную залу. Но в этот вечер полковник променял вист на мазурку с мадмуазель Задольской.

Сделал он это не ради прекрасных глаз мадмуазель, хотя серые глаза, глядящие на мир с любопытством, были и в самом деле прекрасны, а потому, что надеялся узнать побольше о молодом Задольском. Мазурка же давала возможность не только поговорить с красавицей, но и сопровождать её к столу.

Вот только разговор сложился совсем не так, как ожидал полковник.

– Я много слышала о вас, господин полковник, и польщена, что вы ради меня изменили своим привычкам, – сказала девушка, подавая ему руку.

– Это я польщён, сударыня, – с улыбкой ответил полковник, – что вы согласились подарить мне этот танец. Но удовлетворите моё любопытство: от кого же вы наслышаны о моих привычках? От штабс-ротмистра Кваснёва?

– От него, – кивнула с невинной улыбкой Задольская. – И от князя Белицкого.

При упоминании своего командира Лискин чуть не сбился с такта, мысленно порадовавшись моде на мазурку лениво-небрежную, не требующую затейливых антраша, обязательных во времена его молодости. Тем временем его партнёрша словно ненароком коснулась рукой подвески – своего единственного украшения, сильно отличавшегося от тяжёлых обрильянтьненых колье, сверкавших на шеях версановок. Лунный камень в причудливой серебряной оправе, словно паривший на паутинке цепочки над скромным вырезом платья, чуть потемнел, и звуки мазурки притихли, словно доносясь из далёкого далека. Таких миниатюрных и изящных исказителей звука Лискин ещё не видел.

– Вот теперь, полковник, – улыбнулась Задольская, – мы можем спокойно поговорить. Собственно, говорить с вами должен был бы мой брат, но ему встретиться с вами для конфиденциальной беседы сложнее.

– Да, его пригласить на танец мне было бы сложно, – хохотнул полковник, словно услышал остроумную шутку. И то сказать, исказитель исказителем, но на них сейчас устремлены десятки глаз. – Так о чём же вы хотите поговорить, сударыня?

– Князь шлёт вам семикратный привет, – сказала девушка, улыбаясь так, словно флиртовала со своим собеседником. И продолжала тоном, далёким от нежного. – Наши полномочия подтвердите вестником.

Если бы утром полковнику сказали, что он услышит про семикратный привет – код неограниченных полномочий – от хорошенькой девицы, счёл бы дурной шуткой. Но достаточно было сравнить исказитель звуков, украшавший девичью шею, со стационарным, размером в лошадиную голову, стоявшим в его собственном кабинете, чтобы понять, что весельем здесь не пахнет. Хотя нет, девочка, похоже, от души забавляется, играя в секретность.

– Чем же я могу быть полезен? – полковник продолжал непринуждённо улыбаться.

– Выделите взвод улан в распоряжение господина Задольского.

– Их задача?

– Силовая поддержка операции.

Полковник кивнул. Выделять людей для силовой поддержки магов ему уже приходилось, но вот поддержка для Змея… С другой стороны, кто в здравом уме будет пахать на призовом скакуне? Вот на рабочих лошадках – пожалуйста. А в том, что армейские офицеры – лошадки рабочие, не поспоришь. Особенно с теми, чьи полномочия позволяют поднять по тревоге весь полк.

– Когда?

– Завтра, к пяти часам вечера они должны явиться в наш дом.

Полковник согласно кивнул. До пяти часов завтрашнего вечера он всяко успеет послать в штаб вестник и получить подтверждение от Белицкого.

– И ещё, – Задольская лукаво улыбнулась, – к взводу должны быть прикомандированы корнет Слепнёв и штабс-ротмистр Кваснёв.

– Откровенно говоря, – полковник слегка нахмурился, – я сомневаюсь в разумности этого шага.

– А вы напомните господам офицерам, – девушка вновь лукаво улыбнулась, – что по Уставу дуэль во время исполнения служебных обязанностей рассматривается как измена.

– Не могу поверить, что такая очаровательная девушка знакома с Уставом! – полковник не смог скрыть удивление.

– Я знакома со своим братом. А он знает не только Устав, – рассмеялась Задольская. – И знает, что делает.

Лепесток 12

– Да будет твоя дорога долгой, тётушка Фатха, а путь лёгким, – сказал Радх, входя в домик Фатхи.

– Входи, мальчик. В моём возрасте, – со вздохом ответила хозяйка, – путь не может быть лёгким, да и на долгую дорогу времени не осталось. Дороги не для стариков, а для молодых.

Радх обеспокоено посмотрел на неё, заметив, как осунулось за время его недолгого отсутствия морщинистое лицо.

– Тогда я, тётушка, пожалуй, запишусь в старики, – заметил он, присаживаясь рядом с ней. – За последнюю пару дней я провёл в седле больше времени, чем за целый месяц.

– И тебе это пошло на пользу, мой мальчик, – сказала Фатха.

Радх хотел было возразить, сказать, что устал, но вдруг понял, что она права. Куда больше он устал от предсказуемой размеренности спокойной жизни, от дней, неотличимых один от другого.

– Ну, не тяни, рассказывай, – приказала старуха. – Ты нашёл Тринха?

– Да, тётушка, – лукаво улыбнулся томалэ. – Он просил передать тебе, что нынешние вертихвостки не стоят и одной оборки твоих юбок.

– Старый прохвост! – фыркнула старуха, но видно было, что ей приятно это слышать. Глаза Фатхи на миг затуманились, словно привет от старого друга – да и друга ли? – вернул её в молодость.

– У Тринха мёд на языке, да нож в кулаке, – проворчала она. – Но ты к нему не за сладкими речами ездил.

– Нет, – усмехнулся Радх. – За горькими. Мудрые речи редко бывают сладкими.

– И что же мудрого он сказал? – спросила Фатха.

– Холодное железо сильнее горячей крови, – ответил Радх.

И положил на столик перед тётушкой железный кругляш размером с монетку. Тринх провозился над ним почти целую ночь, взяв гостя в помощники. Радх пел до хрипоты, повторяя слова за старым кузнецом, пел над сырым железом, потом над раскалённым металлом на наковальне, и над остывшим, на котором под руками Тринха возникал затейливый узор.

Старуха взяла вещицу и поднесла поближе к лицу, разглядывая замысловатый рисунок, вырезанный на ней.

– Смотришь, да не видишь, – пробормотала она. – Хороша штучка. Потом выудила из-под своих бессчётных юбок тонкий шнурок и попыталась вдеть его в дырочку, пробитую в кругляше. Но руки её дрожали, и непокорный шнурок то и дело ускользал от неё.

– Совсем я слепа стала, – вздохнула Фатха.

– Это не беда, – ответил Радх, забрав у старухи амулет. Одним движением томалэ нацепил его на шнурок.

– Не беда, – кивнула Фатха, – а старость.

Тут в дверь нетерпеливо постучали, потом она распахнулась, и в комнату заглянули сразу три хорошенькие головки. Какое-то мгновение девушки переглядывались, подталкивая друг друга. Потом одна из них решилась:

– Как поживает Роза, бабушка Фатха? – выпалила она.

– Роза спит, – ответила старуха. – И будет спать до утра. А теперь брысь отсюда, балаболки!

Дверь захлопнулась, и из-за неё донеслись приглушённые смешки.

– Уже третий раз за сегодня, – покачала головой Фатха.

– Что-то никогда не замечал за девушками большой привязанности к ней, – удивился Радх. Из-за высокомерия и готовности видеть соперницу в каждой встречной красавицу в таборе не любили.

– Это любовь не к Розе, – усмехнулась старуха, – а к рубликам гостей, желающих узнать о ней. Но узнают они только то, что велел говорить Тали.

– Он заходил к тебе? – встрепенулся Радх.

– Нет, – ответила Фатха. – Прислал вестника, велел держать Розу спящей до завтрашнего вечера.

– Вестника?

Вестники, мгновенно перемещающиеся на любые расстояния, были роскошью, доступной только избранным. С другой стороны, доверенное лицо княгини Улитиной, одурачившее самого Охотника, и было самым, что ни на есть избранным.

А в том, что Охотник был одурачен, Радх не сомневался. Он видел это собственными глазами. Тали недаром советовал не оборачиваться. Только и теперь, повторись всё снова, Радх не удержался бы от того, чтобы ещё раз не обернуться, ещё раз не взглянуть туда, где гарцевала ожившая сказка – лунная кобылица. Солнечных зайчиков хоть раз видел каждый, а вот воплощённых лунных кобылок – единицы. И Радх, в жизни которого было две страсти – женщины и лошади, нет, пожалуй, что даже лошади и женщины, сказал бы, что не видел создания прекрасней, чем эта маленькая кобылка, с шерстью, мягко серебрящейся в лунном свете. Сказал бы, если б смог оторвать взгляд от оседлавшей её девушки. Всякий знает, что лунные кобылицы не подпускают к себе людей, не говоря уже о том, чтобы позволить оседлать себя. И потому нагая всадница, которую Радх видел лишь со спины, могла быть лишь мороком, иллюзией.

Но сколько томалэ не убеждал себя в иллюзорности красавицы, стоило закрыть глаза, и она вставала перед ним, как живая. Он видел длинные чёрные волосы, струящиеся по спине, и по-мальчишески узкие бёдра. А во сне Радх верхом на Ветре всё мчался и мчался за ней по бесконечному лугу, то нагоняя, то вновь отставая.

– Вестника, – насмешливо подтвердила старуха, выдёргивая его из паутины мыслей. – Птичкой чирикнул под ухом и – фьють – упорхнул. Проснись, парень!

Она внимательно посмотрела на собеседника и решительно протянула ему амулет.

– Вот что, мальчик. Бери-ка его себе. Чувствую я, что тебе он скоро понадобится.

Никто из томалэ не спорил с Фатхой, когда та говорила «чувствую». Её предчувствия никогда не обманывали, но Радх не удержался от вопроса:

– А как же Яшка?

– Тали обещал о ней позаботиться, – ответила Фатха. – Он заберёт её завтра.

– А до завтра? – спросил Радх.

– Силы у меня уже не те, – усмехнулась Фатха, – но ещё день позаботиться о девочке и защитить её я смогу.

– Защитить? От кого? – насторожился Радх.

– От того, кто украл её у родителей восемь лет назад, – ответила старуха. Радх вспомнил кареглазую кроху в испачканном шёлковом платьице, вышедшую из темноты на поляну, где устроились на ночлег томалэ. В её взгляде не было страха перед незнакомыми людьми, только любопытство.

А когда Фатха подошла к ней и спросила «кто ты?», малышка гордо ответила «Яська!».

О чём говорили старейшины в ту ночь, Радх не знал, но утром Яську-Яшку переодели, сняв нарядное платьице, и у Фатхи стало на одну внучку больше.

За все эти годы старуха ни разу не упоминала о той ночи.

– Он знает, что она жива? – нахмурился Радх.

– Да, – кивнула старуха. – Как я знаю, что клубок от моего вязанья закатился под лавку. Мне не видно, но нитка тянется. Вот и к Яшке привязана невидимая нитка. Толстая чёрная нитка. – Фатха снова помолчала, подбирая слова. – Которую привязал тот, кто спрятал малышку в лесу.

– Спрятал?

– Не сама же она туда забрела, – усмехнулась старуха. – Спрятал, чтобы потом найти. И, похоже, несмотря на все мои усилия, нашёл.

– Тот, кто вызвал Охотника? – спросил Радх.

– Да, – кивнула Фатха. – Роза подтвердила, что должна была оставить на камне именно Яшку.

– Когда это она сказала?

– После твоего отъезда её вызвали на совет старейшин. Там она во всём созналась.

– И что решили старейшины? – спросил Радх.

Эта мерзавка поставила под угрозу весь табор. Неудивительно, что старейшины собрались так поспешно, да ещё и тайно, иначе девчонки не справлялись бы о Розе.

– Её приговорили к изгнанию, – продолжала Фатха.

Радх снова кивнул. Изгнание из табора было самым суровым наказанием для томалэ, и Роза его заслужила. К тому же щедрое предложение Тали позволяло легко избавиться от неё. А ещё, при этой мысли Радх удивился сам себе, оно давало повод поговорить с Тали и выяснить у него всё о таинственной красавице.